В большинстве стран мира, как и в Украине, послабляют карантинный режим. Но вопросы остаются: что это было? Как изменится мир после коронакризиса? Победил ли COVID-19 вирус неолиберализма? Как это все скажется на Украине — через год после избрания нового президента и начала перезагрузки ключевых политических институций? Об этом мы поговорили с философом Михаилом Минаковым, руководителем Украинской исследовательской программы Института Кеннана.
Михаил Минаков
Как коронакризис меняет мир, в частности Европу и Украину? Какие будут долгосрочные последствия для общества?
Мы должны учитывать два аспекта. Первый связан с тем, что пандемия усилит некоторые «старые долгие» тенденции. Среди них — смена политических режимов, основанных на властных институтах, установившихся в XX веке. Сейчас они стали давать сбой и утратили эффективность. Причем выходят из строя как устоявшиеся автократии, так и старые демократии. Есть большая база данных по оценке развития политических режимов во всем мире с 1900 года — Varieties of Democracy (V-Dem, Разнообразие демократии). Работая с этими данными, исследователи пришли к выводу, что с 2002—2004 годов некогда эффективные демократии и автократии приходят в упадок[1]. Привычные институты контроля не обеспечивают повиновение подданных в автократиях и не ограничивают своеволие элит в демократиях, а новые инструменты меняют природу властных отношений.
Агамбен считает, что режим чрезвычайной ситуации станет повседневным. Как Вы оцениваете это мнение?
Сейчас Фуко и Агамбен важны именно потому, что они указывали на особую силу биополитики. Пандемия дает возможность и новым, и старым группам политических сообществ добиться пересмотра понятия «общего блага» и того, кто является сувереном. Так возникают попытки найти новые политические формы. Например, новая волна популизма свидетельствует, что у граждан есть воля к участию в политике, запрос на свободу, равенство и солидарность, но нет инструментов реализации. И правые, и левые не могут ответить на этот запрос качественно, что и приводит к популистическому ответу.
Греческий философ Панайотис Сотирис веско ответил Агамбену: да, «чрезвычайщина» может вызвать фашистский ответ, но пандемия может привести и к более сильным новым демократиям или к левому повороту.
"Новая волна популизма свидетельствует, что у граждан есть воля к участию в политике, запрос на свободу, равенство и солидарность, но нет инструментов реализации."
Пандемия дает шанс современным государствам использовать ситуацию для сохранения власти и отношения к гражданину как представителю лишь популяции homo sapiens на определенной территории. Такая ситуация не способствует индивидуализму. Выживают солидарные группы — малые субнациональные сообщества. Именно поэтому я считаю, что допандемические тенденции — популизм и снижение эффективности государств, устроенных по лекалам XX века, оказываются в кризисе из-за пандемии. Местные общины и элиты получают дополнительный шанс на реализацию своих политических возможностей.
Проверка документов в Милане, Италия. Источник: Associated Press
Дополнительные шансы возникают и у национальных государств и глобальных межнациональных структур. Национальные государства пытаются показывать свою полезность в моменты эпидемической угрозы. И у ООН появилась возможность доказать свою важность и нужность человечеству, реализовав задуманные Кофи Аннаном реформы, став организацией, менее зависимой от стран центра мир-системы.
Теперь левым будет проще говорить о роли социального государства, которые по примеру Швеции или Германии могут лучше справляться с коронавирусом, чем неолиберальное государство?
Данные, которые есть сейчас, этого не доказывают. Вызов пандемии или экономического кризиса говорит о том, что социальное государство нужно. Но прошедшее неолиберальные реформы, оно не может поддерживать надлежащий уровень медицины для своих граждан. Нужны новые, обогащенные опытом неудач социально ответственные государства.
"В тех итальянских муниципиях, где последние три года правили правые или левые популисты, значительно уменьшились затраты на сеть медицинских учреждений."
Германия и Швеция пошли разными путями в борьбе с эпидемией, хотя у обеих элиты социально ответственны. Правительства этих государств пытаются действовать рационально и опираться на эпидемиологические модели. Но они ведут к разным последствиям. На мой взгляд, меры правительства Швеции создали ненужные опасности для населения.
Другой аспект — это разочарование в популистах там, где совсем недавно их избрали в местные и национальные органы власти. В тех итальянских муниципиях, где последние три года правили правые или левые популисты, значительно уменьшились затраты на сеть медицинских учреждений. В этих регионах люди пострадали гораздо больше от эпидемии, чем в тех, где правили более рациональные политики.
Важно отметить и то, что авторитарные лидеры, кажется, проигрывают во времена коронакризиса. Фигуры вроде Путина или Трампа для собственной легитимации создавали постоянные чрезвычайные ситуации, например популярные войны. Но когда сама судьба принесла кризис в виде эпидемии, то они оказались не готовы к этой чрезвычайности. Эпидемия может понизить популярность автократов.
А как быть тогда с опытом Китая? Может ли успех помочь КНР создать новую гегемонию?
Глобальная пандемия усилила идеологическую борьбу. Сейчас развернулась конкуренция трех программ: авторитарной китайской, либерально-демократической западной и технократической азиатской.
Китайская программа характерна для авторитарного корпоративно-государственного капитализма. Сначала вы игнорируете угрозу, заставляете учёного, обнаружившего возбудителя и доказавшего, что эпидемия началась, покаяться перед народом. А после многомесячного игнорирования, приведшего к распространению инфекции в Китае и по всему миру, вводятся жесткие карантинные меры. При этом за нужды населения во время карантина отвечало не государство, а сеть партийных активистов на местном уровне. Именно они разносили продукты и рисковали жизнью наравне с медработниками. Эта программа нуждается в героях-активистах и полностью подконтрольном бесправном населении.Мне удалось узнать от китайских коллег о низкой популярности китайского лидера в самой партии и у населения. Он устранился от борьбы с эпидемией во время опасности, а удар на себя приняли партийные низовые структуры, на которые последние 20 лет мало внимания обращали.
Ли Вэньлян — врач, который, по некоторым данным, первым сообщил о вспышке нового коронавируса, — умер 7 февраля от COVID-19
Вы считаете, что Си Цзиньпин не сможет выйти из этой истории победителем вируса? Ведь выходило ряд публикаций, даже в «Карнеги», еще до начала мировой пандемии о том, что он постарается своим «своевременным ответом», в отличие от эпидемий нулевых годов, показать, что он вынес уроки из прошлого.
Я считаю, что китайский ответ был неуспешным и безответственным. Но в глобальной идеологической конкуренции есть позиция правительства Китая: «Мы победили эпидемию». Правда, чтобы это заявление казалось правдоподобным, нужно тотально контролировать информацию о потерях среди людей и прогнать независимых журналистов из страны. Мы можем только догадываться, сколько людей погибло и переболело, и не знаем, действительно ли вторая волна пандемии в Китае связана с внешними источниками, а не внутренним. Китай — чёрная информационная дыра, но это позволяет ему конкурировать с другими антиэпидемическими программами и манипулировать данными.
"Китай — чёрная информационная дыра, но это позволяет ему конкурировать с другими антиэпидемическими программами и манипулировать данными."
Вторая модель — либерально-демократическая, западная. На первых порах, власти тоже довольно долго игнорируют угрозу. Политики кричат: это обычный грипп, мы его как-нибудь переживем, у нас же хорошая медицина. Но потом вынуждено вводят жесткий карантин. При этом граждане довольно долго сопротивляются ему. Местные элиты прилагают огромные усилия, чтобы доказать своим общинам, что нужно придерживаться мер карантина. Вы, наверное, видели, как мэры итальянских и испанских городов чуть ли не плача или с матом обращались к населению. Эта программа была связана с медленной правовой реакцией на эпидемию, с относительно широким тестированием населения, с надежными данными об ущербе от эпидемии, с медленной реакцией и недисциплинированностью граждан.
Третья — и самая эффективная — программа была применена в Японии, Южной Корее или Сингапуре. Она связана с набором технократических шагов правительств и довольно солидарной реакцией населения. С одной стороны, была быстрая и умная реакция правительств на пандемию, а с другой — граждане дисциплинированно реагировали на необходимость карантина. И эта дисциплина была проявлением осознанной солидарности: граждане сами решили, что «меры социального дистанцирования — это моё уважение и любовь к ближним и дальним».
В Украине, если промониторить телеграмм-каналы, «говорящие головы» и «старые СМИ», станет заметно, что борьба идёт между двумя малоэффективными ответами — «китайским» и «западным», тогда как сциентистский подход технократов Юго-Восточной Азии не особо слышен. Это больше говорит о нас, чем о них…
"Пространство между Таллином и Анкарой в основном заполнено разного рода консерватизмами."
Но вернусь к первому вопросу и своему первоначальному тезису. Институализированные автократии и демократии теряют свою эффективность. На их месте возникают странные гибридные режимы, колеблющееся между большей и меньшей свободой, большим или меньшим контролем над населением. Именно здесь возникает пространство для нас, живущих сегодня, творить новые политические системы, более социально ответственные, более справедливые, более правовые. Дисфункция старых режимов открывает новые возможности и для левых, и для либералов, и для правых. Последние — этнонационалисты, неофашисты и национал-консерваторы — явно ведут. Если мы посмотрим на Восточную и Центральную Европу, то пространство между Таллином и Анкарой в основном заполнено разного рода консерватизмами: от «иллиберального пояса» центральноевропейских режимов до авторитарных Азербайджана, Беларуси, России и Турции. Есть еще целая сеть непризнанных государств, где довлеет смешанная идеология неосоветского и этнонационалистического консерватизма, о которой я писал в прошлом году.
Ваша статья «Republic of Clans» рассказывает об истории современной Украины в контексте эволюции неформальных институтов патронажа начиная с послевоенных десятилетий. А есть ли изменения в этой модели после победы Зеленского?
После Евромайдана, начала войны, экономического кризиса и секьюритизации политики пространство публичности значительно сузилось. А это значит, что возникает место для захвата власти этими неформальными патримониальными структурами. В результате политических кризисов в нашей недавней истории украинские государственные институты слабели, теряли свою демократическую и социальную функциональность. А патрональные сети умнели, развивались и обогащались. За последние пять лет они обогатили свои структуры сетью боевых отрядов и гражданских организаций. Если раньше эти кланы были ориентированы на партнерские кланы России, то теперь они больше связаны с такими структурами в Америке и Европе, где неформальные институты подчинены публичным. Эта связка усиливает украинские неформальные структуры во внутриполитической конкуренции. Очень важно, чтобы у тебя был патрон. Если не в Москве, то в Брюсселе или Вашингтоне.
А за последний год после победы Зеленского что-то поменялось в этом вопросе?
Иногда эту ситуацию сравнивают с временами позднего Кучмы, потому что якобы Зеленский пытается выстраивать модели по его примеру в отношениях с олигархическими кланами. Зеленский с недавних пор стал использовать эту тактику.
Но если смотреть на стратегическое измерение правления Зеленского, то оно больше напоминает Перестройку. Человек без собственного клана пришёл к власти и, чтобы править, вынужден изменять формальные правила. Его правление до марта 2020 года подрывало политэкономические основания независимой Украины.
"У президента осталось старое положение, а парламент очень ослабел."
Именно отсюда растёт его конституционная и политическая реформы, которые уже очень ослабили Верховную Раду. Наш парламент, члены которого обладали сильным иммунитетом, во все политические кризисы был способен провести диалог, найти компромисс и вернуть страну к относительно мирному развитию. Но теперь депутатов становится меньше, и их иммунитет сокращен до неапробированного индемнитета[2]. В то же время выросла роль генпрокурора, подчиненного президенту.
Неким балансом могло бы быть усиление ответственности президента, в том числе и криминальной. Но этого не случилось. Закон об импичменте не создал надежного инструмента контроля парламента над президентом. У президента осталось старое положение, а парламент очень ослабел.
Судебная реформа должна была создать независимую судебную систему. Но после пяти лет ее внедрения этого так и не случилось, как показали недавние скандалы с назначениями судей. Эта система подчинена политическим интересам определенных групп. Остается и системное влияние президентской вертикали на судебную ветвь власти — на Конституционный Суд.
Нет оснований утверждать, что правление Зеленского равно правлению Кучмы. Его программа другая. Она подрывает то, что было построено при Леониде Кучме. По крайней мере в 2019 году эта программа была рассчитана на то, что потребность в кланах отпадает. Неформальные институты не нужны, если ты формально можешь контролировать все ветви власти и СМИ.
Вы много пишете о модернизации и демодернизации. Этот год в Украине и в мире повлиял на модернизационный проект или мы видим продолжение прежних демодернизационных тенденций?
Сам факт победы Зеленского и его команды при помощи демократических институтов имел эффект оттепели. На какое-то время доминирование национал-консервативной программы отошло в сторону.
"Президентство Зеленского было наивной попыткой изменить политэкономические основания Украины, но эта попытка забуксовала."
Но системных изменений не произошло, и развитие Украины в смеси демодернизации и модернизации продолжилось. Теперь в форме хаотичных политических и социальных процессов.
Перестройка Зеленского и попытка усиления формальных институтов над неформальными не сработала. Новый Кабинет министров — это команда людей, которые знают, как общаться с собственниками кланов. Я не согласен с теми, кто называет нынешний кабинет ставленниками олигархов. Пообщавшись с представителями нескольких украинских кланов, я получил довольно убедительные ответы, что новое правительство состоит из людей, знающих клановые структуры и правила игры с ними, но при этом министры лояльны лишь президенту.
Президентство Зеленского было наивной попыткой изменить политэкономические основания Украины, но эта попытка забуксовала.
Были большие ожидания, что Зеленский будет активно пересматривать декоммунизацию, политику памяти, отношения к поликультурной истории Украины и языковые нюансы. Почему пока этого не произошло?
Кажется, новый президент вполне принял официальную идеологию, установившуюся во времена Порошенко, и следует по ее пути.
То есть он принял эту гегемонию?
Да, верно.
Недавно я перечитывал выступления украинских политиков накануне президентской кампании 1999 года. Леонид Кучма в конце 1998 года говорит, что в свой первый президентский срок «только учился быть президентом». А во втором уже точно будет «эффективным и настоящим». Нынешний президент учится у Петра Порошенко, как быть президентом. И учится прилежно.
"Как кандидат Зеленский был очень четок и понятен зрителям-избирателям."
Со стороны Порошенко Зеленского обвиняют в том, что он напоминает Кучму или Януковича. А может ли Зеленский стать именно Зеленским и выработать свой стиль?
Да, у Владимира Зеленского точно есть свой стиль. Но в процессе принятия прежней идеологической гегемонии он отказывается от того, кем был в 2019 году, и возвращается к политике 2017—2018 годов.
Как кандидат Зеленский был очень четок и понятен зрителям-избирателям. Гораздо более понятен и приемлем, чем Юлия Тимошенко и Петр Порошенко. Но эта приемлемость начинает пропадать из-за того, что президент оказался не таким, каким он казался своему электорату весной 2019 года.
А к чему может привести такая смена стиля и как это будет влиять на поддержку президента? Ведь даже сейчас у него сохраняется высокий рейтинг. Как это изменит работу всей политической структуры?
Новый президент значительно потерял в общественной поддержке. Согласно данным КМИС, она уже приближается к уровню рейтинговых потерь Петра Порошенко в первый год правления.
Не стоит забывать, что украинская политика очень персонализирована и вращается вокруг групп. Каждый электоральный цикл, за редким исключением «Батькивщины», заканчивается распадом прежних парламентских проектов и возникновением новых. Так и в нынешнем парламенте большинство партий — это новые политические структуры. Они не несут политическую ответственность за «Партию Регионов» или за «Нашу Украину», хотя биографически многие члены новых партий были и в старых. Что стабильно, так это группирование политиков вокруг личностей — Владимира Зеленского, Петра Порошенко или Святослава Вакарчука.
"Нужно внимательно следить за субнациональными политическими элитами, которые могут обрести голос под влиянием эпидемии или карантина и ущерба от него."
Эти недопартии обслуживают политику так, что она вполне согласуется с долгим трендом атомизации общества и фрагментации больших политических систем, начавшихся еще во второй половине ХХ века. Социологи, исследовавшие позднесоветское и постсоветское общества, утверждают, что политическая культура Украины связана с дезинтеграцией больших политических структур в малые. Эти процессы еще не прекратились. Именно поэтому я считаю, что нужно внимательно следить за субнациональными политическими элитами, которые могут обрести голос под влиянием эпидемии или карантина и ущерба от него. Очень интересно видеть, как ведут себя мэры Черкасс, Киева, Днепра и Харькова. Их голос уже сравним с голосом национальных лидеров. И это показывает, что постмайданная децентрализация уже создала новую политическую реальность и сильные местные кланы.
Местные элиты также организуются в патрональные неформальные организации, как и политики национального уровня. Они гораздо более патриархальные и маскулинные. Они консервативны, связаны с церковными проектами и уважают «семейные ценности». Эти местные выборы могут стать конкурсом консерваторов.
Помните как легко возникло объединение в 307 депутатов в Раде вокруг вопроса семейных ценностей? И это несмотря на все идеологиеские различия! Тут есть прямая преемственность этого и прошлого созывов ВРУ. Ужас перед словом «гендер» легко объединяет украинских национал- и неосоветских консерваторов. Местные элиты будут конкурировать с попытками национальных групп контролировать местные советы и мэрии. И вполне возможно, что местные кланы окажутся эффективнее на этих выборах, чем команда Зеленского.
Во время коронакризиса часто говорят о кризисе Евросоюза, отсутствии солидарности между странами и возрождении суверенитетов. Что это значит для европейского проекта и для Украины? Ведь многие трудовые мигранты не могут вернуться в ЕС. Исчезла видимость прозрачности границ с ЕС.
Восстановление границ внутри Европейского Союза под влиянием карантинных мероприятий не новость. Эти границы возвращались уже с 2013 года — и зачастую в форме новых Лимесов, стен. Сначала они предназначались для нежданных мигрантов из Африки и Азии. Теперь же типология мигрантов расширилась.
"Кто победит в этой борьбе между национальными и наднациональными структурами, пока неясно."
Но важно отметить, что границы 2020 года не только национальные. Из небытия вернулись границы между итальянскими графствами. Кордоны стоят между Миланом и Римом, а не только между Италией и Францией. Между Киевом и Черновцами, а не только между Украиной и Россией. Это еще одна причина, почему я уделяю особое внимание развитию субнациональных политических структур. В последние месяцы они приобрели опыт того, что их граница и их власть настоящие.
Супранациональные политические структуры тоже могут воспользоваться пандемией в своих интересах. Этот кризис может усилить власть Брюсселя по отношению к национальным правительствам. На упадок экономики и эпидемию можно ответить усилением национального государства, а можно — усилением единой финансовой регуляторной политикой в рамках ЕС, общеевропейской службой безопасности и армией, которая, повторяя слова президента Макрона, будет не противоречить, а усиливать НАТО. Наконец, ЕС вполне может создать единую эпидемиологическую службу. Кто победит в этой борьбе между национальными и наднациональными структурами, пока неясно. Но у Евросоюза точно возникли новые возможности для продолжения своего строительства и усиления континентальной солидарности.
Есть мнение, что эффективные ответы на вирус были связаны с системой Семашко или ее модернизациями — в Китае или Белоруссии. А в части европейских стран, например Италии и Испании, и США система здравоохранения была построена на абсолютно других основаниях. Можем ли мы говорить, что открывается пространство для восприятия медицины как общественного блага?
Сейчас возникает все больше спроса на системы общественного здравоохранения, которые бы относились к здоровью именно как к общественному благу. Мы, возможно, станем свидетелями того, как опыт первой половины XX века будут использовать для создания новых санэпидемслужб. Идеи и модели Семашко, Громашевского и многих эпидемиологов Италии, Германии и Британии того революционного периода приобретают новое звучание.
И не только в Европе. В Америке система общественного здравоохранения тоже требует коренных реформ. В США с конца пятидесятых годов ее постоянно уничтожали корпорации. Одновременно пропали железнодорожная сеть и доступное общественное здравоохранение. Возникли настолько сильные и богатые корпоративные структуры, что победить их политикам очень сложно. Президент Обама проиграл войну корпоративной медицине. Президент Трамп даже и не пытается этого делать. Американская модель здравоохранения не соответствует биополитическим задачам государства. Скорее всего, инициативу перехватят правительства штатов. Тенденция рассматривать общественное здравоохранение как благо, а не платную услугу просматривалась уже в медреформе Митта Ромни в Массачусетсе.
Впрочем, корпоративный сектор в США останется в разы сильнее, чем в любой европейской медицинской системе.
"Президент Обама проиграл войну корпоративной медицине. Президент Трамп даже и не пытается этого делать."
А как это скажется на Украине? Мы ведь тоже застыли в процессе реформ. И сейчас возникает вопрос: что будет с нашей медициной?
Украинская медицина девяностых — начала двухтысячных пережила период, когда неформальные коммерческие структуры начали довлеть над формальным устройством здравоохранения. Супрун начала реформу на развалинах формальных институтов, но в условиях существования устойчивых неформальных связей в медицинском сообществе. Похоже, что реформа не принесла положительного результата. Данные опросов показывают, что половина населения негативно оценивает свой доступ к медицинским услугам. Для меня авторитетом является Семён Глузман, и он крайне негативно оценивает реформу общественного здравоохранения, особенно ее второй этап. И это меня, конечно, удручает. Речь идет о людях с психиатрическими диагнозами и с тяжелым туберкулезом, которые лишаются специальной поддержки. Это говорит о просчетах реформы.
Что пандемия принесет левым? Жижек говорит, что коронакризис приведет к усилению коммунистических тенденций, в том числе в западных обществах. Есть мнение Вашего коллеги Якова Рабкина, что пандемия приведет к перезапуску социального государства на Западе. На какие ключевые вызовы левые должны дать ответ сейчас? Или, наоборот, мир останется таким же?
Я не согласен с пророчествами Сотириса или Жижека. Они слишком радужны. Если я в чем-то уверен, то в том, что мы не учимся на ошибках. Кризисы не заставляют нас меняться, а надежда на то, что эта эпидемия уж точно все поменяет, совершенно беспочвенна.
Но я прислушиваюсь к мнению Якова Рабкина. Пандемия нанесла такой ущерб экономике, что может заставить нас уважать медицину как общественное благо. К концу 2020 года мы точно станем беднее, и стоит ожидать, что правящие классы будут готовы бросить кость населению в виде более доступной медицины.
Экономические проблемы ведут к тому, что пространство выбора будет сужено: и личного выбора, и малых групп, и социальных классов. А в условиях бедности социал-демократическая программа получит новый запрос от человечества. И я надеюсь, что в этот раз левые будут умнее, мудрее и солидарнее — если не с нуждающимися, то хотя бы между собой. Вражда левых и лево-либеральных фракций должна уйти в прошлое. Сейчас «левому сектору» нужно готовиться к тому, чтобы дать достойный ответ на растущий социальный вопрос. В Западной Европе социал-демократы, особенно молодое поколение, зеленые, социал-либералы уже начинают с большим вниманием относиться друг к другу. Скорее всего, в объединенной Европе возникнут новые, более сильные социальные и даже социалистические движения.
А вот в Восточной Европе я пока основания для таких процессов не вижу. Зато есть ренессанс правых, готовых использовать социалистическую риторику и биополитику в своих интересах. И только от левых зависит, сумеют ли они — или мы, если хотите — дать надлежащей ответ, создать партию социал-демократического толка, способную предложить украинцам более справедливое будущее.
Способны ли социалисты предложить новую альтернативу?
Транскрибировал Александр Кравчук
Читайте еще:
Эпидемия бедности: ЕС и Украина в борьбе с коронавирусом
Экономический спад после пандемии (Майкл Робертс)
Політичне випробування пандемією (П’єр Дардо, Крістіан Лаваль)
Коронавирус в Китае. Гражданская война против невидимого врага
Примечания
- Например, на это указывают Брункерт, Крузе и Вельцель ↩
- Отсутствие ответственности за свои высказывания и решения в Парламенте. — прим. ред ↩
