Предлагаем вниманию читателей статью, которая была переведена участниками коллектива СВОБМАРКСИЗД для зина, выпущенного к антифашистской выставке Николая Олейникова «Острая необходимость борьбы». Хотя некоторые утверждения об этнических акцентах в неолиберальной идеологии мы считаем ошибочными, общая линия анализа, указывающего на фундаментальное подобие и взаимосвязь неолиберализма и крайне правого популизма глубко верна. Как это не банально, между социальным расизмом и «просто» расизмом много общего и взаимодополняющего.
Что касается развития ультраправых в Европе в последние десятилетия, изменения в темах и концепциях очевидны. Изменения эти связаны с развитием транснационального способа производства, а также с политическими трансформациями – т.е. с концепциями общества всеобщего благосостояния, рабочей политики и демократии в целом. В период экономического кризиса в начале 1970-х фордистский классовый компромисс был расторгнут, и его сглаживающие функции оказались политически и идеологически поставлены под сомнение. Развитие транснационального способа производства революционизировало социальную основу фордизма и создало потребность в новых концепциях политического и юридического регулирования.
В период экономического кризиса в начале 1970-х фордистский классовый компромисс был расторгнут, и его сглаживающие функции оказались политически и идеологически поставлены под сомнение. Развитие транснационального способа производства революционизировало социальную основу фордизма и создало потребность в новых концепциях политического и юридического регулирования.
Необходимо осознать процесс укрепления неолиберализма не просто как идеологический «государственный переворот»: неолиберализм оказался под рукой в ситуации, когда из-за изменяющихся глобальных стратегий валоризации, производственных технологий и нового баланса сил у правящего класса возникла необходимость в новом самосознании, а также в социальной программе для низших слоев, способной вовлечь их в этот проект. Болтански и Чьяпелло (Л. Болтански, Е. Чьяпелло, 2011) говорят о новом духе капитализма, я бы назвала это скорее новым политическим и идеологическим регулированием высокотехнологичного способа производства, способным обеспечивать формы мысли и новые жизненные модели в понимании Грамши, то есть в смысле практической, политической и культурной (связанной с повседневностью) концепции идеологии. По Грамши, для построения новой гегемонии необходимо взаимодействие способа производства с жизненными моделями, позволяющее людям строить свои жизни, мечтать и надеяться в пределах этого диапазона.
Можно легко продемонстрировать связь между классическими неолиберальными и праворадикальными концепциями: неолиберализм базируется на идее неравенства людей от природы, в нём заложено глубокое недоверие к демократии, существуют в нем и представления об этническом плюрализме, согласно которым смешение с инородцами ослабляет природную силу этноса. Согласно представлению об обществе как о рыночном процессе, обеспечивающем наилучшие результаты посредством свободной конкуренции, вмешательство государства и «групп лоббирования», например, профсоюзов, является помехой для этого наилучшего из возможных обществ и его благосостояния. Тем самым появляется возможность заявлять групповые интересы в качестве общих и бороться с такими «групповыми интересами» как социальное государство – во имя «общенародных» интересов.
Я отмечу здесь лишь точки соприкосновения между неолиберализмом и правыми концепциями – такого рода процессы можно было наблюдать, например, во время первой неолиберальной революции в Чили в 1973. На этом примере хорошо видно, что неолиберализм направлен не против государства как такового, а против государства всеобщего благосостояния, обеспечивающего социальное равновесие, – и вполне способен вступать в альянсы с правыми антигосударственными подходами.
Неолиберальные концепции обещали работающий капитализм как раз в ситуации стагнации и кризиса – до тех пор, пока капитализм и правящие политики будут соглашаться отходить от устаревших позиций. Это позволяет некоторым правым проектам представлять себя в качестве реформаторских и модернизационных, а также присоединяться к неолиберальному блоку и быть частью процесса, который Грамши называл «transformismo»: проникать в социальную базу враждебных классовпартий и вводить их в правящий блок (Gramsci 1991ff, H.1 § 48).
Стюарт Холл расценивал восходящий тэтчеризм как «авторитарный популизм» (1982). Социал-демократы в тот момент все еще ориентировались на классовый компромисс, основанный на вмешательстве государства. Для этого они стремились завоевать поддержку рабочего класса, выторговывая для него уступки. Этот процесс оказывал дезорганизующее воздействие на политическую и экономическую борьбу. Правые успешно мобилизовались против государства, против коллективизма, «социализма» и правящего блока. Они удачно инфильтрировались в социальную базу лейбористов, выражая в своей риторике ощущение кризиса фордистского компромисса, недовольство и понимание того, что «дальше так продолжаться не может».
Политический ответ Тэтчер на тревоги «маленького человека» состоял в усилении верхов. Расизм, якобы защищающий трудящиеся массы от государственного либерализма, удачно соединился с неолиберальным проектом Тэтчер. Грамши назвал бы это процессом, в котором «массы оказываются оторванными от своих традиционных идеологий, и никто больше не верит в то, во что верил прежде». (Gramsci 1991ff, H.3 §34).
Таким образом, функцией право-популистских политиков стал прорыв плотины для неолиберализма в противостоянии с социал-демократами и социальным государством – подобные тенденции можно анализировать на примере Франции, Австрии и Италии.
Ситуация кардинально изменилась, когда социал-демократы перезапустили свой политический проект в середине 1990-х. Перестав защищать фордистскую модель регулирования, они сами сделали неолиберальный поворот и успешно выступили на выборах, пообещав социально приемлемую, но все же ориентированную на рынок перестройку общества – и интегрировали множество неконсервативных, постмодернистских групп населения. Этот transformismo нового типа расширил социальную базу неолиберального проекта. Так что теперь социал-демократы смогли оставить позади идею устаревшей политики; однако они не преуспели в создании новых форм представительства интересов наемных работников.
Тем не менее, первое время стратегия работала успешно: практически во всей Европе социал-демократы были у власти. Но оставаясь в рамках неолиберальных реформ, социал-демократы оказались вынуждены отвечать также новым требованиям, предъявляемым к рабочей силе: гибкость, снижение зарплат, демонтаж социального обеспечения, обесценивание трудового опыта. Явным стало и ощущение, что даже более тяжёлый труд и попытки следовать требованиям квалификации и подготовки не помогают достичь достойных и справедливых стандартов жизни.
Связанные между собой дерегуляция и неокорпоративизм усиливают социальное дробление некоторых сегментов рабочего класса. Создание низкооплачиваемого сектора, расширение временной занятости вызывает рост конкуренции и нагрузки даже в ключевых секторах занятости. Из-за приватизации социальной сферы и страхования давление на человека усиливается. В то же время люди понимают, что в ухудшении их социального положения виновны именно те партии, которые традиционно представляли их интересы.
Таким образом, основные партии перестали защищать интересы значительных групп населения, в первую очередь, рабочего класса – это можно назвать кризисом представительства. «Когда случаются такие кризисы», утверждал Грамши, «ситуация становится зыбкой и опасной поскольку пространство открыто для любых силовых решений, для деятельности сомнительных сил, которые представляет склонный к жестокости или харизматичный человек» (Gramsci 1991ff, H.13 §23). Представительство это вопрос не только партий и парламента. Подобные тенденции касаются и профсоюзов, которые согласны с «необходимостью реформ», но не способны породить собственных политических подходов.
На фоне кризиса представительства правопопулистские партии в конце 1990-х имели электоральный успех по всей Европе. Впрочем, успех этот был связан не столько с неолиберальной программой 1980-х, сколько с критикой влияния неолиберальной глобализации на жизнь людей и условия их труда. Правые партии успешно проникли в «зазор в представительстве» и начали позиционировать себя как новых защитников рабочих, жертв глобализации и «старого доброго лейборизма». Попадая в правительство, они начинают следовать неолиберальным экономическим концепциям. Но сильной стороной некоторых правых объединений является совмещение различных, а порой несовместимых социальных сред и интересов, при том, что сила эта основана на противоречивых программах, альянсах и теориях, а также на способности представлять интересы в том числе высших слоев через неолиберальные проекты. Согласно Грамши, формирование блока зачастую нужно не для полноценного объединения, а для артикуляции различных интересов.
Например, Французский Национальный Фронт заменил свою неолиберальную программу денационализации, основанную на дерегуляции рынка, снижении налогов и сокращении общественного сектора, на программу, в которой «международная экономическая идеология» рассматривалась как враг номер один. Электоральная база сменилась с традиционной, радикально правоконсервативной, на мелкобуржуазную, рабочую, усилились апелляции к безработным и молодежи.
Даже если правые проекты находятся в союзе с неолиберализмом, они при этом критикуют следствия глобализации. Так итальянская Северная Лига предложила замену государственного регулирования на рыночные механизмы в качестве центральной идеи неолиберальной идеологии. Её экономизм дополняетсяпозитивным отношением к жизненным условиям, в которых специфическая – «родная» – культура и этническая группа теряют очертания, а отчуждение нейтрализуется.
Для того, чтобы объединить неолиберальную экономическую политику с антиглобалистской риторикой, правые в правительстве связывают антиглобализм с антиимиграционной политикой. Мигранты становятся олицетворением «местной глобализации».
Идеологическое смешение двух традиций правого экстремизма зависит от отношений между правительством и оппозицией. Например, Национал-Демократическая Партия Германии, далекая от любого рода участия в правительстве, переформатировала свою идеологическую ориентацию в 1996 – отказавшись от германского национализма, ориентированного на собственников из среднего класса, в пользу этнического/«народного» социализма. Изменению стратегии сопутствовала ставка на уличные выступления вместо электоральных успехов и мест в парламенте. Центральное место заняла «борьба за умы». Также внимание было обращено на «низовую политику» как элемент борьбы за культурную гегемонию, например, на организацию молодежных культурных мероприятий, помощь пожилым людям и т.д.
Что касается кампаний и мобилизаций, этнический национализм является центральной темой NPD и её молодежной организации JN. Расистская аргументация в этом случае подчиняется аргументации, основанной на национализме. Суть последней – понимание нации, основанное на единообразии людей одного происхождения. Указывается, что самоопределение «народа» подорвано иностранными влияниями, а именно «империализмом», который действует в равной степени на политическом, экономическом и культурном полях, где ему и должно быть оказано сопротивление. «Иностранные влияния» осуществляются как внутренними, так и внешними врагами: внешние враги это транснациональные корпорации и наднациональные структуры (Европейский Союз, НАТО), попирающие принципы этноплюрализма, а внутренние враги это мигранты и «иностранное» население. Центральной является битва против «империализма транснациональных корпораций и США».
Культурное разнообразие рассматривается как «разрушение культуры» и приравнивается к «уничтожению народа». Присутствие «иностранцев» в обществе выводится из социального процесса глобализации, а распространение транснациональных корпораций и наднациональных структур – элемент того же самого катастрофического процесса: борьбы империализма против народа, противостоять которой может по-настоящему лишь национализм как «освободительное движение». Этнический национализм так же обещает общественную безопасность: он отвергает классовую борьбу как сверху, так и снизу в пользу идеи этнического единства. «Национализм стремится к социальной справедливости и национальной солидарности».
Поскольку транснациональные корпорации и наличие беженцев, соотечественников за рубежом и т.д. воспринимаются как два аспекта одного и того же явления, победив одно, тем самым можно победить и другое. Расистское насилие становится в этом случае непосредственной антиглобалистской политикой. Ощущение политической беспомощности перед глобальными процессами может быть обращено в действие.
В 2006 JN начала «антикапиталистическую и антиглобалистскую» кампанию: «Неглобализированное будущее». Опорные точки праворадикальной мобилизации совмещаются и систематически укрепляются. Безработица, низкие зарплаты и плохие условия труда рассматриваются как проявления кризиса капитализма. В «Манифесте о приватизации» «народное имущество» защищается от расхищения посредством приватизации. Логика господствующей политики как «всего лишь следование необходимости» отвергается, провозглашается «возможная альтернатива существующей системе»; так происходит борьба с пассивностью. В противовес империи США «Евразийский народный блок» объявляется элементом антиимпериалистического сопротивления и нового мирового порядка, отвечающего интересам людей. В перефразировке сапатистского лозунга «один мир, в котором много миров», «один мир капитала» превращается – в духе этнической фразеологии – в «мир тысячи народов».
В 1930-е Эрнст Блох описывал, как фашистское движение усиливает свою пропаганду через «воровство у коммуны» (Bloch 1934, 70), то есть через использование красных флагов рабочего движения, его маршей, песней и т.д. Таким образом, основные стратегии ультраправых сходны: они открыто обращаются «к левым справа», к правому антикапиталистическому движению. Соответственно меняют они и внешний вид: копируют даже антифашистское молодежное движение 1990-х с его «поп-политикой», носят палестинские платки и стремятся связать собственные организации с революционными движениями Кубы и Вьетнама. Свои призывы «patria o muerte – Vaterland oder Tod – родина или смерть» они иллюстрируют портретом Че Гевары, связывают себя с такими революционными движениями, как фашисты, фалангисты, перонисты, с Чавесом и социалистической ГДР, перечисляя их в одном ряду, через запятую. Из этой «искры воспоминания может вскоре вспыхнуть горящее пламя национального и социального сопротивления».
«Нацизм является… пространством, защищающим от неудобного беспокойства, не позволяющим ему проснуться», – писал Блох о противоречиях нарождающегося немецкого фашизма, который совмещал в себе борьбу против устаревших жизненных моделей и стремление к прошлому (Bloch 1934, 60). Формирование исторического блока привело в то время к тому, что антикапиталистическая фракция оказалась подчинена фракции крупного капитала. Таким образом, «неудобное беспокойство» означает, что люди стремились выйти за рамки традиционной жизни, и нацистам удалось показать, будто они связаны с новым, современным образом жизни, одновременно апеллируя к старым добрым временам.
Какие противоречия можно обнаружить в неофашистском движении?
Европейский исследовательский проект SIREN смог продемонстрировать по итогам своих опросов общий опыт, особенно в сферах, которые подвергались реформированию, например, в приватизированных общественных службах. Людям приходится переосмыслять свои позиции в социальном мире в свете изменившихся социальных требований (для высококвалифицированного IT – персонала и для уборщиц с неустойчивым положением). Несмотря на тяжелый труд и досаждающую подчиненность, они не могут достичь тех позиций, на которые рассчитывают, отсюда чувство несправедливости и разочарования.
Существуют различные сценарии этих изменений, проявляющиеся в различных сегментах общества, но у меня нет возможности детально рассматривать их здесь.
Ощущение «расторгнутого социального контракта» подразумевает, что по идее «тяжелая работа» приносит социальную защищенность, признание и высокие жизненные стандарты. Многие опрошенные отмечали свою готовность работать даже еще больше, но признавались, что, законно рассчитывая на новые формы работы, социальный статус или жизненные стандарты, постоянно оказываются разочарованными. «Контракт был расторгнут в одностороннем порядке». (Flecker/Hentges 2004, 142). Нарушение баланса в отношениях людей с работой кажется во многих случаях ключом к пониманию связи между экономическими изменениями и политическими реакциями. Это нарушение приводит к чувству несправедливости и недовольству другими социальными группами, которые кажутся в меньшей степени обремененными тяжелым трудом, либо живущими более благополучно, либо (незаконным образом) лучше устроенными: с одной стороны менеджеры, политики с высокими доходами и предоставляемыми себе высокими пенсиями, с другой – те, кто, кажется, живет за счет пособий вместо того, чтобы работать, а также беженцы, поддерживаемые государством. Политические послания и идеологии правых делают упор на двойном отмежевании «народа» – от элиты сверху, и от «исключенных» снизу. Отмежевание от предположительно неработающих «нахлебников», например, беженцев, получателей пособий, больных и инвалидов, можно видеть в высших слоях иерархии наемных работников (явление, часто характеризуемое как «шовинизм благополучия»). Широко распространено такое отмежевание и в профсоюзных кругах.
Ключевым здесь является страх аномии, разрыва социальных связей. Неуверенность и чувство бессилия связаны с промышленным спадом, прекаритетом (ненадежной занятостью), обесцениванием квалифицированности и имеющихся трудовых навыков. Человек, чувствующий себя бессильной жертвой экономических процессов или на первый взгляд анонимных сил, становится объектом мобилизации правых, которые обращаются к населению как к пассивной жертве всемогущих врагов. Ностальгический пиетет перед старыми добрыми (а также славными для рабочего класса) временами и превознесение традиционных сообществ действуют тем же образом. Когда общество осознаёт проблемы прекаритета и собственной деградации, начинается подъем правых. Муссируя темы национальных или сверхнациональных образований как выразителей коллективных интересов, они также апеллируют к чувству беспомощности – как отдельного индивидуума, так и коллективных образований: региональных, классовых, национальных.
Таким образом, ультраправые связали повседневный опыт человека с требованиями глобализированного способа производства и развернули этот повседневный опыт в сторону народного единства и сообщества. «Национальная» (т.е. этническая/ völkisch) идентичность включает в себя обещание социальной защищенности и равенства, солидарности и единения. Такого рода усовершенствование жизни человека учитывает его надежду на причастность, на то, что степени его «активности» будет достаточно в новом социальном государстве. В то же время, принцип конкуренции в усиливающейся борьбе за социальные ресурсы используется против «негерманских» элементов.
Итак, из каких элементов формируется правая идеология?
Правое сознание способно соответствовать неолиберальным формам мышления и требованиям, одновременно выступая против них. С одной стороны, эти требования отвергаются и растворяются в экстремистской праворадикальной модели социального государства. С другой стороны, требования исключения, брутализации и мобилизации людей направляются против социальных маргиналов. Такое мышление осознаёт себя оппозиционным, но одновременно утверждает основы социальной конкуренции и эксплуатации.
Альтернатива слева
Говорить о «демагогии» и «инструментализации» социальных вопросов ультраправыми вряд ли имеет смысл, поскольку это препятствует пониманию сути их аргументации и – сомнительной – логики правых апелляций к социальной политике. Это не позволяет понять, почему подобная аргументация кажется многим привлекательной. Сегодняшний правый экстремизм не просто «обманывает» людей – соединяя субъективный опыт с протестными настроениями, правые выдвигают модель, не предполагающую разрыва с их собственными основаниями – этническим национализмом, расизмом и идеологией неравенства, а так же неприятием демократии и предрасположенностью к «сильной руке».
В то время как события, связанные с социальными выступлениями, предоставляют все возможности ультраправым, левые должны выдвигать альтернативные объяснения и возможности социализации подобного опыта. Левые должны учиться мудро соединять фундаментальную критику капитализма с конкретной политикой защиты социальных и демократических прав – то, что Стюарт Холл назвал народно-демократическими позициями. Разделение этих двух аспектов на абстрактный/фундаментальный антикапитализм и ориентацию на конкретные политические шаги не перспективно в изменившемся обществе, для людей, оказавшихся в новых условиях, и не дает им никаких оснований принять такой политический проект как свой собственный.
Литература
Bloch, Ernst, 1934: Erbschaft dieser Zeit. Gesamtausgabe Bd.4, Suhrkamp Frankfurt/M (1962)
Flecker, Jörg, and Gudrun Hentges, 2004: Rechtspopulistische Konjunkturen in Europa. In: Joachim Bischoff, Klaus Dörre und Elisabeth Gauthier u.a. (Hg.), Moderner Rechtspopulismus, VSA Hamburg, 119-49
Gramsci, Antonio, 1991ff: Gefängnishefte, Argument Hamburg
Hall, Stuart, 1982: Popular-demokratischer oder autoritärer Populismus. In: Wolfgang Fritz Haug und Wieland Elfferding (Hg.), Internationale Sozialismusdiskussion, Bd 2, Neue soziale Bewegungen und Marxismus, Argument Hamburg, 104-24
Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма / Пер. с фр. под общей редакцией С. Фокина. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 976 c.
Перевод: Константин Харитонов
Редактура: Кирилл Медведев
Читайте також:
Факторы «Свободы»: почему растет популярность партии Тягнибока? (Андрей Манчук)
Капіталізм — це расизм (Денис Горбач)
Сутність неолібералізму (П’єр Бурдьє)