Мартин Апчерч
Технический прогресс в области новых информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) вызвал среди левых дискуссии о влиянии цифровизации на мир труда. Наряду с цифровизацией и достижениями в интерактивной веб-коммуникации мы также стали свидетелями новых достижений в области робототехники, 3D-печати, искусственного интеллекта (ИИ) и технологий самоконтроля, таких как Fitbit или приложения для смартфона.
В комбинированной форме они представляют собой своего рода усиленную или «глубокую» автоматизацию, имеющую последствия не только для сферы труда, но и для нашего понимания стратегий накопления капитала. Достижения в области коммуникации и цифровых технологий, как утверждают многие ортодоксальные и неортодоксальные экономисты, оказывают фундаментальное и положительное влияние на повышение производительности. Это происходит за счет освобождения основанного на знаниях труда от суровых условий производственного процесса и, как следствие, от трудовой теории стоимости Карла Маркса. Предполагается, что мы вступаем в новую эру «когнитивного» или «коммуникативного» капитализма, в которой «объект накопления состоит из знания, становящегося основным источником стоимости, а также основным местом процесса валоризации» — то есть извлечения прибавочной стоимости (Boutang 2012: 57; см. также Dean 2005).
Согласно этим взглядам «цифровая экономика», как постулирует Ричард Барбрук, стала смесью компьютерных сетей, обслуживаемых «цифровыми ремесленниками», часто производящих и распространяющих информацию и знания бесплатно как часть «экономики дара», которая в будущем проложит путь для новой формы анархо-коммунизма. Это новая эпоха, в которой накопление капитала как движущей силы системы направляется в накопление знаний. Такой мир, утверждает Барбрук, позволяет многим работникам «избежать мелочного контроля цеха и офиса» (Barbrook 1998). Вместо того, чтобы находиться в распоряжении одного работодателя, офисные помещения могут также совместно использоваться в качестве коворкингов, где цифровые ремесленники, разработчики, дизайнеры и переводчики арендуют места для проведения работ, которые продаются через интернет[1].
Наряду с ростом цифрового труда мы также недавно наблюдали рост робототехники и связанных с ней дебатов об искусственном интеллекте. Перспектива мира, где машины (компьютеры, роботы, ИИ и алгоритмы) делают всю работу, была названа комментаторами «сингулярностью» еще в 1950-е годы. Они предвидели не только безлюдные заводы и безбумажные офисы, но и машины без водителей, и дома с роботами, выполняющими домашнюю работу. Утверждается, что медицина также может обойтись без врачей, из-за того что приложения для смартфонов и роботы диагностируют и лечат больных (Kirkup 2016). В качестве реалистичного будущего «сингулярность» популяризируется с тех пор футурологом Рэймондом Курцвейлом (Kurzweil 2005). В этом мире наш разум станет «небиологическим», а творчество будет свободно от человеческих ограничений. Машины будут доминировать в производстве благодаря процессам самосовершенствования, переписывая собственное программное обеспечение, чтобы превзойти функциональные возможности человеческого мозга. Такие перспективы превосходства машины над мужчиной / женщиной явно катастрофичны. Итак, что из этого реальность, а что научная фантастика?
В этой статье рассматриваются старые и новые дебаты по этому поводу и представлена их марксистская интерпретация. Прежде чем сосредоточится на компьютеризации и цифровизации в качестве особых форм инноваций, излагаются отношения между технологией, инновациями и накоплением капитала. Марксистская теория, особенно концепции общественно необходимого рабочего времени и абстрактного труда, помогают прояснить реальную роль ИКТ на рабочем месте. Компьютеры и связанные с ними технологии не являются нейтральными агентами изменений, они скорее используются капиталом как неотъемлемая часть практик по эксплуатации труда и накопления капитала.
Технологии и капитализм
Технические инновации могут способствовать снижению удельных затрат на рабочую силу за счет повышения производительности труда до такой степени, что это более чем компенсирует затраты на внедрение технологии в краткосрочной перспективе (хотя, как мы увидим позже, долгосрочные последствия могут быть разными). Стремление снизить удельные затраты на рабочую силу и повысить производительность труда является ключевым элементом конкуренции, присущей капиталистической динамике, и, следовательно, технические инновации имеют решающее значение для выживания отдельных капиталов. Некоторые технологии оказывают большее влияние на мир труда, чем другие, иногда приводя к огромному скачку в производственных процессах. Например, прядильная машина Джеймса Харгривса, изобретенная в Англии в 1764 году, трансформировала процесс ткачества. Сила пара позволила расширить железные дороги и удешевила эксплуатацию природных ресурсов, а балансирные двигатели преобразовали текстильное производство. Ключевым примером нецифровой технической инновации в современную промышленную эпоху является автоматизация производственной линии, ставшая возможной благодаря электронно-управляемым (а не вручную) машинам. Мы можем указать на другие технические новшества, которые стимулировали процессы урбанизации, такие как подземная канализация и водопровод, а также другие коммуникационные технологии, такие как телеграф, телефон и реактивный двигатель, сжавшие пространство и время.
Технология и труд
Следствием всех технических новшеств, как старых, так и новых, является степень уменьшения трудозатрат, поскольку машина заменяет отдельного работника, что приводит к параллельному увеличению органического состава капитала, измеряемого соотношением постоянного капитала (самого продукта прошлого или «мертвого» труда) и переменного капитала («живого» труда рабочих в процессе производства). Этот неуклонный рост органического состава капитала рассматривался Марксом в качестве ключевого фактора в объяснении тенденции капитализма к кризису. Причина состоит в том, что именно живой труд, деятельность рабочих, создает новую стоимость. Мертвый труд, воплощенный в машинах и ранее добытом сырье, не создает никакой новой стоимости, он просто передает свою стоимость конечному продукту в процессе использования живым трудом. По мере того, как соотношение изменяется в пользу инвестиций в постоянный капитал — в машины — и вступает в силу капиталозависимость, относительная доля рабочей силы в каком-либо одном производственном процессе уменьшается и, следовательно, уменьшается доходность от капиталовложений (или норма прибыли). Поэтому, хотя отдельные капиталисты всегда вынуждены внедрять технические новшества, чтобы конкурировать, они в то же время сеют семена потенциальных стагнации и упадка, чрезмерно полагаясь на постоянный капитал в ущерб переменному капиталу. Чтобы преодолеть эту тенденцию, капитал должен применять компенсационные факторы, среди которых может быть попытка получить «больше за меньшее» с отдельных работников.
Следовательно, технические инновации в рамках капиталистического трудового процесса неизбежно являются причиной напряженности, грозя перспективой стратегий сопротивления от пострадавших рабочих. Маркс, рассматривая эту напряженность, относил образование и реформирование человеческого общества в целом к «изменению и развитию материальных средств производства, производительных сил», таким образом, «способу производства материальной жизни, который обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» (Marx 1977). Действительно, сопротивление рабочих умирающих специальностей и профессий часто определяло как производственные отношения, так и социальные условия эпохи. Самое главное, мы можем заметить, что состав рабочего населения постоянно меняется и изменяется в результате технических новаций. В «Становлении английского рабочего класса» Э. П. Томпсон изящно описывает такой процесс изменений, отмечая сопротивление наступлению фабричной системы в обработке хлопка. Разрушение новых машин уволенными заготовителями и жнецами в конце XVIII века было «намного масштабнее нежели защита определенной группой квалифицированных рабочих своих собственных средств к существованию ... Луддизм можно рассматривать как мощный взрыв чувства, направленного против неограниченного промышленного капитализма, чувства, укорененного в устаревшем патерналистском кодексе и санкционированного традициями рабочего сообщества» (Thompson 1982: 599—601).
К другим более свежим примерам сопротивления относятся неофициальные забастовки докеров в 1970-х годах против внедрения технологии контейнеризации, лишавшей их работы (забастовки привели к заключению в тюрьму докеров в Пенттонвилле и в конце концов к отмене закона «О производственных отношениях» 1971 года) (Darlington 2016). До появления контейнерных судов почти половина времени судна проводили на доке, а мешки и поддоны, в которых содержались товары, снимались с корабля краном и зацеплялись на берег отдельными докерами. Контейнеризация позволила осуществлять массовый транзит через верхние платформы, береговое хранение товаров и прямую загрузку на грузовые автомобили. Она также потребовала глубоководных портов, приспособленных для размещения больших судов и использовала эффект масштаба. В результате этих изменений многие небольшие порты закрылись, а работа переместилась от речных бухт к более глубокой воде. Количество докеров в портовых районах Восточного Лондона, например, за десять лет сократилось на 150 000 с 1966 по 1976 год (El-Sahli and Upward 2015: 2).
Более яркий пример непосредственного влияния внедрения новых технологий появился в «старых» СМИ 1980-х годов, когда типографский набор и металлический набор были заменены компьютерным цифровым вводом. Длившейся год крупной конфронтации между печатниками и News International Руперта Мердока в Уоппинге, Ист-Лондон, предшествовала операция по уничтожению профсоюзов, возглавляемая владельцем Эдди Шахом в его группе газет Stockport Messenger в 1983 году. Шах успешно использовал новые антипрофсоюзные законы, чтобы сломить предприятие, принимающее на работу только членов профсоюза на его типографиях, а затем продолжил работу над новой газетой Today, выпускаемой с помощью компьютера.
Трудовой конфликт в Уоппинге против традиционных профсоюзов печати (профсоюз журналистов NUJ уже проголосовал за поддержку перехода на новое предприятие с несколькими несогласными, уволенными Мердоком) в 1986 году возглавлял Руперт Мердок. Около 5500 мужчин и женщин, работающих на Флит-стрит, были уволены, поскольку они нанесли удар по планам перенести производство газет (The Times, The Sun и News of the World) на новое предприятие в лондонских доках Ист-Энда, полностью приспособленное к использованию новой технологии. Пикет солидарности ночью у ворот предприятия не смог остановить Мердока, когда он привлек штрейкбрехеров при поддержке профсоюза электриков EETPU. Трудовые споры, подобные этому, последовавшие за поражением шахтеров годом ранее, оказались определяющими моментами в создании новых методов производства и организации труда. Однако энергичное сопротивление коллективизированных трудящихся было не всегда достаточным для предотвращения технологических изменений.
"Технология всегда использовалась на рабочем месте для измерения, записи и контроля как средство максимизировать создание и извлечение стоимости."
Итак, как мы можем объяснить технологию в качестве определяющего ингредиента режима производства?
Является ли цифровизация чем-то «особенным»?
Мы можем заметить, что технология всегда использовалась на рабочем месте для измерения, записи и контроля как средство максимизировать создание и извлечение стоимости. Но комментаторы как внутри, так и вне марксистской традиции часто рассматривают цифровизацию как особую форму инноваций, дающую качественно иные результаты в мире труда и создания стоимости. Так отличается ли цифровизация от других форм технических инноваций? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны сначала рассмотреть историю самой технологии
Рождение компьютеризации
В конце 1960-х годов на рабочее место стали поступать первые компьютерные информационные системы. Компьютеризация представлялась многими как фундаментальный разрыв со старыми технологиями, который создает другой мир работы, основанный на кибернетике и связанных с ней циклах обратной связи, что повысило бы эффективность принятия решений. Популярная книга Элвина Тоффлера «Шок будущего» (Future Shock) предсказывала, что внедрение новых информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) вызовет массовую трансформацию работы, влекущую за собой деконструкцию «традиционной» работы, или введение большего количества свободного времени для рабочих в совокупности, поскольку работа «коллапсировала», а безработные отправляются на досуг (Toffler 1970) . В 1970-х годах мода на предсказания «общества досуга» охватила даже секции профсоюзов, наиболее известный пример — публикация 1979 года «The Collapse of Work» Клайва Дженкинса и Барри Шермана из профсоюза белых воротничков ASTMS (Jenkins and Sherman 1979) [2]. Предположения, что происходит фундаментальная трансформация работы, также росли в академических кругах после публикации в 1973 году книги «Грядущее постиндустриальное общество» Дэниела Белла, предсказывающей общество, в котором доминируют труд в сфере услуг и управляемое новой «интеллектуальной» технологией вместе с учеными и инженерами, занимающими большую часть рабочих мест (Bell 1973). Через два десятилетия взгляды Белла развили Джереми Рифкин, предсказавший «конец работы», и Андре Горц с его утверждениями о конце «общества, основанного на заработной плате» (Rifkin 1995, Gorz 1999). Общим знаменателем во всех этих исследованиях за 30-летний период был акцент на росте «умственного труда» и замене ручного труда и «традиционного» рабочего класса. Мануэль Кастельс в своей монументальной трилогии «Информационная эра» (The Information Age) добавил воды на мельницу технологического детерминизма и определил информационные технологии в качестве причины современных социальных изменений, утверждая, что сеть заменит иерархию в качестве доминирующей формы социальной организации, а индивид будет конструировать самоидентификацию в рамках того же технологически обусловленного процесса (см. Castells 1996).
Поворот к цифровому и «нематериальному» труду
В новом столетии эти дебаты приобрели новую форму, давая основания предполагать, что цифровизация создала другую модель капитализма, основанную на «бесплатном» и «нематериальном» труде. Тициана Терранова в опубликованном в 2000 году эссе высказала мнение, что культурная и техническая работа является неотъемлемой частью Интернета, и что большая часть такой работы, включающей «деятельность по созданию сайтов, изменению пакетов программного обеспечения, чтению и участию в списках рассылки, и создание виртуальных пространств на MUD (МПМ) и MOO», выполняется «бесплатно» (Terranova 2000: 33) [3]. Цифровой труд также идентифицируется с:
Господствующей моделью накопления капитала современных корпоративных интернет-платформ ... основанной на использовании неоплачиваемого труда пользователей, которые занимаются созданием контента и использованием блогов, сайтов социальных сетей, вики, микроблогов, сайтов с целью совместного использования контента для развлечения и в ходе этой деятельности создают стоимость, лежащую в основе получения прибыли (Fuchs 2010).
Наступление Facebook, например, как утверждают, зависит от бесплатного труда отдельных людей, пишущих посты, что позволяет владельцам сайта получать вознаграждение от рекламы и доходов от продаж рекламы. Тем не менее существует концепция цифровизации работы, выходящая за рамки «неоплаченных» аспектов цифрового труда. Предположение состоит в том, что капитализм перешел от системы накопления капитала, основанной на фабричном производстве и коллективном рабочем месте, к системе на основе накопления и распространения знаний через интернет. В результате произошел переход от «материального» к «нематериальному» труду.
Некоторые мейнстримные теоретики менеджмента аналогичным образом интерпретировали рост сетей, основанных на интернете и цифровизации, как возможность переосмыслить организационные структуры принятия решений на рабочем месте в интересах капитала. Утверждается, что интернет расширяет горизонты цифровизации, давая возможности «сгладить иерархии и содействовать открытому и эгалитарному соглашению на рабочем месте» (Attwood-Charles and Schor 2015). Однако такие соглашения призваны не оспаривать прерогативу менеджмента, а скорее предназначены для использования креативности работников в интересах корпоративной конкурентоспособности. Другие продвигают модель, исходя из левой перспективы, выступая за уравнивающие эффекты цифровизации. Некоторые утверждают, что цифровая работа и «просьюмция» — производство потребителями — поспособствуют «шеринговой экономике, в которой потребители создают стоимость для компаний, не получая за это заработную плату.
Акцент на предполагаемой необходимости разрушить бинарности и сосредоточиться на «сетях» восходит к более ранним традициям итальянского автономизма и операизма. Эта традиция подчеркивала примат практики сетевого и культурного дискурса над экономической мощью организованного рабочего класса. Некоторые, в иных случаях близкие по духу комментаторы, смягчили этот «постопераистский» подход. Например, Ник Дайер-Визефорд в своей превосходно проработанной книге «Киберпролетариат» (Cyber-Proletariat) предлагает перспективу «пост-постопераизма». Дайер-Визефорд видит своей отправной точкой «ни “рабочего”, ни “множество”, а “пролетариат”, причем пролетариат, порожденный кибернетикой, который охватывает работников вне рабочего места в качестве ключевого агента изменений» (Dyer-Witheford 2015). В сочетании с робототехникой и ИИ заявления о будущем становятся еще более грандиозными. Человеческий труд в этом утопическом сценарии стал бы излишним, что освободило бы всех нас для жизни в праздности и в форме анархо-коммунизма, основанной на киберсетях и общем цифровом творчестве.
Если систему приводит в движение обмен знаниями, то режим накопления капитала коренным образом изменяется. Что особенно важно, утверждается: трудовая теория стоимости Маркса станет излишней, поскольку машины, компьютеры, роботы и ИИ возьмут на себя все производство. Это суть тезиса о цифровом труде, изложенного в популярной форме Полом Мейсоном в его книге «PostCapitalism» (критиковавшейся в более ранних выпусках этого журнала), в которой он утверждает, что «производство, основанное на знании, стремится к неограниченному созданию богатства, не зависящего от объема затраченного труда» (Mason 2015: 136; см. также Choonara 2015 и Green 2016). Это связано с предсказанием, что предельные издержки производства будут стремиться к нулю, поскольку «вещи, для изготовления которых требуется небольшой объем человеческого труда, возможно, станут бесплатными, ими будут коллективно владеть и пользоваться» (Mason 2015: 164). Возникшая «посткапиталистическая» утопия (или дистопия) была бы миром, где органический состав капитала (воплощенный в роботах и в форме ИИ) настолько вырос, что создание прибавочной стоимости сократилось бы до нуля. Карл Шапиро и Хэл Вариан предлагают ортодоксальное экономическое объяснение этому феномену, предполагая, что информация является дорогостоящей для производства, но впоследствии дешевой для воспроизведения (Shapiro and Varian 1998). Таким образом, стоимость изготовления первой копии информации может быть значительной, но стоимость производства (или воспроизведения) дополнительных копий незначительна. Именно на этом этапе «воспроизводства» предельные издержки, связанные с цифровизацией, могут стремиться к нулю в условиях «экономики изобилия».
Сторонники тезиса о цифровом труде часто ссылаются на «Фрагмент о машинах» Маркса в Grundrisse, в котором он концептуализирует тенденцию капитализма постоянно развивать производительные силы с помощью технологии. Маркс особо говорил о потенциале механизации господствовать над производственным процессом. Машина проявляет себя в роли всемогущей силы, как фрагментируя вклад отдельного работника, так и создавая подчиненную связь с технологией посредством разделения труда:
Однако будучи включено в процесс производства капитала, средство труда проходит через различные метаморфозы, из которых последним является машина, или, вернее, автоматическая система машин (система машин, являющаяся автоматической, есть лишь наиболее завершенная, наиболее адекватная форма системы машин и только она превращает машины в систему), приводимая в движение автоматом, такой движущей силой, которая сама себя приводит в движение. Эта автоматическая фабрика состоит из множества механических и интеллектуальных органов, так что сами рабочие определяются только как сознательные его члены (Marx 1973).
Маркс, однако, предвидел механизацию производственного процесса не только как концептуальную конечную точку логики накопления капитала, но и как средство отчуждения, после чего освобождения могут достигнуть только рабочие, возвращающие власть и контроль над производством. Многие представители автономистской традиции детерминистски интерпретируют эту точку зрения как «неизбежный» крах капитализма и в частности ссылаются на Марксово предположение об «общественном производстве», которое, согласно этому автономистскому подходу, возникает в качестве особой фазы капитализма, где анархо-коммунизм обеспечивается цифровыми ремесленниками. В этой интерпретации сила капитала не оспаривается непосредственно, как предполагал Маркс, а подрывается в диффузных формах через сети обездоленных. В этой предполагаемой нирване власть берется без взятия власти.
Опять же, мы можем проследить истоки этого подхода к итальянскому операистскому движению 1970-х годов, описывающего общество как «социальную фабрику», в котором работа переместилась с завода, «тем самым приводя в движение действительно сложную машину» (Negri 1989: 92). Майкл Хардт и Тони Негри в «Империи» развивают концепцию и описывают эпоху «постмодернизации», в которой материальное производство испарилось в невесомом мире (Hardt and Negri 2000). Цифровая коммуникация как альтернативный источник информации (и потенциальная власть, сопутствующая такой информации) позволяет бросить вызов доминирующим структурам власти. Опять же, они утверждают, что сейчас не существует никаких фиксированных границ или территориальных центров власти. Вместо этого мы окружены миром, где власть находится «везде и нигде», в котором доминируют работа в сфере услуг и нематериальный труд, охватывающий универсальные культурные «продукты», знания и коммуникации. В этом видении интенсифицированное применение информационных технологий снова используется в качестве предвестника более расслабленного, ориентированного на досуг общества, в котором неквалифицированная работа осуществляется машинами, труд коллективизируется, а разделение труда, господствовавшее в эпоху фордистского массового производства, преодолено. Слова Маркса в Grundrisse снова использованы для вводящей в заблуждение интерпретации, чтобы оправдать такую позицию[4].
Конечно, мы должны с осторожностью относиться к идее постмодернизации, не изучив свидетельства того, что на самом деле происходило в современном мире труда. Если мы просто посмотрим, например, на индустрию информационной технологии, а не на дезагрегированную сетевую форму капитализма, которую предсказывали Кастельс и другие, то вместо этого мы обнаружим высоко концентрированную форму капитализма с гигантскими корпорациями, такими как Microsoft и Google, доминирующими в индустрии с помощью своей эксклюзивности и скупки мелких конкурентов. Правовое регулирование обмена информацией способствует интересам капитала и корпораций, а законы об интеллектуальной собственности и корпоративной конфиденциальности ограничивают способность несогласных раскрывать корпоративное поведение. Facebook теперь принадлежит венчурным капиталистам, а Google купил YouTube [5].
Тот факт, что реальность далека от риторики сетевой и разукрупненной формы капитализма, особенно заметен в случае так называемой «экономики приложений», в которой есть крупнейшая таксомоторная компания (Uber), которая не владеет и не управляет такси, агентство аренды (Airbnb), которое не владеет жильем для отдыха, и туристическое агентство (booking.com), которое не организовывает проведение отпусков. Кроме того, когда речь заходит о воспроизведении программ, мы обнаруживаем, что обновления программного обеспечения Microsoft, например, предназначены специально для того, чтобы потребитель постоянно был неудовлетворен, не имея выбора, следует ли отказаться от старых версий. Вместо того чтобы распределиться, власть, похоже, по мере развития отрасли по классическому рецепту больше сконцентрировалась в огромных корпорациях.
Концепции как невесомости, так и нематериальности критиковались слева. Урсула Хьюс в 1999 году поставила под сомнение концепцию невесомости, указав на то, что «возможно, одна из самых опасных иллюзий здесь, — это представление, что новые информационные технологии означают, что теперь все может быть сделано кем угодно и где угодно: что все население земного шара стало потенциальной виртуальной рабочей силой» (Huws 1999: 47). Опасность, о которой идет речь, — ложное представление, что работа становится полностью независимой от пространства, что капитал в этом случае является незаметным и сверхмощным, и поэтому коллективный работник лишен силы. Такие представления сомнительны даже в случае таких новых явлений, как «экономика приложений». Недавние трудовые конфликты с участием водителей такси Uber и доставщиков Deliveroo в Лондоне, показывают нам, что материальная составляющая очень реальна и что коллективные забастовки могут способствовать улучшению условий труда. Кевин Дуган размышляет об этом и сходным образом описывает сценарий невесомого мира как ошибочную концепцию. Предположение о гибели расстояния и времени, вызванной революцией ИКТ, по его мнению, ведет к совершенно ложному разделению движения и материи. Он утверждает, что в таком видении мы, похоже, выходим за пределы техноцентризма в мир, где передача знаний сама по себе становится фетишем. Это несмотря на важный факт, что «производство и потребление знания остаются материальными, даже если его обращение нематериально» (Doogan 2009: 50)[6].
Понятие «бесплатный труд», связанное с цифровой экономикой, также подверглось некоторой критике. Конечно, мы все можем указать на неоплачиваемое время, связанное с нашей трудовой жизнью — примером может служить просто поездка на работу на общественном или частном транспорте. Профессиональная работа, например в области образования, медицины и права, включает в себя чтение документов и изучение статей и так далее вне запланированных рабочих часов. Верно также, что многие черты гражданского общества просто не существовали бы без волонтерской деятельности: спортивных рекрутеров и гидов, организации спортивных клубов и обществ и так далее. Большая часть этого связана с человеческими усилиями, которые можно рассматривать как работу в общем смысле, но более это сродни любимому делу — хобби, а не «свободному труду» в постмодернистском мире. Более убедительно то, что Диана ван ден Брук утверждала в своей критике «свободного труда»:
Цифровой труд не является ни свободным, ни нематериальным, потому что не содержание труда, а его отношение к капиталу, придает ему «вес» и стоимость ... труд по-прежнему сильно связан с отношениями занятости и трудовым процессом, независимо от того, выполняется ли работа в киберпространстве или других, более «приземленных» местах. Действительно, учитывая взаимную зависимость между наемным трудом и капиталом, обе концепции становятся друг без друга бессмысленными (Van den Broek 2010: 123—124).
Перейдем теперь от некоторых теоретических споров и рассмотрим доказательства трансформации работы, связанной с цифровизацией, ИИ и робототехникой.
Доказательства?
Цифровые технологии, как и предыдущие технологические достижения, обладают способностью вытеснять рабочих. Но мы должны рассмотреть общее влияние технологических инноваций в целом, прежде чем сможем согласиться с тем, что цифровые технологии будут означать конец работы. Во-первых, компьютеризация, сокращая рабочие места машинисток и печатников металлического набора, расширила работу и производственные рабочие места не только в компьютерной технике и программном обеспечении, но и в производстве мобильных телефонов и игровых консолей. Во-вторых, даже крупнейшие операторы «просьюмерской» экономики, такие как Google, Facebook или Amazon, будут полагаться на эксплуатацию своих работников в режиме реального времени. В случае с Amazon это интенсивная эксплуатация на ее полуавтоматизированных складах и работающие на аутсорсе «крауд-работники», причем работники дома на сдельной основе выполняют разбитые на фрагменты задачи для Amazon через компьютерные ссылки[7]. Google может полагаться на доходы от рекламы предприятий в «реальной» экономике для своего выживания, но в то же время ему придется использовать собственную рабочую силу, чтобы конкурировать с другими поисковыми системами и провайдерами электронной почты, такими как Yahoo или Baidu.
В-третьих, когда мы исследуем эмпирические свидетельства, мы обнаруживаем, что данные не подтверждают сценарии «праздного класса» или «конца работы». В 1975 году промышленный социолог Джон Чайлд рассмотрел имеющиеся доказательства. Он отверг перспективу праздного или структурно трансформированного общества и пришел к выводу, что «логика» передовых информационных систем «по всей видимости, расширит процедуру рутинизации, а также бюрократизацию работы на офисных и даже управленческих уровнях, где они могут до сих пор отсутствовать» (Child 1975: 149). Другими словами, вместо ликвидации сервисного и ручного труда, мы увидим рутинизацию работы, подпитываемую компьютеризацией. Такой сценарий был красноречиво раскрыт Гарри Браверманом в книге «Труд и монополистический капитал» (Labour and Monopoly Capital) в 1974 году, в которой он описывает процессы деквалификации и тейлоризацию офисной работы (Braverman 1974) Действительно, внедрение текстовых процессоров и коммерциализация роботов в 1970-х годах вызвали опасения не только из-за рутинизации, а также по поводу того, «не отберет ли машина вашу работу». В брошюре, посвященной этому вопросу, написанной Крисом Харманом для Британской социалистической рабочей партии в 1979 году, говорится следующее:
Легко понять, как в магазине с помощью компьютеризированной системы выписки (cheсk-out) происходит один и тот же процесс обработки и увеличения управленческого контроля. У оператора кассового аппарата больше нет оправдания, когда он или она чувствует усталость от «естественного перерыва», когда они задерживаются, чтобы проверить цену; квалифицированный кладовщик уже не нужен, как только компьютер проводит проверку запасов и оформляет новые заказы, все счетоводы должны делать это, чтобы считать цифры с компьютерного терминала или распечатки. У всех из них останутся скучные и повторяющиеся задачи, которые будут усложняться по мере того, как менеджмент увеличивает скорость компьютеризованных частей рабочего процесса (Harman 1979).
Наступление массовых конторских предприятий, привязанных к компьютеру, а не к картотеке, было близко.
"Таким образом, в последние десятилетия вместо сокращения рабочего времени (параллельно с распространением цифровизации и ИКТ) в развитых индустриальных обществах, среднее рабочее время, как правило, увеличивались."
Более поздние исторические обзоры периода с момента введения компьютеризации также указывают на те же выводы относительно ложности утопической доктрины. Проведя длительный обзор накопленных доказательств, Питер Брамэм пришел к выводу: «Оглядываясь назад, первоначальный проект миссии по развитию и управлению “обществом досуга” можно отбросить как наивный» (Bramham 2006: 37; для дополнительного исторического обзора этих дебатов см. также Veal 2009). Эта очевидная наивность, несомненно, была вызвана непониманием мотивов работодателя и последствий внедрения новых форм технологий. С марксистской точки зрения любые технические инновации, включая ИКТ и другие формы цифровизации работы, не должны рассматриваться как нейтральный агент изменений трудового процесса. У капитала возникнет соблазн инвестировать в новые технологии не потому, что он может увеличить общественное благо, а потому, что он может повысить показатели прибыли. Таким образом утопия общества досуга при капитализме иллюзорна. Капиталу требуется, чтобы инновации производили не столько благотворный, а губительный эффект. Это происходит не только из-за интенсификации работы, но также из-за необходимости для капитала уравновешивать стагнацию производства ростом производительности на рабочем месте. Таким образом, в последние десятилетия вместо сокращения рабочего времени (параллельно с распространением цифровизации и ИКТ) в развитых индустриальных обществах, среднее рабочее время, как правило, увеличивались. Эта тенденция складывается наряду с общим увеличением как безработицы, так и увеличения числа работающих бедняков (Pradella 2015).
В-четвертых, дело не в том, что компьютеризация и цифровизация привели к долгосрочному качественному и количественному подъему в совокупной производительности труда (что могло бы обеспечить приход общества досуга). Конечно, произойдет первоначальный скачок в производительности организации в результате внедрения, например, новых форм ИКТ, таких как web 2.0. Однако такое повышение производительности не подтверждается [8]. Исследование компаний в двух странах для Британского национального института экономических и социальных исследований подтвердило выводы аналогичных исследований: «Кажется, что решение о выходе в интернет не имеет само по себе долгосрочных последствий для производительности» (Domenech, Rizov and Vecchi 2015: 24).
Американский экономист Роберт Дж. Гордон является давним критиком точки зрения, что ИКТ существенно повысили общую производительность. В своем последнем крупном исследовании экономики США он опровергает утверждение, что ИКТ оказали фундаментальное влияние на повышение производительности за десятилетия с тех пор, как они были внедрены на рабочее место. Аргумент Гордона адресован «технооптимистам». Он утверждает, что ИТ-революция менее значительно повлияла на производительность, чем множество других технологий, включая телеграф, электрическое освещение или водопроводную систему и городскую канализацию (Gordon 2016: 441—461). Важнейшим моментом является то, что компьютеры представляют собой относительно небольшую долю капитала и — что более важно — инвестиции в компьютеры снижаются с разгара «ИТ-революции» 1990-х годов (Goodridge, Haskel and Wallis 2009: 34). Специалист по управлению Майкл Портер предполагает, что, «поскольку все компании используют интернет-технологии, сам интернет будет нейтрализован как источник преимуществ» (Porter 2001: 62). Несмотря на то, что всегда будут происходить обновления программного и аппаратного обеспечения, совокупный эффект такого обновления, вероятно, будет невелик по сравнению с первоначальными инвестициями. Отдельные капиталисты также должны учитывать то, что Маркс назвал «продолжительностью жизни основного капитала». Как утверждал Харман:
Капиталисты редко заменяют существующее оборудование в тот момент, когда происходит технологический прогресс. Они пытаются выждать, пока их затраты не окупятся и они получат прибыль от затрат на этот механизм, на что обычно уходит несколько лет. Эта тенденция ждать возрастает из-за рисков, связанных с тем, что они первыми используют непроверенную технологию: шанс захватить рынок путем значительного сокращения затрат могут перевесить опасности технологии, которая просто не работает (Harman 1991)
Такие ложные надежды технологических изменений свидетельствуют о том, что нам нужно с осторожностью относиться к заявлениям об универсальном применении.
Робототехника и искусственный интеллект
Действительно, при рассмотрении доказательств мы также обнаруживаем, что технические инновации в форме робототехники и ИИ также ограничены в своем потенциальном воздействии на мир труда. Данные, опубликованные в 2015 году на основании анализа компаний в 17 странах, собранных в период с 1993 по 2007 год, свидетельствуют о том, что, хотя с введением робототехнических инноваций производительность растет, а некоторые полуквалифицированные и более низкоквалифицированные рабочие места ликвидированы, «существуют некоторые свидетельства уменьшения предельной отдачи от использования роботов — “эффекты перенасыщения” — поэтому они не являются универсальным средством повышения роста». Действительно, далее исследователи предполагают, что «это делает вклад роботов в совокупную экономику примерно равным предыдущим важным технологиям, такими как железные дороги в XIX веке и американские хайвеи в XX веке» (Michaels and Graetz 2015).
Это не означает, что капитал не инвестирует в робототехнику. Случается и обратное, поскольку процесс роботизации происходит с использованием искусственного распознавания образов и машинного обучения[9]. Лидируют в нем Япония и Южная Корея, в которых на 10 000 рабочих обрабатывающей промышленности приходится более 300 роботов. Однако их стоимость замещения на работе также остается ограниченной, особенно учитывая значительную стоимость инвестиций, связанных с роботами. Еще одна проблема с инвестициями в роботов заключается в том, что задачи, которые они могут эффективно выполнять, остаются ограниченными. Для более сложных задач роботы должны учитывать людей, чтобы они не разрушали или неверно просчитывали точные движения, что еще раз снижает их потенциальный вклад в повышение производительности. Например, Mercedes-Benz начал заменять своих роботов людьми, поскольку они гибче (см. Gibbs 2016). Действительно, часть причины ограничения роботов в передовых технических процессах — нехватка гибкости. Исследование немецких автомобильных заводов в 2016 году показало, что вместо универсального средства повышения производительности использование роботов означало, что люди выполняли дополнительную работу, включавшую постоянный мониторинг роботов: «во время нормального и в противном случае плавного перехода работник, ответственный за “балет” из восьми сварочных и манипуляционных роботов вмешивается от 20 до 30 раз за смену — не из-за технических инцидентов, а для их предотвращения. Несмотря на то, что за многие годы человеческая работа сократилась количественно, ее качественная роль возросла благодаря автоматизации» (Pfeiffer 2016: 16). Усилия ведущего производителя робототехники Rethink Robots по созданию доступного готового к использованию робота, способного имитировать человеческие движения для широкого использования в промышленности, по-видимому, зашли в тупик. Недавно компания сократила штат, объявив о сокращении почти четверти своих сотрудников (Tobe 2013). В настоящее время происходит продвижение «коботов» в качестве альтернативы роботам. Они действуют бок о бок с людьми, чтобы обеспечить гибкость и креативность (Paul-Choudhury 2016: 18).
Вторая проблема, как напоминает нам марксистский экономист Майкл Робертс, заключается в том, что роботы остаются машинами и в таком качестве:
Роботы не устраняют противоречия в капиталистическом накоплении ... капиталозависимость или сокращение рабочей силы означает, что создается меньше новой стоимости (поскольку труд является единственной формой стоимости) относительно стоимости инвестированного капитала. Существует тенденция к снижению прибыльности по мере роста производительности ... Таким образом, экономика, в которой при капитализме все больше доминирует интернет вещей и роботы, будет означать более интенсивные кризисы и большее неравенство, а не изобилие и процветание (Roberts 2015).
Кроме того, «робот-пылесос, Roomba, быстро и дешево убирает пол, но он никогда не забронирует для себя отпуск с моей кредитной картой» (Roberts 2016a). Несмотря на кажущуюся тривиальность, комментарии Робертса также подчеркивают ограничения предсказаний мира, в котором доминируют роботехнические инновации. Например, если бы можно было перейти в мир, в котором роботы воспроизводят себя (роботы, делающие роботов, создающих роботов), то мы бы пережили эпохальную трансформацию, которая привела бы к миру нулевой прибыли (поскольку не было бы создания стоимости посредством человеческого труда) в сочетании с изобилием и досугом с роботами сродни рабам. Последствия для борьбы между капиталом и трудом на пути к этой нирване были бы огромными. Как утверждает Майкл Робертс, когда «мы стоим перед будущим, которое может напоминать гиперкапиталистическую дистопию или социалистический рай, то второй вариант не упоминается» (Roberts 2016b: 10).
"Робот может быть запрограммирован для выполнения новых задач, но он не может применить знания, полученные в одной задаче, в другой. У робота нет воображения, эмоций или сознания и он остается машиной."
Вопрос о сознании также проблематичен, мы должны спросить, превосходит ли сознание искусственный «разум». Когда человек смотрит в зеркало, он видит себя, когда обезьяна смотрит в зеркало, она видит обезьяну. Но что «видит» робот и что он «распознает»? Фактически, робот не «видит», если он не запрограммирован человеческим интеллектом для записи определенного изображения в отличие от других изображений. Робот может быть запрограммирован для выполнения новых задач, но он не может применить знания, полученные в одной задаче, в другой. У робота нет воображения, эмоций или сознания и он остается машиной. В «Consciousness Explained» Дэниел Деннетт излагает эту загадку и утверждает, что компьютеры работают совсем иначе, чем человеческий мозг, — компьютеры обрабатывают все большее количество информации поочередно, в то время как мозг включает одновременное взаимодействие разных механизмов и процессов (Dennett 1991: 431). Реальным вызовом для ИИ становится достижение последнего типа сложности.
А как насчет потребления?
Конечно, не только в мире производства автоматизация, по-видимому, набирает обороты. В качестве потребителей мы постоянно подвергаемся бомбардировке рекламой новых технологических продуктов, которые якобы улучшат наш образ жизни в обществе «штрих-кодов» или «приложений». Это могут быть умные часы, фитнес-трекеры, умные очки и умная одежда (Fordham 2015). Автомобиль без водителя Google теперь проехал более миллиона миль на невадских и калифорнийских дорогах с момента его запуска в 2012 году, а правительство Великобритании, согласно заявлению СМИ, находится в авангарде дерегулированного подхода к использованию и активному изучению того, как они могут быть застрахованы (Titcomb 2015). Беспилотные автомобили не лишены проблем, они запрограммированы для опознания светофоров, но сейчас не распознают временные огни на дорожных работах и то, что полицейский просит их остановиться! Кроме того, технически они не являются беспилотными, поскольку они разрешены только на дорогах общего пользования с ответственным водителем с полной лицензией за «рулём». Несмотря на эти проблемы, по оценкам Google, к 2020 году они будут свободны от таких проблем (или, скорее, будут устранены все нормативные препятствия), в то время как другие хищнические «шеринговые» компании, такие как Uber, выразили готовность ввести (фактически) беспилотные такси, очевидно, исходя из того, что может быть обойдена необходимость платить таксисту.
Мы также можем измерить каждый аспект наших движений тела и даже жизненных показателей, таких как кровяное давление и сердечный ритм, с помощью переносных устройств или приложений для смартфонов. Возникло целое движение («Количественное Я») людей, которые делятся и обмениваются такими данными на взаимной основе (см. для обзора Moore 2014 и Nafus 2016). На коммерческом уровне такая количественная оценка и регистрация движений нашего тела, конечно, имеет еще больший потенциал для коммодификации[10]. На кухне домашний робот может подметать пол или даже записать потребление калорий нашей пищи. Секс-робот может быть полезен в спальне, а для совершенно самовлюбленного мужчины теперь есть приложение под названием SexFit, которое «надевается на мужские гениталии для обеспечения более сильной эрекции и подключается к сопутствующему смартфону через Bluetooth или WiFi, чтобы вы могли измерить важные показатели романтического момента, например, сжигаемые калории и толчки в минуту. Собранная информация отправляется на ваш телефон» (Amlen 2014).
Все это говорит о том, что мы можем быстро продвигаться в мир, где роботы, ИИ и компьютеры становятся доминирующими по отношению к человеческой эмоциональной деятельности. Однако предсказания прихода сингулярности (когда искусственный интеллект превзойдет человеческий интеллект) часто основаны на расширениях и экстраполяции «закона» Мура, названного в честь одного из основателей Intel — Гордона Мура. Согласно закону количество транзисторов, которые можно поместить в компьютер удваивается каждые два года, как снижая затраты, так и значительно увеличивая вычислительную мощность. Тем не менее запас редкоземельных металлов, используемых в производстве компьютеров ограничен[11], и Мур сам признал, что также будет физический предел количества транзисторов, которые вы можете втиснуть в интегральную схему.
Перспективы достижения сингулярности в результате применения цифровизации, робототехники и ИИ, тем не менее, далеки. Это связано с тем, что технологии все еще не реализованы в полной мере для раскрытия потенциала этих инноваций. Существует также противоречие между стремлением увеличить производительность и кризисом прибыльности, который это повлечет за собой. Эти ограничения подтверждаются доказательствами. В ходе крупного исследования, проведенного для оценки вероятности сингулярности, было проверено семь значимых тестов ее возникновения, наблюдавшихся в течение последних 50 лет. Тесты в исследовании сосредоточены на экономических данных, отражающих темпы ускорения спроса и предложения продуктов информационных технологий, таких как компьютерные программы и связанные с ними приложения, а также связанные с трудовой деятельностью вопросы роста заработной платы и производительности в ключевых секторах ИКТ. Автор исследования пришел к выводу, что «пять из семи тестов отрицательны для сингулярности, а два являются положительными ... Используя простую экстраполяцию для двух положительных тестов, время, когда экономика может вероятно достичь сингулярности, составляет 100 или более лет» (Nordhaus 2015: 28). Более того, тесты не оправдали наиболее важные меры по повышению общей производительности и росту заработной платы.
Таким образом, мы можем заметить, что между ИКТ и цифровизацией не наблюдается заметной разницы в ее влиянии на производительность, эффективность и занятость на рабочем месте (и в целом в экономике) и в предыдущих формах технических инноваций. Технология внедряется в капиталистическую динамику для повышения производительности труда и снижения удельных затрат на рабочую силу, но неизбежно возникнет напряженность, которая снизит непосредственные последствия. Самое важное, что противоречия капиталистического способа производства, рассматриваемые через Марксову трудовую теорию стоимости и долгосрочную тенденцию падения прибыли, по-видимому, все еще релевантны в новом мире цифровой работы. Мы вполне можем переживать бурный процесс глубокой автоматизации рабочих мест, но дело не обстоит так, что производительность повышается до такой степени, что мы можем предвидеть либо конец работы, либо общинную утопию цифровых ремесленников в невесомом мире нематериального труда. Итак, можем ли мы определить какую-либо разницу в мире работы в связи с ростом цифровизации?
На пути к измерению всего?
Ключ к пониманию реального влияния цифровизации на работу и рабочий класс состоит в том, чтобы пересмотреть последствия в свете Марксовой концепции общественно необходимого рабочего времени. Маркс разработал концепцию общественно необходимого рабочего времени, чтобы объяснить динамику конкуренции между капиталами. Чтобы преуспеть в конкуренции с другими капиталистами, отдельный капиталист вынужден использовать труд в той мере, в какой объем производства на человека за единицу времени не опускается ниже среднего для отрасли или профессии, в которой действует капиталист. Это среднее значение выражается как общественно необходимое рабочее время, требуемое для производства рассматриваемого товара. Он подвергается постоянным изменениям, когда вводятся новые применения технологии или новые способы организации и использования рабочей силы. Маркс объясняет взаимосвязь между социально необходимым рабочим временем и рыночной стоимостью, общей для всех товаров того же типа: «различные индивидуальные стоимости должны выравняться в одну общественную стоимость, выше разобранную нами рыночную стоимость, а для этого требуется наличие конкуренции между производителями одного и того же вида товаров, также как и наличие рынка, на котором они одновременно предлагают свои товары» (Marx 1966).
"Чтобы достичь максимальной эффективности и извлечь наибольшую прибавочную стоимость из нашей рабочей силы, необходимо, чтобы все аспекты нашего физического и умственного труда отслеживались и контролировались капиталом."
Таким образом, на капиталиста оказывается постоянное давление, чтобы он не отставал от конкурентов, пересматривая рабочие процедуры и следя, чтобы рабочие были столь же продуктивны, как у конкурентов. Это всеобъемлющий процесс в динамике капитализма. Наиболее важно, что внедрение новых технологий имеет центральное значение для процесса не только повышения индивидуальной производительности, но и как ключевой механизм для контроля над работником за счет повышения способности работодателя контролировать результаты работы в режиме реального времени. Чтобы достичь максимальной эффективности и извлечь наибольшую прибавочную стоимость из нашей рабочей силы, необходимо, чтобы все аспекты нашего физического и умственного труда отслеживались и контролировались капиталом.
Маркс далее осмыслил процесс извлечения стоимости из рабочего как с точки зрения конкретного, так и абстрактного труда. Конкретный или полезный труд — это акт работы над созданием особого вида полезной вещи или эффекта, тогда как абстрактный труд — это процесс, посредством которого стоимость создается путем выравнивания конкретных действий труда в рамках дисциплины конкуренции (в динамике общественно необходимого рабочего времени). При определении абстрактного труда важно понимать, что Маркс предположил, что весь труд носит двойственный характер и существует одновременно как в конкретной, так и в абстрактной форме. Тем не менее благодаря абстрактному труду продаются плоды нашего труда, то есть это корень отчуждения продукта труда от отдельного рабочего. Таким образом, абстрактный труд является источником отчуждения.
Следовательно, мы можем ожидать постоянно растущее стремление работодателей отслеживать, регистрировать и контролировать нашу работу, а также устанавливать цели, которые стандартизируются на всех фабриках, офисах, отраслях и профессиях. Постоянно возрастающая количественная оценка результатов работы, вытекающая из вышеупомянутой динамики, несомненно, является корнем «культуры достижения цели» и других отчуждающих практик, охватывающих современную трудовую жизнь не только в производственном процессе на заводе, но также в сфере обслуживания и административных функциях. Стремление работодателей измерять распространяется на все аспекты нашего труда, в результате чего работа или профессия не исчезают. Цели вносятся в наши рабочие графики, а также отслеживаются и контролируются с помощью профессиональной аттестации, оценок, квалификации и дисциплинарных процедур.
Количественная оценка работы — это священный Грааль современной практики управления персоналом. Она простирается за пределы измерения физических исходных и результатов в область психологического, социального и отношенческого. Например, в сфере образования Microsoft подготовила программу, включающую в себя матрицу из 39 компетенций для «учителей и руководителей школ». Эти «компетенции» доступны для измерения, имея такие экзотические названия, как «обучение на лету», «организационная гибкость» и «работа с двусмысленностью». Только для «обучения на лету» существует четыре отдельных уровня компетенции от «базовых» до «экспертных», которые охватывают более четырех дополнительных субкомпетенций.
В этой классической перспективе мы можем предвидеть, как новые информационные технологии присваиваются капиталом для достижения своих интересов посредством подчинения труда его стремлению максимизировать прибыль. Таким образом, мы можем предсказать, что цифровизация будет использоваться капиталом, чтобы расширить его способность изучать, отслеживать, измерять и контролировать работу отдельного работника. Существует параллельный путь, заключенный в повороте к неолиберальному капитализму, усиливающему тенденции к более интенсивному доминированию капитала посредством его способности к дальнейшему распылению и индивидуализации рабочего, чтобы его «добавленная стоимость» оставалась прозрачной и измеряемой. Этот неолиберальный поворот поощряет, например, отказ от коллективно установленных ставок оплаты труда и вводит предписание о выплате индивидуальной заработной платы, привязанной ко все более жестким показателям оценки, способностей и дисциплины. По мнению некоторых комментаторов этот процесс дифференциации и распыления имеет глубокие социальные, телесные и культурные последствия, при которых нас измеряют не только с точки зрения нашей физической работы, но и с точки зрения наших психологических и социальных факторов (см., например, Moore 2014).
По мнению других исследователей, таких как Дайер-Визефорд, это, возможно, сделало необходимым переопределить границы работы и труда, создав новый «кибертариат» (Huws 2003) или «киберпролетариат», в котором коллективизированный рабочий покорен и закален существованием неоплачиваемого пула потенциальных конкурентов за пределами фабрики и офиса (Dyer-Witheford 2015). Однако во многих отношениях, конечно, такой прогноз не отличается от первоначального понимания Маркса и Фридриха Энгельса резервной армии труда или, скорее, «избыточного населения», которое может включать не только безработных и неработающих, но также и тех, кто находится вне наемного труда или вовлечен дома в социальное воспроизводство труда. Таким образом, сходство в понятиях ставит под сомнение уникальность киберпролетариата. Точно так же «совокупный рабочий» представляет собой концепцию, выдвинутую Марксом в результате наблюдений непосредственных процессов производства. Рабочие подчиняются работодателю и одновременно коллективизируются процессом производства. Именно эта двойная динамика, определенная Марксом как сущность капиталистического трудового процесса и которая не опровергается возникновением «цифрового работника», в то время как работодатель постоянно стремится извлекать прибавочную стоимость из нашего труда.
Но это не означает, что нет некоторых аспектов цифровизации, делающих работу отличной от доцифровой эпохи. Капитал всегда стремился измерять и контролировать. Первые исследования времени и движения, вытекающие из работ Лиллиан и Фрэнк Гилбретов и Фредерика Уинслоу Тейлора в начале 1900-х годов, стремились стандартизировать физические движения в процессе производства. Гилбреты даже использовали технологические устройства, такие как камера с электродвигателем и микрохронометр для записи и предварительного определения «необходимого» времени, требуемого для выполнения задачи. Тейлор и другие, такие как Чарльз Бедо, зашли в измерениях дальше, вникая в физиологические и даже психологические аспекты соответствия отдельных работников со стандартными рабочими задачами. Движение продолжало развиваться на протяжении 1920-х и 1930-х годов.
В послевоенное время такие формы измерения быстро распространялись в сервисной и конторской работе. Даже простые рабочие задачи измерялись с учетом банков фотографий в системе «Методика измерения времени», созданной в Соединенных Штатах в 1948 году. Эти банки фотографий фиксировали повседневные конторские операции, такие как снятие шариковой ручки или помещение файла в папку, и привязывали среднее ожидаемое время к задаче. Но цифровизация позволяет использовать все более широкие и глубокие формы измерения не только с точки зрения точности нашего физического производства, измеряемого как конкретный труд, но и как параллельные показатели для нашей стоимости, добавленной посредством абстрактного труда. Эти показатели также абсорбируют нашу склонность к повышению стоимости в социальной, физиологической и психологической сферах.
Что касается непосредственного измерения, то мы можем перечислить множество «измерительных приборов», позволяющих использовать цифровую запись и мгновенную обратную связь с работодателем. Радиочастотная идентификация (RFID) используется супермаркетами для отслеживания движения работников склада, причем некоторые компании даже настаивают на имплантации чипов в сотрудников (Cellan-Jones 2015). Американская аналитическая фирма Sociometric Solutions снабдила около 20 компаний идентификационными значками сотрудника, оснащенными микрофоном, датчиком расположения и акселерометром [12]. Носимые акселерометры или приложения для смартфонов могут отслеживать отдельные движения тела и даже записывать язык тела на собраниях компаний для получения «эмоциональной» обратной связи. Эти иногда скрытые акселерометры измеряют ваш язык тела и отслеживают, как часто вы отталкиваетесь от стола: «...в конце каждого дня носимый значок будет собирать около четырех гигабайт данных о вашем поведении в офисе» (Kimura 2015).
Микрофоны могут записывать тон и громкость голоса, язык тела на собраниях компаний с той же целью. Все эти и многие другие устройства самоконтроля, такие как FitBit и Jawbone, доступны для работодателей и все чаще используются[13]. Работодатели также используют новые технологии для регистрации нашего физического и психического здоровья в качестве дополнения к прогнозированию уровня производительности, но часто под предлогом «благополучия служащего». Частным страховым компаниям, конечно же, не терпится структурировать графики ценообразования в соответствии с такими данными. Дискретные системы записи, такие как Google Glass, могут использоваться на собеседовании кандидатов, и это означает, что интервьюер может записывать и просматривать интервью, анализировать ответы на вопросы для оценки пригодности для определенных ролей.
Поскольку работодатели ищут чего бы измерить и записать (консультанты готовы удовлетворить это желание за вознаграждение), новые формы оценки «компетентности» позволяют проводить психологическую оценку и сбор биомедицинских показателей функционирования нейроэндокринов. Утверждается, что это дает возможность предсказывать хороший «эмоциональный интеллект», то есть эмоциональное самосознание и контроль (Boyatzis and Akrivou 2006). Google разработала контактную линзу, которая будет контролировать диабет и глаукому, и недавно подала патент на устройство, проводящее анализ крови без иглы. Устройство работает путем «отправки всплеска газа в емкость, содержащую микрочастицу, пробивающую кожу. Как только кровь высвобождается из кожи, она всасывается в емкость с низким давлением» (Duhaime-Ross 2015). Устройство пригодно для ношения и предназначено для проверки уровня содержания сахара. Оно потенциально может быть использовано работодателями для наблюдения за здоровьем сотрудников. Именно в этой области телесного можно использовать капитал для усиления господства работодателей, позволяя, как предполагает Питер Флеминг, корпорациям осуществлять новые формы «биовласти» над работниками (Fleming 2015). Конечно, большая часть этой новой технологии должна рассматриваться в рамках фантазии работодателя, работники всегда будут сопротивляться ярлыку, игле или контактной линзе так же, как они долго сопротивлялись нормированию времени и движения, а также секундомеру. Нужно только вспомнить о внедрении пейджеров для рабочих, таких как инженеры по телекоммуникациям, в качестве способа мониторинга их местонахождения «по вызову». Многие пейджеры «случайно» оказывались в стиральной машине и не работали на следующий день. Суть в том, что никакая новая технология не бывает «нейтральна» в своем воздействии, как только оказывается в руках работодателя, но ее введению можно сопротивляться.
Усиление господства работодателя над нашими телами и личностями, о котором идет речь в этой статье, является источником нашего отчуждения. Контроль, который мы имеем над нашими мыслями и действиями, подрывается капиталом в его собственных интересах. Он распространяется от физического до психологического и социального и усиливает попытки контроля, начавшиеся с изучения времени и трудовых движений более 100 лет назад. Такой подрыв и присвоение не могут не вызвать сопротивление, поскольку сопротивление императивам капитала является неотъемлемой частью структурного антагонизма на рабочем месте. В самом деле, сопротивление управленческому контролю, осуществляемому технологическими средствами, часто определяло промышленные и трудовые отношения на протяжении всей истории, будь то сопротивление автопромышленных рабочих тейлоризму в 1930-х годах или борьба с усилиями работодателя по сокращению «пористости» рабочего дня с тех пор. Особенно важно понимать, что борьбу за технологию невозможно отделить от борьбы за контроль над работой. Технология всегда будет использоваться капиталом для усиления своего господства, но в равной мере может использоваться рабочими для создания общества, основанного не на прибыли, а на потребностях и нуждах общества. Борьба за контроль вполне может, как утверждал Маркс, быть ключом к освобождению человека, но находится она не в «нематериальном», а прочно укоренена в материальном вызове капитализму.
Перевел Дмитрий Райдер по публикации: Upchurch, M., 2016. «Into the digital void?». In: International Socialism. Available at: [link].
Примечания
1. Обзор профсоюзов и совместных работ см. [link]↩
2. ASTMS (The Association of Scientific, Technical and Managerial Staffs) — Ассоциация научных, технических и управленческих кадров, один из крупнейших британских профсоюзов, действующий между 1969 и 1988 годами и насчитывающий в периоды максимального развития в своем составе до полумиллиона членов. — прим. ред.↩
3. MUDs and MOOs являются онлайн-системами виртуальной реальности, к которым одновременно подключаются несколько пользователей (игроков).↩
4. См. критику использования Хардтом и Негри «Фрагмента машин» («Fragment on Machines») у Калиникоса (Callinicos 2014: 198—204).↩
6. Doogan 2009: 50 здесь относится к «дематериализации».↩
7. Для описания краудворкинга в компании Amazon см. Knaebel, 2016.↩
8. Современный обзор доказательств см. UKCES 2014.↩
9. Согласно данным Международной федерации робототехники (МФР), общее количество промышленных роботов составляло 1,5 миллиона в 2014 году, тогда как специалисты МФР ожидают дополнительно включение в производство еще 1,3 млн роботов в ближайшие два года.↩
10. Коммодификация - преобразование материальных и нематериальных ценностей на товар (англ. - commodity), который становится объектом купли-продажи на рынке. — прим. ред.↩
13. См. более полное изложения этих тенденций в Moore and Upchurch 2015.↩
Источники
Amlen, Deb, 2014, “SexFit: Because We Don’t Have Enough Things to Measure”, [link]
Attwood-Charles, Will, and Juliet B Schor, 2015, “The Tyranny of Levelled Workplaces”, American Sociological Association (17 August), [link]
Barbrook, Richard, 1998, “The Hi-tech Gift Economy”, First Monday, issue 3, [link]
Bell, Daniel, 1973, The Coming of Post-Industrial Society (Basic Books).
Boyatzis, Richard, and Kleio Akrivou, 2006, “The Ideal Self as the Driver of Intentional Change”, Journal of Management Development, volume 25, issue 7.
Bramham, Peter, 2006, “Hard and Disappearing Work: Making Sense of the Leisure Project”, Leisure Studies, volume 25, number 4.
Braverman, Harry, 1974, Labor and Monopoly Capital: The Degradation of Work in the Twentieth Century (Monthly Review).
Callinicos, Alex, 2014, Deciphering Capital: Marx’s Capital and Its Destiny (Bookmarks).
Castells, Manuel, 1996, The Rise of the Network Society: The Information Age: Economy, Society and Culture, Volume 1 (Blackwell).
Cellan-Jones, Rory, 2015, “Office Puts Chips Under Staff’s Skin”, BBC News (29 January), [link]
Child, John, 1975, “Technical Progress”, in Brian Barrett, Rhodes Beishon, and John Beishon (eds), Industrial Relations and the Wider Society (Open University Press).
Choonara, Joseph, 2015, “Brand New, You’re Retro”, International Socialism 148 (autumn), [link]
Darlington, Ralph, 2016, “Official and Unofficial Action in the Fight Against Anti-union Laws”, International Socialism 151 (summer), [link]
Dean, Jodi, 2005, “Communicative Capitalism: Circulation and the Foreclosure of Politics”, Cultural Politics, volume 1, issue 1, [link]
Dennett, Daniel, 1991, Consciousness Explained (Penguin).
Domenech, Josep, Marian Rizov, and Michela Vecchi, 2015, “The Impact of Companies’ Websites on Competitiveness and Productivity Performance” (Conference Paper: First International Conference on Advanced Research Methods and Analytics).
Doogan, Kevin, 2009, New Capitalism? The Transformation of Work (Polity).
Duhaime-Ross, Arielle, 2015, “Google Wants your Blood”, The Verge (3 December), [link]
Dyer-Witheford, Nick, 2015, Cyber-Proletariat: Global Labour In The Digital Vortex (Pluto).
El-Sahli, Zouheir, and Richard Upward, 2015, “Off the Waterfront: The Long-run Impact of Technological Change on Dock Workers”, Working Paper 2015:11, Department of Economics, Lund University.
Fleming, Peter, 2015, Resisting Work: The Corporatization of Life and Its Discontents (Temple University Press).
Fordham, Louise, 2015, “What Place does Wearable Technology Have in Workplace Health Strategies?”, Employee Benefits (15 September), [link]
Fuchs, Christian, 2010, “Labor in Informational Capitalism and on the Internet”, The Information Society, volume 26, issue 3.
Gibbs, Samuel, 2016, “Mercedes-Benz Swaps Robots for People on its Assembly Lines”, Guardian (26 February), [link]
Goodridge, Peter, Jonathan Haskel, and Gavin Wallis, 2009, “UK Innovation Index: Productivity and Growth in UK Industries”, Nesta Working Paper 12/09.
Gordon, Robert J, 2016, The Rise and Fall of American Growth (Princeton University Press)
Gorz, André, 1999, Reclaiming Work: Beyond the Wage-Based Society London (Polity).
Green, Pete, 2016, “Paul Mason’s PostCapitalism: A Response to Joseph Choonara”, International Socialism 149 (winter), [link]
Hardt, Michael, and Antonio Negri, 2000, Empire (Harvard University Press).
Harman, Chris, 1979, “Is a Machine After Your Job?” (SWP), [link]
Harman, Chris, 1991, “A Class of Robots?”, Socialist Review (November), [link]
Huws, Ursula, 1999, “Material World: The Myth of the Weightless Economy”, Socialist Register 1999: Global Capitalism vs Democracy.
Huws, Ursula, 2003, The Making of a Cybertariat: Virtual Work in a Real World (Monthly Review).
Jenkins, Clive, and Barry Sherman, 1979, The Collapse of Work (Eyre Methuen).
Kimura, Tara, 2015, “How New Data-collection Technology Might Change Office Culture”, CBC News (14 September), [link]
Kirkup, James, 2016, “Strike All You Like, Doctors—Technology will Soon Take Away your Power”, Daily Telegraph (12 January), [link]
Knaebel, Rachel, 2016, “Germany Looking for Ways to Defend the Workers of the Digital Age”, Equal Times (9 May), [link]
Kurzweil, Raymond, 2005, The Singularity Is Near (Viking).
Marx, Karl, 1977 [1859], Preface to A Contribution to the Critique of Political Economy (Progress Publishers), [link]
Marx, Karl, 1966, Capital, Volume 3 (Penguin), [link]
Marx, Karl, 1973 [1857], Grundrisse: Foundations of the Critique of Political Economy (Penguin), [link]
Mason, Paul, 2015, PostCapitalism: A Guide to Our Future (Allen Lane).
Michaels, Guy, and Georg Graetz, 2015, “Industrial Robots have Boosted Productivity and Growth, but their Effect on Jobs Remains an Open Question”, [link]
Moore, Phoebe, 2014, “Tracking Bodies, the ‘Quantified Self’ and the Corporeal Turn”, in Kees van der Pijl (ed), Handbook of the International Political Economy of Production (Edward Elgar).
Moore, Phoebe, and Martin Upchurch, 2015, “Feedback, Performance and the Quantified Self”, unpublished paper available from the authors.
Moulier Boutang, Yann, 2012, Cognitive Capitalism (Polity).
Nafus, Dawn (ed), 2016, Quantified: Biosensing Technologies in Everyday Life (MIT Press).
Negri, Antonio, 1989, The Politics of Subversion: A Manifesto for the Twenty-first Century (Polity).
Nordhaus, William, 2015, “Are We Approaching an Economic Singularity? Information Technology and the Future of Economic Growth”, Cowles Foundation Discussion Paper number 2021, Yale University, [link]
Paul-Choudhury, Sumit, 2016, “Outsmarted?’”, New Scientist (25 June).
Pfeiffer, Sabine, 2016, “Robots, Industry 4.0 and Humans, or Why Assembly Work is more than Routine Work”, Societies, volume 6, issue 2, [link]
Porter, Michael, 2001, “Strategy and the Internet”, Harvard Business Review (March), [link]
Pradella, Lucia, 2015, “The Working Poor in Western Europe: Labour, Poverty and Global Capitalism”, Comparative European Politics, volume 13, issue 5.
Rifkin, Jeremy, 1995, The End of Work: The Decline of the Global Labor Force and the Dawn of the Post-Market Era (Putnam).
Roberts, Michael, 2015, “Robots and AI: Utopia or Dystopia? Part One”, (23 August), [link]
Roberts, Michael, 2016a, “Robert J Gordon and the Rise and Fall of American Capitalism” (14 February), [link]
Roberts, Michael, 2016b, “Can Robots Usher in a Socialist Utopia or only a Capitalist Dystopia?”, Socialist Review (July-August), [link]
Shapiro, Carl, and Hal Varian, 1998, Information Rules: A Strategic Guide to the Network Economy (Harvard Business School Press).
Terranova, Tiziana, 2000, “Free Labor: Producing Culture for the Digital Economy”, Social Text, volume 18, number 2.
Thompson, E P, 1982 [1963], The Making of the English Working Class (Penguin).
Titcomb, James, 2015, “Google’s Meetings with UK Government over Driverless Cars Revealed”, Telegraph (12 December), [link]
Tobe, Frank, 2013, “Rethink Robotics is Downsizing”, [link]
Toffler, Alvin, 1970, Future Shock (Bodley Head).
UKCES (UK Commission for Employment and Skills), 2014, “The Future of Work: Jobs and Skills in 2030”, Evidence Report 84 (February), [link]
van den Broek, Diane, 2010, “From Terranova to Terra Firma: A Critique of the Role of Free Labour and the Digital Economy”, The Economic and Labour Relations Review, volume 20, number 2.
Veal, Anthony, 2009, “The Elusive Leisure Society, 4th Edition”, School of Leisure, Sport and Tourism Working Paper 9, Sydney University of Technology, [link]