Мне скажут, что я пишу из чувства ущемленного самолюбия. Так и есть. И похожее чувство испытали еще как минимум 80 человек, которым прислали электронное письмо о том, что они «НЕ приняты на Курс современного искусства» в Школу визуальных коммуникаций. Для меня это повод еще раз поговорить о кастингах и отборах, которые до сих пор практикуются в среде современного искусства. Благородная цель — провести бесплатный курс — обернулась дискриминацией почти сотни человек: их сочли недостаточно интересными, недостаточно умными, недостаточно перспективными или недостаточно «мыслящими»? Парадокс в том, что современные художники — педагоги Школы — позиционируют себя противниками дискриминации. Ко многим из них я по-прежнему испытываю уважение и интерес, не смотря на то, что не оказался «достойным» Школы. Мне кажется важным публично проанализировать причины той чудовищной ошибки, того урока, который, я уверен, многие из них усвоили или еще усвоят.
Однажды в детстве мать решила отдать меня в гимназию. Это было где-то в пятом классе. Меня повели на экзамен по математике, который я с треском провалил. Помню, как учитель, принимавший экзамен, насмешливо посмотрел на мать. Через год я все же попал в гимназию — по блату, без всяких экзаменов. Еще через несколько лет я стал «гордостью школы», и учитель, который когда-то насмешливо отверг меня (благо, он об этом не помнит), теперь, встречаясь со мной, вежливо интересуется моим «будущим». Кто-то увидит в этом саморекламу ущемленного самолюбия, и будет прав (из психоанализа мы знаем: отрицать не стоит!), но я рассказываю об этом для того, чтобы на живом примере продемонстрировать как опасен, непредсказуем и необъективен отбор, даже если формально он проходит безо всяких «предвзятостей». Что касается Школы визуальных коммуникаций, то отбор на основе собеседования вызывает, разумеется, куда больше вопросов, чем мой проваленный тест по математике в пятом классе. Здесь мы напрямую имеем дело с так называемым «системным насилием», о котором говорят левые. И носители этого насилия — современные художники. Я попытаюсь убедить их, что мои слова не стоит воспринимать как обвинение. Как минимум потому, что за системное насилие никто не может нести персональной ответственности.
Общим местом любого кастинга является вопрос о критериях. Каждому проходящему отбор интересно знать, по какому принципу его отбирают или не отбирают в тот или иной проект. Зачастую это зависит от задачи проекта, от того, какого результата ожидают на выходе. Но современное искусство экспериментально, оно не может заранее рассчитывать на результат. Никто не знает, будет ли он вообще. Многие современные художники признают — поверьте, признают (по опыту пройденного собеседования)! — тот факт, что статус художника сегодня проблематичен, что художник — это тот, кто сам себя назначил. Как и психоаналитик (по Лакану). Нет институции, назначающей художников, а, значит: могут ли вообще существовать критерии такого отбора? И если обучение — это обмен опытом, как мне хотелось бы думать, то можно ли за десятиминутный разговор определить «ценность» человека? И нужно ли ее определять? Мне кажется — не думал, что скажу это, — что гораздо этичнее было бы взвинтить цену (ведь большинство курсов Школы платные!) и, таким образом, сделать отбор по простому и понятному современным художникам принципу — платежеспособности. То, что они решились попытаться вырваться из-под власти капитала, стать открытее и услышать тех, кто не может позволить себе платить, — само по себе здорово. Но то, как это сделано, выглядит гораздо циничнее любой прямой власти капитала: капиталом становится здесь сам человек, каждый из нас; человек выступает одновременно и разменной монетой, к которой прицениваются, присматриваются, пробуют «на зуб», и живым товаром, который в результате получает Школа.
Наиболее абсурдная форма отбора — собеседование. Хотя на вид — самая безобидная: с тобой разговаривают, тебе позволяют высказывать свои взгляды на искусство, политику, обсуждают твои литературные вкусы и художественные предпочтения. Но при этом — и ты это точно знаешь — тебя оценивают. Что именно оценивают — неизвестно. Возникает парадокс: с одной стороны, ты не должен ничему соответствовать (будь собой!), с другой — ты проходишь проверку на соответствие неизвестно чему. Логично предположить, что такая беседа имеет одну единственную цель: дать понять художникам, интересен ты им или нет, и, соответственно, готовы ли они тратить на тебя свое (бесплатное) время. Мне скажут, что они имеют полное право распоряжаться своим свободным временем и проводить его с теми, кто им интересен. Но я хочу напомнить, что речь идет минимум о восьмидесяти людях, которым эти господа дали надежду на свое общество, и я хочу напомнить, что к людям нельзя относиться потребительски, перебирая ими, словно харчами, в целях своего «художественного» удовлетворения. Так поступают художники-консерваторы: те, кто защищает профессию от «бездарностей», кто знает, что такое «настоящее» искусство и «настоящий» художник, и относится к людям как к пригодному или непригодному материалу. Современное искусство, не имеющее разделения на жанры, прогрессивное и свободолюбивое просто обязано изобрести такие формы самоорганизации, которые покончат с дискриминацией, с системным насилием и заговорят о практике равенства человеческих возможностей. Мы сколько угодно можем прикрываться правами на ту или иную индивидуальную свободу, мы можем бороться за свободу на политических акциях, но пока мы сами будем дискриминаторами, наша борьба заранее проиграна. О чем бы ни шла речь в самих произведениях, игра не будет стоить свеч.
Теперь я могу смело признать, что мой приход на собеседование был своего рода самопровокацией. Лада Наконечная не даст соврать: с первых слов я сказал, что против отбора в принципе. Разумеется, я упомянул, что у меня нет готового решения банальной проблемы количества («слишком много желающих»), но такое решение необходимо искать. За долгое время работы в театре я не раз сталкивался с этой проблемой и обнаружил удивительную закономерность: зачастую нет необходимости делать отбор до процесса, ведь в процессе работы отбор происходит как бы сам собой. Кому-то не подходит метод, у кого-то меняются приоритеты, кто-то не рассчитал силы и не может посещать все занятия (это вполне можно сделать условием участия) — так всегда происходит, когда что-то проводится бесплатно. Более того: кое-кого разочаровывает даже сам факт того, что нет отбора, ведь это лишает его возможности ощутить собственную значимость и уникальность. Словом, проблема количества, как правило, решается сама собой за одну, максимум две недели. Так, по крайней мере, подсказывает мой опыт — однако не исключено, что в случае со Школой все могло бы обернуться иначе. Но теперь, когда отбор уже проведен, мы не узнаем этого.
Словом, остается вопрос о причинах: зачем отбор? Чего хотели достичь им педагоги Школы? И, самое главное, чего достигли? Даже если речь идет о простом человеческом интересе (как бы я к этому не относился), я утверждаю: невозможно судить о человеке по первому впечатлению, по десяти минутам разговора. Это также подсказывает мой опыт организации театра-студии. Часто случалось, что человек, сперва производящий на всех сильное впечатление, впоследствии разочаровывал и меня, и студийцев! И напротив, неприглядный, с виду малоинтересный человек раскрывался во время работы, преображался на площадке, становясь настоящим сокровищем для студии! Понятие «интереса» слишком субъективно, чтобы быть критерием. Художник, если он берет на себя ответственность педагога, должен научиться не делить людей на интересных и неинтересных, своих и чужих, «мыслящих» и «немыслящих». Каждый, кто приходит, должен иметь шанс.
В моих текстах часто появляется негативный персонаж — профессиональный режиссер, ставящий спектакли в одном из центральных государственных театров и говорящий глупости типа «Театр — не пространство для убогих!» и так далее. Не секрет, что это — Андрей Приходько, человек, выкинувший «Театр в Комнате» из Киево-Могилянской академии. Но, как мы знаем, не бывает черного и белого, а, значит, и к Андрею Приходько кое в чем можно прислушиваться. Хочу нарушить свою же традицию и описать случай, когда его позиция показалась мне по-настоящему достойной уважения. На планерке театрального центра «Пасика» обсуждается проект будущего фестиваля. Звучит предложение: «Пускай они [театральные коллективы] присылают нам видео своих спектаклей, а мы выберем, какие из них показывать». На это Приходько возражает: «Нельзя выбирать, какие показывать, показать нужно все. Даже если предложений будет много. Кто будет выбирать? Мы? Но мы можем оказаться дебилами! У нас есть право только наградить лучших (на наш взгляд). Если мы покажем всех, у зрителей будет возможность делать свои выводы, а награда — просто наше мнение как организаторов фестиваля». Все это Андрей Приходько говорил на украинском языке со свойственной ему экспрессией и комическими гримасами. Но разве не иронично? Консервативный режиссер-профессионал, известный своей нетолерантностью и склонностью к цензуре, преподносит урок «сомнения в себе» современному искусству и современным художникам!
…Вся эта история находит неожиданную развязку. Моя критика, высказанная по поводу отбора в личной переписке с организаторами, привела к интересным последствиям. Пока я писал эту статью, мне пришло электронное письмо с предложением присоединиться к группе «в качестве исключения». Слово «исключение» следует воспринимать буквально. Все это напоминает кафкианскую ситуацию в трактовке Ханны Арендт и Михаила Ямпольского: землемер К. хочет «нормальной жизни», простого человеческого счастья, получить которые он может, лишь работая агентом Замка, или в качестве особой милости. Между тем К. требует того, что принадлежит ему по праву, и не хочет от Замка ни милости, ни (тем более) эксплуатации. Ханна Арендт называет кафкианского героя «человеком доброй воли», одной из четырех разновидностей парии. Как же следует поступить мне? Уподобившись землемеру К., т. е. заняв кафкианскую позу, отказаться от участия? Или согласиться и тем самым получить возможность диалога с миром несовременного современного искусства? Второй вариант мгновенно превращает меня из парии в парвеню… Но какой бы соблазнительной ни казалось роль парии, ею не стоит увлекаться, когда тебе — пусть даже в качестве милости — предоставляют шанс действовать. Конечно, проблема, о которой речь, никуда не денется от того, что на мой счет «передумали». Есть еще около сотни людей, которым подобного шанса не предоставят. Но если проблема понята, если она услышана и есть готовность совместно искать решение, это необходимо делать. Ради этого можно поступиться гордостью и самолюбием. Поэтому я не обольщаюсь: я все тот же «исключенный», все тот же «лузер», заметку которого сейчас пишу, несмотря на мое гипотетическое присутствие в проекте. Современному искусству негоже разыгрывать из себя волшебницу, превращающую тыквы в кареты, а моя нога все равно не поместится в туфельку Золушки. Тем более что мерки давно устарели.
И последнее. Если проблема выбора настолько трудна и серьезна, как меня стараются уверить организаторы и авторы Курса современного искусства, я предлагаю обсудить ее публично. Моя статья — лишь частичное высказывание, мгновенный эмоциональный выплеск одного из тех, кого — поначалу — не взяли. Я считаю, что необходимо пригласить всех, кому пришло письмо с отказом, хотя бы на одну общую встречу. Нужно выслушать каждого: его претензии, его критику, его предложения. Кроме возможной чисто практической пользы, это было бы честно. В идеале на такую встречу следует пригласить и тех, кого «выбрали». Важно, чтобы последние понимали, что они ничем не лучше других, которые по каким-то (случайным!) причинам остались не у дел. Важно, чтобы это понимали все. Возможно, и мне точно скажут об этом, я делаю из мухи слона, но я уверен, что быть художником — этический выбор. И то, что не кажется важным и главным, может сыграть решающую роль. Поэтому я продолжаю стоять на своем: простая лотерея лучше осознанной дискриминации, имеющей место при любом отборе.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: RE: ОТВЕТ НА ОТВЕТ «ИДЕЯМ…» (Глеб Афендик) ПІДНЕСЕНЕ ТА ІДЕЯ (Володимир Артюх) ИДЕИ, ДО КОТОРЫХ НИКОМУ НЕТ ДЕЛА (Глеб Афендик)