Революция в поисках социализма | Спільне

Александр Шубин

Социалисты определяют курс

Великая российская революция, начавшаяся в феврале (марте) 1917 года, проходила под общедемократическими лозунгами. Однако уже весной преобладающее влияние на активные массы приобрели сторонники социализма – социалисты-революционеры (эсеры) и социал-демократы (меньшевики). Они доминировали в Советах, за которыми шли десятки миллионов людей. Умеренные социалисты входили в правительство. Таким образом, еще до провозглашения курса на социализм правительством большевиков в октябре (ноябре) 1917 года в революционном процессе стали доминировать сторонники социализма. Правда, согласно их представлениям, без компромисса между радикальными массами трудящихся и «цензовыми элементами» – состоятельной интеллигенцией и предпринимателями, капиталистическое общество могло распасться, а возможности для замены капитализма социализмом пока не было: для этого не созрели предпосылки. А значит, был необходим союз представителей трудящихся классов (на эту роль претендовали социалисты) с представителями буржуазии (ими социалисты считали либералов). Этот компромисс должен был сохраняться по крайней мере до Учредительного собрания, которое уже могло бы перейти к более решительным преобразованиям (Шубин 2014: 206–233).

Однако стремление социалистов консолидировать общество столкнулось с его растущей поляризацией. В условиях обострения социально-экономического кризиса и нетерпеливости активной части населения, недовольной «откладыванием» аграрной реформы, социалисты стали формулировать требования сегодняшнего дня более решительно.

Эсеры стремились к ликвидации частной собственности на землю, что их идеолог В. Чернов считал сильным ударом революции по капитализму: «Уничтожая частную собственность на землю, она пробивает огромную брешь в цитадели буржуазной собственности и тем самым открывает собою некоторую переходную эпоху»(Ерофеев 2000: 72–72).

В условиях войны и острого кризиса капиталистической экономики на повестку дня встал вопрос о государственном регулировании хозяйства, которое считалось «коньком» социалистов. Выступая 14 августа 1917 года на Государственном совещании, председатель президиума Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов Н. Чхеидзе изложил развернутую программу демократических сил, согласованную с руководящими органами Советов, кооперативного движения, профсоюзов, органов городского самоуправления и других демократических организаций. По существу это была программа выхода из кризиса, сформированная наиболее массовой частью гражданского общества России.

Подтвердив необходимость твердых цен и монополии на хлеб, Чхеидзе увязал их со снабжением сельского населения промышленными товарами и с распространением твердых цен на них. Это, в свою очередь, предполагало регулирование зарплат, подключение к распространению товаров аппарата кооперации (без ликвидации частной торговли), государственное синдицирование промышленности, вмешательство государства в управление предприятиями с целью их модернизации, борьбу с «нерадением» рабочих, развертывание сети социальных организаций (бирж труда, примирительных камер), регулирование отношений труда и капитала вплоть до введения трудовой повинности, повышение налогов и принудительное размещение займов (Государственное совещание 1930: 79–84).

Большинство этих мер позднее было осуществлено большевиками. Последствия для хозяйства оказались тяжелыми. Можем ли мы утверждать, что предложенная советской демократией программа вела к таким же последствиям? Помимо сходства есть и явные отличия. На значительной части большевистских мер, сложившихся затем в систему «военного коммунизма», лежал отпечаток политики классовой конфронтации, гражданской войны, принуждения и репрессий. Программа, изложенная Чхеидзе, принципиально отличалась установкой на социальный компромисс людей труда за счет относительно узких слоев имущественной элиты. В условиях, когда буржуазия не справлялась со своими социальными функциями и кризис стремительно углублялся, этатистские меры были неизбежны. Но, как показал опыт ХХ века, этатизация (огосударствление экономики) могла идти самыми разными путями – от «шведского» до «сталинского». Умеренные социалисты рассчитывали основать систему регулирования экономики, которая будет вырастать из разветвленной сети самоуправляющихся общественных организаций и опираться на общенациональное признание основных реформ большинством населения по итогам выборов в Учредительное собрание.

Умеренные социалисты выступали против форсированной замены рыночных отношений распределительными, что стало впоследствии одной из разрушительных черт социально-экономической политики большевизма. Программа Чхеидзе поддерживала эсеровскую аграрную программу, широкое участие демократических организаций в экономическом регулировании, свободу профсоюзной деятельности, всеобщие выборы представителей центральной власти на местах и органов территориальной власти (самоуправления). Эта сторона программы давала возможность «перевернуть» иерархию управления, демократизировав его насколько возможно, продолжая продвижение к экономической демократии и самоуправлению.

Коалиционный характер власти также ограничивал возможности авторитаризации. Все это принципиально отличало программу, изложенную Чхеидзе, от последующей практики большевиков.

Однако для реализации этой программы необходимо было создать социалистическое правительство без кадетов, для которых такие меры были неприемлемы. Обсуждение проектов такого правительства в июле – ноябре 1917 года закончилось неудачей. 26 октября к власти пришли большевики, не скрывавшие своего стремления к скорейшему созданию социалистического общества.

Коммунисты берутся за дело: сверху и снизу

Большевики представляли собой узкий социально-политический спектр, но популярная идея Советской власти помогала им опереться на широкое низовое радикальное движение. В то же время захват власти большевиками с помощью вооруженного насилия оттолкнул от них большинство специалистов, поддерживавших социалистов и социалистические проекты. «Саботаж» интеллигенции поставил большевиков перед лицом кадрового дефицита, который преодолевался постепенно.

Большевики стремились создать основы общества, которое позволит России выйти из социального кризиса и продемонстрировать миру преимущества социалистической системы. 14 ноября было принято положение о рабочем контроле, которое стало первым шагом в сторону социализма, но очень умеренным. Рабочие организации могли контролировать капиталистов, но не управлять предприятиями(Шубин 2017: 207–220).

Большевики объявили курс на социалистические преобразования, но в чём же они могли заключаться? Социалистические теоретики обсуждали два пути к посткапиталистическому обществу: через переход предприятий в руки их коллективов (снизу) и обобществление всей экономики в систему, работающую по единому плану (сверху) (Шубин 2007). Считалось, что пути сверху и снизу вполне совместимы. Но большевики не смогли построить систему, основанную на балансе таких важнейших составляющих революции, как самоорганизация, низовая инициатива, производственная демократия с одной стороны, и единство экономической системы, её целенаправленное регулирование – с другой.

Необходимо было также обеспечить баланс не только «верха» и «низа», но и двух разных направлений государственной социально-экономической политики – регулирования и непосредственного управления государственным сектором. Регулирование полезно экономике, когда оно носит рамочный и индикативный характер. А советские менеджеры то упускали важнейшие экономические проблемы на самотек (как это было с конверсией и исправлением ситуации на железных дорогах), то хватались за управление самыми разными предприятиями, не связанными в единый комплекс.

"Демократическое регулирование полезно в условиях текущей работы, когда есть время искать компромисс разных интересов. Но решительные преобразования с помощью таких форумов проводить было нелегко, тем более – когда они использовались как площадки политической борьбы."

Революция поставила проблему демократического регулирования, когда для принятия важнейших экономических решений создаются широкие органы, представляющие все заинтересованные стороны. Практика таких совещаний получила распространение еще до октября, и большевики первоначально взяли ее на вооружение. Ее итоги противоречивы. С одной стороны, эти органы оказались неповоротливыми, с другой – были лекарством от волюнтаризма. Они позволяли удерживать ситуацию от развала в тяжелых условиях 1917 года, и после того, как в ноябре-декабре большевики разогнали эти форумы специалистов, ситуация не улучшилась. Демократическое регулирование полезно в условиях текущей работы, когда есть время искать компромисс разных интересов. Но решительные преобразования с помощью таких форумов проводить было нелегко, тем более – когда они использовались как площадки политической борьбы, отраслевые «учредилки». Но и представительные форумы просоветского актива скоро разочаровали коммунистическое руководство своей неповоротливостью и особенно непослушностью.

Ленин стремился к созданию эффективного управленческого центра, свободного от «говорильни» (ради чего жертвовал и политическими альянсами, которые переносили бы политическую дискуссию в правительство). Но в результате советские правительственные структуры превратились в авторитарно-бюрократические учреждения с такими присущими им болезнями, как волюнтаризм решений, чреватый неэффективностью, произвол назначенцев, перегруженность управленцев. Последняя, наряду с нехваткой подготовленных кадров из-за «саботажа» тормозила работу не меньше, чем «говорильня», которая хотя бы давала возможность выработать более компетентные и взвешенные решения.

В принципе Ленин понимал преимущества коллегиальной дискуссии и допускал ее на заседаниях правительства, но при условии политической лояльности оппонентов. Ленин оставлял за собой право последнего слова и боролся политическими средствами с теми, кто нарушал это неписанное право. В условиях, когда было необходимо быстро принимать обязательные для всех решения, коллегиальность была источником фракционных конфликтов. Оппоненты Ленина могли высказывать свое мнение, но, увлекшись, могли получить в свой адрес политические обвинения. Требование лояльности было обязательно и для специалистов, которые переходили к сотрудничеству с Советской властью по мере укрепления ее позиций и осознания специалистами, что большевики стремятся к форсированной модернизации, выстраивая технократическую централизованную структуру управления экономикой.

2 декабря 1917 года для регулирования промышленности и обмена был создан Высший совет народного хозяйства (ВСНХ). Выдача средств предприятиям, по выражению зампреда ВСНХ Г. Ломова происходила «на "революционный глазомер"». Дефицит компетентных кадров и проработанности решений компенсировался мозговыми штурмами, которые члены президиума ВСНХ проводили в стиле «веселого анархизма» (Ломов 1988: 258, 260). В этих посиделках, где решались крупные вопросы руководства промышленностью, как правило участвовали Ю. Ларин, наркомфин В. Менжинский и управляющий Госбанком Г. Пятаков. Созданные таким образом проекты декретов затем проходили фильтры ЦК и Совнаркома. Одновременно регулированием занимались региональные советы и созданные ими советы народного хозяйства (совнархозы), формально подчиненные ВСНХ, но ориентировавшиеся на региональные советские элиты. В условиях нарастающего дефицита предприятия, в том числе частные, должны были получать санкцию от этих органов или Советов на вывоз продукции и сырья. Государственное регулирование, которое по замыслу большевиков должно было обеспечить выход из кризиса, удушало производство, так как государственные структуры вместо установления правил экономической игры пытались управлять хозяйством страны в ручном режиме, обращаясь то к одной проблеме, то к другой. А количество этих проблем росло по мере разрастания государственного сектора в ходе хаотической национализации («красногвардейской атаки на капитал»). Предприятия вынуждены были дожидаться разрешений на товарообмен, что затрудняло его в критической ситуации, близкой к параличу товарообмена. В результате возможность сбыть продукцию зависела уже не от потребителя, а от чиновника, который далеко не всегда понимает нужды производства, потребителя и вообще не успевает досконально изучить ситуации, которыми пытается управлять.

Государство должно было обеспечить прозрачные правила для экономики – либо рыночной, либо кооперативной. Но как раз с этой задачей оно не справилось.

В условиях индустриальной модернизации государство также должно концентрировать ресурсы на узких производственных направлениях, необходимых для развития остальной экономики. И чем шире фронт государственного вмешательства, тем ниже его эффективность. Сознание даже компетентного чиновника не может вместить все факторы производства, распределения и потребления. Члены коллектива лучше государственного управленца понимают, что происходит на их предприятии, а потребитель – что бы он хотел на самом деле приобрести. Это касается и территориальной организации города.

Важным ресурсом экономики, который предоставляет ей революция, становится энтузиазм трудящихся в условиях производственной демократии. Осознав себя хозяевами предприятия, многие работники готовы через сегодняшние тернии идти к завтрашним звездам, жертвуя сиюминутными удобствами и раскрывая творческий потенциал. А другие пользуются моментом, чтобы урвать побольше за счет коллектива и производственных нужд. В ходе революции происходило распространение демократии с элитарных сфер на все стороны жизни, на повседневность, производство, жизнь кварталов и дворов. Допустимо ли это? Если простому человеку можно доверить выборы президента и депутата, о которых он толком ничего не знает, почему нельзя приобщить его к принятию решений в тех вопросах, в которых он действительно разбирается, потому что сталкивается с ними в реальной жизни каждый день? Самоорганизация и низовая демократия (а именно она и является настоящей демократией) показали себя как источник человеческой энергии, меняющей социальные условия. Но она может найти как разрушительные выходы, так и работать конструктивно и творчески. Как писал М. Горький: «Есть заводы, на которых рабочие начинают растаскивать и продавать медные части машин… Я знаю, что есть и явления другого порядка: например, на одном заводе рабочие выкупили материал для работ, употребив на это свой заработок» (Горький 1990: 90).

В развитии низовой, особенно производственной демократии есть свои трудности, связанные с проблемой компетентности тех, кто принимает решения. Первоначальный уровень компетентности большинства людей в области управления низок. Но то же самое можно сказать и о чиновниках, которые то и дело поражают граждан некомпетентностью своих решений. Компетентность может приобретаться с опытом участия в управлении, которого массы трудящихся обычно лишены. Производственная демократия опасна не более, чем произвол капиталиста и чиновника. Важно, чтобы разные способы принятия решений уравновешивали друг друга и сочетались по понятным и признаваемым правилам.

Балансы социалистической траектории

Практические результаты хозяйствования Советской власти оказались разочаровывающими. Они не вывели Россию из тяжелого социально-экономического кризиса. Напротив, он значительно углубился, что стало одной из причин широкомасштабной гражданской войны, с мая 1918 года бушевавшей на просторах бывшей Российской империи еще несколько лет после завершения Первой мировой войны.

Кризис-менеджмент советской власти в 1917-1918 годах оказался неудачным, но большевиков извиняет, что он осуществлялся действительно в тяжелых условиях и в отсутствие подобного опыта. Большевистский социально-экономический проект был направлен на замену капиталистической системы нерыночной системой продуктообмена, управляемого государственным центром. Такой переход не может произойти постепенно, плавно. Самим фактом своей победы сторонники социализма ускоряют отток капитала и разрушение капиталистической экономики. Но именно поэтому производство оказывается в тяжелом положении. Если капиталисты продолжают бесконтрольно распоряжаться большей частью промышленности, это позволяет им выводить капиталы из производства.

Начав разрушение старой экономической системы, её нужно как можно скорее заменить другой, причём целостной. А в начале 1918 года некапиталистические элементы экономики представляли собой плохо состыкованные части недостроенного здания. Но свято место пусто не бывает – если не возникает новая экономическая система, то приходит разруха, сменяющаяся господством бюрократии. Если не капиталисты и не производственное самоуправление – то бюрократия.

Опыт нужен для того, чтобы извлекать уроки. Уроки экономической политики в условиях революции заключаются в необходимости скорейшего и спланированного перехода обычного капитализма к новой экономической системе - переходной к социализму. Новая система, чтобы не свалиться в разруху или не увязнуть в необратимой бюрократизации, должна быть основана на ряде балансов:

Между экономическими полномочиями государственных органов (как можно более узкими, прежде всего арбитражными и инвестиционными) и других экономических субъектов: коллективов, кооперативов, частных и индивидуальных предпринимателей.
Между полномочиями администрации предприятий и органов производственной демократии, избираемых на основе ясной процедуры с возможностью отзыва членов. Распределение полномочий администрации (возможно – также избираемой) и коллегиальных органов должно обеспечивать предприятие от утечки капиталов, приоритет оплаты труда и инвестирования над доходами собственника, защиту интересов каждой социальной группы, вклад которой необходим ради успешного производства.
Между интересами производителей, потребителей и жителей. Это предполагает самоорганизацию потребителей и жителей, а также бесперебойную работу коммуникаций и естественных монополий, за которую несет ответственность государство.
Между интересами широких трудящихся масс и творческого меньшинства (интеллигенции и специалистов). Оба эти слоя жизненно необходимы для развития производства и общества, и отношения между ними не могут выстраиваться на основе подавления меньшинства большинством (тем более, что за спиной «большинства» обычно стоит бюрократическая элита). Этот баланс может строиться только на основе соглашения или разделения полномочий, он должен быть не просто экономическим, но также закрепленным и в государственно-политическом устройстве, гарантирующем пространство для развития инициатив меньшинства.
Баланс между территориями и этносами, направленный на сохранение общего пространства, принятие государственных решений органами, состоящими из представителей регионов, вовлечение в центральную управленческую элиту выдвиженцев регионов, сведение этно-культурных конфликтов к минимуму путем их экстерриториализации, национально-культурной автономии, неэтничности границ.

Эти балансы в принципе содержались в советской политике, выражаясь в идеях рабочего контроля над администрацией, создании ВСНХ, поиске распределения полномочий между центральными органами управления и территориальными Советами. Однако первоначально советский корабль сильно накренился в направлении, с одной стороны – подавления нелояльной части общества (включая сюда прежде всего организации специалистов), а с другой – развития самоорганизации с неясными границами, что вызвало волну конфликтов между субъектами этой самоорганизации.

Поворот к централизму

В первые месяцы Советской власти, большевики открывали кингстоны революции, впуская в государственную конструкцию поток низовой стихии. Первые месяцы после Октября ЦК большевиков занимался, прежде всего, борьбой за выживание нового режима, большой политикой, мирными переговорами, отдавая дело радикального социального преобразования на откуп массам. Революция – это творчество масс. Фабрики – рабочим. Вот и берите их, пытайтесь управлять (а как это делать в условиях распавшихся рыночных связей и несформированности новых?). Земля – крестьянам. Вот и делите ее, как сочтете нужным. Только в январе левые эсеры разработали закон о социализации земли, который более или менее разъяснил, как осуществлять Декрет о земле. Но возможность полностью соблюдать этот закон не была обеспечена, и большевики были готовы отдать передел земель на волю крестьянской стихии. Все равно позднее крестьянские наделы будут объединены в крупные коммунистические хозяйства. Рабочие и крестьяне организованы в Советы. Им и переходит власть, управляйте своей жизнью, как сочтете нужным.

Впервые высшее руководство России так безоглядно пошло навстречу требованиям, действительно вызревшим в народе. Оппоненты большевиков, особенно умеренные социалисты, понимая, что реализовать народные чаяния не так просто, продумывали сложные механизмы осуществления именно этих народных требований, и приглашали обсудить все это на Учредительном собрании. Большевики предложили массам опробовать все самим. Если что не получится, убедитесь на собственном опыте. Пустив народную инициативу на «самотек», большевики отчасти дискредитировали ее и потом забрали выданную свободу назад.

Был ли это циничный расчет? Нет, разворот в политике коммунистов связан с особенностями марксистской идеологии. Марксистский проект не разделял демократию и авторитарность, а соединял их в одно целое. Если подряд прочитать две работы Ленина – «Государство и революция» и «Очередные задачи советской власти», может возникнуть впечатление, что писали их непримиримые противники. «Государство и революция», написанная до Октября – это труд ультрадемократа. По идее Маркса и Ленина, изложенной здесь, государство после революции сразу же начинает отмирать в пользу общественной организации рабочих. Трудящиеся легко справятся с задачами управления, насилие может понадобиться только в отношении сопротивляющихся эксплуататоров. Пролетариат вырабатывает важнейшие решения сам и выносит их в центр через свободную демократическую советскую систему. Массы будут добровольно следовать этому своему свободному решению. Так считал Ленин летом 1917 года.

Весной 1918 года перед нами Ленин – менеджер и управитель. Он рассуждает о том, что русский человек – плохой работник, и нужно бороться с разгильдяйством с помощью репрессий и системы Тэйлора. Ленин размышляет о том, как государство будет организовывать жизнь миллионов людей, вникая во все стороны их жизни.

"Провозглашение рабочего формальным хозяином всей экономики ничего не меняло в этом отношении. Рабочего нужно было заинтересовать в результатах производства и выполнении плана."

Интересно, что сам Ленин не считал идеалы «Государства и революции» устаревшими – эта работа была напечатана в 1918 году. А основные тезисы «Очередных задач» были сформулированы Лениным во время рождественского отпуска в декабре 1917 года. Две работы Ленина – это две стороны одной стратегии.

Марксистский проект, унаследованный Лениным, основан на полном экономическом централизме. Формально может существовать демократия, но общество должно развиваться по единому плану. План этот позволит реализовать высочайшие гуманистические идеалы, выдвинутые социалистической идеей. Но соблюдаться он должен неукоснительно, и сопротивление несогласных с общей хозяйственной политикой должно пресекаться. Без принуждения вряд ли может быть осуществлен такой всеобъемлющий план. Но формироваться он должен на основе мнений, исходящих от «сознательных» рабочих, радеющих не о своем эго, а об общих интересах рабочего класса. Согласно марксистской теории, большинство пролетариев в условиях фабричной жизни приобретают такую коллективистскую сознательность, так что их демократические стремления сольются в единую волю, и эта воля выльется в общий план модернизации страны. В действительности борьба за свои права учила пролетариев сначала думать о своих интересах, а потом об интересах производства. Фабрика мучила рабочего, он стремился защититься от ее механического ритма. Провозглашение рабочего формальным хозяином всей экономики ничего не меняло в этом отношении. Рабочего нужно было заинтересовать в результатах производства и выполнении плана. А как это сделать – Маркс Ленину не рассказал.

Отклонение от цели

В связи с принятием положения о рабочем контроле 14 ноября 1917 года среди сторонников Советской власти развернулась дискуссия о том, как этот контроль осуществлять. Она отражала борьбу сторонников принципов самоуправления и государственного обобществления. Среди дискутирующих выделились два полюса. Сторонники первого выступали за широкий социальный союз разных слоёв рабочего класса и интеллигенции, политическим выражением которого является многопартийное «однородно-социалистическое» правительство. Этот союз сможет обеспечить эффективное регулирование и планирование экономики. Сторонники противоположного подхода выступали за решительный разрыв со старыми общественными отношениями в пользу рабочего самоуправления в производстве и политике. Эти два подхода сосуществовали в большевизме, который был неоднороден, сочетая в себе социал-демократические и синдикалистские тенденции. Право-большевистская тенденция была направлена на постепенное усиление государственного регулирования в союзе с буржуазными кадрами, пока их некем заменить. Синдикалистская тенденция ставила на инициативу снизу, на вытеснение буржуазии рабочим самоуправлением (Шубин 2017: 220–235). Ленин, поддержавший первоначально синдикалистскую тенденцию, был занят другими вопросами, но надеялся, что низовая инициатива удачно соединится с рациональным регулированием экономики, когда дойдут руки до его создания. Когда же выяснится, что инициативы снизу и сверху в «контроле» плохо сочетаются, Ленин с присущей ему решительностью и однозначностью сделал выбор между умеренным этатизмом и радикальной низовой инициативой в пользу радикального этатизма.

Не сумев преодолеть кризис промышленности, транспорта и обмена, Советская власть встала перед лицом голода в городах. Получив землю, крестьяне могли жить для себя. Они меньше, чем горожане страдали от разрухи, начавшейся до Октября, но усугубившейся в результате политики большевиков. Передача земли крестьянам могла стимулировать сельскохозяйственное производство в условиях гражданского мира, сохранения промышленного производства и денежного обращения, автономных общественных организаций, в том числе кооперативного снабжения. Но эти условия не были соблюдены.

Нужно было срочно «достраивать» систему снабжения городов продовольствием, устранив её хаотичность. Это можно было сделать двумя путями. Либо устанавливая общие правила доступа к продукции предприятий и регионов, в ней нуждающихся: с помощью кооперативов или регулируемой государством деятельности посреднических организаций и индивидуальных торговцев; либо путем жесткой централизации продовольственного дела, изъятия продукции у крестьян в пользу государства с последующим распределением по всей стране. Несмотря на то, что умеренные большевики показали преимущества первого варианта, второй путь больше соответствовал стратегии и политическому стилю большевизма (Шубин 2016).

Декрет о продовольственной диктатуре 13 мая 1918 года положил начало стремительному изменению социально-политической системы Советской республики в направлении, определённом в работе Ленина «Очередные задачи Советской власти». Эта модель централизованного управления экономикой позднее получит название «военного коммунизма», а обстановка начавшейся в мае 1918 года широкомасштабной гражданской войны придаст мерам мая-июня вид вынужденных действий. Однако разворот к «военному коммунизму» был запланирован и начал осуществляться до июня 1918 года, и был вызван не войной, а неспособностью советской системы наладить производство и распределение в условиях, когда сохранялось фундаментальное противоречие между советской самоорганизацией и технократическим управлением экономикой как единой фабрикой из государственного центра.

Не сумев преодолеть социально-экономический кризис в условиях относительного мира, большевики с началом широкомасштабной гражданской войны могли переложить ответственность за социальную ситуацию на своих врагов, разрезавших Россию линиями фронтов. После этого коммунисты могли совмещать две задачи: создавать основы нового общества, как казалось – принципиально отличного от капитализма, ликвидирующего эксплуатацию человека человеком, и концентрировать в руках государства все ресурсы, необходимые для войны с капиталистической системой. Представления большевиков о коммунизме совпали с задачами организации военной экономики. Уже во время Первой мировой войны в воюющих странах резко усилилась роль государства, возник «военный социализм». Большевики довели эту тенденцию до степени, максимально возможной в России, до «военного коммунизма» – полного огосударствления промышленности и снабжения города за счет деревни.

Но этот путь уже не вел к социализму – обществу без классовой иерархии, господства и угнетения. На место буржуазии и помещиков приходили технократия и бюрократия.

С мая 1918 года траектория развития России уклонялась от социалистической перспективы. Вместо того, чтобы исправить курс, обозначив границы полномочий и находя компромисс разных социальных групп трудящихся (к чему склонялись правые большевики и левые эсеры), большевистское руководство решило подавить противоречия путем тотальной централизации, жесткого подчинения центру всех уровней власти, демонтажа самоуправления в пользу управления, подавления сопротивления все более широких масс. Этот курс исключал поиск балансов, что, может быть, было хорошо для победы в войне и отчасти даже для фабричной модернизации. Но социализм не сводится к модернизации.

Весной 1918 года социальный демократизм Октября начинает заменяться жестким управленческим каркасом государства-фабрики. Но при этом сохраняются и официально поддерживаются идеалы Октября, а в действительности – идеалы демократической революции и социалистической мысли в целом, не только марксистской, но и народнической. Советский проект нес в себе стремление к коммунистическому альтруизму и обществу без классового разделения, к народовластию и самоорганизации, к социальной защищенности и обеспеченности, полноправию человека труда. Практика компартии на протяжении ее пребывания у власти строилась на нарушениях этих принципов. Где-то их отрицали, где-то оправдывали отклонения временными трудностями. Но советский человек воспитывался на этих ценностях, а не на принципе максимальной прибыли как критерии добра и зла.

«Ракета» стартовала к социализму и коммунизму, но, не выдержав курса, полетела не туда, куда планировалось. Отказ от сбалансированной модели в пользу тотально централизованной, сверхгосударственной системы исключал достижение социального равноправия и народовластия, заявленных в начале проекта как его цели. Через 20 лет государство, физически уничтожающее сотни тысяч подозреваемых в несогласии с высшим руководством, основанное на жесткой чиновничьей иерархии, господствующей над массами полуголодных рабочих и крестьян, объявит, что построило социализм. Но этот «социализм» не соответствовал критериям, с помощью которых социалистическая мысль определяла социалистическое общество: отсутствие классового господства, угнетения, эксплуатации, более высокая производительность труда и доходы трудящихся классов выше, чем при капитализме. СССР не мог доказать, что опередил мир капитализма, и «социализм» превратился в нечто параллельное капиталистическому пути. Сверхэтистский, бюрократизированный вариант индустриального общества, построенный в СССР, имеет по сравнению с периферийным капитализмом свои плюсы и минусы. Но революция анонсировала задачи, которые идеологи СССР отложили «до коммунизма», оставшегося несбыточной мечтой. Являются ли эти задачи утопией? Это большой вопрос, учитывая, что некоторые европейские страны приблизились к их осуществлению и в части производственной демократии, и самоуправления, и федерализма, и социальных прав. Могла ли Россия сделать прорыв в этом направлении в ходе революции или по ее результатам? Без соблюдения отмеченных выше балансов, на мой взгляд, не могла. Но ведь эти балансы выстраивались. Решающим срывом, который закрепил отказ от них, стала широкомасштабная гражданская война. Но до мая 1918 года шансы оставались, дискуссии продолжались, шел поиск балансов на пути к социализму. Революция, ломая структуры современности, открывает перед обществом и перспективы далекого будущего, и угрозу обрушения в архаику. Те стороны революции, которые позволили России хотя бы в революционных проектах опередить время, остаются актуальными и сегодня.

Выживание коммунистического режима было куплено ценой отказа от социалистических принципов равноправия, народовластия и самоорганизации. От принципов Октября. Но отказ на практике еще не означал отказа в принципе, в идее, в культуре. Образ Октября остался гарантом изначальных принципов советской цивилизации. Он будоражил идейную совесть коммунистов, как заветы Христа будоражили совесть католиков во времена инквизиции, а затем – Реформации.

"Власть тянет в будущее номенклатурное наследство с культом личности первоначальника, а население по-прежнему не может смириться с социальным бесправием и разрушением социальных гарантий."

Этот образ и сегодня будоражит умы, являясь символом грозной развязки проблем, которые господствующие элиты не желают врачевать заранее, мирным путем. Октябрь – их ночной кошмар. Но проснувшись, они успокаивают себя тем, что коммунистический проект не удался. Что же, может быть он не удался из-за борьбы тоталитарного каркаса и советской социалистической традиции, гуманистической и демократической в основе своей. Это противоборство составило содержание советской истории и советской культуры. Их противоречивое влияние продолжает ощущаться и сегодня. Власть тянет в будущее номенклатурное наследство с культом личности первоначальника, а население по-прежнему не может смириться с социальным бесправием и разрушением социальных гарантий. Ценности, которые вдохновляли сторонников социализма в 1917 году, актуальны и сегодня. Людям, разделяющим эти ценности, понятно, что значит «Мир – народам» (а не империалистам, хозяевам глобальной корпорации «Земля»), фабрики – рабочим (сегодня уместнее сказать: предприятия – самоуправлению работников), власть – Советам. Однажды, когда люди, уставшие от своего бесправия, от изнурительной борьбы за свое жилье или человеческие условия труда, где-то создадут Совет, советская история продолжит свое движение в социалистическое завтра.

Источники:

Горький, М., 1990. Несвоевременные мысли. Москва: Советский писатель.

Государственное совещание. Стенографический отчет, 1930. Москва, Ленинград.

Ерофеев, Н., 2000. Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т. 3. Ч. 2. Москва: Российская политическая энциклопедия.