Константин Севрюков
Однажды после окончания рабочего дня я выходил с проходной большого завода в Донецке. Вместе со мной был «командировочный» — консультант по программному обеспечению из Черкасс. Мы шли по Ленинскому проспекту, направляясь в заводскую общагу, а впереди и позади нас двигался поток рабочих завода. «У нас в Черкассах такое не увидишь, — произнёс консультант. — Заводов больше нет, а с ними нет и потоков». В этот момент я, наверное, впервые начал думать о различиях в образе жизни людей.
Ведь я вырос в чисто индустриальной рабочей среде, где ритм работы заводов — это ритм жизни. Дети в садике и школе наизусть знают расписание смен своих пап. Семьи живут в квартирах, выданных работникам заводов, ездят отдыхать по выходным дням на близлежащие базы отдыха, а в отпуск — на приморские заводские и профсоюзные базы. Не существует горизонта без терриконов, шахтных копров и труб заводов и электростанций. Фоном для всего этого — шум разгружаемого металла, сливаемого шлака и хода тяжело нагруженных товарных поездов. Этот мир казался незыблемым и вечным, более того — сознание формирующегося человека не представляло существование порядка жизни, отличного от его собственного. Дети закончат школу, и в основном их судьба будет связана с заводами, шахтами. Уклад позднесоветского индустриального района — начну, пожалуй, с детских времён — предусматривает иерархию и дисциплину, но своеобразие этого периода в том, что между бытом директора и рядового рабочего разница была гораздо менее велика, чем между рабочим и работником торговли. Города растут. За несколько лет была застроена территория между моей девятиэтажкой и площадкой возле торгового центра в километре от дома, где на Новый год ставили ёлку с электроиллюминацией. В какую-то зиму я уже не увидел ёлки из окна.
Примерно в это же время правительство СССР затеяло «революцию сверху», которая на низовом уровне отразилась, в частности, в одном новом явлении.
"В основном у рабочих не было большой мотивации двигаться по карьерной лестнице: квалифицированный рабочий зарабатывал куда больше инженера или мастера."
Внутренняя жизнь завода регулировалась «треугольником»: руководство завода (начальство крупнее мастера или начальника смены), партийная организация и профком. Всё было донельзя бюрократизировано, как и повсюду в Советском Союзе. Но решающим фактором в назначении на более высокую должность была рекомендация партийного комитета. Директоров, в свою очередь, контролировали более высокие партийные боссы. Мог ли молодой рабочий стать начальником? Вполне. Но это означало стать, прежде всего, партийным (а партия была одна). Попасть в партию было довольно сложно: она достигла предела роста в 1970-х годах. Вслед за «окукливанием» партийной номенклатуры, верхушки, шло замыкание в себе и остального партийного аппарата, вплоть до низовых организаций, «освобождённые секретари» которых превращались в какое-то подобие «коммунистического духовенства». Но в основном у рабочих не было большой мотивации двигаться по карьерной лестнице: квалифицированный рабочий зарабатывал куда больше инженера или мастера. Кроме того, был и психологический момент. Когда рабочий вступал в партию, то, даже если вызывал уважение в своём коллективе, он не мог больше быть «своим»: коммунист означало карьерист.
Нововведение, основательно встряхнувшее незыблемую иерархию, было в духе идей «социализма рабочих советов»: коллективы отныне в рамках демократизации должны были избирать своих руководителей — от мастеров до директоров. Эксперимент уникален ещё и тем, что возможен был только в государственно-социалистической (или госкапиталистической, кому как больше нравится) системе: на кой ляд частным владельцам устраивать выборы руководящих звеньев? Но в то же время эксперимент, при всем своём размахе, был ограничен тем, что оставлял вопрос о влиянии демократизации на плановую экономику.
Экономика Союза была в глубоком кризисе. Забегая наперёд, замечу, что низовая демократизация её не спасла. Однако это явление всё равно не осталось без последствий. Более того, оно породило новую общественную прослойку и даже свою легенду. Но обо всём по порядку.
Каким был рабочий класс Донбасса в 1970—1980-х годах? Рассматривая индустриальных рабочих, вынужден исключить из рассказа шахтёров. Легендарная сплочённость и активность рабочих-горняков проявились в перестроечном забастовочном движении, — явлении, которое достойно целого направления исследований. Я остановлюсь на «заводчанах» — рабочих крупной промышленности. Для Донбасса это в основном металлургия и тяжёлое машиностроение.
Донбасские индустриальные рабочие 1980-х — своего рода вершина фордистской социальной индустрии. Производственные площадки являлись ядрами предприятий более высокого масштаба, в которых производством были сами жизненные циклы: город с промышленными и жилыми районами; транспортная система — городская и пригородная, ежедневно перемещающая сотни тысяч людей от мест проживания к местам работы; система воспроизводства людей — роддомы, больницы, поликлиники, школы, училища, техникумы, институты и т. п.; места досуга и отдыха — парки, базы отдыха, бары, рестораны, пионерские лагеря; места потребления и насыщения — столовые, магазины. Что-то из этого работало вполне прилично, что-то даже не оставило хороших воспоминаний, но в целом гигантский человеко-механизм вполне успешно функционировал. Например, жильё барачного типа в конце 1980-х увидеть было возможно, но, скорее всего, за этим нужно было ехать куда-то на окраину: жилой вопрос в целом решался.
Порядок жизни казался незыблемым и самим рабочим. Весь их образ жизни был связан с административно-командными мероприятиями. Однако сводить их настроения к сплошному патернализму — явное упрощение. «Антипатерналистский» опыт был и индивидуальным, и коллективным. Об индивидуальном — «добыче» дефицитных товаров в советских условиях — знают все. Но гораздо меньше известно о коллективных действиях против «прорех» командно-фордистского механизма. Например, жильцы поселяются в новый многоквартирный дом с недоделанной системой отопления — стихийно собирается актив, в котором каждый что-то умеет, и исправляет проблему! Или рабочие заводского цеха с требованиями устраивают настоящую облаву на начальника во время собрания — так решаются вопросы рабочего быта.
Что же касается сферы государственной власти, то рабочим низам действительно были чужды антисоветские настроения (несмотря на, мягко говоря, крайне настороженное отношение к партийным организаторам). Общество молодое, оно постоянно растёт, коренные жители теряются среди масс приезжих, и все живут в примерно одинаковых условиях. Каких-то органических причин протеста почти не просматривается. Более того, качество жизни здесь выше, чем в среднем по стране, и значительно выше, чем в сельской местности или в старых городах украинской или российской глубинки.
И вот происходит демократизация руководства рабочих коллективов. Вскрывается факт, до того тщательно задрапированный партийно-бюрократической шелухой: в недрах индустриального общества первичные рабочие коллективы (размера «протянутой руки») представляют собой как бы артели и ватаги со своими неформальными лидерами. Здесь ценятся твёрдость, достоинство, доверие людям и не в последнюю очередь профессиональная одержимость. Её очень легко отличали от искусственной «коммунистической» одержимости. «Артельные» лидеры вызревали в коллективах, связанных единым процессом, в котором важен баланс, а не перетягивание одеяла рекордсменов. В крупном производстве артели — это, например, смена участка поточного производства или ремонтная бригада, куда включены люди разных функций, но действующие как единый организм. Соответственно, их настоящие лидеры — своего рода эпические герои обыденности: люди им подчиняются не в силу навязанной извне дисциплины, а в силу того, что успех коллектива в труде и его благополучное существование зависят в наибольшей мере именно от этих лидеров.
Выдвижение неформальных лидеров уже имело исторический прецедент — появление органов рабочего самоуправления в виде фабзавкомов в начальный период революции 1917 г. Но, в отличие от революционного времени, неформальные лидеры не ушли в политическую борьбу и во власть, а остались в своих коллективах, легитимизированные избранием. Происходили выборы как низового (мастеров) уровня, так и уровня цеха и предприятия. Особенностью выборов начальников цехов и директоров было то, что они избирались не напрямую из рабочих, однако чем выше была «отчуждённость» руководителя, тем больше у него было административных рычагов. Из производственного бюрократа-назначенца директор превращался в лицо, чьей санкцией на участие в социально-экономических процессах было голосование коллектива. Пока существовала плановая экономика, преимущества такой позиции были неочевидными.
Прослойка «харизматичной бюрократии» сложилась на крупных предприятиях, запас прочности которых позволил в целом пережить кризис 90-х. Превращение государственных предприятий в акционерные общества первоначально подавалась как форма самоуправления — акции, по идее, должны были быть распределены равномерно между работниками. Однако уже на первом этапе большинство акций оказалось у верхушки «харизматичной бюрократии». Избранные же в конце 1980-х «артельные» мастера продолжили движение по карьерной лестнице, впрочем, редко выходившее за пределы родного цеха. Однако эксперимент демократизации более не повторялся — мастера и начальники назначались обычным способом, для которого немало значила личная лояльность и зависимость. В то же время работающее предприятие в кризисные 90-е само по себе было своеобразным «культом»: руководителям прощалось многое, пока была работа и семьям рабочих было чем питаться. Ореолы «хозяев-кормильцев» работающих заводов (теперь они были не просто директорами, а президентами АО) сформированы были в массовом сознании именно тогда, ведь завод означал не только производство, а всю хозяйственно-бытовую сферу с совхозами, детскими садами и дворцами культуры. Такими заводами-городами были Харцызский трубный, Новокраматорский машиностроительный, «Норд» и самый яркий пример — комбинат им. Ильича в Мариуполе.
Однако «харизматичные» директора не стали олигархами. Контроль над большинством заводов в начале 2000-х годов установили финансово-промышленные группы, тогда же сформировавшие собственные политические партии и активно начавшие передел власти в Украине. «Краснодиректорская» бюрократия оказалась на обочине — отныне они именовались почётными президентами и директорами. Выставить их за дверь без сохранения «ореола» менеджеры нового призыва позволить себе не могли: с коллективом в чём-то приходилось считаться.
"Крах потерпели политические силы, эксплуатировавшие легенду «харизматичной бюрократии», позволявшие себе под её прикрытием воровать и наживаться."
«Низовые» выдвиженцы 80-х, как правило, дорабатывали своё до пенсии. У начальников, вышедших из мастеров, был больший авторитет, однако второго «пассионарного всплеска» уже не было. В целом можно подытожить, что уже к 2010 году даже следов «харизматической традиции» на предприятиях не осталось — руководить заводами стали МВА-менеджеры, коммуникация которых с рабочим коллективом была мизернее, чем у руководителей их уровня в доперестроечные годы. Практика назначения «стандартизированных» менеджеров пошла вглубь вплоть до уровня мастеров, соответственно, и авторитет таких руководителей основывался уже не на роли в общем деле, а на рычагах принуждения.
Парадокс заключался в том, что «харизматичная бюрократия» породила легенду, перекочевавшую совсем в другую сферу — сферу публичной политики. Это миф о «своих парнях», которые знают, что нужно простому человеку, которые защищают его безопасность и достаток. Как всякий миф, он оказался разрушителен. Крах потерпел Луи Бонапарт, экспроприировавший наполеоновскую легенду своего дяди о защитнике крестьянской Франции. Крах потерпели и политические силы, эксплуатировавшие легенду «харизматичной бюрократии», позволявшие себе под её прикрытием воровать и наживаться. Но чем лживее миф, тем ценнее свидетельства об его истоках.
Читайте также:
Захар Попович. Співіснування ринкових, планових і адміністративних механізмів господарювання в економічній системі СРСР
Захар Попович. Особливості соціально-класової структури радянського суспільства, витоків та характеру протестного руху в СРСР
