Война, национализм и женский вопрос: поиск путей феминистского активизма в Украине | Спільне

Дарья Попова

В водовороте событий, охвативших нынешнюю Украину, трудно услышать голос женщин. Он звучит редко, и по большей части — в рамках националистического дискурса, выражаясь в борьбе за то, чтобы сделать видимой деятельность женщин в реализации нынешнего националистического проекта (участие в армии или на Майдане) или в предыдущих националистических проектах (например, участие в ОУН-УПА). Это неудивительно в контексте роста националистических настроений, вызванного Майданом, и их усиления и укрепления вследствие военных действий на востоке страны. Тем не менее критика украинского националистического проекта ^[1] и политики в вопросах войны крайне редко ведется с позиции женщин, на себе ощущающих перемены последних лет.

Моя цель — проанализировать ситуацию, в которой оказались женщины в результате политико-экономических изменений в Украине в последние годы, конкретно — в период перемен, наступивших после Майдана. Анализ будет проводиться с помощью интерсекциональной теории (теория «пересечения дискриминаций»), которая учитывает не только гендерную дискриминацию, но и ее пересечение с другими структурами неравенства — классом, сексуальностью и т. д. В зависимости от контекста в феминистский анализ включают разные структуры неравенства, чтобы учесть положение разных групп населения (Helma, Vivar and Supik 2011: 3). Задача статьи — не проанализировать пересечение гендера со всеми существующими видами неравенства в Украине (чтобы учесть положение всех групп населения, потребовалась бы более масштабная работа), а указать на те проявления неравенства, которые возникли вследствие политико-экономических перемен за последние 2 года, или же те, которые в результате последних событий стали более значимыми.

Итак, каково положение женщин в контексте последних событий в Украине, если учесть, что женщины — не гомогенная категория населения? Ответ на этот вопрос может «вывести» на возможные пути эмансипации женщин и направления феминистского активизма в Украине.

Участие женщин в войне

Наиболее заметная категория женщин — те, кто принимает участие в построении украинского националистического проекта: занимаются волонтерством для поддержки военных на мирной территории или направляются непосредственно в зону АТО. Для них действуют определенные ограничения в делах реализации националистического проекта, а именно — ограничения, касающиеся участия в армии и непосредственно в боевых действиях. Нашумевшим феминистским проектом стало исследование «„Невидимый батальон“: участие женщин в военных действиях в АТО» (Гриценко, Квіт, Марценюк 2016). Его задача состояла в том, чтобы сделать видимыми женщин, которые непосредственно принимают участие в боевых действиях на востоке страны, осмыслить их потребности и содействовать изменению законодательства, запрещающего женщинам занимать определенные должности в армии.

Этот проект, очевидно, помогает женщинам, пребывающим в рядах армии или желающим туда попасть. Благодаря ему эти женщины смогут зафиксировать свой род деятельности официально и получить те же льготы и гарантии, что и мужчины. Также позитивным фактором является противодействие патерналистскому законодательству в армии, что может привести к «нивелированию» патерналистских законов в гражданском законодательстве. Существует более 500 профессий, запрещенных для женщин, и иные ограничения в трудоустройстве, направленные на «опеку» над женщинами (Гриценко, Квіт, Марценюк 2016: 9).
Инициатива по большему привлечению женщин и других меньшинств к войне может иметь немалые шансы на успех, поскольку она «вписывается» в националистический дискурс. Как отмечают некоторые исследовательницы-феминистки, организация «народной армии», включающей в себя представительниц и представителей разных групп, способствует легитимации власти — так же, как и формирование и поддержка националистического проекта (Yuval-Davis 1997: 97). В условиях низкого уровня доверия к украинскому правительству и экономического кризиса акцентирование внимания на теме войны и косметических модификаций националистического проекта (героизация не только мужчин, но и женщин, которые принимают участие в АТО) — выгодная тема, которая поэтому может быть «подхвачена» и развернута в сторону определенных изменений в законодательстве. Такую ситуацию можно назвать парадоксальной, поскольку в соответствующем исследовании государство критикуется за патерналистское законодательство и непринятие во внимание потребностей женщин в армии. Тем не менее исправить такие недостатки намного легче, чем добиться более значимых изменений в политике в вопросах войны.

Борьба за равный доступ мужчин и женщин к армии — это подход либерального феминизма. С точки зрения этого подхода, ограниченный доступ женщин к армии означает ограничение их в карьерном росте, а недоступность для них определенных армейских должностей закрепляет более низкий статус женщин в обществе (Duncanson, Woodwars, 2016: 4). Существует и «республиканская» позиция, рассматривающая армию как гражданскую повинность, которая в условиях гендерного равенства должна быть обязательной и для мужчин, и для женщин (Duncanson, Woodwars 2016: 5). Либеральный и республиканский подходы выступают за интеграцию женщин в структуры вооруженных сил, но не ставят под вопрос потребность в армии вообще или влияние боевых действий на женщин, не вовлеченных в выполнение военных задач (хотя позитивное воздействие службы в армии на женщин тоже можно поставить под вопрос, учитывая уровень сексуального насилия в армии и психологические травмы, которые испытывают женщины, когда они участвуют в боевых действиях).

Среди либеральных феминисток есть стремящиеся к определенным преобразованиям; они предполагают, что с привлечением женщин характер армии изменится, став более эмпатичным, вырастет уровень уважения и признания (Duncanson, Woodwars 2016: 12). Существует также идея изменения гендерных отношений в армии («regendering the military»), смысл которой — в деконструкции разницы между женщинами и мужчинами, акцентировании внимания на разнообразии, а не бинарности полов (Duncanson, Woodwars 2016: 6). Такой подход представляется сомнительным не только из-за его оторванности от мизогинных и гомофобных реалий армии, но и из-за того, что сомнительна сама возможность увязать такие понятия, как эмпатия и война. Кроме того, этот подход по большей части применяют в контексте «освободительных» войн США, в поисках возможностей «принести демократию» другим странам более мирным путем (Duncanson, Woodwars 2016: 6), поэтому его можно критиковать наравне с империалистической политикой США.

"Левый феминизм в большей степени стоит на позициях антиимпериалистической борьбы и допускает возможность насильственного сопротивления."

В противовес названным подходам, однако, существует и критика привлечения женщин в армию как пути к эмансипации, и она включает в себя критику милитаризма в целом. Такую критику можно вести с позиций радикального или левого феминизма. Левый феминизм в большей степени стоит на позициях антиимпериалистической борьбы и допускает возможность насильственного сопротивления (Tischler 2000), тогда как радикальный феминизм критикует армию и войну как патриархальные структуры, которые могут быть только вредны для женщин. На мой взгляд, целесообразны оба вида критики; к военным действиям можно прибегать лишь в крайних случаях.

Одно из оснований для критики вовлечения женщин в армию — критика самой армии как структуры, основанной на принципах агрессии и повиновения, распространяющихся из военных частей на все общество (Yuval-Davis 1997: 106). Пример распространения насилия с поля боевых действий на гражданское население — насилие в семье со стороны демобилизованных военных. В Украине эта проблема уже заявила о себе. В Министерстве социальной политики не ведут конкретной статистики случаев насилия в семьях участников АТО, но, по данным правозащитной организации «Ла Страда Украина», количество обращений женщин из семей военных растет (Виртосу, 2016).

Еще одно основание для критики — то обстоятельство, что доминирование мужчин в армии находит свое выражение в сексуальном насилии против женщин (Yuval-Davis 1997: 89). Это неудивительно, поскольку мизогиния и гомофобия — непременные составляющие армии (Yuval-Davis, 1997, p. 92). Эмансипация женщин через их вовлечение в армию также подвергается критике в связи с тем, что обычно лишь немногие женщины добиваются определенных позиций в результате участия в войсковой работе, в то время как остальные остаются угнетенными (Yuval-Davis 1997: 105). В контексте политической ситуации в Украине эта причина особенно актуальна, поскольку значительная часть женщин страдает от войны.

Таким образом, снятие ограничений в войсковой структуре и то, что воюющие женщины станут видимы, — позитивное явление для той категории женщин, которые принимают участие в выстраивании украинского националистического проекта. Более того, изменение патерналистского законодательства, касающегося армии, может способствовать изменению также и соответствующих законов в гражданской сфере. Тем не менее проекты, поддерживающие женщин лишь в рамках националистического дискурса, могут играть эмансипирующую роль лишь для определенной категории женщин, в то же время не учитывая других, которые могут страдать и от украинского националистического проекта, и вследствие войны.

Женщины в зоне АТО и антивоенная позиция

Важная составная часть украинского националистического проекта — стремление вернуть территории, утраченные за последние годы. Эту тему активно обсуждают в СМИ, сопровождая ее героизацией тех людей, которые должны отвоевывать эти территории (теперь уже не только мужчин, но и женщин). Но что по этому поводу думают женщины, которые живут на территориях, непосредственно затронутых военным конфликтом? Является ли возвращение территорий в состав Украины приоритетом для них? Каково их место в нынешней националистической Украине? Исследование «Война и трансформация повседневности: женский взгляд» приподнимает завесу над этими вопросами.

Как показало исследование, женщины преимущественно чувствуют бессилие, неспособность повлиять на ситуацию и что-то изменить (Потарська, Дутчак 2015: 32). Они многого боятся: мужчин с оружием в состоянии алкогольного опьянения (Потарська, Дутчак 2015: 25), мобилизации родственников для продолжения военных действий, физического повреждения и уничтожения остатков социально-экономического благополучия (Потарська, Дутчак 2015: 29), роста ненависти в обществе, которая может повлиять на положение и взгляды их детей (Потарська, Дутчак 2015: 30). Большинство считает, что конфликта можно и нужно было избежать (Потарська, Дутчак 2015: 32). Некоторые женщины определенно говорят, что войну ведут олигархи и другие люди «сверху», а страдает население (Потарська, Дутчак 2015,: 33). Они не понимают требований сторон конфликта и испытывают жалость к людям, вынужденным воевать с обеих сторон (Потарська, Дутчак 2015:. 37). Женщины надеются на перемирие и боятся обострения конфликта под прикрытием «освобождения Донбасса» (Потарська, Дутчак 2015: 33).

Как можно понять, женщины, которых непосредственно «затронула» война, не только не поддерживают националистическую точку зрения и стремление к «освобождению Донбасса», но и не понимают ее, желая перемирия и окончания боевых действий. Учитывая это обстоятельство и тот вред, который война наносит украинскому обществу, наиболее ответственной представляется антивоенная позиция с требованиями прекратить принудительную мобилизацию и начать переговоры сторон, направленные на мирное урегулирование конфликта.

Украина и опыт феминисток «третьего мира»

Ситуация в Украине осложнена тем, что, кроме гражданской войны, на востоке страны имеют место акты российской агрессии (российские военные, военная техника), и это сужает возможности для антивоенной позиции. Во-первых, существуют опасения ^[2], что в отсутствие армии конфликт может распространиться на другие территории Украины.

Во-вторых, тот факт, что боевые действия происходят на территории Украины, мешает поставить знак равенства между возможностями антивоенной позиции для Украины и, например, для США или России, которые являются странами-агрессорами и в которых антимилитаристская позиция очевидна для левых и радикальных феминисток. В похожей ситуации оказываются и некоторые феминистки «третьего мира», характеризующие антивоенную и антинационалистическую позицию западных феминисток как нерелевантную в их контексте (Yuval-Davis 1997: 117). Ренджо Херр приводит несколько причин, почему феминизм в некоторых странах «третьего мира» невозможен без национализма.

Один из аргументов хорошо иллюстрируют слова: «Если мужчины угнетены, зачем бороться за равенство с ними?» (Yuval-Davis 1997: 117). Сталкиваясь с угнетением и эксплуатацией, феминистки-националистки борются против колонизаторов и агрессоров (Herr 2003: 142). Примером соединения феминизма и национализма может служить борьба против размещения базы армии США в Южной Корее после окончания второй мировой войны. Военнослужащие США совершали множество преступлений, в частности изнасилований, за которые их редко наказывали, поскольку военная власть США сохраняла юрисдикцию в уголовных делах с участием военнослужащих (Herr 2003: 142). Большинство преступлений, особенно изнасилований, было совершено против секс-работниц, работавших при базе. Женские неправительственные организации (НПО) помогали этим женщинам. В то же время феминистки понимали, что дело не только в угнетении женщин, но и в доминировании США над Южной Кореей. Они участвовали в «Национальной кампании» против неравноправного соглашения, регулировавшего пребывание войск США в Южной Корее. Эта кампания была националистической, поскольку ее участники выступали за «автономию нации», но она вступила в союз с некоторыми феминистскими НПО для продвижения феминистской повестки в отношении секс-работниц (Herr 2003: 144). Позитивное отношение к женщинам, имевшим сексуальные отношения с теми, кого идентифицировали как врагов, крайне нехарактерно для национализма; ведь женщинам, как правило, отводят роль «тела нации», «символа национальной чести» (Yuval-Davis 1997: 46). Норма для националистических проектов – отмежевание от «неправильных» женщин, которые «запятнали честь» страны, вступая в интимные связи с «врагами», и показательное наказание их за это. Пример такого наказания – массовое принудительное обритие женщин, обвинявшихся в интимных связях с нацистами, в разных странах Европы после второй мировой войны (Yuval-Davis 1997: 46). То, что секс-работниц не идентифицировали как «неправильных» женщин, характеризует этот тип национализма как инклюзивный по отношению к различным женщинам. Более того, Ренджо Херр считает, что нации как «природные», «Богом данные» патриархальные образования – это миф, поэтому их можно переопределить. Она видит возможный выход в «низовом» национализме, не связанном с государством и милитаризмом (Herr 2003: 147).

Украинский националистический проект, однако, радикально отличается от описанного выше. Помимо того, что он перенимает модель нации как «природного», «Богом данного» патриархального образования, право которого на существование было нарушено в ходе истории, – он до сих пор является эксклюзивным. Эта черта проявляется в обращении с жительницами и жителями Донбасса как с «другими»/чужими («іншуванні») и в их исключении. Обращение как с «другими» имеет место и на законодательном, и на повседневном уровне. Как показало исследование Киевского международного института социологии (КМИС), треть переселенок и переселенцев сталкивалась с дискриминацией при трудоустройстве, аренде жилья или в других бытовых ситуациях. Одна из причин отказа в трудоустройстве со стороны предпринимателей – нежелание принимать на работу беженок и беженцев (Осаволюк 2015). Такие настроения воспроизводятся не столько самими людьми, сколько под влиянием медиа. Лишь 7% населения негативно относятся к внутренне перемещенным лицам, и только 18% считают, что из-за них растет уровень преступности в их местности (Миколюк 2016).

Тем не менее СМИ и чиновники некоторое время активно транслировали обвинения в адрес переселенцев и их негативизацию. Например, Арсен Аваков заявил, что в ухудшении криминогенной ситуации виновны переселенцы (Восток SOS 2016). В своем выступлении он также назвал их «мигрантами», не идентифицируя их с населением Украины, что ярко свидетельствует о том, что к этим людям относятся как к «другим»/чужим и пытаются вытолкнуть их за пределы националистического проекта. Это не удивительно, ведь правительственным чиновникам выгодно исключение переселенок и переселенцев. В этом случае им не будет нужно выделять деньги им на помощь, хотя этих денег и так недостаточно (Смаль, Позняк 2016), а процедура их получения забюрократизирована (Zik.ua 2016). Уже были отменены социальные выплаты людям, которые живут на оккупированных территориях. Более того, правительственные структуры преследуют людей, которые получают социальные выплаты незаконно, т. е. регистрируются в Украине, проживая на оккупированных территориях. В Бердянске в «черный список» СБУ попало около 12 тыс. переселенцев; часть из них с момента выезда с оккупированной территории ни разу не возвращались домой (Смаль, Позняк 2016).

Таким образом, несмотря на то, что представители власти стоят на позициях возвращения Донецкой и Луганской областей в состав Украины, они «исключают» людей, которые проживают на этих территориях или пытаются бежать оттуда, из числа населения Украины, «отрезая» их от социальных выплат и маркируя их как «других», «небезопасных» для страны. Поскольку большинство среди ВПЛ составляют женщины (по данным Единой информационной базы данных внутренне перемещенных лиц, доля женщин составляет примерно 62% – Смаль, Позняк 2016), эта ситуация гендерно окрашена. Если государство не предоставляет или предоставляет в малой степени помощь, признанную в обществе необходимой для всех (жилье, питание), то какая может идти речь о специфической помощи, необходимой женщинам? Психологическая и медицинская помощь потерпевшим от сексуального насилия, дополнительная помощь беременным женщинам и женщинам с маленькими детьми не являются легкодоступными для переселенок.

Другой аргумент в пользу соединения феминизма и национализма в контексте стран «третьего мира» – защита «государства всеобщего благосостояния» и противостояние неолиберальным реформам как результату экономической глобализации и «открытия» рынка. Сокращение государственного сектора ощутимо влияет на женщин, поскольку они представляют собой уязвимую категорию населения (Herr 2003; Раззаз 2004).

В Украине, напротив, фундаментальной составляющей националистического проекта является интеграция с Евросоюзом и как следствие – отношение к неолиберальным реформам как к позитивному явлению. Неолиберальные реформы уже ощущаются женщинами в Украине. Во-первых, от существенного снижения уровня жизни, произошедшего за последние годы, страдают прежде всего женщины. Так, по данным Государственной службы статистики Украины, они получают в среднем на 25.1% меньше, чем мужчины. Во-вторых, сокращение социальной сферы (медицины, образования и т. д.) негативно отразится на женщинах, поскольку по большей части именно они работают в ней; например, вследствие обещанных сокращений в сфере образования множество занятых там женщин потеряет работу. В-третьих, сокращение государственных служащих на практике часто означает сокращение государственных служащих – женщин, поскольку большинство нижних ступеней госслужбы занимают женщины. Хотя 76.1% мест в госслужбе занято женщинами, на руководящих должностях находятся лишь 23% из них, по сравнению с 34% мужчин (взяты данные Государственной службы статистики Украины). Поскольку увольнения производятся без профессиональной переориентации, женщины испытывают трудности с поиском новой сферы занятости.

Таким образом, позиция феминисток «третьего мира» нерелевантна для Украины как из-за эксклюзивистского характера националистического проекта, исключающего значительное количество населения, в том числе женщин, так и из-за поддержки им неолиберальных реформ, которые приносят многим женщинам вред.

Выводы

События последних лет в Украине породили новые виды неравенства среди женщин и усилили некоторые старые. Например, новый вид неравенства связан с донбасским происхождением. Это касается и тех женщин, которые бежали с оккупированных территорий и столкнулись с дискриминацией на территории Украины, и тех, кто остался выживать в условиях кризиса и дефицита товаров первой необходимости. Пересечение гендерного и классового неравенства стало более ощутимым также из-за проведения неолиберальных реформ, которые «бьют» по женщинам как по уязвимой категории населения.

В контексте Украины эмансипация женщин невозможна без институциональных перемен, нового взгляда на вооруженный конфликт и пересмотра социально-экономической политики в целом. Во-первых, важным фактором благополучия женщин (и не только женщин) является налаживание диалога с существующими сегодня Донецкой и Луганской народными республиками и аннулирование планов по их «освобождению»^[3]. Во-вторых, превращение жителей и жительниц Донбасса в «других» и направленный на них «язык ненависти» — негативные явления, от которых стоит избавиться. Кроме того, немаловажное значение имеет сопротивление курсу страны на неолиберальные реформы, выталкивающие часть населения за черту бедности.
В случае мирного урегулирования конфликта эмансипация как участие в боевых действиях уже не будет для женщин актуальной. В то же время сопротивление патерналистскому законодательству о запрещенных женщинам профессиях и в военной, и в гражданской сфере не утратит своего значения, равно как и охрана новообразованных границ.

Примечания

1. Под украинским националистическим проектом я имею в виду идею строительства «новой независимой нации», существующую в украинском обществе, которая берет свое начало с периода событий на Майдане 2013–14 гг. Частью националистического проекта являются идеи, нормы, роли, образы и мифы, представляемые в качестве фундаментальных для строительства украинской нации..↩

2. О том, имеют ли эти опасения под собой весомые основания, можно спорить.↩

3. Здесь имеется в виду желание некоторых людей «применять тактику выжженной земли до победного конца», о чем шла речь выше по тексту. – Прим. ред.↩

Источники

Виртосу, І., 2016. Війна, яка не відпускає. Про домашнє насильство в сім’ях АТО. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Восток SOS, 2016. Позиція громадських організацій, щодо заяв Міністра внутрішніх справ України по відношенню до внутрішньо переміщених осіб. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Гриценко, Г., Квіт, А., Марценюк, Т., 2016. «Невидимий батальйон»: участь жінок у військових діях в АТО. URL: Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Миколюк, О., 2016. Образ переселенців формують ЗМІ. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Осаволюк, А., 2015. Звіт: Забезпечення прав внутрішньо переміщених осіб. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Потарська, Н., Дутчак, О., 2015. Війна і трансформація повсякденності: жіночий погляд. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Раззаз, С., 2004. «Минимизация негативных последствий сокращений в государственном секторе». В: Всемирный банк. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Смаль, В., Позняк, О., 2016. Внутрішньо переміщені особи: соціальна та економічна інтеграція в приймаючих громадах. Доступ 23.10.2016 за адресою: [link].

Duncanson, C., Woodwars R., 2016. “Regendering the Military: Theorizing Women’s Participation in Military”. In: Security Dialogue, 47(1), pp. 3–21.

Helma, L., Vivar, M., Supik, L., 2011. Framing Intersectionality: Debates on a Milti-Faceted Concept of Gender Studies. (eds.) London: Dorset Press.

Herr, R., 2003. “The Possibility of Nationalist Feminism”. In: Hypatia, 18, pp. 135–160.

Tischler, B. Antiwar Activism and Emerging Feminism in the Late 1960s: The Times They Were A’Changing. Available 23.10.2016: [link].

Yuval-Davis, N., 1997. Gender and Nation. London: Sage Publications LTD.

Zik.ua, 2016. Через бюрократизацію від реєстрації відмовляються близько 30% відсотків переселенців – Риганов. Available 23.10.2016: [link].