Мифологии Майдана. Рецензия на книгу Эндрю Уилсона «Украинский кризис»

Владимир Ищенко

Предыдущие публикации Эндрю Уилсона об Украине создали ему репутацию серьезного историка. Его первые книги – «Украинский национализм в 1990-е» (Ukrainian Nationalism in the 1990s, 1997), «Украинцы» (The Ukrainians, 2002) и «Украинская Оранжевая революция» (Ukraine’s Orange Revolution, 2005) – выделялись тремя характерными чертами

Во-первых, Уилсон убедительно доказывал, что украинский национализм, хотя и был силен на западе (где, выращенный при австрийском и польском правлении, он по большей части сильно склонялся вправо), в стране в целом пользовался лишь ограниченной популярностью ввиду исторически существовавших глубоких региональных, языковых и этнических различий. Общеукраинская «национальная идентичность», утверждал Уилсон в своей работе «Украинцы», была в основном продуктом советской эры. 

Эндрю Уилсон

Во-вторых, он не скрывал того факта, что экономический и политический «послужной список» страны с 1990 года был незавиден: государство было глубоко захвачено олигархией, бандитизмом и коррупцией, гражданское общество оставалось очень слабым. Уилсон доказывал, что представление о том, что украинская политическая культура толерантнее, демократичнее и плюралистичнее российской, есть миф.

В-третьих, Уилсон давал подробный анализ различных олигархических боссов и кланов и их соперничества друг с другом. В книге «Украинская Оранжевая революция», при хвалебной оценке протестов 2004 года, в отношении выросшего из этих протестов режима Ющенко – Тимошенко выражался осторожный оптимизм.

Его последняя книга, неудачно озаглавленная «Украинский кризис», резко разрывает с предыдущими работами по направлению, тону и жанру. Отчасти это может быть результатом того, что автор из историка стал агитатором в области внешней политики: Уилсон теперь старший научный сотрудник Европейского совета по международным отношениям (European Councilon Foreign Relations) – щедро финансируемого «мозгового центра» по образцу американского Councilon Foreign Relations; с момента своего создания в 2007 году ECFR превратился в крупного «спрута» в евросоюзовском аквариуме. Этот статус позволил Уилсону участвовать в закулисной дипломатии ЕС – есть неофициальная информация о его присутствии на саммите в Вильнюсе в ноябре 2013 года, – и книга «Украинский кризис» действительно была выпущена частично на средства Еврокомиссии. Книга несет на себе все признаки этого поворота.

Читателю не стоит ожидать, что он найдет на ее страницах сбалансированную оценку противостоящих друг другу аргументов или систематический анализ доступных источников с последующими обоснованными выводами. По большей части – это одностороннее, тенденциозное описание майданных протестов 2013–14 гг., российского вмешательства и гражданской войны, опирающееся в значительной степени на информацию из онлайн-источников, плюс анонимные интервью и эмоционально-беспорядочный стиль изложения; все это сведено вместе для того, чтобы подкрепить очень конкретную политическую позицию. Изложение задано желанием не разобраться в том, что и почему происходило на самом деле, а дать отпор критикам (со всех сторон) западной неолиберальной линии. Сущность российской политики, легитимность правительства Януковича, характер протестов Майдана – все перемалывается в этих жерновах.

Не «антироссийская книга»?

В своем предисловии Уилсон настаивает на том, что «Украинский кризис» — не «антироссийская книга», после чего выдает нечто именно «антироссийское». Антипутинский посыл выражен в самой грубой форме: «Ключ к пониманию современной России – в том, что она управляется некоторой группой очень странных людей».

Тезис Уилсона: правители России полагают, что с 1991 года их страна подвергалась «постоянному унижению», и теперь это навязанное извне «унижение» должно быть «отомщено» через восстановление Россией статуса великой державы. Уилсон отрицает, что расширение НАТО означает для России «окружение или угрозу» в каком бы то ни было отношении. Его аргумент состоит в том, что Россию погубили ее собственные олигархи – социальный слой, больше всего выигравший от падения коммунизма, захватив государственную власть и собственность. Некоторые из олигархических групп были богаче и удачливее других; «друзья Путина» и «силовики» смогли монополизировать власть, устранив опасных конкурентов, маргинализовав оппонентов и манипулируя населением по сложным сценариям, разработанным «политтехнологами». Самым последним примером этого служит проект «консервативных ценностей» 2014 года – попытка укрепить «путинское большинство» после протестных выступлений оппозиции 2011–12 гг. По Уилсону, майданные протесты воспрепятствовали аналогичной монополизации власти Виктором Януковичем и его союзниками.

Немало страниц Уилсон посвящает опровержению тезиса, часто выдвигаемого украинскими оппонентами Майдана, согласно которому Янукович был легитимно избранным президентом, свергнутым путем «переворота» с применением насилия. Он доказывает, что первым нарушил формальные правила игры сам Янукович после своей победы над Юлией Тимошенко на президентских выборах 2010 года. Используя, по общему мнению, подкуп и угрозы, он обеспечил большинство голосов в парламенте, требовавшееся для снятия Тимошенко с поста премьер-министра. В течение года, последовавшего за вступлением Януковича в должность, Конституционный суд Украины ревизовал элитный компромисс, договоренность о котором была достигнута после «Оранжевой революции» 2004 года, восстановив старую украинскую конституцию 1996 года и сместив баланс власти в пользу президента. В мае 2011 года было начато уголовное преследование Тимошенко за «злоупотребление должностью».

"По Уилсону, майданные протесты воспрепятствовали аналогичной монополизации власти Виктором Януковичем и его союзниками."

Уилсон прав в том, что это был случай политического преследования, если его рассматривать вместе с другими шагами, направленными на монополизацию власти. Но с чисто правовой точки зрения сомнительно, можно ли ставить на Януковиче клеймо «нелегитимного» правителя. Он действовал в рамках законных процедур, по крайней мере внешне, а Тимошенко по предъявленным ей обвинениям никак не была безгрешна. То, что ее сторонники призывали к «декриминализации» статьи, по которой ей был вынесен приговор, означало молчаливое признание того, что закон она действительно нарушила.

Янукович продолжал и далее монополизировать политическую власть в своих собственных интересах и в интересах своей «семьи» – состоявшего из близких родственников и доверенных лиц клана «в стиле дона Корлеоне», как это излагает Уилсон, – одновременно постепенно отодвигая других олигархов от кормушки. Автор цитирует украинского журналиста, разъясняющего, что президент «хотел быть самым богатым человеком в Восточной Европе», и посвящает много страниц коррупции и экстравагантным нравам в правящей клике. Небрежность его исследования хорошо видна из его обращения с гипотетическими количественными оценками. На протяжении трех предложений уилсоновская оценка объемов награбленного «семьей» вырастает с 8–10 млрд долларов ежегодно до 100 млрд долларов в общей сложности; источник последней цифры – постмайданный премьер-министр Арсений Яценюк. Уилсон не дает себе труда исследовать фактическую сторону дела; но 100 млрд долларов, – несомненно, сильнейшее преувеличение. Совокупный доход госбюджета в 2014 году составлял менее 40 млрд долларов; если бы приведенная выше цифра 100 млрд долларов была верна, уход Януковича сам по себе должен был бы стать мощным стимулом для украинской экономики. Тот факт, что произошло ровно противоположное, должен был бы побудить Уилсона усомниться в утверждении Яценюка – и в том, что коррупция Януковича (хотя она, очевидным образом, имела место) была самой большой проблемой Украины.

Соглашение об ассоциации с ЕС

Придерживаясь своего подхода, Уилсон предполагает, что в Соглашении об ассоциации с ЕС для Украины не было ничего проблематичного – источником всех проблем были Янукович и Россия. В «Украинском кризисе» утверждается, что мафиозная элита Украины была просто слишком жадной: вместо того, чтобы принять «европейские ценности» и найти спасение в евросоюзовских структурных реформах, Киев перешел в «режим вымогателя», выдумывая претензии по поводу потерь из-за сокращения торговли с Россией. Вероятных экономических последствий Соглашения об ассоциации для Украины Уилсон серьезно не обсуждает.

Выбор «или-или» между зоной свободной торговли с ЕС и Таможенным союзом с Россией ставил под угрозу остатки отраслей украинской промышленности с высокой добавленной стоимостью, которые по большей части были привязаны к бывшим советским производственным цепочкам и имели мало шансов на выживание в прямой конкуренции с западноевропейскими компаниями. В 2013 году более половины украинского экспорта в ЕС состояла из сельскохозяйственной и металлургической продукции с низкой добавленной стоимостью, а сектор машиностроения давал лишь 13% – в то время как его доля в экспорте в Россию и другие страны СНГ составляла 30% (Кравчук, 2015). Если добавить к этим издержкам меры «жесткой экономии», шедшие в пакете с кредитными линиями МВФ, то украинская власть имела все основания добиваться более значительных уступок в обмен на подписание соглашения с ЕС.

Хотя уилсоновский анализ современной Украины включал детальный внимательный разбор конкурирующих украинских кланов, автор никогда не задается вопросом: не могли ли монополизация власти Януковичем и нарушение им «правил игры» при дележе активов дать некоторым из обыгранных и напуганных олигархов сильный побудительный мотив к тому, чтобы поддержать Майдан и даже способствовать его радикализации – ради устранения реальной угрозы их власти, состояниям и собственности. Конечно, серьезный ответ на этот вопрос требовал бы масштабного исследования финансовой, инфраструктурной и медийной поддержки протестов, равно как и тщательного расследования ряда подозрительных эпизодов, когда происходила, казалось бы, иррациональная эскалация насилия. Этот вопрос особенно важен в свете политического результата Майдана – когда, несмотря на мощную народную мобилизацию, антиолигархическую риторику и массовое недоверие к традиционным оппозиционным партиям, верхушечный процесс передела власти после бегства Януковича не встретил никакого серьезного противодействия.

Майданное «Восстание»

Уилсон характеризует Майдан как «Восстание» с заглавной буквы: протест «снизу», с прогрессивными требованиями и широкой народной поддержкой по всей стране, легитимно защищавший себя от полицейских репрессий, – «революция достоинства», как он сейчас почти официально именуется в Украине. В предисловии к своей книге Уилсон всеми силами пытается вписать Майдан в более широкий «цикл глобального протеста», ассоциируя его с движением «Оккупай», испанскими «indignados» и протестами на площади Тахрир в Египте, хотя автор и вынужден признать его специфику – возврат в «исключительно украинский» и «старомодный» мир летящих булыжников и коктейлей Молотова и силовой конфронтации с полицией, – неявно противопоставляя его мирным и карнавальным «твиттер-революциям». 

Уилсон не задается вопросом: почему сторонники Майдана заимствовали у глобальной волны «Оккупай» лишь тактику, но так резко отличались по риторике и идеологии протеста (Ченнел-Джастіз, 2014)? Почему украинцы размахивали флагами ЕС в то время, когда протестовавшие против политики «жесткой экономики» внутри ЕС чаще их жгли – не поднимая при этом знамен какой-либо иностранной державы? Почему активисты Майдана даже не пытались наладить связи солидарности с протестными движениями Европы? Эти контрасты и пробелы заставляют предположить, что Майдан был в действительности мобилизацией совершенно иного рода, лишь поверхностно напоминающей глобальные прогрессивные движения: он заимствовал определенные элементы из их протестного репертуара, поскольку перед ним стояли схожие тактические проблемы и варианты выбора действий в столкновениях с полицией, но не разделял близких этим движениям целей и оснований для недовольства (или – по крайней мере – не мог артикулировать их). Попытка Уилсона втиснуть фундаментально иную форму мобилизации в одну категорию с «Оккупай», «indignados» и «Арабской весной» есть, по сути, риторический шаг, направленный на то, чтобы придать Майдану легитимность в глазах леволибералов.

"Все иррациональные, непоследовательные и в конечном счете самоубийственные репрессивные шаги Януковича объясняются его злым желанием сохранить бесконтрольную власть."
 

Две главы о Майдане в «Украинском кризисе» представляют собой главным образом полемику с его российскими критиками. Они уходят от какого бы то ни было адекватного обсуждения вопросов, которые могли бы создать сложности для уилсоновского нарратива: о значении реакционных элементов в протестном движении и о границах его поддержки в народе. Соответственно, если все иррациональные, непоследовательные и в конечном счете самоубийственные репрессивные шаги Януковича объясняются его злым желанием сохранить бесконтрольную власть, то акты эскалации насилия и безобразные инциденты со стороны протестующих легко приписываются правительственным агентам-провокаторам, с обоснованием, самое большее, ссылками на сомнительные онлайн-источники или анонимные интервью.

О крайне правых

Обсуждение Уилсоном крайне правого течения в составе Майдана повторяет штампованные аргументы: Майдан-де был многообразным и мультиидеологичным движением, где активисты из ультранационалистической партии «Свобода» и «Правого сектора» составляли ничтожное меньшинство. Нас уверяют, что правые участники Майдана не были в действительности «фашистами» в строгом смысле слова, так что нет оснований их бояться; то, что они потерпели поражение на выборах 2014 года, доказывает, что «фашистская угроза» – немногим более чем миф российской пропаганды.

В любом случае, настаивает Уилсон, крайне правые скрыто поддерживались самим Януковичем в качестве ручной оппозиции и использовались ранее в провокациях против оппозиционных протестов. Подтверждающих доказательств очень мало (источник, приводимый Уилсоном, – статья на промайданном веб-сайте), хотя этот тезис широко распространен среди украинских либералов; он удобен тем, что помогает затушевывать внутренние причины роста крайне правых сил, включая ответственность за это либералов-антикоммунистов.

"Если крайне правые ныне легитимированы как герои «революции» и войны, если они обеспечили себе руководящие посты в силовых структурах и органах безопасности, если им дозволено создавать вооруженные боевые подразделения под своим контролем, – это все явления, значение которых нельзя преуменьшать."

Уилсон не пытается отвечать на очевидные контраргументы в адрес его оценки роли крайне правых. Во-первых, хорошо организованные радикальные меньшинства могут играть непропорционально значительную роль в протестных движениях, и Майдан ярко подтверждает это правило. Наши исследования протестных событий, связанных с Майданом, проведенные в киевском Центре социальных и трудовых исследований (ЦСТД, 2014), показали, что крайне правые были наиболее заметными коллективными действующими лицами протестов, особенно в ходе эпизодов, связанных с насилием. Во-вторых, ярлыки, применяемые к украинским крайне правым, – «фашисты» или «национал-консерваторы» – не так важны, как необходимость борьбы с их антидемократическими и ксенофобскими идеями и практиками. В-третьих, вне зависимости от того, удавалось ли Януковичу использовать акции крайне правых в своих интересах или нет, они имели свои собственные цели и тем самым лишь получали больше возможностей добиваться их. Наконец, поддержка на выборах – лишь одно из многих измерений политического влияния. Если крайне правые ныне легитимированы как герои «революции» и войны, если они обеспечили себе руководящие посты в силовых структурах и органах безопасности, если им дозволено создавать вооруженные боевые подразделения под своим контролем, – это все явления, значение которых нельзя преуменьшать, тем более – оправдывать их во имя патриотизма, как это готовы делать многие в нынешней Украине.

Юг и восток Украины

Обсуждение региональных аспектов протестов в «Украинском кризисе» – поразительно слабое; книга непропорционально сосредоточена на Киеве, «майданам» в других регионах в ней посвящено меньше половины страницы. Систематические исследования, проведенные командой ЦСТД, показали, что на долю Киева приходилось всего 13% майданных протестов; 2/3 их происходило в западных и центральных регионах. Более развернутое обсуждение регионального аспекта заставило бы Уилсона признать, что в южных и восточных регионах, голосовавших преимущественно за Януковича, Майдан не пользовался поддержкой большинства. Скромные масштабы многих «юго-восточных» майданов были, вероятно, одной из основных причин того, что они были так легко подавлены.

Более того, если бы Уилсон более детально рассмотрел «западные» майданы, он был бы вынужден сопроводить оговорками свой тезис, согласно которому Майдан не был «вооруженной революцией». К 20 февраля 2014 года, когда, по описанию Уилсона, в «едва вооруженных» протестующих Майдана в Киеве стреляли (до сих пор не идентифицированные) снайперы, Янукович фактически потерял контроль над западными регионами, где его противники захватили большие арсеналы оружия из милицейских и военных источников (как правило, не встречая серьезного сопротивления) и доставляли это оружие в столицу. Самому Уилсону лидер крайне правой организации «Общее дело» («Спільна Справа») Александр Данилюк рассказывал, что его люди открыли огонь по снайперам, чьи переговоры они смогли перехватить (Уилсон не спрашивает, каким образом), используя оружие «из разных источников».

Иными словами, Майдан был в действительности вооруженным восстанием, отвечавшим на спорадическое насилие со стороны власти своим собственным насилием, с очень неравномерной региональной поддержкой и со значительным присутствием крайне правых. Он черпал силы в массовой мобилизации народа, но не смог артикулировать социальные требования, позволив политически представлять себя силам олигархической оппозиции. В конечном итоге он привел к власти в Киеве неолиберально-националистическое правительство. И какую реакцию следовало ожидать от населения юго-восточных регионов, голосовавших ранее за Януковича и не поддерживавших ни Соглашения с ЕС, ни протестов. Эти люди были напуганы насилием Майдана и первыми шагами правительства Яценюка, направленными против статуса русского языка.

Конечно, эти страхи усугублялись московской телевизионной пропагандой, но тем не менее у них были реальные основания. По Уилсону, ответ прост: они должны были просто оставаться дома и не протестовать вообще. Он, по существу, сводит всю «восточную неразбериху» («Eastern Imbroglio» – название главы о событиях на востоке Украины) к российскому военному вмешательству и олигархической манипуляции, изображая донбасский регион в виде «криминального Мордора», породившего теперь бунт «люмпенов против Украины».

Обсуждение Уилсоном этих критически важных событий опирается на источники еще более ненадежные, чем в предшествующих главах, часто основываясь на сообщениях западных и украинских деятелей, чья предвзятость очевидна. Весь раздел, посвященный возможной причастности Януковича к донбасскому восстанию, базируется на информации, почерпнутой у (не названного) украинского сотрудника спецслужб, анонимных прокиевских «донбасских активистов» и журналиста Дмитрия Тымчука, чья ненадежность как источника хорошо известна. Из 117 сносок в конце важнейшей главы о войне на востоке лишь две содержат ссылки на пророссийские сепаратистские источники.

"Как в СМИ, так и в академических дискуссиях имела место тенденция слишком много внимания уделять культурным проблемам и намного меньше – экономической основе украинского регионализма и порождаемой им политики."

Менее предвзятый (и в меньшей степени опирающийся на примитивные стереотипы о культуре Донбасса) взгляд привел бы к признанию того, что антимайданное движение на Востоке было зеркальным отражением майданов на Западе. Движущей силой и тех, и других протестов была смесь справедливых оснований и иррациональных страхов; и те, и другие протесты были в конечном счете переведены в русло конфронтации соперничающих (и взаимно усиливающих друг друга) империализмов (западного и российского) и национализмов (русского и украинского). В то время как в Крыму, несомненно, была реализована российская спецоперация, неправильно будет думать, что все участники децентрализованных антимайданов в Донецке, Луганске, Харькове, Одессе и многих других городах были бездумными марионетками в проекте такого же рода. Как в СМИ, так и в академических дискуссиях имела место тенденция слишком много внимания уделять культурным проблемам и намного меньше – экономической основе украинского регионализма и порождаемой им политики. Различное отношение к Соглашению об ассоциации с ЕС или к Таможенному союзу с Россией, региональная дифференциация по геополитической ориентации и по участию в майданах или антимайданах – не просто продукт истории и культурной идентичности: они также коренятся в конфликтующих экономических интересах. Точно так же, как какой-нибудь житель западной Украины, чьи родственники работают в Испании, Польше или Италии, мог возлагать надежды на более глубокую евроинтеграцию и на возможность работать без виз, его собрат на востоке, работающий в тяжелой промышленности, был заинтересован в стабильных и мирных отношениях с Россией. Эти расхождения в интересах не антагонистичны – речь не идет о классовом конфликте в подлинном смысле слова; но конкуренция империализмов и национализмов может привести к тому, что эти интересы будут казаться взаимоисключающими. 

Элементарные ошибки

Сумбурное изложение в «Украинском кризисе» пестрит элементарными ошибками. То, что Уилсон неправильно отсчитывает интервал между православным и католическим Рождеством (у него он оказывается равным 11 дням, а не 13) или неверно расшифровывает аббревиатуры националистических партизанских движений 1940-х – 1950-х гг. (Украинская повстанческая армия – УПА – становится у него «Украинской народной армией»), удивительно для автора, изучавшего страну более двух десятилетий. Другой ляпсус более серьезен. Уилсон пытается рассчитать, сколько времени Крым принадлежал соответственно России и Украине, и приходит к выводу, что он входил в состав России всего на 13 лет дольше, на этом основании отвергая российские претензии на историческое «первенство». Аргумент сам по себе достаточно странный: когда это такого рода расчеты имели реальное политическое значение, кроме как в качестве оправдания сомнительных и оспариваемых территориальных притязаний? Но он также основан на ложной посылке: будто бы Крымская Автономная Советская Социалистическая Республика не входила в состав России до 1945 года. В действительности она была частью Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, со статусом очевидно более низким, чем у Украинской, Белорусской и других Советских Социалистических Республик, которые были формально равны России и сами могли включать в себя внутри своих границ другие автономные республики. Это элементарный факт для любого, кто знаком с устройством СССР.

В некотором смысле наиболее показательны в «Украинском кризисе» разделы, посвященные международному контексту. По мнению автора, в катастрофе в немалой степени виновен недостаточно воинственный, «постмодерновый» ЕС. Вслед за Робертом Купером Уилсон доказывает, что такие «маркеры XIXвека», как государственный суверенитет и «жесткая сила», в значительной мере уступили место «умному взаимодействию» (smart interaction), негосударственным акторам и совместному суверенитету, – хотя в конце концов приходит к выводу, что ЕС представляет собой «смесь» факторов эпохи постмодерна и старых традиций национальных государств, причем финансовый кризис 2008 года усилил последние. В России также смешано «традиционное» и «постмодерновое», но иначе: двигаясь в противоположном направлении – от многонационального объединения к традиционному национальному государству, – она «перепрыгнула» в постмодернистскую политическую культуру сверхциничной манипуляции, где «все позволено и нет никакой высшей истины».

Это, утверждает Уилсон, делает ЕС особенно уязвимым, поскольку инфернальная новая Россия обращает западную «мягкую силу» в противоположном направлении, используя западные ценности против самого Запада: культивируя свои собственные «пятые колонны» пророссийских неправительственных организаций, политических партий и других структур гражданского общества в соседних странах, ведя «информационную войну» через телевидение и Интернет, имитируя мобилизацию масс, настаивая на толерантности к разнообразию и т. д.

"По мнению автора, в катастрофе в немалой степени виновен недостаточно воинственный, «постмодерновый» ЕС."
 

Не приходится и говорить о том, что Уилсон не пытается провести систематическое сравнение европейской или американской «мягкой силы» с ее российской альтернативой, хотя можно с уверенностью считать, что тайное российское влияние в основном ограничено соседними с Россией странами, в отличие от глобальной сферы влияния Вашингтона. В «Украинском кризисе» утверждается, что московская поддержка симпатизирующим России партиям, политикам и неправительственным организациям в Восточной Европе доходит до 8 млрд долларов в год; будь это действительно так, это было бы удивительно – заметим для сравнения, что Виктория Нуланд назвала цифру всего в 5 млрд долларов, потраченных на американские усилия по «продвижению демократии» в Украине за весь постсоветский период. Единственным источником уилсоновской оценки, однако, служит беседа с литовским министром обороны.

«Украинский кризис» завершается резкой критикой в адрес пассивности ЕС. Брюссель, как уже объяснял Уилсон во вступительном разделе, «неспособен справиться с такими масштабными проблемами, как Россия или война «старого образца» на окраине Европы». Лишь немногие государства – члены ЕС достаточно тратят на вооружение; их приходится буквально насильно «тащить на бой». К счастью, НАТО взяла на себя бомбардировку Югославии в 1990-е, «спасая Европу от ее постыдного бездействия». Германия – лишь жалкое подобие внешнеполитического лидера ЕС, поскольку ее послевоенная история (sic!) исключает использование ею военной силы. В то время, когда все сильнее гремела война в Донбассе, где «антитеррористическая операция» Киева противостояла «отрицаемой интервенции» Москвы, Берлин был виновен в «избирательном пацифизме», выразившемся в давлении на Украину, чтобы та «сложила оружие». На взгляд Уилсона, главный приоритет Берлина – и в этом вина последнего – состоял в том, что боевые действия должны быть прекращены, «независимо от того, кто виноват»; это позволяло России вести переговоры, отправляясь от позиций, выигранных ею благодаря подрывным действиям, в качестве альтернативы требованию возвращения к предвоенному статус-кво. Хуже того, Украину, возможно, не собираются принимать в НАТО так быстро, как хотелось бы Уилсону.

Таков контекст уилсоновских апелляций к «высшим истинам» и «европейским ценностям», к защите «базовых прав и свобод, которые мы на Западе сейчас принимаем как должное». В сочетании с пассажами, демонизирующими противостоящую державу – Россия предсказуемо сравнивается с нацистской Германией – и стигматизирующими всех оппонентов как «полезных идиотов», идеологические шаблоны Уилсона лишь служат легитимации империалистических интересов и милитаристской мобилизации в период обострения межгосударственного противостояния.

Будущее Украины?

Как насчет будущего Украины? По Уилсону, наилучшим исходом было бы восстановление Киевом полного контроля над востоком страны. Он призывает ЕС «энергично и с упреждением» действовать, чтобы установить мониторинг российско-украинской границы, и усилить санкции в случае, если Россия не выведет всю военную технику из сепаратистских регионов.

В качестве второго по желательности варианта, «замороженный конфликт» мог бы все же дать возможность Украине «двигаться в западном направлении», как выражается автор; он даже готов подумать над тем, чтобы Киев «отпустил Донбасс на волю», что могло бы внести расстройство в планы Москвы, – хотя он быстро добавляет, что Запад был бы против этого, как и многие в Украине. Тем не менее, пишет Уилсон в «Украинском кризисе», уменьшенная Украина могла бы стать «более управляемой», и, возможно, есть основания надеяться на то, что ее пресловутая «комбинированная или гибридная национальная идентичность» могла бы консолидироваться в новую «политическую нацию», не знающую ни эллина, ни иудея. Полностью зависимая от Запада как источника финансовой помощи, без претензий на независимую внешнюю политику, эта управляемая Украина идеальным образом провела бы в жизнь радикальные неолиберальные реформы в стиле Саакашвили в Грузии.

Уилсон с сожалением признает, что «шоковая» реструктуризация по образцу балтийских государств в 1990-е годы пока что должна быть исключена из повестки дня, но он отвергает мысль о том, что «экономические реформы приведут к социальному взрыву» – это «тот самый избитый старый образ мышления, который тормозил развитие Украины, начиная с 1991 года». Напротив, он предлагает правительству Порошенко – Яценюка рассматривать кризис на востоке как возможность продвинуться вперед с радикальными преобразованиями в остальной части страны. Ограничения, с которыми сталкивается новое правительство, – в основном политические: после Майдана «значительная часть старого режима сохранилась нетронутой», а «старая олигархия усилилась, по крайней мере временно».

Уилсон огорчается по поводу решения Яценюка включить в свое правительство представителей крайне правой партии «Свобода» как «уполномоченных тем авторитетом, которым пользовались радикальные силы на Майдане», но оптимистически оценивает введение рыночных цен на энергоносители и приветствует утверждение Соглашения об ассоциации с ЕС. Вследствие политики, рекомендуемой автором книги, счета за коммунальные услуги удвоились, темпы инфляции по состоянию на апрель 2015 года достигли 60% годовых, а займы от МВФ объемом в миллиарды долларов прямо направляются к кредиторам Киева. Чтобы и в дальнейшем уберечь постмайданную власть от недовольства, патриотических проповедей может оказаться недостаточно.