Парадоксальность «советской женщины»: Мария Ковригина и декриминализация абортов в СССР

Саша Талавер

После периода либерализации, последовавшего за Российской революцией 1917 года, Советский Союз сталинской эпохи резко ограничил право женщин на аборт. Но в 1950-х годах советские женщины вновь завоевали право на бесплатное и легальное прерывание беременности раньше своих сестер в большинстве западных стран.

На постсоветском пространстве феминизм часто рассматривается как нечто импортированное с Запада после распада Советского Союза, как и иностранные финансы или Интернет. Так, история о том, как советские женщины добились права на аборт, это печальный случай утраченной памяти. Забыто, что здесь это сделали раньше, чем во многих западных странах. Но эта борьба была важным примером политической активности советских женщин, который помогает нам заметить более широкий контекст истории женского движения в СССР.

Касимовский женотдел. Актив делегаток, 1926 год

В исследованиях советской гендерной политики до сих пор видны следы так называемой «тоталитарной парадигмы», то есть Советский Союз рассматривается как полностью контролируемое властью общество^[1]. Очевидно, что в таком недифференцированном ландшафте не остается места для истории женщин, которые боролись за свои права. Следы этого подхода заметны в том, как обычно строится хронология советской гендерной политики^[2]. Фокусируясь на основных изменениях в отношении политического руководства к женскому вопросу, эта хронология, как правило, связывает конец участия женщин в политике с упразднением женотдела (женского отдела) в 1930 году^[3].

"История женской борьбы никогда не прекращалась, хотя окончательная победа не была достигнута."

Многочисленные исследования работы женсоветов, возрожденных при Хрущеве^[4], или история диссидентского феминизма^[5]существенно не пересматривают установку на то, что на высшем политическом уровне женщины рассматривались, скорее, как объект, а не субъект политической воли. Но, если углубиться в изучение роли женщин в советской гендерной политике, мы увидим, что история женской борьбы никогда не прекращалась, хотя окончательная победа не была достигнута.

Женщины на демонстрации в Череповце, 1 мая 1955 года

История декриминализации абортов в Советском Союзе в 1955 году в этом смысле показательна. Вопрос, который я хочу поднять в этой статье, заключается в том, что это конкретное изменение говорит нам о тех видах политической субъектности, которые стали возможны в рамках доминирующего советского дискурса о гендерном равенстве. При всем расхождении с реальным положением вещей этот дискурс создал «советскую женщину» как политическую идентичность, которая могла служить продвижению женских интересов.

Здесь мы оставим в стороне вопрос о том, была ли эта субъектность ожидаемым результатом или же она работала вопреки действительным намерениям партийных лидеров-мужчин. Мы же сосредоточимся на Марии Ковригиной, министерке здравоохранения СССР, которая играла большую роль в кампании по декриминализации абортов. На первый взгляд типичная советская чиновница, она отличный пример того, какие женские идентичности стали возможными в результате советского дискурса о гендерном равенстве.

От освобождения к криминализации

Впервые аборты по социальным и медицинским причинам были легализованы в 1920 году, что сделало молодое Советское государство первой страной в мире, предоставившей такое право. Это не означало положительного отношения к праву женщин на выбор. Скорее, потребность женщин в абортах рассматривалась как результат социальных условий, возникших в результате царизма, которые исчезнут с развитием социализма. По этой причине, как показывает Сьюзан Гросс Соломон, женотдел не видел противоречия между пропагандой против абортов и легализацией абортов^[6].

Ясли города Егорьевска Московской области, 1925 г.

В «Указе об охране здоровья женщин» от 18 ноября 1920 года незаконные аборты объявили «злом для коллектива». Документ настаивал на том, что широкая социальная защита материнства и младенчества может обеспечить «постепенное исчезновение этого явления». Но поскольку и «моральные пережитки прошлого, и тяжелые экономические условия настоящего по-прежнему вынуждают часть женщин решаться на эту операцию», ее должны производить в системе здравоохранения. Нельзя позволять ей существовать далее в качестве нелегальной практики.

"Потребность женщин в абортах рассматривалась как результат социальных условий, возникших в результате царизма."

Эта либерализация длилась недолго, уже в 1924 были введены первые ограничения. А в 1936 году аборты по социальным причинам снова криминализировали. Оставался лишь узкий список медицинских показаний. Женщины, нарушившие запрет, не только рисковали своим здоровьем, но и должны были нести уголовное наказание, «общественное порицание», а при повторном нарушении — выплачивать штраф.

Александр Добров, «А я хотела сделать аборт...», 1961 год

В новом постановлении 1936 года подчеркивалось, что улучшение социальных условий означает, что женщины больше не нуждаются в абортах: «В условиях социализма, где отсутствует эксплуатация человека человеком и где женщина является полноправным членом общества, а прогрессирующее повышение материального благосостояния трудящихся является законом общественного развития, можно серьезно отнестись к борьбе с абортами, в том числе и путем запретительных законов». Таким образом, декларируемый рост благосостояния в Советском Союзе снял необходимость этого «социального зла».

Это была не единственная сталинская «реформа» репродуктивных прав. После опустошения, нанесенного Второй мировой войной, власти совершили новую попытку поднять рождаемость, приняв указ «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям» от 8 июля 1944 года. Как показывает Ми Накачи, первоначальной целью этого закона (сформулированной только в дополнительном примечании) было увеличение количества детей, рожденных вне брака, что рассматривалось как единственное решение проблемы гендерного дисбаланса (нехватки мужчин), возникшего в результате войны. Механизм для достижения этой цели заключался не только в усилении поддержки женщин, но и в освобождении мужчин от любой ответственности за детей, рожденных вне официально зарегистрированного брака.

В отличие от предыдущей нормы, согласно которой дети пользовались одинаковыми правами вне зависимости от того, рождены ли они в браке или вне него, указ 1944 года ввел категорию матерей-одиночек. Теперь, когда родители ребенка не состояли в официально зарегистрированном браке, строка с именем отца в свидетельстве о рождении оставалась пустой. Согласно статистике, представленной Накачи, это привело не к росту населения, а наоборот. Увеличилось число нелегальных абортов (около четырех тысяч смертей в год в 1949–1955 годах), а также количество «сирот», родители которых фактически были еще живы.

Политика сокрытия

Для решения этих проблем были созданы многочисленные межведомственные комиссии, во многих из которых Мария Ковригина играла важную роль. В этих комиссиях она последовательно выступала за законодательные изменения. Уже в 1951 году были расширены медицинские показания, допускающие прерывание беременности. После вступления Ковригиной на должность Министра здравоохранения СССР в 1954 году ей удалось добиться декриминализации абортов.

Совещание врачей, 1960-е годы

Так, в 1955 году выходит указ «Об отмене запрещения абортов», который провозглашал, что изменившиеся обстоятельства жизни советских женщин позволили отменить запрет, тем самым следуя логике предыдущих законопроектов. В нем говорилось: «Проводимые Советским государством мероприятия по поощрению материнства и охране детства и непрерывный рост сознательности и культурности женщин, активно участвующих во всех областях народнохозяйственной жизни страны, позволяют в настоящее время отказаться от запрещения абортов в законодательном порядке. Снижение числа абортов может быть впредь обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материнства, а также мер воспитательного и разъяснительного характера».

Таким образом, этот новый текст использовал логику указа 1936 года, апеллируя к росту «политического и культурного уровня трудящихся». Только теперь он утверждает, что сознательность достигла уровня, позволяющего отказаться от прежней опеки государства в вопросах рождения детей.

Информационный плакат в СССР, 1957 год. Художник Г.Е. Рошенбург

Примечательно и то, что, как и предшествующее законодательство (легализовавшее или криминализирующее аборты), текст нового указа делал акцент на защите материнства и детства. Насколько бы парадоксально это сочетание ни звучало, оно интерпретировалось некоторыми исследовательницами закона 1955 года как символ продолжения пронаталистской политики СССР^[7]. Но я предполагаю, что этот указ можно рассматривать в контексте репродуктивной справедливости, потому что дискуссии 1950-х годов об абортах были тесно связаны с исследованиями быта и труда женщин, состояния яслей и детских садов, отношений женщин с их партнерами.

"Во время дискуссии в профессиональном сообществе Ковригина сказала, что «у женщины должно быть право решать самой»."

Разработанная социалистическими феминистками концепция репродуктивной справедливости предлагает при обсуждении репродуктивных прав учитывать не только право принимать решение об аборте, но и право на соответствующие материальные условия, которые при желании позволяют завести детей. Ведь право женщин прерывать беременность в ситуации, когда им негде жить и нечем кормить детей — это весьма сомнительный результат феминистической борьбы. Тем более, сложно назвать такую реализацию права возможностью выбора.

Запись на аборт в поликлинике, 1980-е годы

Почти конспирологический аргумент о прикрытии истинных намерений в этой кампании подкрепляется многочисленными проблемами в обсуждении темы в профессиональном сообществе и внутри комиссий и представлении их в ЦК. Как показывает Накачи, во время дискуссии в профессиональном сообществе Ковригина сказала, что «у женщины должно быть право решать самой». Однако в финальной версии указа нет следов этой явно высказанной идеи о праве женщины распоряжаться своим телом.

Обращение Ковригиной к доминирующему дискурсу могло быть сознательной стратегией, направленной на продвижение разработанного ней указа. Такую стратегию исследовательница Ван Чжэн назвала «политикой сокрытия», которая позволяла активисткам продвигать феминистские инициативы под прикрытием интересов партии. Необходимость прибегать к такой тактике хорошо показывает, насколько узким было пространство политических возможностей для изменения гендерной политики в СССР и переозначивания в рамках господствующего дискурса.

Парадоксальность субъекта «советская женщина»

Биография Марии Ковригиной в некотором роде типична для советской номенклатуры ее поколения. Родившаяся в семье крестьян, она оказалась на стороне революции (ее старший брат был основателем местной большевистской организации). В возрасте четырнадцати лет она вступила в Комсомол и участвовала в создании пионерской организации. Мария Ковригина получила медицинское образование, но после окончания учебы она стала административным работником.

Мария Ковригина, 1930 год

Когда во время войны она занималась организацией эвакуированных больниц в своем родном Уральском регионе, ее заметили в Москве. Розалия Землячка заставила Ковригину занять государственную должность. Так, она стала заместителем главы Министерства здравоохранения СССР (1942; 1950), министром здравоохранения РСФСР (1950–1954) и, наконец, министром здравоохранения СССР (1954–1959).

"Ковригина в мемуарах: «Запрет на производстве аборта как бы унизил личность самой женщины...»"

Я нарочно употребила слово «заставила», говоря о назначении Ковригиной, потому что именно так она описывала свою карьеру в мемуарах. По ее воспоминаниям, она неоднократно отказывалась от таких назначений. Ковригина не только пыталась сопротивляться тому, чтобы стать заместителем главы Минздрава СССР, но позже пыталась уйти с должности министра здравоохранения РСФСР, потому что, по ее словам, чувствовала, что ей не хватает знаний для этой работы. По ее словам, она даже разработала и согласовала специальную индивидуальную образовательную программу и договорилась с Центральным комитетом о ее прохождении, но не смогла закончить, так как ее вызвали на пост министра здравоохранения СССР^[8]. Реакция Ковригиной сегодня легко распознается как «синдром самозванки», свойственный многим, кому довелось занять высокую должность^[9].

Мария Ковригина (вторая слева) с участницами Всемирного конгресса женщин в Москве,24—29 июня 1963 года. Источник:Главное архивное управление города Москвы

Благодаря Марии Ковригиной мы видим, как потребность советского государства в женщинах в правительстве и своеобразная «принудительная эмансипация» привели к сдвигу в определении субъекта «советская женщина». Советская женщина теперь предстает перед нами как достаточно сознательная, чтобы распоряжаться своим телом и достойная уважения к своему самостоятельному решению. Как писала Ковригина в мемуарах: «Запрет на производстве аборта как бы унизил личность самой женщины, поставил под контроль интимную сторону ее жизни, не говоря уже о том, что великое множество женщин поплатились здоровьем и даже самой жизнью»^[10].

История Ковригиной — яркий, но не единственный пример такого сдвига в определении «советской женщины», осуществленного в политической практике самих женщин уже после роспуска Женотдела. Несмотря на ограниченность и разрыв с реальным положением дел советского дискурса о равенстве, господствующая идеология создала определенный тип женской субъектности — женщины, которая чувствовала себя имеющей право на (частичное) определение себя и участие в политике.

Перевод по публикации: Talaver, S., 2020. "When Soviet Women Won the Right to Abortion (For the Second Time)". In: Jacobin. Available 25.02.2021 at: [link].

Статья подготовлена при поддержке Rosa Luxemburg Stiftung со средств Министерства экономического сотрудничества и развития ФРГ

Читайте еще:

«Уряд не очікував такого масштабу опору» — інтерв'ю з активістками польських протестів

Чому за соціалізму жінки мали краще сексуальне життя(Крістен Годсі)

Гендерное угнетение через призму теории социального воспроизводства(Марина Ларина)

От женских забастовок до нового классового движения: третья волна феминизма(Чинция Арруцца)