Обмен за гроши: дешифровка биткойна и блокчейна

Эндрю Осборн

На девятой Берлинской биеннале художники Саймон Денни и Линда Кантчев представили работу Визионеры блокчейна (2016) — исследование и прославление феномена блокчейна. Денни, самопровозглашенный энтузиаст, описал блокчейн как «великолепную модель для мечтаний и ​​повествования о разнообразных и разноплановых новых (и не столь новых) историй о возможной организации мира в будущем»^[1]. Также в своем шоу в Нью-Йорке Будущие государства блокчейн (2016) Денни решил исследовать «три финансовых компании на передовой биткойна»: Ethereum, 21 Inc. и Digital Asset^[2]. В пресс-релизе его галерея заявила: 

В момент, когда центральной темой публичных дебатов стала глобальная система управления, которая, по-видимому, игнорирует потребности многих ее участников, появляются резко противоположные видения альтернативных политических систем. Каким был бы мир, в котором сговор элит технически невозможен? Может ли существовать действительно инклюзивное глобальное будущее?

Выражаемое ими политическое видение известно по любой статье о криптовалюте, а пресные выводы о техническом исправлении власти «элит» выглядят как банальность. Однако при ближайшем рассмотрении видно, что истоки некоторых из этих утверждений далеки от эмансипации.

Мир искусства горячо поддерживает биткойн и другие технологии блокчейна. Так, недавно высказывались предположения, что блокчейн может обеспечить систему, в которой произведения искусства снабжались бы надежным провенансом («электронной бухгалтерией на небесах»); или что его можно использовать для обеспечения выполнения договорных обязательств; или для создания учетного журнала, чтобы художникам выплачивались причитающиеся роялти^[3]. Существует даже схема поощрения мелких инвесторов к приобретению крошечных частей известных шедевров — форма дробного владения, очевидно, вытекающая из парадигмы биткойна. За ширмой цифровой мечтательности большая часть этого “утопизма” выглядит как попытка укрепления стоимости на арт-рынке, стабильно падающей после кризиса 2008 года. Это неудивительно в свете того, что искусство давно стало формой спекулятивных инвестиций, однако демонстрирует, как энтузиазм по поводу биткойна и блокчейна постоянно маскирует более базовые императивы (независимо от того, знают ли об этом сами энтузиасты).

Simon Denny, Blockchain Visionaries, 2016

Денни превозносит блокчейн как обладающий «потенциалом изменить некоторые наиболее фундаментальные социальные блоки, из которых построен наш мир»^[4]. Вместе с тем среди художников, писателей и кураторов наблюдается очень мало скептицизма по отношению к этой «меняющей мир технологии», самоуверенно претендующей на способность упразднить, или, по крайней мере, серьезно уменьшить власть национального государства. Вместо этого на нынешнем рынке искусства блокчейн и его многочисленные производные превозносятся как по сути своей инновационные, демократические и прогрессивные. Как и многие проповедники блокчейна, Денни видит в нём возможность «более распределенного глобального будущего, поскольку все больше людей недовольны такими ключевыми институтами, как управление и финансы»^[5]. Однако, как мы выясним далее, это противоречит многим основополагающим амбициям биткойна. Именно их разбирает Дэвид Голумбиа в своей книге «Политика биткойна: программное обеспечение как правый экстремизм» (2016), где задает обоснованный вопрос: чьи они — мечты, которыми нас просят грезить и будущее, построения которого от нас ожидают?

Биткойн, цифровая культура и правая политика

Дэвид Голумбиа начинает свою книгу «Политика биткойна» с вызова левым пользователям криптовалюты: в каком виде биткойн может стать прогрессивным? Вместо прямого ответа на этот исходный вопрос он объясняет, почему биткойн и политическая основа, на которую он опирается, являются правыми. Таким образом, это не книга о технических аспектах биткойна и блокчейна, но аналитическая деконструкция идеологических амбиций сторонников криптовалюты. Он утверждает, что левые пользователи должны отказаться от этих опасных амбиций, если хотят, чтобы модель блокчейна была прогрессивной. Это вопрос особой безотлагательности, продолжает Голумбиа, поскольку многие технологические аспекты криптовалюты, которые обычно называются «радикальными», на самом деле основываются на реакционных политических и экономических традициях, скрытых за риторикой освобождения. Цель «Политики биткойна» тогда состоит в выявлении этих однозначных ошибок для представления более адекватного диагноза криптовалют.

Голумбиа начинает с краткой истории развития Биткойна и его операционных принципов, разбирая большую часть сложностей, связанных с этой криптовалютой. Таким образом, онлайн-«валюта» описывается как новая форма цифровый платежей, которая отличается от других цифровых платежных систем в двух аспектах. Во-первых, она задействует новую форму криптографического программного обеспечения (т. е. блокчейн), и, кроме того, ее стоимость «взлетела по отношению к официальным мировым валютам», что означает, что «в начале года инвесторы могли бы получить около 8 000 процентов прибыли»^[6]. Техногики в особенности обратили внимание на Биткойн, но, как отмечает Голумбиа, многие политические и экономические претензии, приписываемые криптовалюте, происходят, по-видимому, из «экстремистских» источников, нередко пропагандируя конспирологическую идеологию, выходящую за рамки их традиционных амбиций. Эти положения чаще всего ассоциируются с «крайне правыми группами, такими как Лига свободы, Общество Джона Берча, движение милиции и Чайная партия, и конспирологами, как Алекс Джонс и Дэвид Айк»^[7]. Как правило, эти группы нацелены на политическую и экономическую роль ФРС. Согласно конспирологам, функция центрального банка состоит в том, чтобы уничтожить любую принадлежащую «обычным людям» стоимость посредством инфляции в рамках программы, якобы разработанной каббалой наднациональных элит для девальвации национальной валюты. Такое обвинение вызывает очевидный вопрос: как энтузиасты биткойна докатились до повторения подобных провокаций?

Вместо технического анализа Голумбиа работает на уровне идеологии, реконструируя надстроечные связи — раскрывая, как крайне правые идеи стали обычным явлением в киберлибертарианских кругах через ряд неоспоренных положений, возникших на заре онлайн-сообществ. Голумбиа начинает с оценки широко распространенной киберлибертарианской веры в то, что «правительства не должны регулировать Интернет» [см. Winner 1997]. Оппозиция государственному регулированию цифровой сферы происходит из убеждения, что «свобода будет неотъемлемо вытекать из растущего развития цифровой экономики, [а следовательно], усилия по вмешательству или регулированию этого развития должны противоречить свободе»^[8]. Здесь происходит двойная фетишизация, во-первых, рынка как оптимальной формы сортировки информации, вычислительно превосходящей человеческое принятие решений, и, во-вторых, существенной «свободы» этого рынка. Эти пристрастия ярче всего проявляются в идеологическом диктате титанов технологической индустрии, Илона Маска и Питера Тиля, оба из которых с подозрением относятся к ограничениям, установленным государством для их высокомерной социальной власти^[9]. Такая приверженность «свободе рынка» требует подчинения технологическому детерминизму, беспрекословного повиновения тому, что представляется велением судьбы, не останавливаясь для обсуждения последствий. Следовательно, критическая мысль считается ручным тормозом того, что может быть охарактеризовано, как слепой фатализм развития. Тем не менее, как объясняет Голумбиа  —  и в этом состоит тонкость его тезиса — быть киберлибертарианцем не означает буквально следовать политическому либертарианскому стилю Рона Пола. Вместо этого он рассматривает киберлибертарианство как спонтанную идеологию, основанную на положениях, как бы случайно продвигаемых не слишком привлекательными политическими субъектами (многие из них сами финансируются ультралибертарианскими и консервативными американскими плутократами братьями Кохами). Кроме того, Голумбиа утверждает, что идеологические координаты, структурирующие Биткойн, были закодированы в программное обеспечение с самого начала. Следовательно, можно сказать, что благодаря практике биткойна экстремистская идеология продвигается пользователями бессознательно. Поэтому биткойн следует рассматривать как конкретного носителя этой идеологии.

Обеспокоенность «свободой» и «правительством» — это точки совпадения киберлибертарианской и политической либертарианской мысли. Однако «свободный» в обоих контекстах можно считать синонимом «свободного рынка». Лэнгдон Виннер в эссе 1997 года «Миры киберлибертарианцев и перспективы их сообщества» указывает:

Ключевыми для киберлибертарианской идеологии являются концепции теории предложения и капитализма свободного рынка — школы мысли, переформулированной Милтоном Фридманом и Чикагской экономической школой^[10].

Как следствие, государственное регулирование любого рынка рассматривается как тоталитарное ограничение свободы. Здесь также можно провести аналогию между неолиберальной концепцией свободного рынка как оптимальной «системой сортировки информации» и ростом вычислительной мощности, поскольку обеим присущи идеализированные ожидания экспоненциального совокупного роста^[11]. В рамках этой грубо упрощенной модели мышления принимаются и распространяются идеи таких паладинов свободного рынка, как Фридман, Стиглер, Хайек, фон Мизес и Ротбард^[12].

Идеология биткойна особенно напоминает «анархо-капитализм» Мюррея Н. Ротбарда. Ротбард был соучредителем Института Катона и, как и Людвиг фон Мизес, имел открыто расистские убеждения^[13]. Ротбард даже хвастался, что присвоил звание «либертарианца» от левых, чем очень гордился^[14]. Тем не менее, хоть биткойн и опирается на худшие предпосылки рыночного радикализма, он совсем не соответствует его идеалам.

Так, общее количество биткойнов «ограничено» с целью сдерживания инфляции — предосторожность, взятая, как мы убедимся, из австрийской экономики дефицита, однако эти ограничения никак не способствовали предотвращению раздуванию количества валюты^[15]. Аналогичным образом, блокчейн часто пропагандируется как нечто по сути своей демократическое, хотя никто из Австрийской школы не был сторонником «справедливого распределения власти»^[16].

В своей крайности, часто преодолеваемой нынешней риторикой и практикой шифропанков и криптоанархистов, взгляды австрийской школы предполагают, что только правительство способно применять насилие, и даже когда частные учреждения и предприятия прибегают к тому, что является физическим насилием, оно в некотором смысле отличается от того, как действуют правительства^[17].

Следовательно, либертарианцы отрицательно воспринимают любой контроль над крупными частными концентрациями власти, и эта вера реализуется в рамках парадигмы биткойна, в которой отсутствие регулирования объявляется добродетелью.

Центральные банки, инфляция и правая конспирология 

По словам Голумбиа, необерчистские, фундаменталистские и киберлибертарианские идеологии свободного рынка все разделяют недоверие к Федеральной резервной системе (ФРС)^[18]. Оно сосредоточено на качестве денег центрального банка, что стало «краеугольным камнем для крайне правых» с момента создания ФРС в 1913 году и впоследствии было сформулировано отрицателем Холокоста и учеником Эзры Паунда Юстасом Муллинсом^[19]. Принципиальное заблуждение, распространяемое конспирологами, заключается в том, что инфляция является невидимым налогом, и потому акт «печатания» денег разрушает с трудом добытую стоимость. С 60-х годов Общество Джона Берча утверждало, что даже умеренная инфляция — это «скрытый налог», что противоречило мейнстримной экономической теории. Теории заговора об уничтожении стоимости продвигались такими демагогами, как Алекс Джонс, чтобы подтолкнуть ничего не подозревающих людей к покупке золота и других драгоценных металлов^[20]. Точно так же этот дискурс попал и в Чикагскую школу экономики (Фридман, в частности, утверждал, что «инфляция — это просто другое название для “печатания денег”»)^[21]. Таким образом то, что когда-то было маргинальной точкой зрения, проникло в мейнстрим. Что еще более мрачно — эти убогие построения присутствуют в затасканных антисемитских теориях заговора об элитарном контроле над ФРС, за которым предположительно стоит англо-еврейская банкирская семья Ротшильдов. Хотя такие гротескные заявления для большей приемлемости подаются в новой обертке пропаганды биткойна, расистский душок в них все еще ощущается. Стоит посетить Daily Stormer, чтобы узнать, что биткойн «поражает еврейство в его уязвимое место: его золото».

Между теориями заговора о ФРС и биткойн-мессианством не обязательно присутствует «генеалогическая связь», но, как показывает Голумбиа, здесь прямая связь и не требуется, поскольку идеологии так не действуют^[22]. Скорее, они служат нашим потребностям оппортунистически: сама структура и функционирование биткойна восприимчивы к идеям Берча. Биткойн-риторика воспроизводит элементы расистского правого антисемитизма ФРС, используя язык и риторику крайне правых без сознательного определения ее как таковой или понимания происхождения этих баек. Такие нарративы присутствуют в литературе о биткойне повсеместно, и, как утверждает Голумбиа, «основные принципы правой конспирологии» являются правилом, а не исключением при сквозном прочтении пропаганды^[23].

Как следствие, в дискурсе биткойна доминируют такие ключевые слова, как «тирания» и «свобода». Тезис здесь состоит в том, что биткойн предотвращает тиранию ФРС, просто служащей частным вненациональным интересам. И наоборот: биткойн претендует на освобождение «простых людей» от гнета «государственной денежно-кредитной политики»^[24]. Голумбиа подходит к объяснению реакционного происхождения этих нарративов и того, как они на самом деле служат корпоративной повестке дня, атакуя давно знакомые кошмары богатых — налоги и законы, лишающие «индивидуумов» их честного вознаграждения.

Сила анализа Голумбиа заключается в выявлении политических и экономических претензий в технологических утверждениях, которые должны были быть ценностно-нейтральными. Его критика также призвана умерить настойчивые утверждения о новизне биткойна, за которыми мы находим хорошо знакомые правые байки, считающиеся здравым смыслом в среде его фанатов. Маскировка происхождения этих дискурсов в лево-киберлибертарианских кругах позволяет декларативно отвергать правую политику и в то же время некритически воспроизводить ценности крайне правых.

Стоимость и ФРС

Если у критики Голумбиа и есть ограничение — так это то, что, хотя в книге рассматривается киберлибертарианская и шифропанковская идеология, можно было бы пойти дальше, объяснив, почему теории о центральном банке имеют общий мотив. В своей краткости «Политика Биткойна» не вникает в то, почему государство обязательно должно вмешиваться в денежные рынки в рамках кризисного управления, когда реальные и номинальные ценности вступают в конфликт. Голумбиа преувеличивает неолиберальные убеждения о противостоянии между государством и рынком — и он, конечно же, критичен по отношению к центральным банкам как таковым; при этом от его внимания ускользает, почему невидимая рука непременно одета в перчатку государственной власти, в конечном счете обнаруживая ложь неолиберальных фантазий о минимизации государства^[25]. Очевидно, сильное государство должно «освобождать» общественные службы и в конечном счете прибегать к экстренной реанимации, когда ненасытные рынки неизбежно получают свой сердечный приступ.

Итак, что мы можем вынести из теорий заговора о роли центрального банка? Паранойя касательно ФРС противоречит наблюдаемой функции центральных банков, которая на самом деле гарантирует качество денег в последней инстанции. С марксистской точки зрения озабоченность стоимостью имеет совершенно отличное от фантазий крайне правых происхождение: вопросы, основанные на несоизмеримости потребления и обмена — противоречие, берущее начало в товарном производстве и в конечном итоге порождающее хроническое расхождение между ценой и стоимостью на финансовых рынках. В качестве решения центральные банки способствуют объединению всех накопившихся в экономике противоречий и готовы вносить необходимые валютные корректировки.

При дальнейшем рассмотрении мы обнаруживаем, что ФРС не имеет всемогущей власти над экономикой. До финансового краха 1907 года конкуренция между частным выпуском нью-йоркских банков подорвала качество денег и любые амбиции быть кредитором последней инстанции — то, что Дж.П. Морган в конечном счете не смог себе позволить, учитывая рост мощных конкурентов на Западном побережье. Тем не менее, создание единого центрального банка преодолело это ограничение, поскольку ФРС была поставлена выше конкуренции с единственной задачей: защищать качество денег, поддерживаемых золотыми запасами. Это дало банку возможность вытеснять плохие деньги при любом кризисе, отказываясь обращать частные деньги других банков в «реальные деньги». Следовательно, главенствуя над деньгами, ФРС смогла поддерживать платежный баланс между другими странами (золото ранее было универсальным эквивалентом глобального обмена, что впоследствии стало проблематичным, поскольку капитал стал многонациональным и потребовал еще одного уровня банковского обслуживания — МВФ, который можно считать центральным банком мира).

Девальвация доллара в 1971 году ознаменовала крах Бреттон-Вудского соглашения, привязавшего доллар к золоту в 1944 году. Это, в свою очередь, привело к поиску наднациональных денег высшего качества. Однако, как утверждает Сюзанна де Брунхофф, «эти попытки основаны на ошибочном утверждении, что форма кредита может служить конечной мерой стоимости. Способа гарантировать качество национальных денег за исключением привязывания его к производству определенного товара не существует до сих пор»^[26]. Традиционно «определенным товаром» было золото, использовавшееся в качестве критерия для измерения общественно среднего рабочего времени, затрачиваемого шахтером на добычу определенного количества золота, тем самым позволяя рассчитать сопоставимую заработную плату. Вместе с тем, золото — простое мерило стоимости, высоко неликвидное и политически спорное на момент 70-х. Тем не менее, Голумбиа отмечает, что биткойн не случайно продается как дефицитный «добытый» (mined) товар, якобы соперничающий с золотом в качестве резерва стоимости.

Сам Карл Маркс отвергал мнение, что центральные банки занимают всемогущее положение в экономике, несмотря на контроль за обращением денег. Напротив: он считал, что их власть «чрезвычайно ограничена»^[27]. Таким образом, способность центрального банка отказывать в конвертации частных денежных средств более низкого порядка из других банков рассматривается просто как репрессивная власть: «сила отрицания, а не творения», следовательно, мало влияющая на создание стоимости за пределами сферы обмена^[28]. В целом, эта вложенная иерархия банковских учреждений необходима только из-за смещения несоизмеримости денег как мерила стоимости и среды обмена на более высоких уровнях — противоречие, возникающее в сфере производства и ею порождаемое. Тем не менее, в конечном счете у центрального банка очень мало рычагов контроля над хаотическим производством товаров, и, следовательно, его нельзя считать тираническим средоточием власти, каким его рисуют энтузиасты биткойна и правые конспирологи. Короче говоря, центральный банк — просто «настоящий соперник» частных банков, не имеющий, однако, «абсолютного контроля» на денежном рынке^[29]. Дэвид Харви прокомментировал это неизбежное противоречие между частными кредитными деньгами и «реальными» деньгами, поддерживаемыми государством, так:

[Мы] можем наилучшим образом интерпретировать различные формы денег — денежный товар, монеты, конвертируемые и неконвертируемые бумажные валюты, различные кредитные деньги и т. д. — как результат стремления совершенствовать деньги как лишенную трения, незатратную и мгновенно регулируемую «смазку» обмена, сохраняя при этом «качество» денег как меры стоимости^[30].

При инновационном подъёме экономики частные кредитные деньги разрастаются, но в условиях кризисного созидательного разрушения (а мы, безусловно, переживаем очень сильный кризис) инвесторы перестают инвестировать и ищут спасения в золоте, когда от денег плохого качества начинают отказываться. Золото — пожалуй, самое популярное и проверенное временем средство сбережений, но биткойн также провозгласили конкурентным золоту средством хранения стоимости. Однако в самом биткойне содержится непреодолимое противоречие, которое игнорируется пропагандистами валюты, утверждающими, что он выполняет функцию как средства хранения стоимости, так и лишенной трений среды обмена. Это иллюзия, которую Голумбиа стремится развеять в своем анализе биткойна как денег.

Какова функция биткойна?

Хотя можно описать биткойн как валюту, Голумбиа сомневается, является ли он вообще деньгами, приводя четкие определения как валюты, так и денег. Таким образом, биткойн не соответствует ни одному стандартному определению денег как носителя стоимости или единицы счета. Его можно было бы охарактеризовать как средство обмена, но это всего лишь «валютная функция денег»^[31]. Буквально все может служить средством обмена: раковины каури, громоздкие железные прутья, произведения искусства и даже пиксели на экране. Однако если биткойн не может функционировать как носитель стоимости и единица счета, его полезность в качестве денег сомнительна. Биткойн жизнеспособен лишь потому, что поддерживается уже существующими мировыми валютами, такими, как поддерживаемый ФРС доллар, на который биткойн опирается также и в других своих функциях. Следовательно, виртуальные монеты могут выступать только как заменитель для товаров на портале Silk Road по отношению к их долларовой цене (что само по себе соотносится с трудом, заработной платой и ценой отдельного ассортимента товаров). В этом отношении, как бы его ни идеализировали, биткойн не может быть четко отделен от реально существующей экономики. Потому на данном этапе мы можем сделать паузу и задать риторический вопрос: кто реалистично держит биткойны в своем десктоп-кошельке, не задумываясь об уровне их конвертируемости в бумажный доллар?

Кроме того, биткойн вряд ли можно считать полезным средством сбережений на основании его известной неустойчивости и восприимчивости к гиперинфляции. Учитывая историческое функционирование биткойна, нет никаких оснований полагать, что эта стоимость будет поддерживаться даже короткий промежуток времени^[32]. Голумбиа утверждает: в ходе анализа биткойна как средства сбережения стоимости мы увидим, что идеология закодирована в самой его архитектуре, особенно когда Биткойн представляется как дефицитный ресурс, который эвфемистически «майнится». В этой связи биткойн часто преподносится в качестве безопасного убежища инвестиций, сравнимого с золотом, в отличие от «обесценившихся» национальных валют. Неслучайно этому мнению часто способствуют биржи, продающие золото энтузиастам биткойнов (и здесь мы можем предположить, что в этом и состоит настоящая цель: попытка спланировать цену «реальных денег»). Таким образом, замена монет на золото на вершине этого неустойчивого рынка является средством реализации «реальной стоимости». Конечно, весьма кстати игнорируется тот факт, что центральные банки корректируют цену золота в моменты нестабильности, или что сами драгоценные металлы также подвержены незаконной фиксации цен, как в случае со скандалом вокруг ЛИБОР.

Кроме того, относительно вопроса стоимости и качества денег, Голумбиа развенчивает одержимость энтузиастов биткойнов «фиатными деньгами», поддерживаемыми правительством. Он объясняет это тем, что любое общее определение относится к тому факту, что деньги центрального банка печатаются на бесполезной бумажной подложке, то есть медиум носит произвольный характер. Однако среди сторонников биткойна совершенно очевидно, что центральные банки печатают деньги «в приказном порядке», что означает формальный указ. Это может показаться умышленно неправильным толкованием. Несмотря на все эти противоречия, энтузиасты биткойна остаются в плену основополагающего мифа криптовалют, сформированного оракулом и, возможно, фиктивным крипто-человеком Сатоши Накамото в 2009 году^[33]. Учитывая, что биткойн подвергся «жестокому уничтожению стоимости» за короткий срок своей жизни, Голумбиа считает, что было бы абсурдным поддерживать утверждение Накамото, что только электронные валюты, не регулируемые центральными банками, могут быть надежными перед лицом неопределенности, и, следовательно, способны сопротивляться инфляции^[34].

Майнинг дураков

Несмотря на хорошее знакомство с техническими операциями биткойна, Голумбиа с самого начала заявляет, что не озабочен их сложностями. Вместо этого он намерен продемонстрировать, в чем биткойн не отвечает своим политическим амбициям. Он уделяет много внимания способности биткойна «децентрализовать» и «демократизировать» валютные операции^[35]. Именно эти качества, пожалуй, наиболее привлекательны для левых защитников криптовалюты. Однако в плане децентрализации по крайней мере однажды в короткой истории Биткойна один инвестор контролировал более 51% рынка (эта монополия дает им теоретическую способность «менять правила биткойна в любое время»)^[36]. Точно так же, когда речь заходит о «демократизации» доступа к биткойну, усилившаяся вычислительная мощность, используемая для кропотливой обработки алгоритма и майнинга биткойнов, выше той, которую могут себе позволить многие из участников так называемого рынка «по подписке».

Эта проблема не ограничивается только биткойном. Если биткойн — это софт, то это софт, основанный на модели, и этой моделью является блокчейн, служащий основой для всей экологии криптовалют. По словам его защитников, главным преимуществом блокчейна является его децентрализованность. Тем не менее, очевидно, что блокчейн работает посредством комбинации централизации и децентрализации, в зависимости от аспекта анализируемой системы. Реестр данных может быть (скорее неравномерно) распределен, но продажа монет должна проходить через централизованные и уязвимые биржи. Кроме того, помимо притязаний на децентрализацию, «биткойн функционирует как централизованный и концентрированный локус финансовой власти»^[37]. Это практическое наблюдение вызывает серьезные сомнения в отношении любой предполагаемой «демократизации» и явно противоречит антирегуляторной идеологии криптовалюты. Однако развитие биткойна, по крайней мере, гарантирует одно: распространение идей антидемократического Общества Джона Бёрча — идеологии, которая предоставила бы капиталу больше власти, чем у него уже имеется. Ироничным следствием этого является то, что биткойн поддерживает ту же «политическую силу, для демонтажа которой он и был специально разработан»^[38]. Следовательно, неопределенность в отношении его роли в качестве валюты или инвестиций привела к непомерным амбициям, позволяя фанатам биткойна «одновременно выступать за две диаметрально противоположных цели»: избавление от посредника и посредничество^[39].

В последнем разделе книги Голумбиа утверждает, что биткойн — именно потому, что он находится вне структур, регулирующих базовые экономические гражданские свободы — «особенно подвержен различным видам накопления, демпинга, деривации и манипуляций, характерным для всех инструментов, которым не хватает контроля со стороны центрального банка и регулятивного надзора таких органов, как Комиссия по ценным бумагам и биржам»^[40]. Таким образом, спекулянты и крупные игроки могут манипулировать рынком, и, что печально, как в случае сервиса обмена цифровых валют Mt. Gox, украсть огромное количество биткойнов^[41]. В результате держатели биткойнов часто становятся жертвами мошенничества, оставляющего их в обескураженном положении: возникает потребность в правилах регулирования, которые они же сами прежде считали угнетающими.

Многие экономисты признают то, что, по-видимому, не входило в намерения изобретателей и сторонников биткойна. Без прямых регулирующих структур, основанных на поставках, которые препятствуют использованию инструмента в качестве инвестиций (например, «спекулятивного накопления»), любой финансовый инструмент (даже золото) будет подвергаться деривации, секьюритизации и, в конечном счете, экстремальным циклам подъема и спада, которые центральные банки на самом деле призваны предотвращать. Фактически, существует основное общее положение, применимое не только к биткойну, но и к другим сырьевым товарам: функции «инвестиции» и «валюты» противостоят друг другу. Несмотря на это, становится все более очевидным, что большая часть энтузиазма по поводу биткойна проистекает не из его полезности как валюты, а из его потенциала как высоко спекулятивной инвестиции (Glaser et al., 2014), хоть аргументы в его пользу и фокусируются почти исключительно на валютных характеристиках^[42].

В таких инвестиционных условиях становится ясно, что ключевая особенность биткойна — «рыночная неисполнимость правительственных регуляций» — как раз и позволяет «в своем роде обманывать и нарушать общественный договор»^[43]. Это придает биткойну характер специфического пост-кризисного^[44] спекулятивного инвестиционного инструмента. Фактически, можно сказать, что его структура представляет собой квазифеодальную парадигму, где майнеры низших сословий трудятся для создания рыночной активности, на которой спекулируют их влиятельные хозяева в нерегулируемой системе. В таком свете биткойн и другие виды криптовалюты начинают по своей структуре походить на финансовую пирамиду Понци, или того хуже — на скрытую «надомную» схему быстрого обогащения, сложность которой вводит в заблуждение и даже льстит тем, кого на самом деле использует. В связи с этим Голумбиа оставляет левым пользователям технологий блокчейна предупреждение:

Это не означает, что биткойн и блокчейн никогда не смогут использоваться для не правых целей, и тем более, что все участники блокчейн-сообществ являются правыми. Однако трудно понять, как это меньшинство может противостоять политическим ценностям, буквально закодированным в самом программном обеспечении^[45].

Как показывает анализ Голумбиа, в то время, как художники, теоретики и кураторы продвигали технологии биткойна и блокчейна как освобождающие, посчитав, что контент, культурный капитал и действительные экономические преимущества игры в блокчейн являются авангардом, эти эстетизированные (валютные) политические тактики несут идеологически правую нагрузку, а стоимость (value) всегда сопровождается ценностями (values). Несмотря на обещание освободить нас от политики жесткой экономии и централизованной власти, биткойн и блокчейн усиливают мечту о монетарном решении капиталистического кризиса, отвлекая внимание от альтернатив — подлинной социальной борьбы с условиями, навязываемыми нам капиталом сейчас — которые, возможно, тяжелее, но уж точно менее фиктивны. Это приводит к падению утопической критической функции искусства до исторически низшей точки: искусство полностью подчинено продаже в розницу бесчеловечной истории, которой требует капитал, в то же время блокируя все более антагонистические желания.

Перевел Дмитрий Райдер по публикации: [link]

Редактировала Настя Правда

Читайте также:

Майбутнє Технолевіафана: політика біткоїна та блокчейнів (Бретт Скотт)