Впервые за несколько десятилетий, пожалуй, с исторического «года Африки» — крушения колониализма в 1960 году, — к африканскому континенту приковано внимание всего мира. К тунисскому перевороту, вызвавшему цепную реакцию социальных волнений по всей Северной Африке и арабскому Ближнему Востоку,прибавляется, похоже, перспектива перекраивания немаловажной части африканской политической карты.
Референдум по отделению Южного Судана вполне тянет на событие отнюдь не локального масштаба, если принять во внимание то, какой клубок экономических и социокультурных противоречий сосредоточен в этой точке африканского континента. Одно простое перечисление «проблемных точек» наводит на размышления — смена власти в Тунисе, социальные волнения в Алжире, Йемене, Иордании, Мавритании и Марокко, демонстрации против лидера ливийской революции Муаммара Каддафи, осудившего тунисские события, растущие по экспоненте выступления в готовящемся к президентским выборам Египте, арест лидера суданских исламистов Хасана-ат-Тураби, призвавшего к «народной революции», попытка Запада отобрать власть у законно избранного левого лидера в пользу финансиста Международного Валютного фонда в Кот-д’Ивуар, непрекращающийся конфликт в оккупированной Западной Сахаре, правительственный кризис в Ливане — всё это заставляет думать, что любой простой вариант объяснения происходящего будет недостаточным. Чисто внешне все эти события кажутся не слишком связанными между собой, но в целом создается впечатление о начале глубинных, тектонических сдвигов по всему африканско-ближневосточному региону.
События в Тунисе не укладываются ни в одну столь любимую нашими политиканами концепцию, ибо не обнаруживает ни признаков «цветной революции», инспирированной извне, — совершенно очевидно, что переворот обусловлен сугубо внутриполитическими причинами, а наиболее интегрированным с Западом персонажем был как раз сам Бен Али, — ни «исламской революции», поскольку улица не выдвигает исламистских лозунгов, а основные носители исламистских идей до сегодняшнего дня либо прозябали в глубоком подполье, либо находились в эмиграции, и участия в беспорядках практически не приняли. В толпе манифестантов портреты Че Гевары можно увидеть гораздо чаще, чем зелёные знамёна. Разумеется, сейчас в числе потянувшихся на родину лидеров тунисской политической эмиграции есть и представители исламистских партий и групп, но и для них самих совершенно очевидно, что в нынешнем Тунисе призывы к созданию халифата вряд ли будут восприняты благосклонно (в этой фразе акцент следует сделать на слове «нынешнем», ибо как будут развиваться события в ближайшие годы, предвидеть сейчас очень трудно). По крайней мере, глава партии исламистов Хизб-ан-Нахда («партия возрождения») Рашид Ганнуши уже сейчас заявил о готовности занять пост министра в любом правительстве, независимо от его политического облика.
То же самое можно сказать и о лидерах светской оппозиции, озабоченных легализацией собственных персон и организаций в тунисском политическом пространстве — так, например, лидер ранее запрещенной светской партии Конгресс за республику Мунсиф Марзуки уже объявил о намерении бороться за президентский пост.
В достаточно секулярном по сравнению со своими соседями Тунисе сопоставимым с исламистами влиянием обладают левые силы — в новой политической жизни планируют активно участвовать не только умеренное парламентское Движение обновления, созданное на базе самораспустившейся в 1993 году Коммунистической партии Туниса (в 1994 году получившее на выборах 25% голосов), но и запрещенная, с 1968 года работавшая в подполье Коммунистическая Рабочая партия во главе с Хамма Хаммами. В условиях гонения на партии значительное развитие получили профсоюзы — главное профсоюзное объединение UGTT, до этого весьма умеренное, встало на сторону движения. Четыре профсоюза (транспорта, образования, здравоохранения и портовых работников) объявили всеобщую забастовку. В забастовке адвокатов приняли участие более 90% адвокатов страны.
Никто, наверно, не возьмется сейчас прогнозировать, какая политическая тенденция возобладает в тунисском обществе в ближайшие полгода (именно столько, до выборов, будет работать переходное правительство), но уже сейчас переходное правительство, сформированное по принципу «всякой твари по паре», стало самым левым правительством в регионе — в его состав вошли три профсоюзных лидера и один экс-коммунист, представитель Движения обновления. С другой стороны, с учетом того, что часть министерских портфелей сохраняется за представителями партии изгнанного диктатора, правительство выглядит достаточно сбалансированным. Кто заполнит внезапно образовавшийся вакуум власти — это ещё большой вопрос. Однако не следует забывать, что и состав правительства, и его характер — производные от тех обстоятельств, которые вывели массы населения внешне относительно благополучной арабской страны на улицу.
Говоря о Тунисе как о благополучной стране региона, не следует ударяться в распространенную крайность и представлять республику этаким островом благоденствия. Не стоит обольщаться статистикой МВФ, согласно которой ВВП на душу населения в Тунисе 9500 долларов, то есть выше, чем в любой другой арабской стране, в два раза выше, чем в Египте и примерно соответствует бедным восточноевропейским странам вроде Румынии, Болгарии или Украины.
Данные по ВВП — это усредненные цифры, которые при значительной поляризации населения и ощутимой разнице в доходах не могут дать объективной картины социального самочувствия общества. Достаточно красноречивой иллюстрацией могут послужить демонстранты, выходившие против полиции и БТРов с батонами хлеба и лепёшками в руках — в декабре тунисцам был преподнесен сюрприз в виде 50% подорожания муки и хлеба. Совершенно очевидно, что бедность, 30% безработица и отсутствие возможностей самореализации для огромного количества граждан послужили детонатором вспышки народного недовольства. Не нищета, как в огромном большинстве африканских государств, когда основной проблемой для людей становится физическое выживание, а именно бедность в сочетании с достаточным уровнем образования, позволяющим осознать собственную невостребованность и отсутствие жизненных перспектив.
Профессор экономики Басель Салех пишет в газете «Global Research»: «Двадцать три года безжалостной коррупции, диктатуры и неолиберальной экономической политики привели к тому, что богатства страны сосредоточены в руках очень немногих людей, связанных с президентом Бен Али и семьей его жены. При этом страна считается западными экономическими наблюдателями и аналитиками «экономическим чудом» и «одним из африканских львов». МВФ описывает правительственный менеджмент в стране, где уровень безработицы среди молодежи 31%, как «разумное макроэкономическое управление». А британский журналист Брайан Уитакер в «The Guardian» отмечает:«Похоже, правящий режим перестарался, трубя об «экономическом прогрессе в Тунисе».
О глубоко внутренней природе тунисского катаклизма косвенно свидетельствуют и двойные стандарты западного истеблишмента и СМИ — если в прошлом году во время иранских событий симпатии Запада были целиком на стороне мусавистской оппозиции, антиправительственные демонстрации не сходили с мировых экранов, а Ахмадинеджад, который, в отличие от Бен Али, не узурпировал власть, не царил безраздельно четверть века, а всего лишь пошел на второй разрешенный конституцией срок и выиграл выборы, тогда как его уже проигравшие оппоненты живы-здоровы, издают газеты и готовятся к следующим выборам, то тунисские события не вызвали у мировой пропагандистской машины ничего, кроме глухого недоумённого недовольства — мол, конец южнофранцузскому туристическому раю.
Если бы не цепная реакция в других странах региона — волна самосожжений, «продовольственных бунтов» и политических демонстраций, — о тунисских волнениях в декабре и начале января вообще вряд ли бы кто-нибудь упоминал. Строго говоря, мировая пресса обратила внимание на тунисский пожар только после того, как грандиозная демонстрация прошла по улицам столицы, то есть за день до бегства Бен Али, тогда как практически месяц выступления бушевали в Кайруане, Меденине, Сусе, Сфаксе, Сиди-Бу-Зиде, Редейефе, Гафсе, Габесе. О спонтанности выступлений говорит и отсутствие явных, безусловных лидеров оппозиции, результатом которого становятся пока что достаточно демократичное распределение ролей в переходном правительстве и те демократические институты, которые создаются стихийно улицей — народные комитеты, прототипы советов депутатов, «комитеты бедноты» и прочие органы народного самоуправления.
В общем, попытки некоторых аналитиков назвать тунисский переворот «оранжевой революцией» ничем, кроме как глупостью, не назовешь. Внешние обстоятельства, разумеется, сыграли свою роль — мы живём в глобальном мире — не оправившиеся от экономического кризиса европейцы сократили свое присутствие в туристическом Тунисе, а это ощутимо ударило по благосостоянию тунисцев.
С другой стороны, попытки толковать тунисские события как народную социалистическую революцию тоже пока преждевременны. Здесь скорее уместнее говорить о новых гражданских формах и технологиях протеста (от самоорганизации через твиттер и другие социальные сети наиболее продвинутой части общества до зачитывания на площадях публикаций сайта WikiLeaks для того большинства, у которого нет компьютеров). Совершенно очевидно, что уход Бен Али и его семейства, превративших страну в своё личное подсобное хозяйство и безраздельно господствовавших в прибыльнейшей отрасли тунисской экономики — туристической —породило своеобразный консенсус у значительной части элиты, не допущенной к пирогу. По крайней мере, защитников у отца нации, помимо членов его семьи и ближайшей клиентелы, не нашлось, и вполне можно сделать вывод о том, что немаленькая часть истеблишмента не замедлила воспользоваться уличными волнениями. В общем, извечного принципа безопасности любого режима —«делиться надо!» — ещё никто не отменял.
Самое забавное, что даже те наблюдатели, которые искренне оплакивают «старый добрый Тунис» и его многолетнего благодетеля (см., например, статью Сергея Филатова «Тунисский бунт, бессмысленный и беспощадный»), абстрагируясь от эмоций, неизбежно называют наиболее уязвимые точки четвертьвекового режима — огромные масштабы коррупции, клановости и семейственности, переходящие всякие границы приличий. В этом отношении у Филатова, хорошо знающего и любящего Тунис, глаз слегка замыливается — предполагать, что личный карман с государственным путала исключительно Лейла Трабелси со своей родней, — тунисская версия Имельды Маркос, вместо туфель коллекционировавшая виллы, — а сам Бен Али не имел в карманах даже тех 30 динаров, которые апокриф приписывает свергнутому Бургибе, по меньшей мере наивно…
Миф о каком-то сугубом миролюбии Бен Али, якобы принципиально отказывающегося открывать огонь по толпе, тоже ни на чем не основан — его этапные карьерные успехи зачастую были связаны с насилием, как например, подавление в качестве главы Совета Госбезопасности профсоюзной демонстрации в 1978 года, известной как «Черный четверг», когда было убито более 300 и ранено более 1000 человек. Когда в 2008 году в Гафсе восстала беднота, полиция оцепила городок и расстреливала недовольных. Сегодня правительственные силы использовали огнестрельное оружие против манифестантов, а в начале января в городе Касрейне полицейские стреляли в людей с крыш. Относительно малое количество жертв можно объяснить скорее тем, что значительная часть полиции и армии браталась с восставшими, а не гуманизмом Бен Али.
Очевидно, что значение происходящего в Тунисе явно выходит за рамки маленькой средиземноморской страны. Самое интересное, что сходные процессы, идущие в других странах региона, только с одной стороны можно назвать дружной и консолидированной реакцией на тунисские события — к моменту бегства Бен Али народные выступления уже волнообразно шли и в Египте, и в Алжире, и в Иордании.
Приютившая изгнанного диктатора исламистская Саудовская Аравия, например, не спешит с призывами к разгоряченному арабскому миру, а саудитские СМИ пока злорадно ухмыляются о том, что Бен Али, так же как и Иордания, и Алжир переусердствовали с дискредитацией исламизма, и получили не зелёную, а красную улицу и социалистические требования. По соседней с Тунисом Ливии ещё в декабре прокатились продовольственные бунты, после которых Муаммар Каддафи осудил тунисских повстанцев, заявив, что «лучше Зина там нет никого», однако буквально на следующий день после бегства «дорогого Зина» выразил демонстративное недоумение по поводу тунисского долготерпения и предложил соседям Джамахирию как оптимальную модель государственной организации.
Безусловно, в других арабских странах исламский фактор выражен сильнее, чем в Тунисе. В Иордании ядром протестного движения, помимо профсоюзов, выступают «братья-мусульмане», чей духовный лидер Химам Саид призывает «добиться восстановления конфискованных властями гражданских свобод». В Египте «братья-мусульмане», недавно выдавленные из парламента, представляют основную оппозиционную силу и будут претендовать на президентский пост на выборах этого года. Как там сложится политический пасьянс — безусловно, интересно, но не следует при этом забывать, что для рядового египтянина, который гораздо беднее среднестатистического тунисца, насущными проблемами являются возможность накормить детей и найти работу…
5 января в ответ на 20% повышение цен на сахар и масло запылали баррикады почти во всех городах Северного Алжира. Самыми ожесточенными стали уличные бои в столице, в районе Нижняя Касба и в соседнем Баб-эль-Уэде. Зарплаты в нефтегазоносном Алжире намного ниже среднего уровня в соседних странах — бедные семьи ухитряются жить на 80-120 евро в месяц, в то время как маленькой семье, чтобы сводить концы с концами, требуется около 400. В результате волнений уже через 4 дня правительство отменило повышение цен. Однако в Алжире, в отличие от Туниса, стихийной коалиции между беднотой и либеральной буржуазией не сложилось.
В тех странах, где власть подальновиднее и умеет делать выводы из происходящего вокруг, социальные выступления удалось предотвратить: в Сирии, например, Президент Башар Асад 17 января утвердил план, предусматривающий выделение денежной помощи в размере 250 млн долларов для 420 тысяч нуждающихся семей. Нетрудно предположить, что тунисский пример долгое время будет служить дамокловым мечом для правящих кругов стран региона.
Если причины брожения в большинстве стран ближневосточно-североафриканского региона следует искать в социально-экономических процессах последних лет, то референдум в Южном Судане, выступающем этаким мостиком между Северной и Тропической Африкой, стал закономерным итогом гораздо более давних и глубоких социокультурных и конфессиональных противоречий. За последние 30 лет противостояние между Севером и Югом унесло 2 миллиона жизней.
Действительно, населенный нилотами анимистско-христианский Юг гораздо и экономически, и культурно ближе к соседним Уганде и Кении, чем к собственному арабо-мусульманскому Северу. Совершившийся в январе этого года распад Судана на две части так бы и остался событием локального масштаба, подобно нигерийской Биафре, если бы не крайне лакомые нефтяные районы, находящиеся аккурат на спорной территории. В районе Абьей, где добывается около четверти всей суданской нефти, идет противостояние между нилотскими племенами земледельцев-динка, ориентированными на сепаратистов, и арабскими племенами миссерия, до последнего времени поддерживавших хартумское правительство.
Однако фактический распад страны отнюдь не выглядит безболезненным. На Севере работает порядка 2 миллионов выходцев с Юга (каждый четвертый южанин), и Хартум уже припугнул их лишением гражданства и высылкой в места постоянного проживания.
Распад страны неизбежно повлечет за собой не только внутрисуданские последствия. Сегодня Судан фактически является ареной противостояния между США, активно поддерживавшими южных сепаратистов в противовес исламистскому Хартуму, заносимому Штатами в «ось зла» наряду с Ираном, и Китаем, активно ведущим разработку нефтяных месторождений по договоренности с хартумским правительством. Кроме того, референдум отнюдь не поставил точку ни в том, кому будет принадлежать нефтеносный район, ни в том, что в итоге станет с Дарфуром.
____________________
Думается, что в ближайшее время нам предстоит стать свидетелями множества разных по драматизму процессов в ближневосточно-африканском регионе. Если хотите, вслед за Линдоном Ларушем назовите это свидетельством общего экзистенциального кризиса неолиберализма — скорее всего, не ошибетесь. Вызовет ли суданский прецедент цепную реакцию в других странах региона, в каждой из которых накоплены свои нерешенные территориальные вопросы, межкультурные и межэтнические противоречия, столкновения экономических интересов?.. Развеет ли тунисский «финиковый переворот» миф о единстве арабского мира? Тунисский пример, безусловно, в какой-то степени спровоцировал взрыв «арабского активизма», послужил импульсом, но основания для него, безусловно, в каждой стране собственные — и общие для всего региона, и особенные.
Читайте також:
Нигерия: как живут элиты, хипстеры и «средний класс»
Боротьба — це школа: постання руху мешканців нетрів у Дурбані, Південна Африка (Річард Пітгауз)
Кровь в мобильном (Дмитрий Колесник)
Самоорганізація громадян проти влади: Південна Африка