После шумной премьеры в столичном кинотеатре «Блокбастер» полнометражная игровая картина Мирослава Слабошпицкого «Племя» находится в самом разгаре украинского проката. В первые недели после его выхода фильм посмотрели уже, кажется, все знакомые мне критики и коллеги по киноцеху, не говоря уже про околохудожественные круги и просто завсегдатаев кинотеатров. Медиашквал возмущений, хвалы, зависти к этой картине и стыда за потраченное на ее просмотр время только-только стих. Для кого-то «Племя» стало артхаусным прорывом в мире украинской киноиндустрии, для кого-то — пионерским примером отменного фестивального продюсирования, а для кого-то — поводом для очередного разочарования, правда, уже не только в отечественном кино, но и в международной фестивальной политике. Так что же, в конце концов, представляет собой украинское «Племя», начавшее свое восхождение после показа на неделе критики в Каннах? Если начать пафосно, фильм Слабошпицкого, уже известного своей работой о Чернобыле («Ядерные отходы»), показанной на фестивале в Локарно пару лет назад, — о злободневной украинской реальности. По сюжету «Племя» — в буквальном смысле немая драма о глухонемых подростках, построенная по классическому криминальному сценарию со связующей все любовной историей. «Племенем» является группа учеников интерната, нелегально распространяющая разную товарную всячину и торгующая но ночам телами своих подруг для заезжих дальнобойщиков. Новый учащийся, приехавший в интернат, вынужден так же, как и остальные, работать на вожаков «племени». Попутно он влюбляется в одну из проституток, пройдя с ней перед этим сексуальную инициацию, и хочет начать новую, не преступную жизнь вдвоем. Однако, одного его желания оказываться мало: девушка остается в интернате, а за попытку выйти из-под контроля вожака главного героя жестоко избивают. В свою очередь, в духе тарантиновских народных мстителей, герой-подросток еще более жестоко расправляется с «соплеменниками», разбивая им головы прикроватными тумбами. В финале — почти трэш. 
Итак, фильм вроде бы пытается критически отразить определенные украинские реалии на материале подростковой преступности, сутенерства и проституции. Но в итоге получается, что режиссер только бессмысленно эксплуатирует эту знакомую нам больную реальность, эстетизируя и экзотизируя ее социальные проблемы и производя из них очередной экспортный продукт для европейских фестивалей. Ни критической дистанции по отношению к взятому материалу, ни художественной рефлексии, ни чего-то еще, чего ждешь от современной драмы, препарирующей «жесткую социалку», в фильме нет. Что же там есть? Важно отметить, что в «Племени» можно найти известный набор «черной» постсоветской эстетики, а также много плохо связанных с общей линией фильма сексуальных сцен, снятых в том же духе. Проблема, конечно вовсе не в том, что снимается, а лишь в том, как это делается, как это снято. Я насчитала как минимум три крупноплановых сцены, которые, несмотря на свою аффективность, действующую на зрителя в кинотеатре всегда одинаково, так и остаются бессвязными по отношению ко всему остальному кинотексту. Когда смотришь, например, секс «племени», появляется ощущение, что во время монтажа эти крупные планы как бы нарочно были вставлены в фильм. 
Помнится, очень давно я была в восторге от корейца Ким Ки Дука, тоже покорившего некогда Канны. Однако потом я поняла, что он просто собирает по крупицам и конструирует для европейского зрителя все то, что тот хочет получать от режиссера в виде своего, уже имеющегося знания об Азии: дикий и неожиданный секс, мотивированное — но чаще не очень — насилие, любовь, обретаемая через заглатывание стальных крючков, прекрасные буддийские пейзажи, стандартно обозначенные гендерные роли и прочие культурные стереотипы и вкусовые шаблоны. При этом подобное визуальное и нарративное «знание» об Азии ничего общего с самой Азией может и не иметь, но в этом-то и вся соль: предоставить вам вашу же же конформную фантазию, ваше уже подготовленное ожидание. Эти шаблоны на самом деле уже давно существуют на уровне массовой культуры и коллективного воображаемого, но использовать их вот так вот прямо годится только с целью их же остранения. Однако даже в артхаусном кино это получается далеко не всегда, ведь кино — это также и культуриндустрия, как сказал бы Адорно. С фестивалями уровня Канн сегодня тоже не все так просто. Например, кроме всего прочего, в последние годы над Каннами, которым и обязано своей популярностью «Племя», довлеет политика мультикультурализма. В самом этом факте может быть больше пользы, нежели вреда. Тем не менее, выбор фестиваля, каждый из которых ангажирован сегодня своей коммерческой и геополитической позицией, не может служить автоматическим тестом на принадлежность к искусству. Заметили это и некоторые другие украинские кинокритики, несмотря на то, что большинство из них однозначно приняли фильм. Но, справедливости ради, стоит отметить и то, что в «Племени» есть и интересные для последующего развития украинского кино стороны. Во-первых, это использование совершенно нового киноязыка, который, конечно, на самом деле вовсе не новый, однако для современного (украинского) кинематографа он в новинку. В «Племени» нет субтитров и закадрового голоса, а герои общаются между собой исключительно на языке жестов. Во-вторых, фильм подражает документальной манерой и снят с непрофессиональными актерами, что для отечественной сцены, привыкшей к кондовому «поэтическому реализму», также важно. В-третьих, именно продюсерская команда «Племени» устроила публичное разбирательство вокруг недемократичной процедуры отбора на соискание премии «Оскар» от Украины. Сам прецедент этого разбирательства также заслуживает особой поддержки. И, наконец, в четвертых… 
В четвертых все-таки хочется сказать об одной отдельно взятой гинекологической сцене домашнего аборта, показанной в «Племени». Эта сцена, безусловно, нужна не только всему украинскому кино, но еще как минимум и российскому. Сцена оценена мной за смелость, в том числе актерскую — это мастерски снятый аборт, по сюжету делаемый главной героине в грязной ванной, без всякого наркоза. При этом, камера смотрит на актрису сбоку, то есть не прямо на происходящую операцию, а как бы со стороны. Для меня этот эпизод почему-то выделяется на фоне всего остального фильма, хотя его задача точно такая же, как и у вышеупомянутых сцен секса — условно говоря, «на экспорт». Но, опять же, проблема совсем не в том, что снято, а в том, как. Если сравнить «Племя» с гениальной картиной Кристиана Мунджиу «4 месяца, 3 недели, 2 дня», то эта оппозиция становится уже наглядно понятной. «4 месяца…» — тоже социальная драма с элементами криминальной истории (аборт в восьмидесятых в Румынии считался преступлением). Однако у румына Мунджиу вышла такая тонкая и, не побоюсь этого элитистского в данном контекста слова, интеллигентная картина потому, что он предоставил главным героиням, судорожно ищущим возможность нелегально избавиться от своей беременности, возможность выразить себя и все происходящее вокруг. Причем под последним вовсе не имеется в виду только лишь устная артикуляция всего переживаемого в кадре. Это и другие, кинематографические средства выражения, разворачиваемые по ходу сценария, которые могут быть сказаны без слов, но все-таки сказаны героиней / героем или проведены через нее / него. Да и речь здесь не только о сцене аборта, а обо всей стилистике фильма в целом. Мунджиу не отдался полностью криминальному моменту жанрового кино, он также не стал сексуализировать мужское насилие, и, кроме всего прочего, он имел психологически разработанные характеры каждой и каждого из героинь и героев, воплощение которых по праву и принесло ему десять лет назад Золотую пальмовую ветвь. Тем не менее, к сожалению, для того, чтобы из интереснейшего социального пласта криминальной жизни глухонемых украинских подростков, который действительно имеет место в Украине (как и везде в мире), сделать жанровый постановочный фильм — а не документальное исследование, которое бы показалось скучным данному режиссеру и не принесло бы подобных прокатных дивидендов, — много сюжетных ходов были просто высосаны из пальца. И трэшовый момент с убиванием всех в финале прикроватной тумбой сюда относится, наверное, в первую очередь. Если задаться вопросом, как должен выглядеть художественный фильм из Украины, России или Беларуси, сделанный на так называемый экспорт (то есть фильм, использующий достаточно радикальный по своей аттрактивности, но легко считываемый постсоветский сюжет, который подойдет массовому вкусу и на котором можно после удачного фестивального участия заработать в прокате), то «Племя» может стать одним из таких примеров. Никто не собирается морализировать, плохо это или хорошо, — речь идет лишь об искусстве. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: «МАЙДАН», КОТОРОГО ВЫ НЕ ВИДЕЛИ (Лиза Бабенко) РУСИФІКАЦІЯ ЧОРНОБИЛЯ В УКРАЇНСЬКОМУ, РОСІЙСЬКОМУ ТА БІЛОРУСЬКОМУ КІНО (Ольга Брюховецька) СУЧАСНЕ МИСТЕЦТВО НА МЕЖІ ПЕРШОГО І ДРУГОГО СВІТІВ (Тамара Злобіна)
