Данное эссе является, вероятно, одним из последних текстов Даниэля Бенсаида. Оно вышло в последнем номере журнала «Contretemps», одним из редакторов которого был Бенсаид. Номер носит название «Именем чего является коммунизм?» и был подготовлен к готовящейся конференции под одноименным названием. Конференция была намечена на 22-23 января в университете Париж-8, и Бенсаид очень надеялся принять в ней участие. Но смерть наступила 12 января, и конференция уже проходила в его честь…
В 1843 году в статье «Успехи движения за социальное преобразование на континенте», молодой Энгельс (ему не было тогда еще и 23-х лет) представлял коммунизм как «необходимый вывод, неизбежно вытекающий из предпосылок, заложенных в общих условиях современной цивилизации». Подобный коммунизм являлся логическим следствием революции 1830-го, в ходе которой рабочие «обратились к истории великой французской революции и с жадностью ухватились за коммунизм Бабёфа».
Молодой Маркс, со своей стороны, считал подобный коммунизм лишь некой «догматической абстракцией» и «только особым выражением гуманистического принципа». Зарождающийся пролетариат «бросился в объятия к доктринёрам его освобождения, к основателям социалистических сект», с их путаной «гуманистической болтовней о тысячелетнем царстве и всеобщей братской любви», являвшейся по сути «мнимой отменой классовых отношений». До 1848 года именно такой призрачный коммунизм, коммунизм без четкой программы, витал в «неотесанном» виде среди эгалитаристских сект, воплощался в икарийских мечтаниях.
Для выхода за рамки абстрактного атеизма уже требовался новый социальный материализм, являвшийся по сути ничем иным как коммунизмом: «Подобно тому как атеизм, в качестве снятия Бога, означает становление теоретического гуманизма, а коммунизм, в качестве снятия частной собственности, означает требование действительно человеческой жизни». Коммунизм шел гораздо дальше вульгарного антиклерикализма, это было «становление практического гуманизма». Перед коммунизмом встал теперь вопрос не просто борьбы с религиозным отчуждением, а борьбы с конкретным социальным отчуждением и нищетой, порождающей необходимость в религии.
Начиная с основополагающего опыта 1848 года до Парижской Коммуны, «подлинное движение», стремившееся к свержению существующего порядка, обретало четкие формы, набирало силу благодаря тому, что отбрасывало «сектантские фантазии» и высмеивало «благонамеренных буржуа-доктринеров, которые тоном непогрешимого оракула изрекают невежественные пошлости». Иными словами, коммунизм, бывший вначале неким умонастроением, или «философским коммунизмом», обретает свою политическую форму. За четверть века он совершает свое преобразование: от первичных философско-утопических проявлений к наконец обретенной политической форме эмансипации.
1. На эмансипативном лексиконе не могли не сказаться болевые точки прошлого столетия. Некоторые слова стали как бы животными из басни Лафонтена: не все погибли от чумы, но всех она коснулась. Судьба таких слов как «социализм», «революция», даже «анархизм» аналогична судьбе слова «коммунизм». На «социализме» частично лежит ответственность за убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, колониальные войны, правительственные альянсы, в которых по мере их расширения утрачивалось содержимое. Методическая идеологическая кампания смогла заставить многих ассоциировать «революцию» лишь с насилием и террором. Но из всех слов, когда-то означавших стремление к великой мечте и подававших огромные надежды, «коммунизм» наиболее пострадал после того, как был взят на вооружение бюрократическими интересами государства и был поставлен на службу тоталитарному предприятию. Однако вот в чем вопрос: каким из всех этих дискредитированных слов стоит вернуть их изначальное значение и применение?
2. Следует задуматься над тем, что случилось с «коммунизмом» в ХХ веке. Само слово, равно как и обозначаемый объект, нельзя рассматривать вне времени, игнорируя исторические испытания, выпавшие на его долю. В сознании большинства людей массовое использование коммунистического лейбла, обозначающего рыночно-авторитарный Китай, будет еще долго перевешивать достаточно хрупкие теоретические и экспериментальные ростки коммунистической гипотезы. Соблазн уйти от необходимости подведения исторических критических итогов, конечно, возникает, но такая позиция приведет в результате к сведению коммунистической идеи к вневременным «инвариантам», как если бы она являлась набором неопределенных идей о справедливости и эмансипации, а не конкретной формой эмансипации в эпоху капиталистического доминирования. Что бы ни приобрело само это слово в этическом и философском контексте, оно в таком случае утратит свою политическую определенность. В связи с этим необходимо ответить на один коренной вопрос: является ли бюрократический деспотизм законным продолжением Октябрьской революции или же это результат бюрократической контрреволюции, подтверждаемой не только судебными процессами, чистками и депортациями, но и сдвигами в 30-х годах внутри самого советского общества и государственного аппарата.
3. Новый лексикон невозможно ввести декретом. Словарь формируется со временем и требует частого употребления и опыта. Сдаться и согласиться с приравниванием сталинской тоталитарной диктатуры к коммунизму – значит капитулировать перед временными победителями, спутать революцию с бюрократической контрреволюцией и перекрыть тем самым все подающие надежду развилки на дороге. Это значит совершить непоправимую несправедливость по отношению к побежденным, всем женщинам и мужчинам, анонимным и известным, страстно живших коммунистической идеей, вдохнувших в коммунизм свою жизнь, невзирая на всех мошенников, окарикатуривших это понятие. Позор тем, кто перестал быть коммунистом, так как перестал быть сталинистом, и тем, кто был коммунистом, лишь поскольку был сталинистом!
4. Среди различных способов, которыми можно определить необходимое и возможное «иное» отвратного капитализма, слово «коммунизм» наиболее сохраняет исторический смысл и взрывной программный заряд. Во времена господства хищнической приватизации это слово наилучшим образом напоминает о необходимости делиться и о равенстве, о совместном разделении властных полномочий и солидарности, противостоящей эгоистическому расчету и всеобщей конкуренции, о защите естественных и культурных благ для всего человечества, о расширении обрасти бесплатности (декоммерциализации) на все необходимые услуги.
5. Слово «коммунизм» означает также и иное измерение социального блага, отличное от закона стоимости и рыночной оценки. «Свободная и неискаженная» конкуренция основана на «краже отчужденного рабочего времени». Она пытается исчислить неисчислимое, измерить общей меркой абстрактного рабочего времени отношения между людьми и естественными условиями их воспроизводства. Коммунизм же подразумевает иной критерий богатства, так как экологическое развитие качественно отличается от гонки за количественным ростом. Логика капиталистического накопления требует не только производства ради прибыли (а не ради социальной необходимости), но и «производства нового потребления», постоянного расширения круга потребления «посредством создания новых потребностей и новых потребительских ценностей». Отсюда следует и «эксплуатация природы в целом» и «эксплуатация земли любым доступным способом». Столь разрушительный эффект капитала является движущей силой для возникновения радикального эко-коммунизма.
6. Вопрос коммунизма э в первую очередь, в «Манифесте Коммунистической партии», вопрос собственности: «Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: упразднение частной собственности» на средства производства и обмена (не путать с индивидуальной собственностью на товары личного употребления). «Во всех этих движениях они выдвигают на первое место вопрос о собственности, как основной вопрос движения, независимо от того, принял ли он более или менее развитую форму». Семь из десяти пунктов, завершающих вторую часть «Манифеста», касаются форм собственности: «Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов; высокий прогрессивный налог; отмена права наследования средств производства; конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников; централизация кредита в руках государства посредством национального банка; централизация всего транспорта в руках государства и общественное бесплатное воспитание всех детей; увеличение числа государственных фабрик, орудий производства, расчистка под пашню и улучшение земель по общему плану».
Эти меры направлены на создание контроля политической демократии над экономикой, на примат общественного блага над эгоистическим интересом, общественного сектора над частным. Речь идет об отмене не всех форм собственности, а «современной буржуазной собственности», «способа присвоения» на основе эксплуатации большинства меньшинством.
7. Маркс писал, что между двумя разновидностями права – правом собственников присваивать общие блага и правом обездоленных на существование – решающим фактором является сила. Вся современная история классовой борьбы – это история классовых конфликтов, от крестьянских войн в Германии, Англии и Французской революции до социальных революций ХХ века. Данный конфликт разрешается с возникновением легитимности, противостоящей «законности» господствующего класса.
Парижская Коммуна демонстрирует возникновение этой новой легитимности, как «наконец открытую форму политической эмансипации», как «упразднение» государственной власти, как осуществление социальной республики. Опыт Коммуны инспирировал появление новых форм народной самоорганизации и самоуправления, оформившихся в ходе революционного кризиса: рабочие советы, комитеты милиции, охрана объектов промышленности, районные ассоциации жителей и сельскохозяйственные коммуны. Все вышеперечисленные формы были направлены на депрофессионализацию политики, на изменения принципа социального раздела труда и создание условий для отмирания государства как отдельного бюрократического органа.
8. При господстве капитала любой кажущийся прогресс сопровождается регрессом и разорением. Это в полной мере относится и к «изменению формы порабощения». Коммунизм предполагает совершенно иной критерий, весьма отличный от принципов инвестирования и финансовой прибыли. Начать хотя бы с того, что необходимо существенно сократить обязательное рабочее время и переосмыслить сам термин «работа». Не может быть никакого индивидуального совершенствования на досуге или в «свободное время», пока рабочий отчужден от средств производства, пока его угнетают на рабочем месте. Коммунистическая перспектива требует также и радикальной перемены в сфере взаимоотношений мужчин и женщин: опыт взаимоотношений между полами – это первый опыт инаковости. До тех пор, пока эти, основанные на угнетении, отношения сохраняются – каждый, кто как-то отличается по культуре, цвету кожи и сексуальной ориентации будет становиться жертвой различных форм дискриминации и господства. Подлинный прогресс может быть достижим посредством развития и дифференциации потребностей, которые, будучи скомбинированы оригинальным способом, делают каждого мужчину и каждую женщину уникальным существом, собственной уникальностью обогащающих весь человеческий род.
9. «Манифест Коммунистической партии» рассматривает коммунизм как «ассоциацию, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Следовательно, коммунизм как таковой становится лозунгом свободного индивидуального совершенствования – не путать с миражами индивидуализма без индивидуальности, погрязших в конформизме, насаждаемом рекламой, и не путать с грубым эгалитаризмом казарменного социализма. Развитие особых потребностей и талантов каждого обогащает универсальное развитие человеческого рода. И наоборот – свободное развитие каждого предполагает свободное развитие всех, так как эмансипация – это не самоудовлетворение в одиночестве.
10. Коммунизм не есть некая чистая идея, но это и не доктринёрская модель общества. Коммунизм – не синоним государственного режима и не синоним нового способа производства. Коммунизм – это движение, постоянно выходящее за рамки существующего и порывающее с существующим порядком. Но это также и цель, возникающая в ходе этого движения, направляющая само движение и позволяющая различать вехи, ведущие к цели, обуславливая наш дальнейший путь. Коммунизм – это щит, закрывающий нас от политики беспринципности, бесцельных акций и будничной импровизации. Коммунизм как таковой – это не форма научного знания целей и средств, а скорее некая регулятивная стратегическая гипотеза. Коммунизм одновременно именует и непоколебимую мечту о другом мире справедливости, равенства и солидарности и, вместе с тем, непрерывное движение, пытающееся свергнуть существующий порядок эпохи капитализма, и гипотезу, направляющую это движение на пути к осуществлению радикальных перемен в отношениях власти и собственности. Коммунизм далек от приятия меньшего зла, что, по сути, является кратчайшим путем к наихудшему.
11. В данный момент мы наблюдаем социальный, экологический, экономический и моральный кризис капитализма, который может обойти собственные ограничения, лишь став еще более безумным. Такой путь развития капитализма угрожает как существованию человечества, так и существованию планеты, что делает «радикальный коммунизм» вновь актуальным, как и в период между двумя мировыми войнами, о чем писал в свое время Вальтер Беньямин.
Перевод Дмитрия Колесника
Сверенный с фр. оригиналом и отредактированный А. Репой вариант публикации на Рабкор.ру