Трансформация рынка труда и реформа системы социального обеспечения вызвали в Германии рост числа бедных. Экономический кризис лишь ускорил процесс демонтажа знаменитого немецкого социального государства
Берлинская осень промозгла и сера. Под моросящим дождем, все быстрее и быстрее переминаясь с ноги на ногу и втягивая голову в плечи, у входа в почтовое отделение стоит молодой человек. Зеленая куртка из плащевки, слегка потертые джинсы, шарф крупной вязки. Еще не привыкший к местным особенностям турист может принять его за представителя знаменитой берлинской богемы — но лишь до тех пор, пока не наткнется на заискивающий взгляд юноши и на смятые журналы в его руках.
Молодой берлинец — один из многочисленных столичных нищих, пытающихся продать экземпляр благотворительной газеты. Он робко улыбается прохожим и приветствует их, те охотно улыбаются в ответ, но газеты не берут. Через некоторое время холод возьмет свое, и молодой человек уйдет с улицы. Неудачный день продаж, впрочем, не означает, что нищий будет голодать: немецкое государство обеспечит ему минимальный уровень жизни. Мало совместимый, однако, с достоинством гражданина одной из самых богатых стран мира.
Рай с дырой
Для сотен миллионов жителей развивающихся стран Европа остается недостижимым раем. Каждый год в европейские государства — в основном через Средиземное море — прибывают от 400 до 800 тыс. нелегальных мигрантов. В одной только небогатой Греции с населением 10 млн человек проживает не менее 1 млн нелегальных мигрантов из стран Ближнего Востока, они прибыли сюда через Турцию. Ночующие в антисанитарных условиях временных лагерей, побирающиеся днем на улицах, эти люди, предпочитающие называть себя беженцами, жадными глазами смотрят на яркую жизнь европейцев. Вряд ли они могут поверить в статистику Евросоюза, утверждающую, что более 15% населения Европы остаются бедными даже после получения всех социальных трансфертов.
Согласно официальным данным ЕС, бедным считается человек, получающий менее 60% среднего дохода в его государстве. Таким образом, наличие бедных в той или иной стране зависит от того, насколько велик в ней разрыв между доходами граждан. Более или менее гомогенная структура доходов населения — даже при относительно низких доходах по сравнению с другими странами — означает сокращение бедности. И наоборот: в богатой стране низший класс вынужден страдать от бедности, если его доходы резко отличаются от среднего уровня.
Германия — один из ярких примеров богатой страны с большим количеством бедных. По официальной методике, принятой Евросоюзом, бедными являются 13% немцев (черта бедности в Германии — 781 евро в месяц). Другие методики дают еще более неутешительные цифры: рейтинг, высчитываемый уважаемым немецким экономическим институтом DIW и базирующийся на ценовой структуре потребительских товаров в Германии, говорит о границе бедности в 880 евро в месяц и относит к бедным 18% населения ФРГ. Для миллионов беженцев, стремящихся в Евросоюз, эти суммы кажутся манной небесной, но человек, получающий такие деньги, обречен в той же Германии на незавидное существование.
В очереди за подачкой
Рабочий день Олафа Хонца начинается в семь утра. Сорокапятилетний Хонц, молчаливый блондин с едва заметными усами, приезжает на своем видавшем виды крошечном автомобиле в отдаленный складской комплекс в пригороде Франкфурта, Оффенбахе. Хонц — исполнительный директор компании Frankfurter Tafel, которая уже 15 лет занимается снабжением бедняков во Франкфурте и Оффенбахе продуктами по символическим ценам. «Исполнительный директор — это значит лишь, что у меня бессрочный контракт», — говорит он.
Каждый день исполнительный директор садится, как и другие сотрудники компании, за руль одного из грузовиков и по списку объезжает франкфуртские супермаркеты, чтобы собрать в них продукты с истекающим сроком годности. Йогурты и овощи, рыбные консервы и детское питание, шоколад и фрукты ящиками и коробками перекочевывают в грузовики Хонца и его коллег. «Раньше я работал в диспетчерском центре спасательных служб Гессена — это и пожарные, и медики, и технические службы. От грузовиков до вертолетов. По сравнению с той работой эта — сплошной отдых», — усмехается Хонц, параллельно успевая спорить с сотрудницей полиции, регулирующей парковку на оживленной улице перед очередным магазином.
Основной поставщик продуктов для Frankfurter Tafel — сети супермаркетов. Чем дороже магазин, тем менее желательно для него держать на витринах товар, срок годности которого истекает на днях, это портит имидж и отпугивает клиентов. Утилизация же продуктов питания стоит дорого, поэтому магазинам выгоднее договориться с благотворительными организациями о том, чтобы такие продукты вывозились бесплатно. «Йогурты часто берем те, у которых срок хранения заканчивается завтра, а вот детское питание обычно годно еще добрых полгода — потому что в магазине родители уже не берут питание для детей, которое годно лишь несколько месяцев. На прошлой неделе вывезли с одного склада два полных грузовика детского питания, распределили его по куче городов. Условие склада было одно — вывезти все сразу, не разбивая на мелкие части, чтобы не тратить складское время», — рассказывает Олаф Хонц. Вот уже пять часов мы с Хонцем и еще одним студентом-волонтером методично объезжаем супермаркет за супермаркетом. Хонц привычно отсортировывает испорченный товар и проверяет промышленным термометром температуру упаковок с молочной продукцией: она должна быть не выше четырех градусов. «Одно время некоторые магазины пытались сбыть нам сплошной неликвид — мы были вынуждены отказаться от работы с ними. Но каждый раз даже в самом хорошем магазине мы все равно должны все проверить: по закону мы не имеем права передавать людям товар, условия хранения которого нарушались. Поэтому и грузовики у нас с холодильными камерами».
Собранные товары Хонц и его коллеги свозят в магазин компании Frankfurter Tafel. Там продукты фасуются по наборам и продаются неимущим франкфуртцам за символическую цену: 1 евро за комплект. Дважды в неделю обладатель удостоверения неимущего, живущий во Франкфурте, может получить за 1 евро продукты, которые обошлись бы ему в 15–20 евро. Для многих людей, приходящих в благотворительный магазин, итоговая сэкономленная сумма сравнима с месячным доходом. Матери с детьми, пожилые люди и молодежь стоят у дверей магазина, ожидая его открытия. Увидев камеру, они отворачиваются и закрывают лица.
«Чем ближе зима, тем больше людей приходит к нам. Те, кто раньше стыдился приходить, чувствуют, что без нас не протянут», — говорит управляющая магазином Дагмар Хайнтц. Как многие другие сотрудники, рыжеволосая пенсионерка Хайнтц — волонтер, за свою работу она не получает ничего. Только что она закончила принимать продукты, привезенные Олафом, и с гордостью показывает очередной улов: дорогой шоколад почти по 4 евро за 200 граммов, с еще полугодовым сроком годности, и отличную морковь. «Мы раздаем только то, что сами стали бы есть. И часто это продукты очень дорогих марок, вы сами посмотрите», — добавляет Хайнтц, любовно поглаживая баночки с детским питанием: одна такая упаковка сопоставима с недельным доходом франкфуртского бедняка.
Благотворительность от сверхприбылей
У Хонца звонит телефон, он отходит в сторону, о чем-то говорит и, усмехаясь, возвращается: «У нас сегодня для благотворительной столовой настоящий праздник». Одна из крупных франкфуртских компаний заказала прием на 60 человек в пятизвездочной гостинице в центре города — и отменила его в последний момент. Уже оплаченные блюда все равно приготовлены, но вместо франкфуртских топ-менеджеров их съедят городские безработные.
Через час мы заезжаем в подземную парковку гостиницы Maritim — отеля, расположенного практически на территории франкфуртской ярмарки и одного из самых дорогих в городе. Повара в белоснежной одежде выгружают сияющие начищенной сталью кухонные емкости: на ужин в благотворительной столовой сегодня будут сочные стейки и нежная рыба, ароматная спаржа, сладкие дыни и тончайшая пармская ветчина. На десерт — тарталетки со свежей малиной и ежевикой. Заказ стоимостью в пару тысяч евро достанется полусотне безработных, живущих на 351 евро в месяц.
Руководящий погрузкой сотрудник гостиницы вопрощение учтивости, как будто он не передает подаренную еду благотворительной организации, а принимает самого заказчика.
«Персонал дорогих гостиниц — всегда самый приятный в общении», — говорит мне один из грузчиков Frankfurter Tafel, безработный, подрабатывающий в Tafel в рамках разрешенного законом минимального объема. Ирония экономики безработных — если бы Frankfurter Tafel не задействовала труд малоимущих, помогающая бедным компания просто бы исчезла.
За пригоршню евро
Один из самых дорогих городов Германии, Франкфурт, нагляднее всего показывает, насколько взаимосвязаны порой нищета и богатство.
Слишком часто роскошь дорогих гостиниц возможна лишь за счет всестороннего сокращения расходов, в том числе и в виде жестокой эксплуатации сервис-персонала. Все чаще и чаще и гостиницы, и другие компании в Германии прибегают к услугам так называемой одалживаемой рабочей силы. Суть схемы проста. Компании не спешат связывать себя с персоналом долгосрочными контрактами, которые к тому же часто подпадают под действие отраслевых профсоюзных договоров о минимальной зарплате. Они обращаются к фирмам-посредникам. Те, в свою очередь, имеют договоры с пулом низкоквалифицированных сотрудников, которых могут «сдавать в аренду» другим компаниям. Таким образом, занятый на конечном рабочем месте сотрудник связан контрактом не с компанией, на которую он фактически работает, а лишь с фирмой-посредником. В итоге пользующаяся трудом одолженного сотрудника компания — от супермаркета до гостиницы — может уволить его в течение дня, платить существенно меньше деньги и устанавливать более долгий рабочий день, чем позволяет договор с обычным работником.
Германия знает немало драматических историй беззастенчивой эксплуатации таких работников. Например, год назад выяснилось, что одна из дорогих гостиниц Дрездена, стоимость номеров в которой начинается от пары сотен евро (для Восточной Германии баснословно дорого) регулярно обходила профсоюзный договор о минимальных зарплатах уборщиков и горничных, «одалживая» персонал у компании-посредника B+K за 3,56 евро в час.
Скандал вышел особенно громким, когда выяснилось, что та же компания поставляла рабочую силу по неприлично низким расценкам в том числе для уборки в немецком парламенте — бундестаге. В свое оправдание глава B+K Торстен Бентин заявил, что поставляемым его компанией горничным разрешено брать из номеров и помещений пустые бутылки и сдавать их, а также получать чаевые и что «если горничная в итоге остается с 3,56 евро в час, то она просто не подходит для данной работы».
Один из крупнейших профсоюзов Германии — Ver.di, объединяющий более 2 млн работников индустрии услуг, считает одалживаемый труд одной из главных причин бедности в стране. Огромное современное здание штаб-квартиры Ver.di расположено на восточной окраине Берлина. Блестящая громада, стоящая в окружении бедных районов и непосредственно соседствующая с парком, в котором расположились панки, — еще одно напоминание о странной и непривычной структуре немецкого социального государства и о курьезных порой сочетаниях бедности и богатства.
Мы сидим в кабинете члена федерального правления Ver.di Вольфганга Улленберга, уже поздно, за окном сияет огнями ночной Берлин; красноречивый Улленберг, настоящий профсоюзный деятель, не устает рассказывать о той пропасти, в которую, по его мнению, завел Германию «турбокапитализм». «До кризиса в Германии было 726 тысяч одолженных работников, в ходе кризиса их число упало до 500 тысяч. Сейчас же в Германии 826 тысяч одолженных работников. Это означает, что компании нанимают не постоянных сотрудников, а одолженных работников», — говорит Улленберг.
Случай Nokia
Активное привлечение компаниями одолженных работников затрагивает далеко не только их, страдающих от избыточной нагрузки. Все чаще крупные компании пытаются использовать таких сотрудников как рычаг давления на постоянный персонал.
За несколько недель до встречи с Вольфгангом Улленбергом корреспондент «Эксперта» побывал на другом конце Германии — в западногерманском Бохуме. Когда-то известный шахтерский город, после закрытия шахт Бохум пытался закрепить за собой сферу высокотехнологичного производства. С помощью земельных и городских субсидий в городе был открыт один из крупнейших в Европе сборочных цехов мобильных телефонов Nokia. Производство, однако, не выдержало мирового кризиса: сначала стали сокращаться зарплаты, а затем завод и вовсе закрыли.
«Между восемью и девятью часами в цехе разрывались телефоны — звонили члены семей: жены, мужья, дети, родители. “Ты безработный! Они закрывают завод! По телевизору сказали!” Понимаете, у начальства не хватило мужества сообщить об увольнении рабочим — они сделали это через СМИ. По-моему, такого в Германии не было никогда ни на каком крупном заводе. Это было самое ужасное», — вспоминает Вольфганг Эхтерхофф, бывший член производственного совета Nokia.
Грузноватый мужчина за пятьдесят, Эхтерхофф волнуется и начинает сбиваться на местный диалект, отчего его речь кажется еще более резкой и дрожащей. Он вспоминает, как вначале компания пыталась сократить зарплаты постоянным сотрудникам по примеру одолженных: «На пике в Nokia было около тысячи работников из фирм по контракту. Они работали точно так же, как и остальные работники, но получали вполовину меньше. Плюс за них не платились взносы в кассы медицинского страхования. Временная работа — это рычаг давления на постоянных сотрудников, от них требуют отказаться от высокой зарплаты, отказаться от завоеванных привилегий: например, чтобы время обеда или время переодевания в раздевалке не засчитывалось как часть рабочего дня. Работодатель говорит: смотри, я могу нанять сотрудника на ту же работу за гораздо меньшие деньги!»
С момента закрытия завода, являвшегося для Бохума одним из двух градообразующих предприятий (второе — это сборочный цех Opel), Эхтерхофф, как и многие другие, остается безработным. «Из 1250 сотрудников, остававшихся безработными в начале года, не менее 800 — женщины. 20 лет назад они работали секретаршами, медсестрами и так далее. Потом они перешли работать на Nokia, потому что там платили больше. Они проработали 20–25 лет, теперь им 40–50 лет. Многие из них матери-одиночки. Сейчас у них нет ни малейшего шанса на рынке труда», — говорит Вольфганг Эхтерхофф.
Банкротство Nokia — не единственный случай закрытия сотен рабочих мест в промышленном Рурском регионе. Безработица в Руре — одна из самых высоких в стране, а сам он является примером целого региона, провалившегося в своем благосостоянии на много лет назад. Региону так и не удалось перевести свою когда-то процветавшую сталелитейную и угольную промышленность на хайтек-рельсы. Массовое исчезновение компаний вызвало серьезные провалы в бюджетах городов, население обеднело на глазах.
«Практически ни один город в Руре не имеет свободы распоряжаться бюджетом, потому что у них слишком велик бюджетный дефицит. Это значит, что городские советы не могут поддерживать бедных. Сворачивается масса программ. Например, раньше многие города субсидировали скидки для детей в бассейны, в музыкальные школы, оплачивали бесплатные обеды в школах и так далее. Теперь такого нет. Разумеется, от этого страдает масса детей в семьях безработных. Это удар с двух сторон — родители теряют работу, а городские советы не могут помочь. А ведь речь идет об участии этих людей в жизни общества. Особенно тяжело детям: например, все друзья идут в бассейн, а один ребенок не идет», — говорит «Эксперту» Уве Форберг, член городского совета Бохума от партии «левых».
Радикальные «левые», представляющие собой в бывшей Западной Германии гремучую смесь марксистов, троцкистов и коммунистов [Конечно же, «смесь» никакая не «гремучая», поскольку все троцкисты являются одновременно и марксистами, и коммунистами, а множества марксистов и коммунистов между собой также существенно пересекаются. Но простим автору «Эксперта» безграмотность в оттенках течений радикальной левой — прим. ред.], более чем довольны результатами последних выборов. В мае, впервые в истории региона, им удалось попасть в земельный парламент и даже, хотя и косвенно, поучаствовать в формировании правительства, поддержав коалицию меньшинства СДПГ и «зеленых». В итоге набравшие на выборах всего лишь 5,6% голосов, в парламенте региона «левые» играют роль серого кардинала, способного в любой момент перерезать ниточку, на которой висит правительство.
Клеймо Hartz IV
Избирательная база левых партий постоянно расширяется, и это во многом следствие значительности слоя людей, живущих по так называемому Hartz IV — закону о социальной помощи. Пакет законов, разработанный под руководством топ-менеджера компании Volkswagen Петера Хартца, был призван унифицировать и упростить систему социальных благ, а также сделать рынок занятости более гибким, стимулировав безработных к поиску самых разных работ, в том числе низкооплачиваемых или работ не по специальности.
Суть программы Hartz IV (т. е. четвертой, последней фазы реализации пакета законов) проста. Каждому неработающему гражданину государство выделяет фиксированную сумму (351 евро в месяц взрослому и от 60 до 80% этой суммы — детям) плюс немонетизированные льготы: государство напрямую снимает нуждающимся квартиру, принимая во внимание размеры семьи, а также берет на себя уплату взносов в социальные страховые кассы. Дополнительно семья может подавать заявки на покупку конкретных необходимых предметов, от детской коляски до стиральной машины. Их удовлетворение остается на усмотрение чиновников.
Красивая на бумаге, в жизни концепция быстро стала поводом для бесконечных социальных конфликтов. Кажущиеся весьма щедрыми, социальные выплаты регулярно загоняют безработную семью в более чем унизительное положение. Часто попытки государства предложить получателю пособия работу выглядят утонченным издевательством.
«Самый известный пример — когда людей с высшим образованием посылают на курсы написания резюме. Хотя зачем им это нужно? Но если они не идут — им сокращают пособие на 30 процентов. Еще хуже ситуация у молодежи: молодым людям пособие перестают выплачивать при первом же отказе от посещения курсов. Это постоянное давление на людей, а выигрывают лишь компании, эти самые курсы предлагающие. Кроме того, люди, идущие на тренинги, не числятся безработными, что хорошо для статистики. Например, в Бохуме около 30 тысяч безработных. Еще 8–9 тысяч проходят тренинги и не считаются безработными. Разумеется, часть тренингов важна. Но иногда людей трижды за месяц посылают на один и тот же тренинг», — говорит Уве Форберг из бохумской партии «левых».
Но и это еще не все неудобства. В любой момент, например, в дверь матери-одиночки может позвонить чиновник — чтобы проверить, нет ли в ее квартире следов пребывания незарегистрированного мужчины. Ведь он — потенциальный член семейства, а значит, если он работает, то пособие должно быть существенно сокращено, а то и вовсе отменено. Регулярное отсутствие неработающей пары дома также повод для подозрений — в нелегальной работе. Чиновник может проверить содержимое холодильника и приходящие счета, наличие бытовой техники и спальных мест (если ребенок живет у бабушки, то пособие на него также снимается).
Жилье, снимаемое властями для неимущих, далеко не всегда находится в удовлетворительном состоянии. «Бедность концентрируется в городах. Сегодня так возникают большие массивы жилья, чьи владельцы целенаправленно заполняют свои дома получателями социальной помощи — потому что за жилье платят власти. Если жилье приходит в негодность, начинает протекать крыша и так далее, обычный арендатор может потребовать снизить арендную плату. Но власти этим не занимаются, поэтому владелец может смело позволять жилью приходить в негодность и получает при этом стабильный доход», — жалуется Вольфганг Улленберг из Ver.di.
Зарплата меньше пособия
Но даже такое положение бедняков вызывает раздражение работающих немцев, в первую очередь постоянно беднеющего низшего слоя среднего класса. Дело в том, что благосостояние его представителей порой мало чем отличается от уровня жизни неработающих получателей пособия. Семья с двумя детьми, получающая пособие наличными более 1100 евро в месяц (и это вдобавок к квартире в 90 кв. метров, бесплатным коммунальным услугам и другим льготам, скажем, дети получателей пособия не должны платить за участие в поездках с классом), вызывает зависть такой же, но работающей семьи: уровень их жизни сравним, причем работающая семья не всегда живет лучше тех, кто получает пособие.
Многие немецкие политики не прочь подогреть это раздражение. Например, вице-канцлер ФРГ и лидер ориентирующейся на богатого избирателя либеральной СвДП Гидо Вестервелле прославился тем, что обвинил безработных в паразитировании на обществе и сравнил их положение с «Римом времен упадка». Он же потребовал год назад привлечь безработных к принудительной уборке снега на улицах Берлина — предложение, больше похожее на идею наказания, чем на работу.
Весьма агрессивно воспринимают бедняков и многие социал-демократические политики. Так, в свою бытность сенатором Берлина по вопросам финансов один из лидеров СДПГ Тило Саррацин заявил, что для нормального сбалансированного питания безработному достаточно чуть больше 100 евро в месяц. «А если кому-то не хватает денег на отопление, пусть наденет дополнительный свитер, и принимать душ можно под холодной водой», — добавил Саррацин.
Между тем настоящая причина неприязненного отношения работающих немцев к беднякам не в том, что доходы последних слишком высоки, а в том, что доходы работающих немцев катастрофически сокращаются. По официальным статистическим данным, все больше и больше работающих немцев оказываются бедными и вынуждены получать социальные трансферты — ситуация, о которой еще двадцать лет назад никто не мог и подумать. «От 1,2 до 1,3 миллиона человек из таких работающих — настоящие бедняки, вынужденные получать вдобавок к зарплате еще и социальное пособие по бедности, — констатирует Улленберг. — У нас одних только родителей-одиночек, находящихся за чертой бедности, 740 тысяч, и в первую очередь это матери-одиночки».
Еще больший сегмент — работающие, но балансирующие при этом на грани бедности граждане. От 5 до 6 млн немцев, или 20% работающего населения, заняты в так называемом секторе низкооплачиваемого труда, то есть зарабатывают менее 400 евро в месяц. Эта отметка — критическая, так как при такой зарплате работодатель выплачивает в социальные фонды существенно меньший объем страховых взносов. По мысли законодателей, такая система должна позволить работодателям сохранять рабочие места, а работников спасет от увольнения, длительной безработицы и потери социальных навыков.
Система «мини-работ» действительно способствовала сокращению числа безработных: к 2010 году оно упало до 3 млн человек по официальной версии и до 4,5 млн человек — по неофициальной, включающей в себя, например, формально занятых на курсах переквалификации. Однако богаче эти немцы не стали. Наоборот, существование низкооплачиваемой рабочей силы все чаще провоцирует работодателей на совершенно драконовские меры по отношению к работникам.
Уволена за котлету
Зимой 2008 года вся Германия была шокирована увольнением кассира берлинского супермаркета Kaiser’s. Кассир нашла на полу магазина купон на 1,30 евро, выданный автоматом по приему пустых бутылок и потерянный одним из клиентов. Сотрудница подняла купон (его стоимость соответствует пяти пустым пластиковым бутылкам) и отоварила его в кассе. Руководство магазина посчитало такой поступок воровством, заявило о «потере доверия» к сотруднице и уволило ее после 15 лет безупречной службы. Лишь через два года кассиру удалось добиться судебной отмены увольнения.
Подобные придирки не редкость в Германии. Год назад в западногерманском Дортмунде строительная компания уволила проработавшую полтора десятка лет секретаршу за то, что та съела из буфета для приглашенных экспертов булочку с двумя котлетами. Ситуация невероятная на фоне примеров того, как толерантно относятся иные работодатели к провинившимся топ-менеджерам. Например, разработчик законов Hartz IV Петер Хартц в свою бытность членом правления Volkswagen был ответственен за растрату более 2 млн евро (в числе прочего, деньги были потрачены на увеселительные поездки руководства в чешские и голландские бордели). Но лишь после скандала в прессе был привлечен к суду, который приговорил его к условному сроку и выплате штрафа в 579 тыс. евро.
Если же под увольнение попадает простой работник, это не сулит ему ничего хорошего. Служба занятости имеет право предложить безработному немцу любую должность, и он обязан принять ее, иначе его лишают пособия. Такой ситуацией пользуются работодатели, платящие сотрудникам минимальные зарплаты: служба занятости принуждает безработных к такой работе, а государственные фонды доплачивают работающим за минимальную зарплату немцам сумму, недостающую для превышения черты бедности. Так называемые работы за 1 евро — низкоквалифицированные должности, оплачиваемые по ставке обычно от 1 до 2 евро в час, это настоящее спасение для коммунальных служб, увольняющих более дорогих постоянных работников и массово рекрутирующих дешевых безработных.
«Например, в Вуппертале водители автобусов получали одно время зарплату в 3,38 евро в час. Это зарплаты, на которые можно только голодать, — вспоминает Вольфганг Улленберг и продолжает: — Низкие доходы работников в Германии обусловлены тремя причинами. Во-первых, был создан сектор мини-работ, на которых можно задействовать получателей социальной помощи. Во-вторых, был дерегулирован сектор одалживаемой рабочей силы. В-третьих, было законодательно установлено, что безработный обязан пойти на любую предложенную ему работу».
Социальный тупик
Впрочем, главная проблема немецких бедных — это мультипликация и наследование бедности. Бедные районы притягивают бедняков, а дети бедных родителей зачастую обречены на бедность. Социальные лифты работают в Германии все хуже.
Так, по данным опубликованного в октябре исследования фонда Генриха Белля, вероятность того, что ребенок родителей, получивших высшее образование, получит высокооплачиваемую должность, почти вдвое выше, чем вероятность того же для ребенка родителей, не закончивших школу. Особенно очевидны социальные разрывы на примере высшего образования. По данным немецкого федерального министерства социальных вопросов, университетское образование получают 83% детей родителей, имеющих его, и лишь 23% детей родителей, не окончивших вуз. На практике это означает, что дети, выросшие в бедных районах, например в берлинском Нойкельне, где в семьях на социальном пособии живет 60% детей, обречены на бедность. Эти дети не имеют возможности не только сходить в платный бассейн или музей, но и с очень большой вероятностью в будущем пополнят ряды живущих на пособие.
Путей из бедности не так много: и дети бедняков имеют мало возможностей настоящей социализации, и сами бедняки куда легче оказываются должниками и еще глубже погружаются в бедность. Более того, сами дети все чаще оказываются фактором, обрекающим родителей на бедность. «Наличие детей — это фактор риска, с детьми чаще становятся бедными. Если на себе люди экономят, то детям стараются покупать все хорошее. Особенно для того, чтобы в детском саду или в школе ребенок не стал изгоем. Бедность — это клеймо, и родители делают все, чтобы его на ребенке не было. Но так можно продержаться лишь пару лет. Потом наступает крах», — говорит «Эксперту» Вильфрид Ян, руководитель благотворительной консультации для тех, кто не может справиться с долгами.
Консультация расположена во дворе дома-колодца в берлинском районе Панков и финансируется католической благотворительной организацией Caritas. Наплыв должников, не способных расплатиться по долгам, огромный — экстренную консультацию можно получить сразу, получения подробных советов приходится ждать по полгода. Средний размер долга пришедших сюда берлинцев — 20 тыс. евро, это примерно соответствует полугодовой зарплате среднего немца до уплаты с нее налогов. Большинство обращающихся ждет от консультации чуда не в последнюю очередь потому, что спасение бедных семей от долгов — это популярная тема телешоу, где лощеные советники по семейным финансам мановением руки спасают семьи от многотысячных долгов.
Телесоветники становятся настоящими звездами. Например, Петер Цвегат, который помимо долгового телешоу регулярно появляется в передачах вроде «Кто хочет стать миллионером» и даже криминальных сериалах. Наливающий в стакан воду из-под крана («Поймите правильно, другой у нас нет») Вильфрид Ян качает головой: «Эти передачи в первую очередь развлечение. С одной стороны, люди смотрят их и говорят: ох, как хорошо, что у меня все не настолько плохо. С другой — многие, приходя к нам, ожидают именно такой помощи, как видят по телевизору в передачах про долги. Что мы поставим стенд и нарисуем красивую схему. Что после мы пойдем с человеком в банк, и банковский сотрудник сразу же простит часть долга. Но так бывает только на экране».
Проблемы должников, приходящих к Вильфриду Яну, совершенно банальны. Чем беднее и моложе семья и чем ниже ее социальное положение, тем проще ей погрязнуть в долгах. «Молодые люди создают семью, находят квартиру, обставляют ее, покупают машину — часто в кредит. Это достаточно просто. Пока в семье все хорошо, проблем нет. Но стоит случиться неприятностям: поднялась квартплата, произошел несчастный случай, наступила болезнь или, еще хуже, кто-то потерял работу, — кредиты начинают трещать по швам. Также часто спусковым крючком для сползания в долги становится развод. Особенно для матерей с детьми. Матери-одиночки составляют 10,5 процента жителей Берлина, а среди тех, кто приходит к нам с проблемами, их уже 22 процента. Вообще, 70 процентов должников, которые приходят к нам, — это получатели социального пособия. Многие из них наделали долгов еще в хорошие времена», — констатирует г-н Ян.
Также просты и его советы. «Есть три пути: объявить частное банкротство, найти деньги и расплатиться с долгами или продолжать жить с долгом. Пожилые люди, например, часто выбирают последнее», — говорит руководитель благотворительной консультации.
Кристофер Буттервегге: «Социальному государству объявлена война»
Почему человек с доходом 800 евро в месяц − бедняк, как создаются городские гетто и что будет, когда европейские государства свернут свои проекты социальной поддержки неимущих? Корреспондент «Эксперта» беседует с Кристофом Буттервегге — автором книги «Бедность в богатой стране», социологом, профессором Кёльнского университета.
Новые победы неолиберализма
— Господин профессор, насколько бедно население Германии?
— Говоря о теме бедности, важно различать абсолютную, или экзистенциальную, бедность и относительную бедность. Под абсолютной бедностью понимается существование за гранью физического выживания. Такой тип бедности доминирует в странах третьего мира — в первую очередь в Африке, хотя представлен и в благополучных странах Европы: например, среди бездомных, наркоманов, беспризорных детей. Таковые есть и в Германии — хотя и не в таких масштабах, как в странах Южной Америки или в Африке.
Для меня, однако, важна — и я пишу об этом в своей книге — вот какая вещь: в Германии мы постоянно успокаиваем себя тем, что у нас есть «только лишь» относительная бедность. Бедность, которая характеризуется тем, что люди могут позволить себе все меньше и меньше из того, что в обществе всеобщего благоденствия считается нормальным. Те вещи, которые сегодня есть у всех, например мобильные телефоны. А раньше — черно-белый телевизор. В Германии наличие этих вещей у человека — минимальный стандарт жизни. И политики, общество, даже ученые успокаивают друг друга, говоря: ну, у нас же нет такой бедности, как в Буркина-Фасо, в Бангладеш, в Нигерии. Мне это кажется в корне неправильным.
Богатство, наблюдаемое вокруг, делает бедность еще более невыносимой. В такой богатой стране, как Германия, бедность унижает куда сильнее, чем бедность в бедной стране. Если подросток растет в трущобах Найроби, другие дети вокруг него тоже бедны. Но если ребенок из бедной семьи живет в Дюссельдорфе или Мюнхене, где везде вокруг богатство, где он окружен дорогими магазинами, бедность ощущается острее. Да, люди живут не на грани физического выживания, но на грани социокультурного выживания. Они выпадают из уровня потребления — у детей не такая, как у одноклассников, одежда. Это разрушает чувство собственного достоинства, особенно у подростков.
— Но тех, кто говорит, что бедность в Германии несравнима с подлинной бедностью, можно понять. Даже самые бедные дети в Германии не продают себя на улице, как малолетние проститутки в Камбодже, и не должны воевать, как дети-солдаты в Африке. А от психологического дискомфорта еще никто не умирал.
— Да, это верно. Относительная бедность физическому выживанию не угрожает: у людей есть еда, крыша над головой и так далее. Тем не менее я считаю тему относительной бедности очень важной. В Германии относительная бедность мгновенно вызывает выпадение из общества. В Южной Америке бедняки сплачиваются, создают профсоюзы и пытаются защищать свои права на политическом уровне. А у нас бедняки прячутся, мучаются наедине с собой. У нас бедность разъединяет. Общество ограждается от бедняков, высмеивает их — особенно детей. Когда ребенок холодной зимой стоит на школьном дворе в сандалиях и летней одежде и одноклассники над ним смеются — это унизительно. Повторю еще раз: мы не имеем права успокаивать себя тем, что у нас никто не умирает с голоду, — в конце концов, это был бы скандал, если бы в такой богатой стране, где пара богатейших немцев владеет состоянием более 50 миллиардов долларов, люди умирали с голоду.
— Сколько вообще бедных живет в Германии?
— По статистке Евросоюза, 15 процентов населения Германии, 12,5 миллиона человек, − бедные. Это люди с доходом, составляющим менее 60 процентов среднего дохода по стране, — так ЕС понимает бедность. Но все эти данные недостаточно надежны. 60 процентов от среднего дохода сегодня — это 781 евро в месяц. Попробуйте прожить на эти деньги месяц в Мюнхене или в Кельне, где только аренда квартиры обойдется дороже. Далее. Если доход человека чуть больше, чем эта сумма, говорят уже не о бедности, а об «угрозе бедности». Для меня, однако, каждый, кто, живя в Германии, имеет менее 1000 евро дохода в месяц, однозначно беден. Существует еще одна важная граница — доход, при котором человек не может нести материальную ответственность по гражданским искам. Сегодня граница проходит на уровне 985 евро в месяц. Этот уровень был бы логичной чертой бедности, но при его введении доля бедных в Германии однозначно превысила бы 20 процентов, что, конечно, недопустимо для правительства.
— Бедных сейчас больше, чем раньше?
— Да, однозначно. Приведу лишь одно доказательство: двадцать лет назад один ребенок из 75 жил в семье, получавшей социальную помощь, а сегодня так живет каждый четвертый или пятый ребенок.
— Но, возможно, за эти годы просто изменились стандарты понимания бедности?
— Я бы не сказал. Уровень социальной помощи практически не изменился. Некоторые исследователи полагают даже, что социальная помощь сегодня покрывает меньший объем нужд, чем раньше, например в том, что касается одежды. До объединения Германии в 1990 году законодательно было установлено, что у людей есть право на определенный жизненный стандарт. Человек, даже долгое время остающийся безработным, не должен был бояться, что он окажется на дне общества. Он получал — исходя из его доходов по последнему месту работы — некоторую сумму. Она была ниже, чем его зарплата, но сохранялась до пенсии.
В 2005 году произошла большая социальная реформа, был принят так называемый пакет законов Hartz IV. По новым законам человек очень быстро скатывается на более низкий уровень жизни только за счет социальной помощи. Фактически под давлением работодателей для людей был введен жесткий режим бедности. В ходе кризиса режим еще сильнее ужесточился: из центра городов изгоняются попрошайки, бездомных выгоняют с улиц. Недавно в городе Гёттинген социальная служба стала наблюдать за попрошайками и протоколировать количество собранных ими денег — чтобы вычитать эту сумму из социальной помощи. После протестов общественности эта практика была прекращена, но в целом неолиберальное мировоззрение побеждает все чаще.
Жизнь за заборами
— И каков типичный немецкий путь к бедности? В США, например, таковым часто оказывается болезнь: даже если у гражданина есть медстраховка, он легко может утонуть в долгах.
— Это объясняется особенностями американской системы здравоохранения. В Германии главная причина бедности — безработица. Когда человек долгое время остается без работы, он теряет квалификацию и шансы вернуться на рынок труда. Вторая причина — развод. После развода, особенно если у женщины остаются дети, финансовое положение резко ухудшается. Именно поэтому бедность среди матерей-одиночек так высока: до 40 процентов из них получают социальную помощь по законам Hartz IV, то есть являются бедными. Наконец, третья группа — это многодетные семьи, от четырех детей. Дети остаются серьезным фактором, обусловливающим скатывание в социальные низы. Конечно, сильно затронуты и семьи мигрантов, в том числе потому, что у них обычно больше детей и меньше шансов получить хорошую работу.
— Есть ли разница между бедностью в крупных городах — Мюнхене, Берлине, Гамбурге — и бедностью в сельскохозяйственных регионах?
— Бедность в Германии — это городской феномен. Она концентрируется в крупных городах. В последние годы, однако, мы наблюдаем рост бедности и в сельской местности. Раньше было иначе: благодаря социальным сетям, благодаря взаимопомощи. Сегодня процессы разобщения происходят и там. Однако выглядит это по-другому. В крупных городах есть отчетливая тенденция к формированию бедных гетто. Бедные концентрируются в так называемых проблемных районах, создают параллельные сообщества. Кстати, богатые тоже делают это — в виде gated communities с частными охранными службами и высокими стенами. В Германии это еще не так развито, как в США или во Франции, но и здесь мы можем наблюдать нечто подобное.
— Насколько предопределено будущее детей, вырастающих в таких социальных гетто, посещающих школы в бедных районах?
— Это настоящий заколдованный круг бедности. Дети, вырастающие в горячих точках — или, как их эвфемистически называют в Германии, «округах с особой потребностью в развитии», — очень часто сами становятся бедняками. И в дальнейшем уже их дети обречены на бедность. Из этого круга очень трудно выйти — в первую очередь потому, что у людей нет денег на переезд в лучший район.
— Ваши оппоненты возразят, что на мобильные телефоны и плазменные панели деньги у бедняков находятся.
— Часто, покупая мобильные телефоны и другие подобные вещи, бедные семьи пытаются компенсировать голод в отношении культурных ценностей. Они покупают плазменную панель или другую электронику — и экономят при этом на еде, книгах или театре. Проблема в том, что бедность затрагивает все аспекты жизни семьи. Например, бедные не могут полностью раскрыть свои таланты, они не могут организовать свой досуг. И общество полностью игнорирует эти проблемы. Мало кто понимает, что, покупая плазменный телевизор, бедняк пытается найти себе обезболивающее. Бедняки бегут от бедности — с помощью наркотиков, или с помощью развлекательной электроники, или с помощью каких-то других покупок, которые могли бы сигнализировать обществу, что у них все в порядке. Вытеснение из общества — это главная проблема бедняков в Германии. Обеспеченные и богатые слои населения говорят беднякам: вы никчемные, вы нам не нужны. С помощью потребительских товаров, выставляемых напоказ, бедняк хочет купить пропуск обратно в социум, стремится замаскироваться. Фактически бедняки пытаются замаскироваться либо не показываясь на глаза людям, либо пытаясь притвориться обеспеченными.
Бедных будет больше
— Связано ли происходящее сейчас с тем, что общество воспринимает себя как общество равных шансов — а значит, бедняки сами виноваты в своем положении?
— Это главный механизм дискриминации. С помощью перекладывания вины за бедность на самих бедняков общество меняет местами причину и следствие. Беднякам, например, вменяется в вину, что они целый день сидят в спортивных костюмах перед телевизором с пивом. Что они ленивы и не способны выбраться из затруднительного положения. Но в действительности все совершенно иначе: именно из-за того, что люди оказались в тупике, из которого нет выхода, они глушат свою боль пивом. Впрочем, такое отношение к бедным не новость. Так поступает современное общество, но так поступало и общество сотни лет назад: бедняков постоянно обвиняют в том, что они, а не общество, виноваты в бедности.
— То есть это такое протестантское представление о том, чтобогатство — это благословение Божье праведным, а бедность — наказание неправедным?
— Не только. Одним из главных мифов ФРГ является миф об усердии. В 1948 году в Западной Германии прошла валютная реформа, и каждый гражданин получил по 40 марок. Потом кто-то стал богатым, а кто-то остался бедным. То есть, говорит миф, был некий исходный «час ноль», а затем каждый получил столько, сколько смог заработать. Однако этот миф не упоминает о том, что у некоторых людей на руках были не только 40 марок. У кого-то были фабрики, земельные участки, ценности, товары — которые на следующий день были выложены на прилавки. Тем не менее миф о том, что усердные были вознаграждены, а ленивые не смогли сделать ничего, живет.
— Это что-то вроде американской мечты? Все приехали вСША с одной рубашкой, но кто-то стал миллионером, а кто-то остался бедным.
— Такое представление есть во многих обществах, но выражается оно с разной интенсивностью — в США благодаря духу пионеров оно особенно сильно. Именно поэтому общественное благосостояние там настолько низко и система здравоохранения настолько развалена. Американцы говорят: каждый должен заботиться о себе. В Германии христианский социализм католиков побуждает смотреть на вещи иначе. Много лет было популярно представление, что государство должно заботиться о бедняках. В последние годы, однако, от этой идеи отходят. С момента объединения Германии в 1990 году все изменилось.
После победы над социализмом социальному государству была объявлена война. Уже не нужно соревноваться с ГДР, СССР и другими странами Восточного блока и показывать, насколько хорошо живется людям в капиталистической ФРГ. Давление, заставлявшее ФРГ быть витриной капитализма, ослабевает — и бедным в Германии приходится все тяжелее. Например, раньше в ФРГ было развито строительство социального жилья. Люди заботились о том, чтобы у бедных семей было достойное жилье. Сегодня такого строительства практически нет. Это изменение я бы тоже связал с крахом социализма — существовал он в реальности или нет, он был социальным вызовом для Германии, лежавшей на границе миров.
— Если число бедных, как вы говорите, растет, то это означает, что бедными становятся те, кто ими не был. Насколько силен в Германии страх стать бедным?
— Конечно, в обществе распространен страх социального падения и деградации. Социальное восхождение удается лишь немногим, средний класс размывается.
— А долгие годы семьи среднего класса, уверенные в том, что они будут жить в собственном доме, что будущее их детей иих собственная работа обеспечены, были опорой демократии…
— Да, и поэтому страх скатиться вниз может стать и политически опасным, поскольку он является хорошей почвой для праворадикального экстремизма. Демонтаж социального государства и социальная поляризация — несомненная угроза демократии. В ФРГ долгие годы базисом демократии была система социальной рыночной экономики и перераспределения благосостояния. Сегодня, когда капитализм упраздняет возможность социального подъема через упорство и одаренность, эта легитимация исчезает. Политическая система становится как минимум уязвимой — люди начинают выбирать экстремистов. В Германии ничего подобного пока не произошло, и мы успокаиваем себя этим. Но если посмотреть на другие страны — Бельгию, Голландию или Венгрию, — то там перемены уже случились. Я не уверен, что стабильность, существующая в Германии с момента основания ФРГ, сохранится.
— Если рассмотреть социальные реформы последних лет, можно ли говорить о тенденции демонетизации льгот, замены денег купонами, чип-картами и так далее? Не является ли это попыткой отчуждения у бедных права выбора и распоряжения социальной помощи?
— Да, существует идея замены детских пособий чип-картой, с помощью которой будут безналично оплачиваться определенные услуги. Раньше такая же система, только в виде купонов, применялась для выплат пособий беженцам. Это тоже часть ужесточения режима бедности. Интересно, что забрать у бедняков право голоса и увеличить давление на них пытается либеральная СвДП — партия, которая выступает за максимальную свободу. А ведь в потребительском обществе, которым является германское, гражданин должен располагать деньгами, чтобы иметь возможность выбора. По сути, богатство можно определить как полную свободу выбора: если человек богат, он не зависит от регулярного дохода. Даже если он просто живет на свое состояние, его уровень жизни признается обществом. Бедность же — это обратное состояние, состояние несвободы.
— Будет ли ситуация в Германии и ЕС меняться в ближайшее время?
— Я полагаю, что богатые будут богатеть. Бедные же будут становиться многочисленнее и беднее. Уже сегодня есть ученые, которые доказывают, что человек может нормально жить на 128 евро в месяц. Они говорят: пить можно одну воду, это еще лучше для здоровья. Есть можно только самые дешевые продукты, подсчитывая число калорий в них. Разнообразить еду тоже не нужно. То есть делается четкий упор на минимальнейшее покрытие нужд. В итоге бедные не будут умирать с голоду, но их будут все больше и больше вытеснять в сферу частной благотворительности. Государство будет говорить: от меня ты получишь только вот этот минимум. За остальным обращайся к частным благотворителям: в пункты раздачи одежды, суповые кухни и так далее.
Мы будем жить не в социальном и демократическом государстве, а в государстве суповых кухонь. О бедных должно заботиться государство, а не частные благотворители. Частный благотворитель в любой момент может закрыть свой проект. Частный благотворитель имеет право концентрироваться только на «симпатичных» бедных. Все сочувствуют детям — они считаются «невиновными» в том, что бедны. Но кто будет заботиться о взрослых?
«Эксперт» №49 (733), 13-19 декабря 2010