Предисловие Александра Кравчука
Эта статья является частью работы по предложению альтернативных подходов к управлению экономикой, системе производства и распределения материальных ресурсов. Альтернативной капиталистической системе товарно-денежных отношений, продолжающих доминировать в глобальном масштабе. К сожалению, доминирует она и в интеллектуальном поле. Те разработки, которые ведутся даже в оппозиционных мейнстриму кругах, в том числе и в странах «капиталистического ядра», сводятся в основном к сохранению статус-кво в отношениях труда и капитала, достигнутого в прошлом веке. Однако, по нашему мнению, шаткое равновесие, полученное в результате уступок капитала требованиям пролетариата XX века, в условиях исчезновения противостояния с социалистическим блоком и наряду с ростом автоматизации производства выбивает из рук наемных работников те аргументы, за счет которых упомянутый компромисс был возможен.
В наше время происходит закономерное падение нормы прибыли в условиях сокращения мест для экспансии капитала. И поэтому одним из последних рубежей оттягивания краха нынешней экономической системы остается наступление капитала на долю труда в распределении прибавочно создаваемой стоимости. С помощью обобщения статистических данных это наглядно доказано и в предлагаемой вниманию статье. Такое наступление, вероятно, приведет к усилению классового конфликта. Надежда на чистый выигрыш в таком противостоянии без переосмысления старого доброго оружия, которым был марксизм на предыдущем историческом этапе, не кажется оптимистичной в условиях новых технологий контроля, находящихся в руках правящих классов.
Поэтому мы считаем, что в настоящее время чрезвычайно актуальным является сосредоточение интеллектуальных усилий на том, чтобы предложить систему справедливого распределения материальных ресурсов, которая была бы основана на принципиально отличных от товарно-денежных критериях эффективности и развития. Но сначала необходимо переосмыслить и сам капитализм, а также то, почему и как он до сих пор работает, что успешно делают в своей работе авторы статьи. В конце концов, надо дать обоснованный ответ на вопрос, может ли современный уровень развития производительных сил и производственных отношений, в условиях ускоренного и потенциально всеобъемлющего доступа к знаниям и средствам мгновенной коммуникации, обеспечить общество необходимыми благами и переступить наконец пределы, заложенные в основу капиталистической системы накопления. Если да, то какими должны стать новые параметры эффективности производства? Авторы этого исследования считают, что в противовес приумножению стоимости следует ставить полезность вещей; вместо усиления эксплуатации рабочей силы для роста производительности труда в производстве товаров — экономию общественно необходимого труда для их создания.
Для того, чтобы положить начало движению в очерченном выше направлении следует предварительно еще раз разобраться, как работает современная экономическая система, какие последствия неизменности экономического строя мы получаем, и что нас, большинство, в этой системе не устраивает. В целом, авторы дают ответ на то, как функционирует капитализм, и почему мы находимся на этапе кризиса, вызванного его ограниченностью. Важным моментом является опровержение тезисов неолиберальных авторов об истоках создания прибыли в противовес марксистской трудовой теории стоимости. Вместе с тем, исследователи стараются не останавливаться в своем видении предыдущих достижений марксизма и анализируют, как капитал использует новый уровень информатизации общества и популярной концепции «экономики знаний», которая по замыслу должна была стать новой, гуманной версией господствующей системы. Надеемся, что выводы авторов о разработке альтернативных подходов к экономике, станут началом дискуссии с теми читателями, которые находятся в поиске ответов: какие же изменения нам нужны, чтобы долгожданный другой мир стал возможным.
1. Что такое капитализм и как это нас касается?
Среди экономистов и социологов уже давно сложился консенсус: называть нынешнюю социально-экономическую систему «капитализмом». Как правило, имеются в виду отличия «капитализма» как от «докапиталистических» обществ, существовавших в большинстве стран мира в XVII-XX веках, так и от обществ так называемой «централизованной плановой экономики», существовавших еще не так давно в Китае, СССР, странах Восточной Европы, на Кубе, и в определенной степени сохраняются в таких экзотических местах, как Северная Корея. Несмотря на дискуссию относительно того, можно ли считать все эти страны в полной мере некапиталистическими, а тем более «социалистическими» [1], к ним зачастую и вовсе применяют термин «коммунистические».
В чем нет консенсуса между различными школами современных обществоведов, так это в том, что же, собственно, следует понимать под «капитализмом». Основной вопрос здесь заключается в проблеме наличия имманентной капитализму внутренней логики существования и развития. Если применять марксистский тип анализа, то детерминанта истории капитализма — это экономическая логика накопления капитала. Соответственно, все современные институты и их историческое развитие можно понять именно с точки зрения того, как они способствуют накоплению капитала, или, наоборот, сдерживают его. В ряде стран мира перед нами предстает более развитый капитализм ядра миросистемы, в других — отсталый, периферийный. Но в любом случае это капитализм, и, как отмечает Фуко, «сегодняшние тупики капитализма в той мере, в какой они в конце концов, в последней инстанции, определяются логикой капитала и его накопления, очевидно, есть тупики исторически абсолютные» [2].
Вполне понятно, что такое определение «капитализма» не слишком устраивает исследователей, которые не являются сторонниками социалистических альтернатив. Они пытаются ограничить употребление термина «капитал» сугубо экономическими процессами и настаивают на том, что экономико-институциональный [3] капитализм нельзя вывести из логики капитала, напротив он является некой конкретной формой, «перед которой, следовательно, открывается (по крайней мере, если задать определенную историческую дистанцию и проявить немного экономического, политического и институционального воображения) целое поле возможностей» [4]. Иначе говоря, предлагается «вынести за скобки» противоречия капиталистической системы, которые сформировались в контексте ее исторического развития, и представить себе освобожденную от исторического бремени систему, живущий за счет, так сказать, искусственных органов, построенных «инженерами жизни» для установления точного, как часы, капиталистического механизма. Эта конкретность (иногда еще говорят «сингулярность») капитализма, остается, правда, внеисторической: никаких фундаментальных изменений и развития способов производства не происходит, создается впечатление, что капитал существовал с самого создания вселенной и будет существовать по крайней мере до страшного суда, то есть — капитализм заложен в божественную природу нашего мира, а земным созданиям остается только пытаться строить и перестраивать учреждения, чтобы дать этой извечной природе больше пространства.
Итак, как дважды подчеркивает тот же Фуко, в дискуссии относительно понимания термина и вообще природы капитализма, очевидно, присутствуют политические цели: «Что такое политическая цель? Это очень просто. Это попросту проблема выживания капитализма, возможности и поля возможностей, открывающихся при капитализме» [5].
«Конкретно-институциональный» подход до сих пор сохранял за собой почти абсолютную гегемонию. Состоялась своеобразная ампутация проблемы капитализма из «политэкономии», когда экономическая наука с одной стороны была ограничена чисто формальными моделями «эффективного использования ограниченных ресурсов» (экономикс), а с другой — институционализмом, который, в конце концов свелся к подгону теоретической базы под внедрение рыночных отношений во все сферы человеческой жизни [6], включая сексуальные отношения.
Однако дискуссии о капитализме, особенно после мирового экономического кризиса 2008-2009 годов, значительно оживились (рис. 1). Многие исследователи снова начали настаивать на важности накопления капитала как системного явления, структурирующего глобальную систему и все институты капитализма.
Рис. 1. Частота употребления слова «капитализм» в англоязычных книгах.
Источник: books.google.com/ngrams/
В частности, последним словом современной американской социологии можно считать определение капитализма в совместной работе ряда ведущих исторических социологов: Валлерстайна, Дерлугьяна, Мана, Калхуна и Коллинза, которая так и называется: «Есть ли будущее у капитализма?». В совместном предисловии к книге, которое, очевидно, редактировали и согласовывали все авторы, капитализм определяется как «конкретно-историческое сочетание рыночных и государственных структур, при котором главной целью и условием владычества становится получение частной экономической прибыли практически любой ценой» [7]. То есть капиталистическое общество это такое общество, в котором все подчиняется и оптимизируется именно с этой точки зрения — получения частной прибыли любой ценой. Прибыль становится главным и фактически единственным и окончательным критерием права на существование чего угодно в обществе. Любые процессы производства, потребления или перераспределения должны быть оптимизированы с точки зрения их доходности — в этом заключается общая логика капитализма, которой, в конце концов принадлежит последнее слово.
Даже если ставить под сомнение вопрос о существовании «общей логики капитализма» как таковой, почти всем добросовестным исследователям приходится признавать, что рассуждения о получении и максимизации прибыли есть и будут оставаться доминантными при нынешней социально-экономической системе. Эта логика экономической игры распространяется сейчас все шире в различных сферах общественной жизни, постоянно порождая новые и новые волны «победителей» и «лузеров», усугубляя социальное неравенство. В общем, на этом сходятся почти все авторы, независимо от того, предполагает ли их подход наличие общей внутренней логики капитализма, что присуще марксистскому анализу, или же, наоборот, они исходят в своем анализе из чисто институциональных концепций капитализма.
Можно, конечно, жаловаться, что подчинение всей общественной жизни накоплению прибыли само по себе является губительным и аморальным. Но вместе с тем следует иметь в виду, что именно при капиталистической системе созданы почти все имеющиеся достижения человеческой цивилизации, включая удобные помещения с кондиционерами и горячей водой, автомобили, самолеты, компьютеры, и весьма широкий, хотя и недостаточный доступ к образованию и культуре. Доминантная сейчас, по крайней мере, в украинских университетах, экономическая наука с радостью объяснит нам, что все эти достижения стали возможными именно благодаря рыночным механизмам подчинения всего производства принципам «экономической эффективности», то есть максимизации прибыли, и любые попытки отбросить доходность как решающий критерий эффективности приведут, в конце концов, к упадку производства, к его неэффективности и разрушению в результате конкуренции с другими производителями. И наоборот: повышение прибыльности в «долгосрочном периоде» приведет к такой оптимизации всей системы производства, при которой в выигрыше останутся все, ведь будет накоплено больше капитала, возрастут общие производственные мощности общества, его общее состояние и т. д. И даже если основная часть богатства будет сосредоточена в руках небольшой группы капиталистов, то, привлекая в процессе своего роста все больше работников, богатство будет со временем «просачиваться» от самых богатых до бедных слоев, если и не в форме владения капиталом, то, по крайней мере, в виде увеличения валовых объемов заработной платы, налогов, а соответственно и объемов и качества потребления [8].
Даже самый заядлый апологет свободного капиталистического рынка Фридрих фон Хайек соглашался, что «мы можем вполне оправдано плохо думать о системе, которую обвиняют в том, что она, по крайней мере временно, ухудшила положение беднейших и самых многочисленных классов народонаселения». Хайек, однако, пытается доказать, что имущественное расслоение, которое очевидно усиливается при капитализме, не было связано с обнищанием бедных, и утверждает, что «уровень жизни широких слоев [при правильном капитализме]… несомненно, демонстрировал общую тенденцию к повышению» (если бы Хайек был жив, ему пришлось бы сейчас признать неправильным весь капитализм, включая образцовый североамериканский и западногерманский).
В то же время ни Хайек, ни другие искренние неолибералы на самом деле не ставят целью уменьшение неравенства: наоборот, неравенство выступает с их точки зрения необходимым элементом и следствием экономической игры, в процессе которой как раз и увеличивается экономическая эффективность. Любые системы социальной защиты должны оставаться, по их мнению, «экономически нейтральными». Как отмечает уже упоминавшийся Фуко, «относительная бедность [ее ослабление, а тем более ее преодоление] никоим образом не входит в число целей подобной социальной политики» [9].
Единственное, на что неолибералы могут согласиться — это вмешательство общества в случае, если кто-то из участников игры достиг такого уровня нищеты, что уже, очевидно, сошел с дистанции. Тогда и только тогда можно адресно вмешаться, чтобы вернуть игрока на начальный уровень почти полной бедности, который все же предусматривает возможность играть дальше на рынке.
Итак, аргументация в защиту капитализма в целом заключается в том, что скорейшее накопление капитала означает максимизацию производственных мощностей, то есть объема средств производства, и создает, по крайней мере в долгосрочном периоде, общий экономический рост, от которого в большей или в меньшей степени выигрывает все человеческое общество. Проблема, однако, заключается в том, что статистика упорно свидетельствует о росте неравенства. Понимая, что неравенство при капитализме является неизбежной, неолибералы, отбрасывая на словах нравственные аргументы «распределительной справедливости» в зависимости от усилий, «заслуг» и расходов, сами в конце концов приходят к чисто моральной аргументации в защиту капитализма. Тот же Хайек признается, что, по его мнению, никакое уменьшение неравенства не стоит того, чтобы нарушать принципы свободы и товарно-денежной справедливости, которая, по Хайеку, заключается в том, чтобы «в отношениях с другими людьми чувствовать, что ты делаешь справедливо, если компенсируешь стоимость, давая взамен равную стоимость, не интересуясь, чего стоило конкретному индивиду предоставить тебе соответствующую услугу». Несмотря на то, что все отношения между людьми являются, по Хайеку, «услугами», это достаточно искренняя и смелая манифестация принципов общества всеобщей проституции. Вместе с тем, Хайек всегда настаивал на таких принципах человеческих отношений как на единственно возможных, и даже посвятил ряд книг фантазированию об альтернативных «социалистических» антиутопиях (которые, по его мнению, только и могли бы заменить капитализм) и доказыванию неэффективности, неработоспособности и несправедливости этих воображаемых миров. Последние, конечно, ничего общего с социализмом не имеют, а больше напоминают нацистскую Германию, которую господин Хайек имел возможность видеть изнутри, тесно сотрудничая в течение 1930-х годов с неолиберальными экономистами так называемой «ортолиберальной школы», успешно работавших во Фрайбургском университете и даже издававших свой экономический журнал во времена нацистской власти в Германии.
А в наше время рост неравенства в мире приобретает вопиющие масштабы. Неравенство между странами [10] сопровождается ростом неравенства внутри наиболее развитых стран, в том числе самых богатых и привыкших уже к относительно небольшому расслоению и высокому уровню социальных гарантий. Автор недавнего экономического бестселлера Тома Пикетти вообще утверждает, что расслоение растет быстрее, чем это должно происходить в соответствии с прогнозами Маркса: «я более пессимистичен, чем Маркс [11], так как даже при условии стабильной доходности капитала, скажем, в среднем на уровне 5%, и стабильного роста будет продолжаться концентрация богатства» [12].
Замечания. По поводу дискуссии о прибыльности и неравенстве
Как известно, Маркс в «Капитале» обосновывает общую тенденцию к снижению нормы прибыли[13] как результат бесконечного накопления капитала и повышения производительности путем постепенного снижения доли переменного капитала и введения более прогрессивного оборудования или технологических принципов. В то же время Пикетти утверждает, что марксизм ХІХ века не учел (а точнее, не имел возможности включить в свое исследование при отсутствии надлежащих данных) вопросы структурного роста, то есть роста населения, которое включается в капиталистическое производство и товарооборот. Это не соответствует действительности и свидетельствует только о том, что Пикетти действительно очень мало знаком с Марксом. По мнению Пикетти, быстрый рост населения в ХХ веке привел к изменению предельной производительности капитала, что стало особенно ощутимым с появлением новых фундаментальных открытий: «современная технология требует все большего объема капитала, а разнообразие возможных форм приложения капитала приводит к тому, что можно его накопить в огромных количествах, при этом его доходность не упадет»[14]. Впрочем, Пикетти отмечает, что структурный рост является «единственным логическим выходом» из тех серьезных проблем, к которым приводит противоречие капиталистического накопления по Марксу: «В противном случае капиталисты действительно роют себе могилу: либо они борются друг с другом, отчаянно пытаясь справиться с тенденцией к снижению доходности… либо им удается добиться того, что труду достается все меньшая часть национального дохода, что в конечном итоге приводит к пролетарской революции и ко всеобщей экспроприации» [15]. Однако объяснение Пикетти относительно нормы прибыли сталкивается с рядом противоречий.
Пикетти в своих исследованиях исходит из определения капитала как всей совокупности имущества, с помощью которого в перспективе возможно получение прибыли. Жилое имущество, интеллектуальная собственность, предметы искусства и т.д. составляют, по Пикетти, тот самый растущий капитал, несмотря на то, действительно ли он используется в производстве стоимости, или нет. Дэвид Харви, комментируя «Капитал» Пикетти, утверждает, что в любом случае «если норма дохода с используемого капитала высока, то это связано с тем, что часть капитала изъята из обращения и фактически бастует. Ограничение предложения капитала для новых инвестиций (явление, которое мы теперь наблюдаем) обеспечивает высокую норму прибыли с капитала, находящегося в обороте. Созданием такого искусственного дефицита для гарантии высокой нормы прибыли занимаются не только нефтяные компании: это по возможности делает весь капитал… Таким образом, капитал обеспечивает собственное воспроизводство, независимо от того, насколько комфортными будут последствия»[16].
Однако отождествление марксового и смитовского понимания тенденции к снижению нормы прибыли вряд ли корректно. Такие современные исследователи, как Майкл Робертс, отмечают, что «на самом деле Маркс критиковал описанное Смитом падение нормы прибыли как долговременное и постепенное, противопоставляя его собственному [Маркса] видению, основанному на законе, который приводит к циклическим конвульсиям капиталистического производства в процессе падения нормы прибыли. Мало того, его [Маркса] собственное объяснение падения нормы прибыли отличается от Смитовского» [17]. На основе анализа больших массивов исторических данных такие исследователи, как Эстебан Маите [18] доказывают, что долгосрочная тенденция к падению нормы прибыли действительно наблюдается в полном соответствии с прогнозами Маркса (рис. 2).
Рис. 2. Среднемировая норма прибыли по Маите (Maito, 2015).
Маите, конечно, оперирует исторической статистикой, которая может быть неточной, но, во всяком случае, является лучшей из доступных аппроксимаций и основывается на массивах данных, собранных в последние десятилетия ведущими учеными мира. В то же время Маите дает достаточно подробное описание и объяснение своих источников и методологии, включая используемые им первичные Excel-таблицы. Вопрос об окончательном доказательстве наличия долгосрочной тенденции к падению нормы прибыли требует дополнительных, более детальных исследований, однако, несомненно, эта гипотеза Маркса остается среди наиболее вероятных, что является аргументом в пользу марксовой теории накопления капитала, а следовательно — марксовой трудовой теории стоимости.
Еще одним важным аргументом в пользу изучения и применения трудовой теории накопления капитала является общая географическая динамика экономического роста. Проведенное Арриги основательное исследование истории развития капитализма, начиная с XV-XVI веков [19] доказывает, что динамика капиталистического развития лучше всего объясняется как смена циклов накопления капитала вокруг определенных капиталистических центров. Циклы накопления, происходившие после индустриальной революции, характеризуются своеобразным квестом капитализма в поиске дешевой рабочей силы. Особенно это характерно для последнего «американского» цикла накопления. Например, после Второй мировой войны активное экономическое развитие наблюдалось именно в тех регионах, которые могли предложить мировому капитализму доступ к большим массам дешевой, но достаточно дисциплинированной и по возможности образованной рабочей силы. Как известно, последовательно такими странами выступали Япония, «азиатские тигры », страны АСЕАН, а в последние десятилетия — Китай и Вьетнам (рис. 3).
Рис. 3. Квест капитала в поиске рабочей силы на примере восточноазиатского пространства потоков конца ХХ века (по Арриги, источник: Ozawa, Terutomo, (1993: 143) «Foreign Direct Investment and Structural Transformation: Japan as a Recycler of Market and Industry », Business & the Contemporary World, 5, 2, 1993, pp. 129-150. p. 143).
Уважаемые экономисты из Чикагского университета Лукас Карабарбунис и Брент Нейман, которых трудно заподозрить в сознательном содействии марксизму, утверждают, что «глобальная доля рабочей силы [в ВВП] значительно снизилась с начала 1980-х годов, это снижение произошло в большей части стран и отраслей». В бестселлере New York Times 2014 года Эрик Бриньолфссон и Эндрю Макафи [20] соглашаются, что «Падение доли рабочей силы [в ВВП] … является следствием двух тенденций: уменьшения числа занятых в производстве людей и снижения заработной платы тех, кто работает». Эти тенденции вместе с уже упомянутым ростом неравенства также очень напоминают прогнозы Маркса об обнищании рабочих и тенденции к снижению заработной платы до уровня минимального воспроизводства рабочей силы.
Последний глобальный экономический кризис, начавшийся в 2008 году, несмотря на безусловное наличие ряда уникальных черт, лауреат Нобелевской премии по экономике Пол Кругман характеризует как, прежде всего, классический кризис недопотребления: «После того, как лопнули два мыльных пузыря на рынках недвижимости в Америке и Европе, расходы на жилищное строительство и потребительские товары резко сократились. Вслед за этим сократились инвестиции в бизнес, поскольку наращивать производство по снижению продаж нет смысла». Все это влечет за собой дальнейший рост безработицы: «Предприятия перестают производить продукт, который уже не могут продать, и, соответственно, не нанимают работников для его изготовления». «Мы страдаем от серьезного снижения спроса» — настаивает Кругман [21]. Как последователь Кейнса [22], он говорит именно о кризисе «недостаточного эффективного спроса», опираясь на теорию, которую Кейнс разработал в 1930-х годах для описания предыдущей Великой депрессии. Однако, с марксистской точки зрения, недостаточность «эффективного спроса» является очевидным следствием нищеты рабочих и перепроизводства, которое постоянно возникает как закономерное следствие функционирования капиталистической системы конкурентного накопления капитала. Вместе с тем, марксистское объяснение фундаментальных причин возникновения периодических кризисов оказывается несколько яснее и логичнее, ведь оно исходит из развития общей логики накопления капитала и, наконец, логики производства стоимости.
Итак, развитие капитализма, по крайней мере, в последние полвека (а раньше — тем более), подозрительно напоминает выводы и прогнозы Маркса и в том, что касается роста неравенства (относительного и абсолютного обнищания значительных масс населения), и в том, что касается проблем с доходностью, и особенно в том, что касается ключевой роли труда в создании стоимости и росте капитала. Экономическая теория Маркса построена на теории стоимости, что, как указывает Ильенков, является для нее «всеобщим и необходимым элементом, «клеточкой» капитализма».
«В самой стоимости, в исходной категории теоретического развития, анализ Маркса обнаруживает возможность тех противоречий, которые на поверхности развитого капитализма выступают очевидным образом, в виде разрушительных кризисов перепроизводства, острейшего антагонизма чрезмерного богатства на одном полюсе общества и невыносимой нищеты на другом его полюсе, в виде непосредственной борьбы классов, находящей свое окончательное разрешение лишь в революции» [23].
Поэтому если мы серьезно настроены разобраться с природой современного капитализма, накоплением капитала и вопросом о будущем капиталистической системы, нам никак не избежать рассмотрения теории стоимости, а в частности — и в первую очередь — трудовой теории стоимости Маркса.
Рис. 4. Снижение доли оплаты труда в ВВП для крупнейших экономик мира [24].
2. Источники прибыли и создания стоимости
Как мы уже говорили, определяющей чертой (если не внутренней логикой) капитализма является накопление. Процесс капиталистического накопления по определению является процессом накопления стоимости, что предусматривает ее создание. С точки зрения капитала, и материальные предметы, и услуги выступают именно как товары с определенной стоимостью. Таким образом, создание новой стоимости должно быть связано с созданием товаров в процессе функционирования капитализма. Рассмотрим процессы товарообмена и производства стоимости в товарной форме сначала отдельно, а затем в их взаимосвязи.
2.1 Стоимость в процессе обмена
Для того, чтобы определить понятие стоимости, рассмотрим сначала процесс товарообмена в его простой форме — с точки зрения конечного пользователя:
Товар → Деньги → Товар’
Во-первых, необходимо отметить, что товарообмен имеет принципиальное отличие от взаимополезного обмена вещами и услугами между их конечными пользователями. Конечно, при обмене товарами также происходит и обмен ценностями, имеющих определенную полезность, но обмен этот принципиально осуществляется на основе одинаковой стоимости, а не идентичной полезности [25] товаров. Полезность различных товаров может иметь, и, как правило, имеет качественно различную природу и принципиально не может быть одинаковой (разве что речь идет об обмене товара на то же количество того же товара, что, очевидно, не имеет никакого смысла). Полезность товара связана с возможностью его использования для удовлетворения конкретных потребностей человека, в том числе с его специфическими физическими характеристиками, и, соответственно, может измеряться только в определенных натуральных величинах. Стоимость же товара не связана непосредственно с его полезностью, а представляет собой определенный социальный конструкт для выражения абстрактной ценности товара для общества. По крайней мере, в условиях развитого товарообмена в нынешнем капиталистическом обществе доминирует именно этот единственный критерий определения общественной ценности всякого объекта, попадающего в сферу обращения, производства и потребления. Однако некоторые товары могут вообще не иметь никакой непосредственной полезности, и даже конкретной физической формы, как, например, электронные деньги или ценные бумаги и их деривативы.
Стоимость 1 = Стоимость 2
Полезность 1 ≠ Полезность 2
С точки зрения конечного потребителя, при товарообмене один товар обменивается на другой, то есть получается товар качественно другой полезности. Ненужный товар обменивается на нужный. Вместо товара, имеющегося с избытком, или от которого меньше пользы, чем было бы от другого, которого нет, потребитель получает этот другой нужный товар. В этом и заключается смысл товарообмена для конечного потребителя и пользователя товара — он получает нужную ему полезность, а отдает ненужную (или менее нужную).
В наше время этот обмен осуществляется при посредничестве денег, то есть универсального товара (или, по Марксу, «всеобщего эквивалента стоимости»), который может в любой момент обмениваться на любой другой товар. Благодаря этому свойству денег любому потребителю лучше иметь именно деньги, а не другой товар, ведь другие товары не всегда легко обменять и цена их может меняться.
В то же время, с точки зрения задействованных в процессе посредников, эффективность товарооборота определяется вовсе не уровнем удовлетворения потребностей конечных пользователей, а возможностью получить из него дополнительную стоимость (рис. 5).
Рис. 5. Процесс товарообмена с точки зрения конечных пользователей.
Перед тем как перейти непосредственно к процессу образования прибыли, рассмотрим имеющиеся теории стоимости товаров.
2.2 Маржиналистская теория стоимости: заколдованный круг равноценного обмена
В современной литературе относительно популярны попытки определения стоимости не с точки зрения ее производства, а с точки зрения потребления — это так называемые теории предельной полезности и предельных расходов. Идея здесь заключается в том, чтобы оценить в среднем как потребители субъективно принимают решение о приобретении различных товаров. Например, можно попробовать сравнить субъективную полезность разнородных товаров, исходя из вашего потребительского выбора. Будете ли вы покупать еще один бокал пива, или вместо этого заплатите за мобильную связь? Или купите новые брюки? А может, все-таки погасите долг за коммунальные услуги, потому что горячую воду и электричество могут скоро отключить? Или плюнуть на все и взять в кредит новый смартфон? Или все-таки купить ребенку новые ботинки?
Авторы теории правильно отмечают, что люди обычно сначала платят за жилье и еду, потом за брюки и ботинки, а уже потом начинают рассуждать, выпить больше в пабе, или сэкономить на новый смартфон. Так субъективная полезность каждой последующей приобретенной единицы товара оказывается меньше. Четвертый бокал оказывается не таким полезным, как третий. Двадцатая сигарета в день менее полезна, чем девятнадцатая. Второй смартфон менее полезен, чем первый — и так далее. Соответственно, можно попробовать статистически оценить, исходя из соотношения реальных объемов продаж пива и смартфонов, что в среднем предельная полезность четвертого-пятого бокала пива в день примерно равна, например, полезности третьего смартфона в год [26].
Говоря наукообразно, теория предельной полезности пытается дать ответ на то, как наилучшим образом распределить средства для удовлетворения потребностей при ограниченности «ресурсов», а точнее — при ограниченном платежеспособном спросе покупателей. Математические модели, которые вытекают из этой теории, могут быть полезными для изучения закономерностей потребительского спроса, анализа рынков на микроэкономическом уровне и в целом маркетинга, который, как известно, является наукой о том, как заставить потребителя «добровольно» приобрести ненужные ему товары.
Вместе с тем следует отметить, что теории предельной полезности акцентируют тот аспект товарообмена, что его потребитель не получает никакой дополнительной стоимости. Напротив, справедливость и честность товарообмена заключается как раз в обмене товаров одинаковой стоимости. То есть в этой модели обмена эквивалентных стоимостей никакая новая стоимость не может возникать по определению. Таким образом, все эти модели никоим образом даже не претендуют на объяснение или моделирование экономического развития и роста, который может выступать для них лишь внешним (экзогенным) фактором [27]. Итак, маржиналистские модели никогда не предназначались для объяснения феномена накопления капитала, который нас, собственно, интересует. Шумпетер характеризовал их следующим образом: «Наша статическая система… объясняет не все хозяйственные явления (она не объясняет, например, процент и предпринимательскую прибыль)», «Она не годится в отношении ни одного явления, которое … можно понять только с точки зрения развития. Сюда относятся проблемы создания капитала и другие, особенно проблема экономического прогресса и кризисов» [28].
Николай Бухарин в своей книге, посвященной анализу маржиналистской теории ценности и прибыли, приходит к выводу о ее «полном банкротстве во всех вопросах экономического развития» [29].
Через полвека, исследуя опыт использования маржиналистской теории, Эрнест Мандель замечает, что Бухарин в основном прав. Мандель отмечает, что все дальнейшие попытки объяснить экономический рост с помощью маржиналистских моделей в конце концов оказались неудачными: «Она [маржиналистская модель] является по сути статической и привносит динамику в лучшем случае как элемент возмущения, нарушение равновесия, тогда как на самом деле равновесие является только переходным моментом в конвульсивном экономическом движении, находится в непрерывном колебании. Она не дает объяснения ни периодических, ни структурных кризисов» [30].
Даже наиболее авторитетные современные исследователи экономического роста, как то нобелевский лауреат Роберт Лукас, приходят к выводу, что неоклассическая теория экономического роста, которую построили Солоу и его последователи на основе маржиналистских моделей, вызывает сомнения не только тем, что включает рост лишь как внешний (экзогенный) фактор. Такая теория в принципе «не способна объяснить разницу между странами, которая реально наблюдается, и недвусмысленно и ошибочно предусматривает, что международная торговля приведет к быстрому схождению [уравниванию условий] в том, что касается труда и капитала в различных странах в факторных ценах» [31]. То есть неоклассические модели прогнозируют быстрое уменьшение неравномерности экономического развития между странами, однако этого, очевидно, не происходит.
Проблему неадекватности неоклассической теории Лукас пытается решать путем введения в модель фактора «человеческого капитала» h (t) , который, по сути, является коэффициентом производительности рабочего. Соответственно, фактор труда в модели заменяется фактором другой разновидности капитала («человеческого»), который тоже может накапливаться. Итак, в любом случае, чтобы хоть как-то объяснить рост реального физического капитала, стоимость которого прямо и непосредственно фигурирует во всех бизнес-расчетах и экономической статистике, приходится вводить дополнительные коэффициенты к фактору рабочей силы, которые можно оценить только косвенно. На наш взгляд, модели роста, построенные непосредственно на трудовой теории стоимости, проявляют здесь очевидное преимущество.
2.3 Трудовая теория стоимости
Как было выше показано, сущность стоимости заключается не в пользе товара, но явно связана с необходимыми для его включения в товарооборот усилиями. Чем больше физических и интеллектуальных усилий необходимо потратить для создания (производства) соответствующего товара, тем выше его стоимость. Итак, для сравнения стоимости различных товаров вполне логично использовать объемы труда, вложенного в его производство [32]. В то же время, конечно, следует учитывать и труд, вложенный в производство сырья, и труд, вложенный ранее в производство орудий труда (машин, инструментов и других средств производства). Важно также подчеркнуть, что речь не просто о каком-либо задействованном в производстве труде, а лишь об определенном среднем объеме труда, «социально необходимом» для производства товара при имеющихся технологиях, производственных мощностях и имеющейся квалификации рабочей силы.
Для наглядности можно рассмотреть процесс создания прибавочной стоимости на примере, скажем, табуретки. Кажется, именно в табуретку (или ножку для нее) должно было превратиться полено, из которого потом сделали Пиноккио. К тому же, практичный мастер «вишневый нос» был вынужден впоследствии избавиться от этого полена именно из-за его чрезмерных претензий и упорного нежелания включаться в нормальный процесс производства. Так вот, обычно поленья и целые колоды не говорят и не имеют своей обособленной души и стоимости, которую освобождают из деревянной оболочки с помощью определенных магических манипуляций. Стоимость табуретки оказывается обычно выше стоимости необработанной древесины, необходимой для ее производства, именно на величину вложенного в производство труда. То есть, если для изготовления табуретки «ручной работы» конкретного типа столяру средней квалификации достаточно, скажем, двух часов работы, топора и рубанка, то увеличение стоимости будет отвечать примерно стоимости двух часов работы плюс небольшой довесок за счет сноса рубанка и топора (если с помощью этих инструментов, прежде чем они выйдут из строя, можно изготовить 1000 табуреток, то и довесок будет равняться одной тысячной стоимости этих простейших орудий).
Если же табуретка с круглыми точеными ножками изготавливается с помощью токарного деревообрабатывающего станка таким образом, что мастер делает, скажем, по сорок ножек в час, то, соответственно, и труда на изготовление всех четырех ножек тратится минут шесть. Пусть еще четыре минуты идет у другого мастера на вырезание сиденья и скручивания табуретки. Тогда получится 10 минут труда на табуретку. К этому, конечно, еще надо добавить часть стоимости достаточно дорогого станка, но принимая во внимание то, что на приличном станке с его сроком эксплуатации можно изготовить чуть ли не сотни тысяч таких ножек, этот рост стоимости не может быть значительным.
Важно здесь то, что стоимость станков и орудий не создает новую стоимость, а лишь частично переносится на стоимость производимого товара. Что касается новой стоимости, то ее всегда создает исключительно человеческий труд.
Даже полностью роботизированное производство создает новую стоимость ровно настолько, насколько постоянно требует человеческого труда по настройке, обслуживанию и ремонту роботизированного комплекса, по крайней мере, в тех областях, где роботы уже вытеснили предыдущие неавтоматизированные технологии производства. Значительный дополнительный доход от новой, более автоматизированной технологии можно получить только в тот промежуток времени, когда эта технология еще не вытеснила предыдущую полностью и не привела к значительному снижению рыночной цены продукта. То есть, когда новая технология дает возможность производить продукцию с меньшими затратами, чем средние «общественно необходимые» расходы на производство обеспеченного платежеспособным спросом количества. В тот момент, когда новая технология полностью вытеснит предыдущую, конкуренция вновь и даже еще больше снизит доходность производства. Шумпетер вообще считает это, как он говорит, «временное превышение дохода нового предприятия над расходами производства» [33] единственно возможным источником «предпринимательского прибыли», а соответственно и всякого роста стоимости капитала.
Итак, новая стоимость появляется здесь магическим образом, как Пиноккио из полена, как признание заслуг предпринимателя, который внимательно прислушивался к полену и понял, что в нем томится ценный парень, и осуществил тем самым свою «предпринимательскую функцию».
Но даже если принять магическую «предпринимательскую функцию» Шумпетера, по его же логике природу новой стоимости при капиталистическом производстве все равно надо искать в «услугах труда», пусть даже эта работа будет специфически «управленческой» и «креативной». Таким образом, трудовая теория стоимости, которая несколько проще и логичнее объясняет возникновение новой стоимости, остается достойной дальнейшего детального рассмотрения. Тем более, что сам Шумпетер охарактеризовал свою теорию как «аналог утверждения Маркса о том, что постоянный капитал не дает прибавочной стоимости» [34].
Перед тем как рассмотреть процесс циркуляции и накопления капитала в целом, рассмотрим элементарные процессы товарообмена с точки зрения посредника и производства на микроуровне.
2.4 Стоимость в процессе производства. Источник роста стоимости
Содержание фактически того же процесса товарного обмена, который мы рассматривали с точки зрения получения конечным потребителем товара надлежащей полезности (Товар → Деньги → Товар’), несколько изменится, если его рассмотреть с точки зрения торгового посредника. Посредник (торговый капиталист) вкладывает деньги в приобретение товара у поставщика с целью его перепродажи. То есть, он рассчитывает получить бóльшую сумму денег после предоставления товара потребителю, который в нем нуждается:
Деньги → Товары → Деньги +
Итак, для посредника полезность товара вообще не имеет никакого значения, ему нужны только деньги — универсальный эквивалент стоимости. В то же время весь смысл процесса заключается не в обеспечении кого-то нужной полезностью, а в получении определенной дополнительной суммы денег. Получается, что эквивалентность обмена нарушается? Ведь со второй обменной сделки посредник получает бóльшую стоимость, чем с первой. Происходит возникновение новой стоимости. Объяснение может заключаться в том, что посредник каким-то образом получил новую стоимость в процессе транспортировки товара, а также в том, что посредник имеет более или менее защищенное монопольное положение. История развития торговли показывает, что купцы почти всегда имели, создавали и отстаивали такое особое институциональное положение путем организации гильдий, использования вооруженной силы и определенных государственных гарантий и протекций. Это, кстати, соответствует важному аспекту цитированного выше определения капитализма как «конкретно-исторического сочетания рыночных и государственных структур», данного современными американскими социологами, ведь без систематического насилия и применения государственного принуждения и защиты накопление капитала вряд ли было бы возможно. По крайней мере, современные теории происхождения государства и права приходят именно к такому заключению.
В первом и важнейшем томе «Капитала» Маркс, описывая две формулы(Товар — Деньги — Товар’)и(Деньги — Товар — Деньги’)или(Деньги — Товар — Деньги +), указывает на принципиально разную природу и суть этих двух операций, которые, на первый взгляд, выглядят тавтологично и могли бы быть частями одного и того же процесса: «Простое товарное обращение — продажа ради купли — служит средством для достижения конечной цели, лежащей вне обращения, — для присвоения потребительских стоимостей [или полезностей —прим. авт.], для удовлетворения потребностей. Напротив, обращение денег в качестве капитала есть самоцель, так как возрастание стоимости осуществляется лишь в пределах этого, постоянно возобновляющегося движения. Поэтому движение капитала не знает границ… Непрестанного возрастания стоимости, которого собиратель сокровищ старается достигнуть, спасая деньги от обращения, более проницательный капиталист достигает тем, что снова и снова бросает их в обращение» [35].
Итак, именно тогда, когда деньги попадают в оборот с целью самоумножения, мы можем считать, что они превращаются из простого общего эквивалента стоимости в капитал — движущую силу экономической деятельности.
Однако при «торговом капитализме» еще не идет речь о проникновении капиталистических отношений непосредственно в сферу производства, ведь обмен может осуществляться даже между субъектами, живущими чуть ли не в условиях натурального хозяйства, обменивающимися только излишками. При таком производстве труд и средства производства объединены в одном субъекте производства и не отчуждены друг от друга.
Когда речь идет об организации капиталистического производства, наиболее распространенном нынче, труд и капитал (средства производства) разделены между собой и встречаются только в процессе производства. Работник, как правило, не владеет средствами производства, а владелец средств производства не может самостоятельно производить без привлечения внешнего (и своего тоже) труда.
Работник вкладывает в производство свой труд и получает за это заработную плату, а капиталист инвестирует капитал (в виде средств производства, сырья и оплаты труда) и получает изготовленную продукцию. Готовая продукция попадает на рынок, где наемные работники, составляющие, условно говоря, 99% покупателей, могут приобрести нужные им готовые изделия в объемах, которые им позволяет полученная заработная плата.
На первый взгляд система выглядит вполне сбалансированной, ведь, гипотетически, при условии справедливого обмена одинаковыми стоимостями, все участники получают именно столько, сколько вкладывают. С точки зрения наемного работника и конечного потребителя это действительно может выглядеть так же, как в первом примере товарообмена(Т → Д → Т’), но, что касается капиталиста, то вся его заинтересованность в организации производства заключается именно в том, чтобы получить прибавочную стоимость. Промышленный капиталист, как и торговый, инвестирует деньги для того, чтобы получить дополнительное количество денег, то есть действует по формуле(Д → Т → Д+). Если предположить, что новая стоимость создается не трудом, а чем-то другим, то придется признать, что капитал создает ее магическим образом, или же она вообще в процессе производства не возникает (немного позже мы это рассмотрим). А вот если исходить из того, что источником создания новой стоимости является труд, то получается, что заработная плата работников будет меньше, чем создаваемая этим трудом новая стоимость.
Для того чтобы виток капиталистического производства (то есть увеличение денежной массы при использовании средств производства и внешнего наемного труда) осуществился, капитал разделяется на постоянный — тот, который представляет собой средства труда (заводские помещения, оборудование, материалы и т. п.) и частично переносит свою стоимость на изделия (см. пример с амортизацией рубанка в процессе изготовлении табуретки) и переменный — тот, который тратится на воспроизводство рабочей силы, которая в процессе живого труда создает прибавочную стоимость. Кроме того, необходимо наличие самих средств труда, которые сами уже являются овеществленным трудом, совершенном в прошлом. Важно заметить, что так называемый переменный капитал в этом случае не является тождественным оборотному, потому что сырье, топливо, полуфабрикаты, вспомогательные материалы, обычно оцениваются как оборотные фонды, в нашей (заимствованной, впрочем, у Маркса) схеме являются долей именно постоянного капитала — то есть такого, который не создает прибавочной стоимости, а лишь переносит свою стоимость на производимый продукт.
Короче говоря, мы используем здесь введенные Марксом понятия постоянной и переменной части капитала в процессе его производства.
«Итак, та часть капитала, которая превращается в средства производства, т.е. есть сырой материал, вспомогательные материалы и средства труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости. Поэтому я называю ее постоянной частью капитала или, короче, постоянным капиталом.
Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный эквивалент и сверх того избыток, прибавочную стоимость, которая в свою очередь может изменяться, быть больше или меньше. Из постоянной величины эта часть капитала непрерывно превращается в переменную. Поэтому я называю ее переменной частью капитала или, короче, переменным капиталом» (К. Маркс. Капитал. т. 1, с. 220).
Рис. 6. Создание прибавочной стоимости в процессе производства.
Таким образом, стоимость любого товара, полученного в результате капиталистического производства, состоит из c + v + m,
где (с) — доля постоянного капитала, перенесена на товар (например, амортизация)
(v) — доля переменного капитала (оплата труда)
(m) — прибавочная стоимость, полученная в результате живого процесса труда.
Именно за счет этой доли стоимости товара, которая не вошла в оплату труда, будучи, однако, ее результатом, капиталист получает прибыль, а наемный работник остается в убытке, сам того не замечая. То есть даже с учетом всех расходов капиталиста на амортизацию средств производства, который постепенно переносятся на готовую продукцию, и затрат на приобретение сырья, наемный работник при капиталистическом производстве получает меньше настоящего объема созданного его трудом стоимости. При переходе товара из натуральной формы в денежную, чтобы вернуться к своему владельцу в виде чистой стоимости, доли(с)и(v)соответственно компенсируют затраты капиталиста на потребленные средства производства и оплату труда, тогда как доля(m)возвращается к нему в виде чистой прибыли.
В том, что касается покупки капиталистом рабочей силы и соответствующего роста капитала, формулу Маркса(Деньги → Товар → Деньги+)можно записать как(c + v)→ Рабочая сила →(c + v + m)— то есть рост капитала происходит именно и исключительно за счет дополнительной стоимости(m),которая и является недооплаченной рабочему частью стоимости рабочей силы.
Как отмечал еще сто лет назад всемирно известный экономист украинского происхождения Михаил Туган-Барановский, «в основе капиталистического способа производства, не менее чем в рабском и крепостном хозяйстве, лежит присвоение одной частью общества, которое не принимает непосредственного участия в процессе производства, труда второй части общества, которая своим трудом создает общественное богатство» [36].
Собственно, именно это явление накопления у капиталиста-работодателя новой, прибавочной стоимости, создаваемой наемными рабочими, Маркс и назвал эксплуатацией. Явление это является настолько очевидным и одновременно так портит романтическую картину капиталистической «справедливости», что из-за него важные, казалось бы, экономисты вынуждены были тратить усилия на опровержение трудовой теории стоимости: известной такой попыткой является, например, книга Бем-Баверка «Критика теории Маркса». А более поздние авторитеты буржуазной экономической мысли просто делали вид, что Маркса не было: по словам Фуко, «неолибералы практически никогда не обсуждают Маркса в силу того, что можно считать экономическим снобизмом» [37].
Такая страусиная «демарксизация» экономической теории, конечно, мало помогала и все больше проявляла свою неадекватность окружающей действительности. Чтобы опровергнуть тезис об эксплуатации рабочих капиталистами, неолибералам пришлось разработать собственную альтернативную теорию труда, которая каким-то образом объясняла, почему Билл Гейтс «зарабатывает» в секунду больше, чем миллион украинцев за год. Изобретением либеральной мысли стало понятие «человеческого капитала», предлагающее отказаться от понимания продажи труда как отчуждения его от владельца с помощью трансформации в абстрактную рабочую силу, которая измеряется временем, и выбрасывания ее на рынок. Пытаясь залатать дыру в истории экономических учений на месте труда как фактора производства, они предлагают считать каждого отдельного индивида «самим себе предпринимателем», его заработную плату — доходом с капитала, а набор его качеств, как приобретенных, так и генетических — конкурентными преимуществами. Образовательные, оздоровительные и другие операции, связанные с телом человека, в либеральном воображении фигурируют как инвестиции, которые в будущем должны приносить доход.
Соответственно, когда вы много работаете как наемный рабочий, но постоянно чувствуете влажность земли из-за дырке в подошве вашего ботинка, это объясняется тем, что вы как предприниматель неправильно инвестировали свой человеческий капитал. Как предприниматель вы были свободны инвестировать его куда угодно, но вы почему-то рискнули вложить его в низкооплачиваемый, низкоквалифицированный труд, и оказалось, что ваши инвестиции сгорели. Обидно, но это было ваше решение. Надо было ехать учиться в Америку и вкладываться в высокие технологии.
Большая часть населения планеты, как известно, постоянно вкладывает свой человеческий капитал именно в скучную низкоквалифицированную работу, способствующую отупению, и, как правило, «выгоранию». Но с точки зрения неолиберализма они виноваты в этом сами — ничего не поделаешь, ведь это их выбор. Правда, популярность идеи «человеческого капитала» в последнее время стремительно падает. Особенно это стало очевидно после кризиса 2008-2009 годов и стремительного уменьшения доходов так называемого «среднего класса» (рис. 7).
Рис. 7. Частота употребления термина «человеческий капитал» в англоязычных книгах. Источник: books.google.com/ngrams/ .
Таким образом, даже самые ярые враги марксизма вынуждены признавать, что рост стоимости происходит за счет труда — иначе в их теориях не сходятся концы с концами. Именно для этого и было внедрено понятие «человеческого капитала», смысл которого заключается, с одной стороны, в том, чтобы формально заменить труд в экономических моделях, а с другой — в том, чтобы идеологически обосновать отсутствие эксплуатации труда и распространение товарно-денежных отношений на все сферы жизни человека.
2.5 Конкурентное накопление
«Капитализму присущи две основные черты — эксплуатация наемного труда и конкурентное накопление капитала» — таким образом обобщает утверждение Маркса современный британский экономист Алекс Каллиникос [37]. Как известно, каждый капиталист действует не сам по себе, а на рынке в условиях конкуренции. Итак, чтобы
продолжать свое существование как владелец капитала, он должен действовать достаточно эффективно (и эффективно именно с точки зрения получения прибыли). Если капиталист систематически будет получать меньше прибыли, чем другие капиталисты, его позиции относительно конкурентов будут ослабевать, а это рано или поздно приведет к тому, что он вынужден будет уйти с рынка и, скорее всего, обанкротится (т.е. перестанет быть капиталистом).
Для того чтобы оставаться капиталистом, необходимо получать как можно больше прибыли и поддерживать темп собственного накопления по крайней мере не меньше, чем у конкурентов. Итак, при всем желании быть хорошим и щедрым капиталист не может платить работникам слишком много. Если капиталист будет платить рабочим полную стоимость рабочей силы, он будет получать ноль прибавочной стоимости, накопление его капитала прекратится и он станет на путь к банкротству. Тот, кто остановился в накоплении — уже проиграл. Ведь прямо или косвенно с доходов выделяются капиталовложения, благодаря которым капиталисты расширяют свои производственные мощности. Собственно, именно этот процесс увеличения производительности с помощью повторного инвестирования прибыли, как отмечает Каллиникос (вслед за Марксом и Смитом), и называется накоплением капитала. «Капитализм является достаточно конкурентоспособным из-за того, что каждому конкретному капиталу необходимо постоянно снижать расходы для поддержания, а лучше — увеличения своей доли на рынке» [39].
Накопление является именно конкурентным процессом, ведь тяга к накоплению вызвана не психологической проблемой предпринимателя, а вполне объективными внешними факторами: давление конкурентов заставляет капиталистов улучшать методы производства. Накопление объясняется именно системными структурными фактами: «структурой принуждения и поощрения, которой подчиняются конкретные капиталы на рынке» [40].
Рассмотрение капитализма как системы конкурентного накопления капитала помогает объяснить его развитие. Ведь капитализм характеризуется одновременно и динамизмом, и нестабильностью. Обе эти черты являются неизбежными следствиями конкурентной борьбы между капиталистами. Капиталовложения повышают производительность, расширяют производственные возможности человечества в целом — именно в этом, по Марксу, состоит исторически прогрессивная роль капитализма.
Постоянное самовоспроизводство и расширение является жизненно необходимым для капитала, вступившего в конкурентную гонку. Начать новый цикл своего функционирования, капитал способен только снова поделившись на постоянный и переменный и вобрав в себя неоплаченную часть наемного труда, которая «замерев» в производимой продукции, превратится изДенегвДеньги+. Как отмечает Роза Люксембург:
«Постоянное возобновление производства, т. е. воспроизводство как регулярное явление, этим самым приобретает в капиталистическом обществе совершенно новый мотив, не известный всем прочим формам производства. При всякой другой исторически известной форме хозяйства определяющим моментом воспроизводства являются постоянные потребности общества, будь это потребности, регулируемые демократически всеми трудящимися земельной коммунистической общины, или же потребности антагонистического классового общества, рабовладельческого барщинного хозяйства и т.п., т. е. потребности, регулируемые деспотически. При капиталистическом способе производства для отдельного частного производителя, – а только такового приходится принимать в расчет, – потребности общества не являются мотивом к производству. Для него существует только платежеспособный спрос, и то лишь как необходимое средство для реализации прибавочной стоимости. Хотя производство продуктов для потребления, которое удовлетворяет платежеспособные потребности общества, является поэтому для отдельных капиталистов велением необходимости, но оно вместе с тем представляется окольным путем с точки зрения истинной цели, т. е. присвоения прибавочной стоимости. Это же является и мотивом, побуждающим к постоянному возобновлению воспроизводства. Производство прибавочной стоимости превращает в капиталистическом обществе воспроизводство жизненных потребностей, взятое в целом, в perpetuum mobile» [40].
В борьбе за место на рынке важнейшим стремлением капиталиста является снижение затрат для обеспечения низких, конкурентоспособных цен. Кроме расширенного капиталистического воспроизводства, вызываемого накоплением капитала, среди возможностей, которые при умелом использовании обычно обеспечивают надлежащую дешевизну товаров, присутствуют удлинение рабочего времени при неизменной заработной плате, снижение заработной платы (чего в условиях кризиса, например, можно достичь без лишних движений — путем не проведения надлежащей индексации), выгоды от конъюнктурных колебаний цен на сырье, валютных курсов и т.п., а также автоматизация производства, которая является частным случаем применения прогрессивных (инновационных) технологий.
Индивидуальные капиталы инвестируются в расширение и улучшение технологий и методов производства. Расширение производства может давать существенную экономию в масштабе, а внедрение новых технологий — увеличивать отдачу за счет более эффективного использования факторов производства (экономия сырья и материалов, уменьшение необходимого рабочего времени и затрат на рабочую силу на единицу продукции, повышение скорости изготовления продукции и увеличения ресурса работы оборудования и т.д.).
Вообще существуют два направления повышения эффективности, которое является необходимым условием для выживания капиталистического предприятия в условиях конкуренции. Первое связано с привлечением большого объема рабочей силы за те же деньги (увеличение продолжительности рабочего дня, увеличения интенсивности работы, и т.д.), второе — с изменением производственной технологии таким образом, чтобы удешевить производство, уменьшить расходы за счет использования меньшего объема рабочей силы и сырья на единицу продукции. Очевидно, что первый способ имеет определенные абсолютные ограничения, обусловленные человеческой физиологией и потребностями человека в сне и отдыхе. Хотя, несмотря на то, что во многих странах рабочие добились значительных ограничений продолжительности рабочего времени, неолиберальная мысль видит здесь широкое пространство для «дерегуляции». Второй способ связан с усовершенствованием технологии производства и, кажется, он мог бы способствовать устойчивому экономическому развитию на благо всех людей.
Выгоду от усовершенствованной технологии индивидуальный капиталист может получать, однако, лишь до тех пор, пока эта технология не получила полного распространения в отрасли и ее не применяет, по крайней мере, значительная часть его конкурентов. То есть, технологический способ повышения капиталистической эффективности работает только пока предприятие имеет относительно лучшую, чем у конкурентов, технологию. Природу прибавочной стоимости, которую получает предприниматель-производитель за счет относительно лучшей технологии (относительная прибавочная стоимость), Маркс объясняет изменением отношения между оплаченной и неоплаченной частью рабочей силы, используемой капиталистом при неизменном общем объеме привлеченной рабочей силы. Иначе говоря, относительным по сравнению с другими предприятиями сокращением доли рабочего времени, необходимого на воспроизводство рабочей силы и, соответственно, доли расходов на оплату труда в общих затратах капиталиста. При первой попытке повысить «эффективность» речь идет об абсолютном увеличении объемов привлеченной рабочей силы при фактическом сохранении заработной платы, то есть объемов рабочей силы, которая оплачивается. В этом же случае происходит увеличение объемов полученияабсолютной прибавочной стоимости.
«Дополнительная стоимость, которая производится путем удлинения рабочего дня, я называюабсолютной прибавочной стоимостью. Напротив, ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня, я называюотносительной прибавочной стоимостью» (К. Маркс. Капитал. т. 1, с. 325).
С целью получения относительных конкурентных преимуществ и получения относительной прибавочной стоимости индивидуальные капиталы инвестируются в расширение и улучшение технологий и методов производства. Расширение производства может давать существенную экономию на масштабе, а внедрение новых технологий — увеличивать отдачу за счет более эффективного использования факторов производства (экономия сырья и материалов, уменьшение необходимого рабочего времени и затрат на рабочую силу на единицу продукции, повышение скорости изготовления продукции и увеличения ресурса работы оборудования и т.д.)
Экономия на масштабе означает снижение затрат на единицу продукции при увеличении объемов производства и достигается за счет того, что значительная часть расходов капиталиста не зависит от объема выпуска — это стоимость аренды или содержания помещений и оборудования, административные и управленческие расходы и т.п. [41]. Следовательно, экономия на масштабе предполагает максимальную загрузку имеющихся мощностей. Более массовое производство имеет еще и то преимущество, что определенные способы его организации становятся экономически эффективными только при условии больших производственных объемов. Это касается, в частности, повышения квалификации рабочих, внедрения оборудования, и тому подобного. Однако реальная сила крупного производителя заключается не столько в уменьшении производственных затрат, сколько в возможности контролировать значительную часть рынка (в частности, сети сбыта и продвижения). То есть, по сути, масштаб больше проявляет себя в возможностях использования монопольных преимуществ несовершенной (монополистической или олигополистической) конкуренции.
Наиболее прогрессивным способом уменьшения расходов с точки зрения развития производственных мощностей до последнего времени оставалось не столько увеличение объемов, сколькотехнологическое совершенствование и инновационное развитиепроизводства. Этот способ до сих пор многие экономисты рассматривают как наиболее действенный и, что главное, оправдывающий целесообразность именно капиталистической организации производства.
Как уже было отмечено, Шумпетер считает предпринимательскую инновационную деятельность и, как следствие, образование так называемой «эффективной монополии» едва ли не единственным способом получения дополнительных выгод и выхода из кризиса. Любое предприятие, которое на некоторое время оказывается в положении монополиста, также обогащается за счет получения монопольной прибыли. В маркетинговой практике распространен фокус, который называют стратегией «снятия сливок» с помощью установления монопольных цен на продукцию, являющуюся результатом внедрения эксклюзивной технологии. Для Шумпетера инновации являются вообще единственным источником стоимости, а «справедливая» прибыль капиталиста возникает как премия за его уникальный предпринимательский талант инноватора-рационализатора, благодаря которому ему и удалось внедрить новую, более эффективную инновационную технологию (одновременно все другие монополии Шумпетер осуждает и считает их губительными для свободной конкуренции). Каллиникос отмечает: «Рационализатор, как правило, может иметь успех (по крайней мере, в ближайшей перспективе), ведь доводя свои производственные расходы до уровня ниже среднего в определенном секторе, он может нанести удар по конкурентам, снизив цену на свою продукцию и продав большее ее количество, или получить большую прибыль с каждой единицы продукции» [43]. Конечно, такая инновация создает давление на конкурентов, поэтому они стараются как можно быстрее наверстать свое технологическое отставание. Настолько, насколько им удастся внедрить эту или аналогичную по производительности новую технологию, средние расходы в отрасли снизятся. Но конкурентное преимущество рационализатора заключается именно в том, что его расходы на единицу продукции меньше средних по отрасли. Итак, по мере того, как его конкуренты будут внедрять технологии аналогичной производительности, преимущество рационализатора будет исчезать. После того, как разница между затратами рационализатора и средними по области исчезнет, исчезнет и его дополнительная инновационная прибыль — то, что Маркс называл «сверхприбылью», а современные экономисты — «технологической рентой».
Применение новой технологии почти всегда связано с внедрением нового оборудования, то есть дополнительными инвестициями в основной капитал. Вместе с тем, рост производительности от внедрения инновации достигается прежде всего за счет уменьшения затрат на рабочую силу на единицу продукции (большей механизации, автоматизации и лучшей организации рабочего времени работника). В общем, благодаря инновации по всей области увеличивается стоимость оборудования, по крайней мере в расчете на одного работника. Итак, по Марксу, увеличивается доля постоянного и уменьшается доля переменного капитала. Происходит «рост органического строения капитала» (можно спорить относительно того, удачно ли Маркс выбрал термин для обозначения этого процесса, но то, что он фактически протекает при внедрении более производительных технологий, почти никто под сомнение не ставит). Однако источник прибавочной стоимости и прибыли — это труд. Поэтому, если не увеличивается эксплуатация (прибыль в расчете на одного рабочего), тогда необходимо увеличить количество капитала для получения того же количества прибыли от рабочей силы. Следовательно, норма прибыли, то есть соотношение между прибылью и общим объемом капиталовложений, снижается. Этим, собственно, и объясняется уже упоминавшаяся тенденция к снижению нормы прибыли. Каллиникос резюмирует это так: «Погоня индивидуальных капиталов за выгодой, — а при внедрении инноваций такое поведение является правилом, — приводит, таким образом, к снижению общей нормы прибыли».
«Снижение общей нормы прибыли» — это, конечно, только тенденция, ведь она реализуется лишь при наличии ряда предпосылок, на которые указывает Маркс: (1) производительность растет за счет экономии труда, а не капитала; (2) степень эксплуатации рабочей силы не увеличивается до уровня, достаточного для нейтрализации последствий увеличения органического строения капитала (соотношение между капиталовложениями в средства производства и затратами на рабочую силу); (3) средства производства в определенной области не становятся дешевле, например, из-за инновации, повышающую эффективность (в частности, из-за инфляции или конъюнктурного изменения стоимость капиталовложений в предприятие и оборудование в расчете на работника может снизиться, даже если физический объем оборудования увеличился) [44].
В главе 14 третьего тома «Капитала» Маркс выделяет аж шесть причин, которые могут влиять на замедление общей тенденции к снижению нормы прибыли. Мы уже видели: несмотря на то, что большинство из этих причин сейчас действуют достаточно мощно, снижение нормы прибыли все-таки продолжается. Первым и самым важным среди факторов, противодействующих снижению нормы прибыли, Маркс называет повышение степени эксплуатации труда, которое происходит за счет «удлинения рабочего времени и интенсификации труда». К тому же, увеличение продолжительности рабочего времени играло здесь, по его мнению, ключевую роль:
«Особенно увеличивает массу дополнительной работы, которая присваивается, удлинение рабочего времени, это изобретение современной промышленности; не меняя существенным образом соотношение рабочей силы, применяемое к постоянному капиталу, который она приводит в движение, оно скорее приводит к относительному уменьшению постоянного капитала» (К. Маркс. Капитал. т. 3, с. 242).
Среди факторов замедления тенденции к снижению нормы прибыли Маркс также называет снижение заработной платы до уровня ниже стоимости воспроизводства рабочей силы (что имеет место, по крайней мере, в некоторых отраслях в Украине) и удешевление элементов постоянного капитала (что также имело свое влияние на протяжении последней четверти века в связи с очень широким распространением компьютерной техники и быстрым падением стоимости вычислительных мощностей в соответствии с «законом Мура»).
Возвращаясь опять-таки к инновационной теории, следует отметить, что новая техника или новые технологические процессы (использование нового сырья, внедрение новой продукции, реорганизация производства и т.д.) всегда имеют целью положительные сдвиги в доходности капитала, то есть всегда приводят к определенной новой конфигурации постоянного и переменного капитала (взаимодействия технологии с рабочей силой). «Все зависит от изменчивости технологий, или, точнее, все зависит от разновидности имеющихся методов, которые позволяют сочетать капитал и труд для производства различных видов товаров и услуг, используемых в данном обществе» [45]. Только вопиющее обнищание масс наемных работников и их готовность работать за любые деньги позволяет в некоторых случаях откатиться к применению более трудоемких технологий, но вряд ли найдется хотя бы один теоретик, который осмелится назвать эти тенденции признаком инновационного развития, а не кризиса и депрессии.
Кстати, именно кризисы и депрессии Маркс считал наиболее существенным фактором, оказывающим «противодействующий влияние» на тенденцию к снижению нормы прибыли. Ведь достаточно выраженное снижение нормы прибыли побуждает капиталистов прекратить инвестирование, и тем самым ускоряет наступление экономического спада. Основная особенность спада заключается в том, что капиталисты или банкротятся, или сокращают производство и занятость. Последующий рост уровня безработицы приводит к ослаблению переговорных позиций рабочих, вынуждая тех, у кого еще есть работа, соглашаться на низкую заработную плату, увеличение продолжительности рабочего дня и ухудшение условий труда. Все это, конечно, приводит к повышению степени эксплуатации.
В то же время сильные капиталисты могут по низкой цене скупать фонды неплатежеспособных предприятий, а также поглощать на выгодных условиях слабые уцелевшие (так украинские государственные предприятия в условиях кризиса оказались на пороге масштабной приватизации за счет олигархического и иностранного капитала). Тем самым сокращается стоимость имеющихся капиталовложений. Вместе эти два процесса — повышение степени эксплуатации и банкротство части капиталистов — увеличивают массу прибыли относительно уцелевшего капитала. Следовательно, норма прибыли растет. Когда прибыль возрастет в достаточной мере, чтобы стимулировать оживление инвестиций, экономическое рост возобновится — до тех пор, пока следующее заметное снижение общей нормы прибыли не приведет к очередному кризису.
2.6 Перепроизводство
Периодическое возникновение кризисов перепроизводства с необходимостью вытекает из самой системы конкуренции на товарно-денежном рынке. Ведь для того, чтобы выжить, капиталист должен содержать свою долю рынка и постоянно пытаться захватить хотя бы немного бОльшую долю рынка, вытесняя из нее конкурентов. К тому же необходимо постоянно совершенствовать технологии и использовать всякую возможность сэкономить на масштабе. В то же время все капиталисты действуют в условиях коммерческой тайны (таковы условия игры на рынке, ведь конкурент непременно воспользуется любой информацией о новых технологиях и методах производства, наличии дополнительных запасов или, наоборот, дефицита готовой продукции или сырья, чтобы вытеснить тебя с рынка или помешать получить дополнительную прибыль от инновации, в которую уже вложены ресурсы и т.д.). Итак, ситуация, при которой все производители точно знают, сколько им надо произвести продукции для полного удовлетворения потребностей потребителя, принципиально невозможна в условиях конкуренции — наоборот, это означает ее отсутствие, то есть «картель» продавцов. При таких условиях каждый из производителей пытается продать на рынке больше, даже зная, что все остальные также пытаются делать то же и, возможно, уже выработали избыточную продукцию. Все участники игры знают, что кто-то из них не сможет продать значительную часть своих товаров и, в конце концов, обанкротится, однако кто именно проигрывает — никогда не известно, это решится постфактум. Ведь фактические расходы каждого из конкурентов на единицу продукции и имеющиеся у него резервы являются коммерческой тайной. Таким образом, даже зная о наличии перепроизводства товара и при тенденции к снижению цены, производители могут еще некоторое время наращивать производство. Те, кто несмотря на снижение цены все-таки сохраняет рентабельность, надеются захватить доли рынка своих менее продвинутых конкурентов. Собственно, таким образом и происходит окончательное распространение более прогрессивной технологии на всю отрасль, ведь менее технологически продвинутые производители разоряются. Проблема в том, что никто из игроков точно не знает, насколько технологически продвинуты на самом деле его конкуренты, и без общего перепроизводства в условиях конкуренции выяснить это невозможно. Итак, игра продолжается до тех пор, пока сильнейшие производители не почувствуют, что приближаются к грани рентабельности и не начинают испытывать убытки. И чем более существенные и капиталоемкие инновации внедрялись во время гонки, тем большими могут быть и объемы перепроизводства, и объемы не окупившихся инвестиций.
Туган-Барановский, один из первых теоретиков промышленных кризисов, обращал внимание на то, что в условиях капитализма (даже чисто торгового) периодическое возникновение кризисов перепроизводства является сугубо природным явлением, которое закономерно возникает при использовании денег как единого универсального эквивалента стоимости в товарно-денежном обмене на рынке: «Избыточное производство одного товара превращается на товарно-денежном рынке в перепроизводство всех товаров — рынок борется с этим общим перепроизводством общим сокращением товарного предложения» [46].
3. Кризис инновационного развития капитализма
Следует отметить, что несмотря на периодические обновления общая долгосрочная тенденция к ухудшению условий инновационного развития таки сказывается в соответствии с общей тенденцией к увеличению органического строения капитала и уменьшению нормы прибыли (о последнем мы упоминали в начале статьи в связи с расчетами Майкла Робертса и Маите Эстебана).
Проблемы с инновационным технологическим развитием капитализма были замечены почти сразу после большого технологического прорыва, который произошел во время и после Второй мировой войны. Ведущий американский исследователь экономического роста, профессор Стэнфордского университета Пол Баран еще в 1957 году отмечал, что «… очень неравномерный прогресс в автоматизации, кажется, подтверждает ту мысль, что только тот технологический прогресс является приемлемым для монополистического и олигархического бизнеса, который либо нужен военным, или резко уменьшает расходы без существенного увеличения объемов производства» [47].
В 1980 году Эрнест Мандель указывал, что «можно говорить о начале снижения уровня инноваций» [48]. Уже тогда многие аналитики говорили о снижении уровня и влияния инноваций. Влиятельный британский журнал «Экономист» констатировал, что, в частности в химической индустрии, «технологии достигли плато» [49].
Замедление инновационного развития наблюдалось также и в флагманской тогда автомобильной индустрии. В частности, уже с середины 1980-х годов чувствовалось, что новые автоматизированные технологии внедряются все медленнее. Было отмечено, что высокие постоянные издержки задерживают инновации, и «автопроизводители предпочитают использовать имеющиеся системы настолько долго, насколько это возможно» [50].
Однако именно в последние годы, особенно после начала глобального экономического кризиса, этот долговременный кризис инновационного развития стал общепризнанным фактом.
Замедление инновационного развития замечают Бриньольфсон и Макафи в изданной на английском в 2014 году книге «Вторая эпоха машин» [51]. Авторы книги в частности обратили внимание, что «Боб Гордон, один из наиболее вдумчивых, глубоких и уважаемых в США исследователей производительности и экономического рост, недавно (в 2012 году) завершил масштабное исследование изменений американского уровня жизни за 150 лет и пришел к выводу, чтоинновации замедляются». Гордон утверждает, что «Рост производительности заметно замедлился после 1970 года … Все, что осталось после 1970 года, было второстепенным совершенствованием» [52].
Гордон отнюдь не единственный из важных американских экономистов, кто придерживается подобных взглядов. В изданной 2011 книге «Великая стагнация» экономист Тайлер Коуэн утверждает, что надо признать: мы уже давно «находимся на технологическом плато» [53].
Ведущий экономический историк Дэвид Грэбер (автор мирового бестселлера об истории долга за последние пять тысяч лет [54]) в своей последней книге вообще утверждает, что технологический прогресс с конца 1960-х фактически остановился. Он уверен, что увидев наши нынешние технологические достижения, включая Интернет и неслыханное развитие информационных технологий, люди из 1960-х были бы очень разочарованы. В частности, они вряд ли были бы захвачены нашими успехами в создании виртуальной реальности с помощью компьютеров, ведь они, очевидно, «думали, что мы сейчас должны уже научиться, собственно, делать все эти вещи, а не изобретать все более хитроумнее пути их симуляции». Далее Грэбер замечает, что «технологический прогресс, который мы видели с семидесятых, был в основном в информационных технологиях — то есть, в технологиях симуляции» [55].
Что касается информационных технологий, то сейчас уже можно считать абсолютно доказанным, что они способствовали не столько повышению производственной продуктивности, сколько повышению степени эксплуатации рабочей силы — и за счет внедрения тотального контроля, и соответствующей интенсификации труда, и примитивнее — за счет фактического удлинения рабочего дня прекарных «удаленных» сотрудников, работающих вне офисов компаний, на которых, как правило, не распространяются ограничения продолжительности рабочего дня, предусмотренные трудовым законодательством.
Наиболее вопиющим из последствий внедрения «новой информационной экономики» является массовая сверхэксплуатация рабочей силы, занятой на «новых» информатизированных рабочих местах и работах.
Мэй [56], ссылаясь на социологические исследования «информационного общества» современной Британии, утверждает, что большинство занятых в так называемой «новой экономике» — это низкооплачиваемые работники, работающие дома. Интересно, что в этом случае на них не распространяются гарантии британского трудового законодательства. Соответственно, они не подпадают под обязательное социальное, пенсионное и медицинское страхование, ограничение продолжительности рабочего дня, гарантии безопасных условий труда и тому подобное. За все эти вещи отвечает сам рабочий, поскольку он работает по индивидуальному контракту. Как демонстрируют социологические исследования, продолжительность рабочего времени таких работников в среднем значительно выше, чем у их коллег из «неинформационной сферы», и может достигать 14 или даже 18 часов в сутки. Те же исследования показывают, что в случае нетяжелых заболеваний (например, гриппа или простуды) большинство из таких работников продолжают работать, болея на ногах. Невзирая на то, что они формально могут взять отпуск в любой момент, фактически продолжительность отпусков таких работников значительно меньше, чем у работников «традиционных» сфер. Мало того, работая по индивидуальному контракту, они не могут рассчитывать на пенсию, а в случае серьезной болезни им приходится оплачивать лечение за свой счет и брать неоплачиваемый отпуск.
Кастельс отмечает, что особенностью современных отношений производства является сверхэксплуатация, имея в виду «занижение норм вознаграждения или условий труда для отдельных категорий работников (иммигрантов, женщин, молодежи, меньшинств) вследствие их уязвимости к дискриминации» [57]. Он также утверждает, что условием современного роста «количества рабочих мест во всем мире» выступает «сверхэксплуатация: пресловутое развитие на самом деле достигается принятием на временную работу 250 млн детей» [58].
К тому же, по мере развития информационных технологий и расширения сферы их применения характер работы в «новой постиндустриальной экономике» все больше напоминает монотонный неквалифицированный труд на «традиционном» индустриальном конвейере, а элемент творчества в работе для большинства занятых кардинально уменьшается. Массовые «информационные» профессии снова сводятся к интенсивному и очень формализованному труду с выполнением четко определенных операций и процедур, направленных на обслуживание техники и выработку товаров во взаимодействии с техникой в режиме конвейера. И сверхвысокая сложность и информатизированность этой техники никак не улучшает характер и условия труда, скорее наоборот.
Так, из-за распространения среди работников «новой экономики» индивидуальных контрактов и работы на дому, работодатель, как правило, не отвечает за обустройство рабочего места в соответствии с условиями охраны труда и санитарными требованиями, избегая таким образом связанных с этим расходов. Как результат, условия труда в среднем значительно ухудшаются.
Кастельс также отмечает «растущую индивидуализацию трудовой деятельности», то есть «процесс, в ходе которого причастность труда к отношениям производства определяется в каждом случае индивидуально, практически без учета коллективных договоров или имеющихся законодательных требований» [59].
Благодаря распространению в «новой экономике» кратковременных контрактов и частой смене места работы трудящиеся, как правило, не имеют стабильной занятости и лишены возможности, с одной стороны, системно и целенаправленно повышать свою квалификацию, а с другой — коллективно отстаивать свои трудовые права. Так, работникам приходится постоянно учиться и переучиваться, однако это в основном связано с приобретением и доведением до автоматизма новых формальных навыков, даже там, где работник осваивает несколько смежных профессий, говорится в основном об очень поверхностном и фрагментарном представлении, а не целостном понимании «новых» технологических процессов.
Не менее важно, что технологический прогресс и постепенная автоматизация различных систем, которые ранее требовали человеческого труда, но впоследствии нуждаются в нем все меньше, создают те же 5-7 процентов безработицы, считающихся нормой в развитых странах при так называемой «полной занятости».
Как объясняют на одном из украинских учебных сайтов, это означает, что «у всех, кто хочет работать, есть работа». А остальные лентяи, оказавшиеся в этих 5-7 процентах — это так называемая фрикционная — то есть связанная с сезонными колебаниями или добровольным желанием сменить место работы, и структурная безработица — это то же самое, когда в результате технологического развития некоторые рабочие становятся «ненужными» и / или вынуждены искать возможности получить новую профподготовку. Несложно себе представить, какие возможности в своих контр-отношениях с рабочими получает капиталист, который в случае несогласия работника на предлагаемые ему трудовые условия может быстро заменить его на другого. Мало того, «открытая кадровая политика» и соответствующая нестабильность занятости позволяют работодателям избежать угроз, связанных с формированием в трудовых коллективах осознания общих интересов наемных работников. Благодаря этому на большинстве таких предприятий нет профсоюзов и соответствующих социальных гарантий, как, например, коллективный договор или необходимость согласовывать увольнение работника с профсоюзом. Часто на таких предприятиях работодатель просто запрещает создание профсоюзов. Карл Каутский, исследуя капиталистическое накопление по Марксу, отмечал, что безработица, обеспечивающая достаточное количество людей, согласных дешево продавать свое время или работать в опасных или вредных условиях, является необходимым условием для нормального функционирования капиталистического производства [60]:
«Капиталистический способ производства … искусственно [за счет технологических скачков] порождает избыточное рабочее население. Последнее представляет собой резервную армию, с которой капитал в любой момент может взять столько дополнительных рабочих, сколько ему потребуется. Без этой армии своеобразное развитие капиталистической крупной промышленности, которое происходит толчками, было бы невозможно … Но эта резервная армия не только делает возможным внезапное расширение капитала — она давит и на заработную плату. Она едва поглощается полностью даже в лучшие для промышленности времена. В результате заработная плата даже при наивысшем расцвета промышленности не поднимается выше определенного уровня» [61].
Реальность «информационного общества», столь желанная апологетами «человеческого капитала», обещавшая победу «знаний» над социальным неравенством, которую мы имеем возможность наблюдать, к сожалению, демонстрирует в этом плане еще более серьезные вызовы, обрекая широкие слои рабочего населения разных по развитию стран на еще менее защищенное, прекаризированное состояние, нивелируя достижения рабочих движений ХХ века.
Например, Дайер-Визфорд описывает современный киберпролетариат (то есть рабочих, занятых в сфере производства широкого спектра товаров и услуг, но не принадлежащих к кругу профессионалов и технических специалистов в Европе и развивающихся странах, а «распыленных» вдоль организованных с помощью ИТ-технологий цепочек поставок) как раздробленный и прекаризированный, вынужденный работать на вредных производствах за очень невысокую зарплату. С помощью уже упоминавшейся автоматизации, замещения промышленного производства на цепочки поставок, разбросанные по всему миру, и применения спекулятивных финансовых инструментов была разрушена «промышленная база классического рабочего класса, массового рабочего северо-запада планеты …, обеспеченного на то время относительно высокой зарплатой». Вместо них был создана «техническая база новой композиции», в то время как прежняя культура рабочего сопротивления становится устаревшей и непригодной к новым условиям [62].
Мы лишь показали, в насколько нестабильной позиции находится рабочий в современной капиталистической системе, когда, оказываясь между неблагоприятными условиями трудового согласия с одной стороны и безработицей — с другой, он вынужден отдавать капиталисту произведенную, но неоплачиваемый прибавочную стоимость, создавая тем самым его прибыль, а также выплачивать «Деньги +» за товары, которые, путешествуя от производства к рынку, прошли через нескольких посредников (рис. 8).
Рис. 8. Схематическое изображение двух основных источников накопления (эксплуатация и монополия).
Так формируется поляризация доходов в обществе [63], в кульминационные моменты превращаясь в недостаточный «эффективный спрос» и кризисы перепроизводства: капиталистическое накопление, то есть расширенное воспроизводство производства с постоянным повышением производительности, входит в противоречие со спросом, который ограничивается из-за отставания покупательской способности масс от роста предложения.
Это обусловлено и тем, что рабочие получают зарплату меньше того объема стоимости (товаров), которые они производят, и «анархией производства», о которой мы говорили в параграфе «Перепроизводство», что приводит к несогласованному росту в тех или иных отраслях. Различные исследования и статистика свидетельствуют, что после периода самого низкого уровня разрыва доходов богатых и бедных в 50-70-х годах ХХ века, начиная с 70-х этот разрыв начал беспрецедентно расти. На примере внутреннего распределения доходов в США накануне кризиса 2008 года (аналогичная картина вырисовывалась в 1928 году — перед началом Великой Депрессии в США) Пикетти демонстрирует прямую связь между ростом неравенства и экономическими кризисами. Заверения либеральных экономистов о том, что свободная конкуренция может создать равновесное положение на рынке, при котором каждый достаточно шустрый человек способен найти свое место под солнцем, неизбежно наталкивается на противоречие в виде неравномерности в распределении дохода как в рамках одной страны, так и в рамках всего мира. Благодаря своей простоте популярным объяснением этого феномена достаточно длительное время выступают такие вещи, как нежелание работать, менталитет и т.д. — отдельных индивидов или целых групп населения, когда речь идет, например, об экономическом упадке в беднейших странах. Но не менее простым, хотя и несколько более широким является понимание того, что благодаря иностранным инвестициям и разнице в национальных доходах некоторые страны буквально «принадлежат» другим. Что чаще всего делает невозможным для бедных стран создание собственных производств, конкурентоспособных в мировом или региональном масштабе.
«В лучшем случае [инвестирование богатых стран в бедные] может привести к сближению уровня производства на душу населения, но только при условии, что будет обеспечена идеальная мобильность капитала и, в первую очередь, полное уравновешивание уровня квалификации рабочей силы и человеческого капитала между странами, чего так легко достичь. Как бы там ни было, это вероятно сближение уровня производства вовсе не ведет к сближению уровня доходов. Вполне возможно, что после осуществления капиталовложений богатые страны, как и раньше, будут постоянно владеть бедными в массовом масштабе, в результате чего национальный доход первых всегда будет выше, чем у вторых, которые и дальше будут отдавать значительную часть того, что производят, своим владельцам (в Африке так происходит в течение десятилетий)» [64].
Изучая экономическую ситуацию в странах ЕС, Эрик Туссен замечает, что рабочие, пенсионеры и малоимущие слои населения, особенно в Южной Европе, сейчас являются объектом атак, подобных тем, которых испытывали рабочие в менее развитых странах и развивающихся странах, в 80-х и 90-х годах. Глобальное наступление капитала на труд интенсифицировалось в 2007-2008 годах, однако на самом деле началось как минимум в 80-х.
Итак, действительно, норма прибыли, с которой мы начали в контексте споров о ее тенденции к понижению, может оставаться относительно стабильной, но именно за счет ускорения перераспределения богатств от бедных к богатым и увеличения эксплуатации рабочей силы.
По вполне официальным данным [65] МОТ (Международной организации труда), между 1999 и 2011 годами производительность труда в среднем по развитым странам росла вдвое быстрее, чем заработная плата. И то в такой ключевой высокоразвитой и высокопроизводительной стране, как Германия, производительность труда за последние двадцать лет выросла на четверть, тогда как заработная плата осталась на том же уровне. Далее МОТ делает вывод, что следствием этого глобального тренда являются изменения в структуре распределения национального дохода между трудом и капиталом: доля заработной платы уменьшается, а доля капитала в большинстве стран растет. Даже в Китае, где заработная плата за последние десять лет утроилась, ВВП рос быстрее, чем суммарный объем заработных плат, а, следовательно, доля труда снижалась.
Эрик Туссен делает вывод, что «эта мощная глобальная тенденция возникла из-за увеличения прибавочной стоимости, которую капитал выкачивает из труда» [66]. Далее Туссен делает очень серьезное обобщение: «Важно отметить, что на протяжении большей части XIX века основным средством увеличения прибавочной стоимости было увеличение абсолютной прибавочной стоимости (уменьшение заработной платы и увеличение продолжительности рабочего дня). В развитых экономиках в течение второй половины XIX века и всего XX века (за исключением нацистских, фашистских и других авторитарных режимов, которые принудительно снижали зарплаты) такая практика была прогрессивно заменена на увеличение относительной прибавочной стоимости (то есть увеличение производительности без соответствующего увеличения зарплаты). После нескольких десятилетий неолиберального наступления увеличение именно объемов абсолютной прибавочной стоимости вновь становится едва ли не основным элементом получения прибавочной стоимости и добавляется к относительной прибавочной стоимости».
Рис. 9. Доля оплаты труда и прибыли корпораций в ВВП США (EconDataUS, [link]).
И, как отмечают упоминавшиеся выше ведущие американские буржуазные экономисты, так что не удивительно, что «глобальная доля рабочей силы [в ВВП] значительно снизилась с начала 1980-х годов, и снижение произошло в большей части стран и отраслей» (Бриньолфссон, Макафи, 2016, 114).
Демитрович и Сабловский отмечают: «Средняя реальная заработная плата в капиталистических центрах остается на прежнем уровне с начала 1990-х годов. В Германии реальная валовая оплата труда на наемного работника фактически снизилась на 3,3% в период между 1994 и 2008 годов … Повышение производительности больше не приводит к увеличению покупательной способности наемного труда. Это сопровождается увеличением неравенства в доходах. Соответственно, многие работники с низким уровнем заработной платы ощутили снижение своей покупательской способности. В США реальный средний доход беднейших 90% общества в 2008 был ниже, чем в 1973, и только у 10% населения произошел рост реальной заработной платы» [67].
Рис. 10. Скорректированная доля заработной платы в ВВП отдельных стран.
Итак, по всему миру происходит наступление капитала на наемный труд. Трудосберегающие инновации (механизация и автоматизация труда) становятся все менее и менее эффективными и не могут обеспечить стабильного сохранения нормы прибыли. Ради сохранения уровня прибыльности, который таки имеет тенденцию к снижению, капитал все меньше рассчитывает на автоматизацию, а все больше — на повышение эксплуатации рабочей силы с помощью ИТ, и монополизацию рынков, особенно в том, что касается интеллектуальной собственности и доступа к знаниям.
Это наступление со стороны класса капиталистов на права и благосостояние рабочего класса и вообще пролетариата осуществляется вполне сознательно. Еще в 2006 году американский мультимиллиардер Уоррен Баффет заявил в интервью The New York Times: «Это классовая война, хорошо, но это мой класс, класс богачей, ведет это войну, и мы выиграем». Через два года Баффет был признан самым богатым человеком в мире, и его оптимизм со временем все увеличивался. В 2011 году он даже решился подвести итоги своей классовой войны: «Классовую войну, которая длилась последние 20 лет, выиграл мой класс». Сейчас 85-летний Баффет с его примерно $ 66 млрд долларов считается лишь третьим по уровню дохода в мире, тем не менее, он все равно вполне заслуженно может претендовать на роль спикера и старейшины своего класса.
Выводы
- Капитализм как система базируется на логике накопления, и у нас есть все основания считать, что его влияние на формирование и перестройку общественных институтов под эту логику гораздо сильнее, чем влияние этих институтов, их способность каким-то образом изменить логику системы. Более чем полувековой опыт развития «правильных» институтов капитализма даже вполне эмпирически доказывает, что саморазрушительная логика накопления и все ее последствия включая обнищание, кризисы перепроизводства, а также тенденции нормы прибыли к понижению никуда не исчезают, а только усугубляются. Итак, мы исходим из того, что структурные (основанные на его внутренней логике) противоречия капитализма как системы существуют, усиливаются и не могут быть решены без преодоления этой логики, то есть системного преодоления капитализма.
- Внутренняя логика капитализма и его непреодолимые противоречия исходят именно из логики накопления, которая является логикой производства прибавочной стоимости и монопольной ренты. Фундаментальное противоречие капитализма как раз и вырастает из парадокса, заложенного в стоимостном критерии оценки эффективности всякого производства и общественной деятельности вообще. Оценка с точки зрения стоимости изначально содержит в себе разлад между полезностью (ценностью пользования или «потребительской стоимостью») и отчужденной меновой товарной стоимостью. Общая оптимизация всего в контексте исключительно товарно-денежных стоимостных критериев, а тем более проникновение этих критериев в сферу человеческих отношений, лишь углубляет проблему.
- Преодоление капитализма лежит на пути сознательного развития другой социально-экономической системы, которая должна отказаться от товарно-денежных стоимостных критериев оптимизации. На замену стоимостным критериям может прийти непосредственная оценка продуктов производства конечными потребителями (с точки зрения качества, полезности, удобства использования и т.д.), а также критерии достигнутого технологического прогресса в производстве. Они могут измеряться в общественной экономии рабочего времени — уменьшение объемов, необходимого для производства труда, и, соответственно, освобожденных человеко-часов. Полная занятость может быть целью только при условии радикального сокращения продолжительности рабочего дня. Вместе с тем, не отвергая значение материальных благ для человечества, основным критерием эффективности, или, так сказать, общественной ценности, должны стать вещи, связанные в первую очередь не с материальным производством (то есть и предметами потребления, и средствами производства), а с производством знаний, общедоступного образования, производством человека, в конце концов.
В следующей статье мы попытаемся показать, как современный информационный капитализм знаний, с одной стороны, создает материальные условия и производит надежды на эгалитарное «постиндустриальное общество знаний», обеспечивая техническую возможность донесения знаний и образования почти до каждого человека на земле, а с другой — коммодифицирует знания, превращая их в товары на рынке объектов интеллектуальной собственности, производит и укрепляет неравенство в доступе к образованию и знаниям. В соответствии с общей логикой капитализма, эта пропасть в знаниях будет лишь расти и может быть решена только путем отказа от капитализма.
Источники
Арриги, Дж., 2006. Долгий двадцатый век: Деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Издательский дом «Территория будущего».
Бем-Баверк, О., 2002. Критика теории Маркса. М. – Челябинск: Социум.
Бріньолфссон, Е., Макафі, Е., 2016. Друга епоха машин: робота, прогрес та процвітання в часи надзвичайних технологій. К.: K.FUND.
Бухарин, Н., 1988. Политическая экономия рантье. М.: Орбита. (репринт видання 1925 року)
Валерстайн, И., Манн, М., Коллинз Р. и др., 2015. Есть ли будущее у капитализма? М.: Изд-во Института Гайдара.
Грэбер, Д., 2015. Долг: первые 5000 лет истории. М: Ад Маргинем Пресс.
Даєр-Візфорд, Н., 2015. Кіберпролетаріат: глобальна праця в цифровому вихорі. Спільне.
Ильенков, Э., 2011. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса. М.: ЛИБРОКОМ
Каллиникос, А., 2005. Антикапиталистический манифест. М.: Праксис.
Кастельс, М. 2004. Інформаційні технології, глобалізація та соціальний розвиток // Економіка знань: виклики глобалізації та Україна, під. ред. А.С. Гальчинського, С.В. Льовочкіна, В.П. Семиноженка.
Каутский К., Экономическое учение Карла Маркса. [link]
Кругман, П., 2013. Выход из кризиса есть! М.: Азбука бизнес.
Лукас, Р., 2013. Лекции по экономическому росту. М.: Изд-во Института Гайдара.
Люксембург, Р., 1934. Накопление капитала. Том I и II. Москва-Ленинград.
Маркс, К., 2001. Капитал. Т. 1. М: АСТ.
Маркс, К., 2001. Капитал. Т. 3. М: АСТ.
Мей, К., 2004. Інформаційне суспільство. Скептичний погляд. К.: К.І.С.
Пикетти, Т., 2015. Капитал в XXI веке. М.: Ад Маргинем Пресс.
Попович, З., 2016. Співіснування ринкових, планових і адміністративних механізмів господарювання в економічній системі СРСР. Спільне.
Туган-Барановський, М., 1994 [1919]. Політична економія. Курс популярний. К.: Наукова думка.
Туган-Барановський, М., 2004 [1900]. Промышленные кризисы. К.: Наукова думка.
Фуко, М., 2010. Рождение биополитики. СПб: Наука.
Хайек, Ф., 2012. Капитализм и историки. Челябинск: Социум.
Черковец, В., 2013. Политическая экономия versus экономикс // Марксизм: Очерки марксистской политической экономии / Под. ред. А.А. Ковалева, А.П. Прокурина. М: Канон+, РООИ «Реабилитация».
Шумпетер, Й., 1995. Капіталізм, соціалізм і демократія. К.: Основи.
Шумпетер, Й., 2011. Теорія економічного розвитку. Дослідження прибутків, капіталу, кредиту, відсотка та економічного циклу. К.: НаУКМА.
Baran, P., 1957. The Political Economy of Growth. New York: Monthly Review Press.
Cowen, T., 2011. The Great Stagnation: How America Ate All the Low-hanging Fruit of Modern History, Got Sick, and Will (Eventually) Feel Better. New York: Dutton.
Dassbach, C., 1986 ‘Industrial Robots in the American Automobile Industry’, Critical Sociology, 13(53): 53-61.
Demirović A., Sablowski T., 2013. The financedominated Regime of accumulation and the crisis in Europe, Berlin, RLS. [link]
Gordon, R., 2012. Is U.S. Economic Grows Over? Faltering Innovation Confronts the Six Headwinds. Working Paper. [link]
Graeber, D., 2015. The Utopia of Rules: On Technology, Stupidity, and the Secrat Joys of Bureaucracy. Brooklyn-London: Melville House.
Hayek, F., 1984. “Equality, value, and merit.” Liberalism and its critics. ed. by Michael J. Sandel. NYU Press.
Harvey, D., 2014. Afterthoughts on Piketty’s Capital.
Karabarbounis, L. & Neiman, B., 2013. The Global Decline of the Labor Share. [link]
Labour and the Chalanges of Globalisation. What Prospects for Transnational Solidarity? London: Pluto Press, 2008.
Maito, E., 2015. The historical transience of capital. The downward trend in the rate of profit since XIX century. [link]
Ozawa, T., 1993. “Foreign Direct Investment and Structural Transformation: Japan as a Recycler of Market and Industry”. Business & the Contemporary World, 5, 2.
Piketty, T. & Graeber, D., 2014. Soak the Rich: An exchange on capital, debt, and the future. The Baffler No. 25, [link]
Roberts, M. It’s a long-term decline in the rate of profit – and I am not joking!
Toussaint, E., 2015. Bankocracy. Amsterdam-Liege: Resistance books – IIRE – CADTM.
Schumpeter, J., 1908. Das Wesen und Hauptinhalt der theoretischen Nationalökonomie. Leipzig: Duncker & Humblot. [link]
Notes:
- Можно считать доказанным, что в обществах «централизованной плановой экономики» административно-бюрократические механизмы на самом деле сосуществовали с рыночными. В частности, в СССР товарно-денежные отношения функционировали не только на рынках труда и потребительских товаров, но также и в промышленном производстве на «сером» рынке фондов (промышленного оборудования и сырья). Подробнее см.: Попович, 2016.
- Фуко, 2010, с. 212.
- Институционализм — понимание социально-политического устройства общества как совокупности общественных объединений, а также закрепление норм и практик в виде соответствующих законов и организаций.
- Фуко, 2010, с. 213.
- Фуко, 2010, с. 212.
- Добротный обзор взаимоотношений политэкономии с экономикс и институционализмом см.: Черковец В.Н. Политическая экономия versus экономикс // Марксизм: Очерки марксистской политической экономии / Под. ред. А.А. Ковалева, А.П. Прокурина. – М: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2013. – 336 с., с.30-72.
- Это совместное определение, на котором сошлись Иммануил Валлерстайн (один из самых авторитетных современных социологов, родоначальник миросистемного анализа, председатель Международной социологической ассоциации в 1994-1998 годах), Рэндал Коллинз (президент Американской социологической ассоциации в 2010-2011 годах), Майкл Манн, Георгий Дерлугъян и Крэг Калхун. Есть ли будущее у капитализма? М.: Изд-во Института Гайдара, 2015 (с. 21), Does Capitalism Have a Future?, 2013.
- Собственно, именно это «общество потребления» мы и наблюдали, по крайней мере некоторое время в ХХ веке, в развитых странах. Однако рассматривать его следует непременно в контексте мировых исторических процессов, особенно альтернатив Советского Союза, Второй мировой войны и ее последствий.
- Фуко, 2010, с. 261.
- Это правда, что несмотря на низкие доходы, сверхэксплуатацию и тяжелые условия труда уровень жизни наемных работников, например в Китае, в среднем больше, чем был у их родителей, которые в основном оставались крайне бедными крестьянами. Однако быстрая индустриализация Китая сочетается не только с ростом имущественного расслоения внутри этой страны, но и с деиндустриализацией и даже абсолютным обнищанием большинства населения многих других стран. В то же время авторитарный капитализм в «коммунистическом» Китае оказывается, по логике Хайека, более свободным и правильным, чем капитализм в США или даже ФРГ.
- Говоря, что он пессимистичнее чем Маркс, Пикетти подразумевает тенденцию к снижению нормы прибыли, которая, по его мнению, может оставаться стабильной. Однако Арриги отмечает: «Вопреки распространенному мнению, идея, будто накопление капитала имеет тенденцию со временем сокращать норму прибыли, приближая конец экономической экспансии, принадлежит не Марксу, а Смиту. …Собственная версия «закона снижения нормы прибыли» Маркса на самом деле имела целью показать, что версия Адама Смита относительно долгосрочных возможностей развития капиталистического производства является слишком пессимистичной». Как признается сам Пикетти, он не считает себя экспертом по Марксу и вообще трактует его закон тенденции нормы прибыли к понижению как тождественный концепции Смита. Поэтому трудно установить, кто из авторов «Капиталов» на самом деле более пессимистичен.
- Piketty, Graeber, 2014.
- Маркс, том 3, 2001.
- Пикетти, 2015, с. 202.
- Пикетти, 2015, с. 209.
- Harvey, 2014.
- Roberts, 2015.
- Maito, 2015.
- Арриги Джованни, 2006, с. 438.
- Бріньолфссон, Макафі, 2016, с. 114.
- Кругман, 2013, стор. 54
- В третьем разделе своей книги «Общая теория занятости, процента и денег» Кейнс выдвигает принцип «эффективного спроса» и доказывает, что недостаточный объем эффективного спроса блокирует экономический рост и приводит к кризисным явлениям в экономической системе.
- [link]
- Ильенков, 2011, стр. 273.
- Karabarbounis, Neiman, 2013, стор. 36.
- Термин «полезность» используется здесь и далее в значении «use value» («ценность пользования»), что в классическом переводе «Капитала» Маркса звучит как «потребительская стоимость» ( «gebrauchswert»). Этой заменой мы стараемся передать точный перевод термина и избежать коннотаций, связанных с количественностью, присущие традиционному варианту перевода, тогда как речь должна идти о сугубо качественном аспекте удовлетворения потребностей потребителя.
- Представленное соотношение полезностей чисто произвольное и приведено исключительно для иллюстрации.
- Экономический рост, как правило, описывается исключительно путем введения в уравнение равновесия дополнительных коэффициентов скорости роста со временем — без объяснений механизмов роста, то есть рост в таких моделях описывается как загадочный внешний (экзогенный) фактор. Даже «революционная» модель лауреата Нобелевской премии Солоу, которая доказывает ключевое значение научно-технического прогресса в экономическом росте, является, по сути, обычной функцией Кобба-Дугласа, в которую включен дополнительный экзогенный коэффициент. К этому времени единственными эндогенными моделями, которые способны описать рост экономики, исходя из ее внутренних процессов, остаются только те, что основываются (хотя бы частично) на марксистской теории накопления капитала.
- Шумпетер, 2011.
- Бухарин, 1925, с. 58
- Ernest Mandel. Marxist Economic Theory 1962. The marginalist theory of value and neo-classical political economy. [link]
- Лукас, 2013, с. 60
- Даже самые ярые противники марксистской «трудовой теории стоимости», например Шумпетер, признают, что создание любой стоимости «распадается в конце концов на определенные элементарные услуги труда и земли», поскольку любой созданный человечеством предмет был сделан усилиями определенных людей из определенного сырья с помощью определенных орудий, которые тоже когда-то были кем-то созданы. Единственным аргументом против сугубо трудовой природы стоимости оказывается наличие первоначальной стоимости природного сырья, обусловленной ее редкостью (то есть ограниченностью доступных природных ресурсов). Можно было бы заметить, что не включенная в товарный оборот земля (как, например, ваш персональный участок на Луне) не имеет на самом деле никакой реальной стоимости, а торговля ею мало чем отличается от спекуляции звездами в соседней галактике. Но, с точки зрения проблемы накопления капитала, даже эта полемика оказывается вполне лишней, ведь очевидно, что количество любого редкого сырья не увеличивается в процессе его переработки, и, если даже предположить, что часть стоимости конечного продукта обусловлена стоимостью первичной редкости сырья, то эта часть никак не может объяснять феномен увеличения стоимости в процессе производства, а тем более — помочь нам понять процесс накопления стоимости.
- Шумпетер, 2011, с. 173.
- Шумпетер, 1995, с. 53.
- Маркс, том 1, с. 144-145.
- Туган-Барановський, 1994, с. 88.
- Фуко, 2010, с. 279.
- Каллиникос, 2005, с. 43.
- Каллиникос, с. 44.
- Каллиникос, с. 45.
- Люксембург, том 1, с. 11-12.
- В Экономикс все это обычно называют «постоянные расходы», которые по определению не зависят от объемов производства.
- Каллиникос, с. 46.
- Пикетти, с. 220.
- Туган-Барановський, 2004, с. 42.
- The Political Economy of Growth, Paul A. Baran, p.37.
- Mandel, Ernest. Long Waves of Capitalist Development, 1995, London: Verso, 184p., p.67-68.
- The Economist, April 7, 1979.
- ‘Аuto makers preferred to use existing systems for as long as possible’ (Dassbach 1986: 54).
- Бріньолфсон, Макафі, 2016, с. 62.
- Gordon, August 2012.
- Cowen, 2011.
- Грэбер, 2015a.
- Graeber, 2015b, стор. 64.
- Мей, 2004
- Кастельс, 2004, стор. 95.
- Кастельс, 2004, стор. 97.
- Кастельс, 2004, стор. 94.
- Фокусируясь в большей степени не на структурах господства, а на внутреннем механизме получения прибыли, британский экономист Алекс Каллиникос указывает, что «капитализм — это в первую очередь экономическая система» (с. 34), которой «присущи две основные особенности — эксплуатация наемного труда и конкурентное накопления капитала» (с. 43).
- Каутский, гл. 5.
- Візфорд[link]
- Соответствующую тенденцию к увеличению неравенства в обществе весьма основательно доказал Пикетти в книге «Капитал в XXI веке», которая уже разошлась тиражом более 1500000 экземпляров и получила положительные отзывы ряда недавних нобелевских лауреатов по экономике, в частности Кругмана и Стиглица.
- Пикетти, с. 84.
- Global Wage Report 2012-2013, analytical summary, Geneva: ILO, December 2012, pp. VI-VII.
- Toussaint, 2015, с. 240.
- Demirović, Sablowski, 2013
