Британские PhD-студенты и молодые доктора в шоке и возмущении. В Университете Эссекса открыли постдокторскую исследовательскую вакансию «без стипендии». Т.е. никак не оплачиваемую и по умолчанию предполагающую совмещение с другой работой. Которая, возможно, будет весьма далекой от ожидаемой после 8-12 лет, потраченных на высшее образование и получение степени PhD, — например, придется готовить кофе и заклеивать конверты ради заработка. В блогах на сайте знаменитой Лондонской школы экономики вышла очередная заметка об ужасах прекаризированной работы в западной неолиберальной академии: на краткосрочных и малооплачиваемых контрактах, не гарантирующих никакого надежного будущего и плохо совместимых с семейной жизнью.
Хотя Университет Эссекса отозвал эту вакансию с иезуитским оправданием, но это далеко не первый и не последний случай. Все чаще молодым сверхквалифицированным специалистам предлагается заниматься исследованиями и преподавать за крайне низкую оплату или без оплаты вообще — только ради опыта, накопления академических связей и даже просто из чувства долга образованного человека. Как раньше за этими благородными занятиями проводили время лучшие представители аристократии. Вот только у современных молодых академиков нет ни поместий, ни рабов.
Наш журнал давно активно освещает проблемы западной академии, которая часто некритически подается как ориентир для реформирования постсоветской науки. В предыдущих материалах можно было ознакомиться, например, с тяжелой судьбой все возрастающего числа преподавателей-совместителей, несущих основную нагрузку рутинной преподавательской работы, или узнать о миллиардных прибылях «помещиков от науки» — крупных академических издательств, эксплуатирующих совершенно неоплачиваемый труд рецензентов научных статей.
При всем этом совершенно прав российский социолог Александр Бикбов: в неолиберальном разгроме науки и образования мы давно впереди планеты всей. Направление изменений на самом деле противоположно тому, о котором твердят наши «прогрессивные» реформаторы. Скорее, не постсоветская наука и образование поднимется по стандартам к западным, а, наоборот, западная наука и образование быстрее опустится на уровень постсоветских.
Ведь все это — крайне низко оплачиваемый труд ученых и преподавателей, постоянные переработки, вынужденные совмещение двух, трех, многих работ и интенсивных проектов — уже было здесь, у нас, и продолжается сейчас. Начиная с ранних 90-х за научную и преподавательскую работу, может, и не прекратили платить совсем, но подолгу задерживали зарплату, которая, к тому же, опустилась ниже допустимого минимума. Отсюда «утечка мозгов» за рубеж, уход в частный сектор и челночную торговлю, приспособление научных институтов к коммерческим заказам, теневая коммерциализация в виде взяток в университетах, резкое падение качества исследований и преподавания, экстремальная бюрократизация «ваковской» науки, развитие успешного бизнеса на подготовке студенческих работ, защите диссертаций, публикациях в «признанных» «профессиональных» журналах. Как неизбежное следствие — падение престижа научной и преподавательской работы и ее настолько плачевное состояние на данный момент (по крайней мере в общественных науках), что, возможно, добить остатки до основанья, а затем начать все с нуля, может оказаться самым рациональным для всего общества выходом. Поможет ли нашей академической науке хоть самая радикальная реформа или без революции уже давно не обойтись?
И давно мы уже имеем соответствующие установки неолиберальных субъектов, о которых пишет цитируемая в вышеупомянутой заметке профессор социального и культурного анализа Розалинд Гилл, статью которой мы перевели для «Спільного». Меритократическая идеология академии (которая не обязательно соответствует практике) способствует тому, что академические работники в случае неудач и стагнации карьеры не связывают свои проблемы с дисфункциональными академическими институциями, а, прежде всего, обвиняют самих себя в посредственности и бездарности. И когда они не справляются со сверхнагрузками, то интернализируют одновременно чувство вины и чувство благородного долга: ведь научная и преподавательская работа — это якобы и не работа вовсе, а возможность нести миру доброе, разумное, вечное, за которую следует благодарить, а не возмущаться.
Лично я долгое время даже не представлял, что научно-преподавательская работа в принципе может быть единственным источником достаточного заработка. И что-то около 600 гривен за (вроде бы) 0,3 ставки старшего преподавателя-совместителя в Киево-Могилянской академии просто не позволяют относиться к ней иначе, как к хобби. Каждый год подачи заявок и отчетов на максимум однолетние стипендии и гранты, часто без уверенности в том, чем будешь заниматься (да и в какой стране находиться) уже через пару месяцев. В результате получаешь 3-4 работы/проекта одновременно — и суммарная официальная нагрузка превышает 90 часов в неделю. И так почти все последние 10 лет — с момента поступления в магистратуру Центрально-европейского университета.
Все это, конечно, не может сводиться лишь к хныканью о тяжелой академической судьбе. Есть очень много людей, которые не имеют ни одной оплачиваемой работы. Отвечать на сотню е-мейлов ежедневно и без передышки выдавать на-гора статьи, тезисы, рецензии, заявки, отчеты — это нелегко, но мало сравнимо с проблемами миллиарда человек, живущих на менее чем 1,25 доллара в день.
Тем не менее, это позволяет понять, почему практически невероятна самоорганизация академических работников в защиту собственных интересов. Подъемы и спады протестной активности определяются не столько степенью недовольства, сколько изменениями в возможностях и ресурсах. Академическим работникам не хватает чуть ли не важнейшего ресурса для какого-либо коллективного действия — времени. Строгая академическая иерархия и оправдывающая ее меритократическая идеология напрямую вредят коллективной солидарности. Все это толкает академических работников к индивидуальному приспособлению — в отличие, кстати, от гораздо большей готовности защищать свои интересы среди педагогических работников в средней школе, обусловленной более горизонтальными отношениями. А еще, в отличие от западной академии, где все-таки больше внимания уделяется содержанию и качеству исследований, «ваковская» экстремальная бюрократизация способствует тому, что спокойно кропать свои кириллические знаки, оформленные по «признанному» формату, и расти от кандидата к доктору и от доцента к профессору, не портя отношений с теми, от кого такое продвижение зависит, может быть вполне рациональной индивидуальной стратегией. А это означает, что коллективный протест становится возможным только тогда, когда подрывается институциональная рутина академической карьеры. Например, закрывается сам академический институт, в котором можно было тихо писать свои «труды», которые почти никто не читал и читать не будет. Наблюдая за реформами национальных академий в России и у нас и за последовавшими протестами, очень соблазнительно сказать: «Чем хуже, тем лучше».
При этом греет душу одна сумасшедшая, но красивая мысль. Какие качества должны формироваться у работников неолиберальной академии? В том числе, способность к продолжительной мобилизации, сверхпереработкам, многостаночности, самодисциплине и жесткой расстановке приоритетов. Но не эти ли качества будут крайне необходимы в нашем светлом будущем? Конечно, это совершенно дикая постановка вопроса для тех, кто представляет коммунизм чем-то вроде расслабленной хиппарской коммуны, где труд будет уничтожен вообще, по не самому удачному выражению раннего Маркса. Но для сторонников акселерации и прогресса — общества, где будет «еще больше неоновых огней, еще больше городов, еще больше небоскребов», общества, где принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям» будет осуществляться не путем отсечения якобы «ложных» потребностей, а путем действительного обеспечения их бесконечного расширения, что возможно только при опережающем росте производительности труда, — очевидно, что работы при коммунизме станет не меньше, а больше! Однако изменится ее характер, будет преодолено отчуждение. В неолиберальной академии граница между работой и свободным временем размывается — но не это ли предполагает «понедельник, который начинается в субботу»? Буржуазное разделение между работой и домом, публичным и частным, трудом и «свободным временем» преодолевается в обществе творческого, неотчужденного, общественно полезного труда. Так не закаляются ли качества коммунистического человека в прекарном аду неолиберальной академии?
Читайте також:
Університет у кризі? (Крейг Калхун)