После тридцати лет почти непрерывного высокого роста Китай столкнулся с большими проблемами, поскольку глобальный экономический кризис тяжело отразился на экспорте Китая. Доведя торговлю до почти 70% ВВП, экспортоориентированная модель роста себя практически исчерпала.
Китайская Коммунистическая партия (КПК) знает об этом. Ещё в апреле 2008 г. Президент Ху Цзиньтао говорил о необходимости смены модели роста с экпортоориентированной на внутреннеориентированную, путём расширения внутреннего спроса. В ноябре последовал комплекс мер по спасению на 4 триллиона юаней. Экономика замедляется, и цель комплекса мер по спасению “Бао ба” (“Сохранить восемь”, т.е. удержать темп роста 8%) труднодостижима.
Однако и более низкие темпы роста в 5-6%, к которым склоняется большинство экспертов, на фоне погружения США и ЕС в глубокую рецессию, все равно выдающиеся. Глобальный спад с одной стороны, и относительная крепость Китая в сдерживании кризиса, с другой, делают тему “возвышение Китая” более актуальной, чем когда-либо.
Преимущества Китая
Основания для китайских свершений, прежде всего, надо искать в исключительно успешной деятельности однопартийного государства по восстановлению капитализма на протяжении 25 лет. Девиз Дэна Сяопина “Переходя реку, нащупывай ногами камни” позволил высшему руководству объединяться с глобальным капитализмом постепенно и благоразумно, так что ко времени начала глобального финансового кризиса государство все еще сохраняло контроль над господствующими высотами экономики, что даёт Китаю больше рычагов для сдерживания сегодняшнего кризиса, чем Соединенным Штатам или Великобритании. Китай всё ещё сохраняет верховный контроль над финансами; его валюта, юань, всё ещё не конвертируемая. Акциями банков Китая, хотя они выпущены в обращение как внутри страны, так и за границей, в основном управляет государство. Таким образом, в Китае нет ни теневой банковской деятельности, ни токсичных долгов, как в Соединенных Штатах, Великобритании, или даже Гонконге. На нисходящем этапе цикличного кризиса для Китая могли бы стать проблемой миллиарды юаней, переводимых в страну и из страны без валютного контроля. Но госконтроль за трансграничным движением капиталов нельзя назвать неэффективным. В общем, защитная стена, хотя и дырявая, имеется и в настоящее время до некоторой степени ограждает финансовые рынки Китая от надломленного глобального кредита. Это делает экономический спад в Китае больше напоминающим классическую модель: кризис перепроизводства, сопровождаемый сверхрасширением кредита, но с кризисом кредита, далеким от масштаба того, что происходит в Соединенных Штатах или Великобритании. Более того, Китай испытал банковский кризис в конце прошлого века и преодолел его за счёт рабочих, особенно – десятков тысяч уволенных банковских работников. Правительство также очистило банки от безнадёжных долгов на миллиарды юаней. Банки укрепились за счёт понижения доли невозвратных кредитов с 40-50% до 6% от своих активов. В довершение к этому, долги домохозяйств и государственный долг в сравнении с ВВП невелики, это соотношение намного меньше, чем в большинстве стран.
Тем не менее, говорить об этих данных надо осторожно. В Китае никакая цифра не надёжна, особенно когда мы говорим о долгах компаний и банковских кредитах, внутренних и заграничных. Азиатский кризис десять лет назад показал, насколько серьезной была проблема скрытых долгов среди тех государственных предприятий, которые вкладывают капитал за границей. Глобальный кризис еще ударит по Китаю, и если кризис расширится, то китайская “защитная стена” не выдержит. Хотя Китай не испытал того, что некоторые называют “финанциализация”, и таким образом обошёлся без худшего финансового кризиса, традиционный кризис перепроизводства может развиться в депрессию, как в 1930-ые годы.
Высокая норма экономического роста соблазнила многих, включая некоторых левых, чтобы дать Китаю чрезвычайно благоприятную оценку. Но экономический рост мало опирался на блага для рабочих, поскольку вёл к безработице. В 2005 году МОТ (Международная организация труда), исследуя связь между экономическим ростом и созданием новых рабочих мест, обнаружила, что в период 1990-2002 годов средний рост экономики на 9,3 процента вызывал лишь 0,8 процента роста занятости, а для числа рабочих мест в производстве изменение было отрицательным. Неудивительно, что высокий темп роста сопровождался высоким уровнем безработицы
Социальные факторы
Чтобы правильно оценить экономическое и общественное положение Китая, необходимо расширить область исследования, принимая во внимание изменения в обществе в результате революции 1949 года. Революция противоречиво воздействовала на крестьян и рабочих. С одной стороны, она провела земельную реформу, с другой стороны, она родила чрезвычайно централизованное и бюрократизированное партийное государство, которое невероятно жестко контролирует крестьян и рабочих. Последующее развитие земельной собственности в “систему ответственности домохозяйств” дает крестьянам право использовать маленький земельный участок, который сегодня играет роль своего рода социального обеспечения для возвращающихся сельских рабочих-мигрантов, которые, из-за спада в производстве вследствие глобального экономического кризиса, не в состоянии найти работу в городах. Для них, вернуться к подсобному хозяйству в деревне лучше, чем голодать в городе. Однако это также служит выгоде партийного государства. Государство имеет возможность рассматривать этих мигрирующих рабочих как доступную рабочую силу, оно лишь советует рабочим-мигрантам с началом кризиса возвращаться в свои родные деревни к своим несчастным земельным наделам. Фактически это помогает муниципальным органам власти обезвредить социальную бомбу замедленного действия. Возможно, в конечном счете, это неэффективно, но это может дать частичный кратко- и среднесрочный эффект.
Если распыления разгневанных мигрирующих рабочих по обширной сельской местности недостаточно, то всегда есть средства государственного принуждения, которые особенно суровы и эффективны. В то время как южнокорейское государство, до 1990 года бывшее столь же безжалостным как государство КПК, никогда не было способно истребить все гражданские ассоциации (например, церковь всегда предоставляла некоторое пространство для первичных рабочих организаций). КПК же, напротив, выполнила это, начиная с 1950-х годов. Все китайские традиционные религиозные и гражданские ассоциации или исчезли, то есть были разрушены, или были поглощены бюрократией, вплоть до того, что даже даоские или буддистские монахи фактически превратились в государственных служащих и получали плату от государства в соответствии с тарифной сеткой бюрократии, прежде чем они были вынуждены совсем отказаться от своей веры во время Культурной революции. Не было и нет никакого гражданского общества. Не было и нет никакого организованного общественного движения, не говоря об организованной политической оппозиции. Эта социальная и политическая действительность объясняет, почему в то время, как Индира Ганди, бывшая премьер-министром Индии, потерпела поражение в своей попытке принудить бедных женщин к стерилизации во имя контроля над рождаемостью в начале 1980-х, Китай смог успешно провести политику одного ребёнка для 1,3 миллиарда человек. Как ни странно, возрождение капитализма действительно создало некоторое пространство для “вэй цюань” (буквально – “активисты прав”), но никакой возможности для деятельности независимых профсоюзов. Отсутствие организаций, независимых от КПК и государства, сохраняется и для буржуазии. Почти все торговые палаты или индустриальные ассоциации основаны и управляются партийным государством или его агентами.
В своей книге “Новая деловая элита Китая” Маргарет Персон объясняет, почему рыночная реформа и рождение этого класса не привели к гражданскому обществу или демократизации: члены деловой элиты Китая выказывают мало признаков становления независимой, активной политической силы. Они желают сбежать из политики, не участвовать в ней, или создавать “гражданское общество”… Получив структурную независимость, они пытаются перестроить неофициальные связи с государством. Для членов деловой элиты не характерны ни крепкие горизонтальные связи друг с другом, ни крепкие связи с другими общественными деятелями, которые мы предполагаем в гражданском обществе на стадии становления.
Отсутствие гражданского общества чрезвычайно выгодно бизнесу. Привлекательность Китая для прямых иностранных инвестиций (ПИИ), оценённая как самая высокая в мире, заключается не только в его низкой заработной плате. Фактически, его заработная плата не является самой низкой среди развивающихся стран. Скорее эта привлекательность в установлении почти казарменного фабричного режима, который дает преимущество перед другими развивающимися странами в привлечении транснациональных корпораций (ТНК) со всего мира, чтобы использовать Китай как всемирную потогонку для экспортного производства. В то время как власть индийских буржуев и их правительства под постоянным контролем либеральной демократии и организованных рабочих, ее китайская копия свободна от таких ограничений.
“Globalization Monitor” сообщил, что на контейнерном заводе “Маерск” (Maersk) в Дунгуане, провинция Гуандун, чтобы заставить рабочих повиноваться, установлены 73 правила “руководства для служащих”. Кроме запрета на листовки, петиции и забастовки, наказуемые немедленным увольнением, там есть пункт 18: “Нарушение правил поведения в столовой, повреждение оборудования и нарушение распорядка, в том числе: бой посуды, несоблюдение очереди, оставление посуды на столе или складывание посуды после приёма пищи не там, где надо, выбрасывание отходов и мусора не туда, куда надо, оставление за собой остатков пищи, супа, кожуры от фруктов, напитков и т.д., разбросанными на столе или на полу и т.п. Первое и второе нарушения отмечаются, третье нарушение – увольнение”.
На уподобление фабрики тюрьме рабочие “Дунгуан Маерск” ответили двумя мощными забастовками в 2008 году, но с помощью местных властей их подавили, и только впоследствии они достигли минимальных улучшений. Мы можем мимоходом добавить: завод является крайне продуктивным.
Успех Китая в продвижении своего экспорта в значительной степени зависит от экономического партнёрства Китая и США. Пока Китай действовал как глобальная машина для поставок, Соединенные Штаты играли роль машины для потребления. Как указывает Дэвид Харви, эти отношения соответствуют новому, неолиберальному мировому порядку с 1989 года.
Государство: решение или проблемы?
Националисты и многие “новые левые” видят в государстве решение одновременно проблем несостоятельности капиталистического рынка и попыток Запада и Японии сдержать “возвышение Китая”. Они не в состоянии видеть обратную сторону медали: проблематичную роль государства. Государство никогда не бывает нейтрально, особенно в том случае, когда бюрократия, которая составляет государственный аппарат, свободна от всякого общественного контроля со стороны всех классов. В Китае с 1950-ых годов бюрократия фактически захватила государство и использует его как механизм присвоения себе общественного прибавочного продукта. С конца 1980-ых бюрократия захотела восстанавливать капитализм и разграбила страну до такой степени, что все больше и больше толкает рабочих на грань восстания. Это развитие бюрократии в новый присваивающий класс нужно иметь в виду для правильного понимании китайского государственно контролируемого капитализма, его силы и слабости.
В ходе прошедшего двадцатипятилетия реформ КПК не могла бы обогащаться, не воспитав сперва частнокапиталистический класс, но любое проводимое мероприятие реформ прежде всего было нацелено на обогащение самой бюрократии. В конце 1980-ых годов реформа цен создала так называемых гуаньдао, или чиновников, которые участвовали в спекуляциях. В то время государственные ведомства всех уровней создавали компании различного рода, чтобы делать деньги (Включая армию. Но эта практика, по крайней мере внешне, была прекращена в конце 1990-х, поскольку представляла серьёзную угрозу для существования государства. – А.Л.). Бюрократия начала превращаться в капиталистов. Это приводило в ярость людей, которые поднялись на протест против правительства в 1989 году. КПК подавило сопротивление и это сокрушило всякую оппозицию капиталистической реформе — рабочие перенесли главный удар — и привело к дальнейшему обогащению бюрократии. Поездка Дэна Сяопина на юг в 1992 году показала, что КПК предприняла новый большой скачок к полной интеграции с глобальным капитализмом. Чтобы скачок был успешным, после подавления сопротивления 1989 года было недостаточно продолжать террор. Нужно было обязательно нанести поражение рабочим госпредприятий, которые составляли большинство городской рабочей силы. На сей раз цель подавления сопротивления состояла в том, чтобы уменьшить массу рабочих государственного сектора для превращения этих предприятий в конкурентоспособные “современные корпорации”. Были уволены более чем 40 миллионов рабочих и подавлены все протесты против увольнений. Малые и средние госпредприятия были приватизированы бюрократами муниципального уровня, а прежние директора стали главными владельцами. Крупные госпредприятия попали в лапы бюрократов высшего уровня и превратились в коммерческие организации, главным образом действующие на внутренних и внешних рынках. Так как центральное или муниципальное правительство всегда сохраняет право контроля, бюрократы этого уровня и их приближённые могут одновременно пользоваться преимуществами как “государственной собственности”, так и “свободного рынка”.
Тем временем началась также вторая волна приватизации городской земли (включая сельские земли рядом с пригородами), вновь обогащая муниципальных чиновников и их приближённых.
Несмотря на официальный запрет, действующий с конца 1980-х годов, ведомства на всех уровнях управляют своими собственными компаниями, делая деньги для бюрократов. Например, полицейское управление управляет своими собственными охранными предприятиями; министерство труда управляет своими собственными компаниями, предоставляющими рабочую силу; противопожарный отдел управляет своими собственными компаниями, продающими огнетушители; и т.д. Их компании всегда успешны, потому что они всегда используют свою способность принудительно продавать свои услуги фирмам и фабрикам под их юрисдикцией. Например, противопожарный отдел требует, чтобы фабрики купили огнетушители у специальной компании, которой сам управляет, иначе они столкнутся с последствиями: сомневающиеся фабрики могут прекратить существование из-за того, что будут оштрафованы за более незначительные нарушения. Их деятельность напоминает мафию; фактически эти чиновники часто используют в своей работе местных бандитов.
Таким образом, превращение бюрократии из неистовых антикапиталистов в бюрократокапиталистов закончилось. Однако, это не что-то новое. По иронии, партийное государство Гоминдана 1930-40-х годов тогдашняя КПК тоже описывала как “бюрократических капиталистов”. Отличие лишь в том, что сегодняшнее партийное государство КПК институционализировало этот порядок в феноменальном масштабе, который абсолютно превосходит гоминдановскую модель. Неправильно представлять современное китайское государство самостоятельным или в какой-то степени независимым от буржуазии, утверждать, что оно не подчинено её классовым интересам, что, следовательно, оно остаётся некапиталистическим или даже “социалистическим”, как это делает Джованни Арриги в своей новой книге “Адам Смит в Пекине”. Этот анализ, основанный на западноевропейском опыте, необходимо рассматривает бюрократию и капиталистический класс как две полностью различных или даже противостоящих социальных группы. Напротив, китайская бюрократия – капиталистический класс. Мартин Харт-Ландсберг убедительно доказал, что китайская экономика долго становилась капиталистической, но он отмечает отправную точку, когда КПК ступила на “скользкий склон” рыночной реформы. Я буду утверждать, напротив, что восстановление капитализма было сознательным выбором бюрократии, а не следствием ошибочной политики, потому что, помимо утраты веры в социализм, бюрократы сами захотели быть капиталистами. Дэн Сяопин уже предчувствовал свой путь, когда в 1984 году подписывал соглашение с Великобританией, по которому, совершенно против социалистических принципов, политически нейтральный гонконгский капитализм должен сохраняться в течение пятидесяти лет после передачи Гонконга Китаю. Позже сообщили, будто он сказал, что капитализму в Гонконге нужно позволить сохраняться неограниченное время. В 1987 году он сказал одной африканской делегации: “Не стремитесь к социализму. Делайте, что можете, чтобы создать экономический рост”. Последующее подавление в 1989 году демократического движения показало, что его партия решительно и качественно превратилась в капиталистическую партию.
Однако, это совершенно неубедительно для некоторых маоистов, возлагающих всю вину на одного Дэна Сяопина. Дэн не столкнулся со значительной оппозицией. Напротив, он получил восторженный отклик бюрократии, которая уверяет, что он проводил в жизнь её пожелания. Эта ситуация не удивит некоторых социалистов. Даже в эпоху Мао, когда бюрократия была неистово антикапиталистической, она также была довольно привилегированной, правящей элитой, которая осуществляла исключительное право распределять общественный прибавочный продукт через свою государственную монополию. Как всякая другая правящая элита, она никогда не была довольна своей зарплатой, от десяти до тридцати раз большей, чем зарплата среднего рабочего, и всегда желала присвоить больше прибавочного продукта, чем она заслужила. Её фундаментальный интерес в восстановлении частной собственности, а не в неясной преданности общественного слуги защите общей собственности.
Утверждение, что во времена Мао китайская бюрократия уже была капиталистической, похоже на грамматическую ошибку во времени глагола. Это утверждение ошибочно, согласно взгляду Мао, что Лю Шаоци был “каппутистом”. Нет ни малейшего признака, что Лю тогда хотел капитализм. Лю, или бюрократия в целом, возможно, не были капиталистическими в 1960-х годах, потому что они лишь присваивали необычайно большую часть прибавочного продукта в форме потребительной стоимости и малую часть в форме меновой стоимости (заработная плата), но никогда – прибавочную стоимость, поскольку торговля была незначительна. Но бюрократия по своей природе не могла удовлетвориться такого рода собственностью, не позволявшей ей передавать привилегии своим детям, и после смерти Мао перестройка отношений общественных сил как в Китае, так и в мире, предоставила бюрократии наилучшую возможность сломать ограничение на частную собственность и превратиться в класс капиталистов. Утверждение, что китайская бюрократия сегодня всё ещё обслуживает социализм, совершенно неправильно.
Исследование существующего комплекса мер по спасению экономики показательно для скрытого плана действий бюрократии: правительство всё ещё сопротивляется тому, чтобы представить детали этого комплекса мер Собранию народных представителей, которое считается высшим органом власти в КНР. Не являющееся открытым, не подлежащее демократическому контролю правительство, когда оно раздаёт деньги в качестве помощи, не стремится делать это беспристрастно. Даже подцензурная пресса находит нужным предупредить против коррупции. “Юридический ежедневник” (Legal Daily) пишет, что пакет помощи “вызовет жестокое соревнование между провинциальными властями за проекты”, и “за этими большими проектами всегда скрывается большая коррупция”. Это происходит также потому, что пакет помощи сосредоточен на инвестициях в инфраструктуру больше, чем на подъёме доли заработной платы в национальном доходе, хотя последняя мера была бы более эффективна при обращении к проблеме нехватки потребительского спроса. Это снова напоминает нам, что данный пакет помощи, как и любая другая реформа, определяется собственными интересами бюрократии.
Вывод: в отличие от бывшего советского блока, КПК исключительно успешна в деле реставрации капитализма, потому что достигает этого, не расплачиваясь своим собственным распадом. Это то, что дает существующему партийному государству все преимущества и рычаги воздействия. Только это достижение позволило бюрократии сдвинуть заработную плату до ужасно низкого уровня, позволяющего безумное накопление капитала. Согласно отчёту Всемирного банка, доля заработной платы в ВВП Китая уменьшилась с 53% в 1998 году до 41,4% в 2005 году, в противоположность 57% в Соединённых Штатах. Другая сторона медали – драматическое увеличение доли прибыли в ВВП за тот же период. Китайский учёный Ван Ляньли написал, что в промышленности отношение доли зарплаты к прибыли уменьшилось с 1:3 в 1990 году до 1:7,6 в 2005 году. Не считая экстренных расходов, новые богачи или инвестируют или накапливают свои деньги, из чего следует чрезвычайно высокие норма сбережений и норма инвестиций. В течение десятилетий норма инвестиций превышала 40% ВВП Китая, что вдвое выше, чем в Соединённых Штатах, исамая высокая среди ведущих азиатских стран, включая Корею, когда она была на подъёме индустриализации.
Однако, силы капиталистического развития не могут увеличить поляризацию между богатыми и бедными, не создавая в то же самое время препятствий для дальнейшего развития. Высокая прибыль сжимает заработную плату, ведя к дальнейшему сжатию конечного потребления. Конечное потребление между 1992 и 2006 годами уменьшилось с 47% ВВП до 36%, тогда как в Южной Корее, Индии, Великобритании, Австралии и Японии оно было более 50%. Всемирный банк сообщил, что большую часть снижения конечного потребления можно объяснить снижением доли заработной платы в ВВП. Таким образом, ускоренное накопление в Китае, купленное ценой зверской эксплуатации рабочих и крестьян, напротив, создаёт серьёзное неравновесие между потреблением и инвестициями, точнее, между недопотреблением и переинвестициями, оставляя незагруженными производственные мощности, и в свою очередь возлагает надежды только на экспорт товаров и капитала, чтобы окупить инвестиции.
Экспортная проблема Китая создает еще больше проблем
Государственный комитет экономики и торговли, ныне распущенный, в 1998 году выпустил политический документ – Индекс переинвестированных производств для продвижения за границу. Название документа говорит само за себя. Экспорт решил бы проблему чрезмерной производственной мощи и внутреннего рынка Китая. Отчёт был нацелен на продвижение за границу первой группы отраслей промышленности и товаров: лёгкой промышленности, машиностроения и электроники, мотоциклов, холодильников, телевизоров и т.д.
В то время как экспорт товаров всегда рос быстро, экспорт капитала начал испытывать стремительный рост только с 2000 года. В следующем году премьер-министр Чжу Жунцзы официально объявил стратегию “глобального продвижения”. В течение короткого периода Китай стал страной-кредитором развивающихся стран, особенно Африки.
Арриги утверждает, что Китай остается социалистическим или некапиталистическим и занимает положение альтернативы глобальному капитализму, опровергая обвинение, что Китай играет в Африке роль колониалиста, но допуская, что эта роль является капиталистической:
“Хотя Китай не колониалист, это успешный капиталист в Африке. На этом континенте он ступил на совместимый с логикой рыночного капитализма путь свободной торговли, основанной на справедливых контрактах… Хотя капитализм подразумевает усиленную эксплуатацию, капиталисты Китая вынуждены ограничивать свою эксплуатацию рамками ВТО и соблюдать местные законы”.
Также утверждалось, что Китай так или иначе создал свою собственную альтернативную модель глобализации по примеру капитала США — так называемое “Пекинское соглашение”, которое предположительно находится в оппозиции к “Вашингтонскому соглашению”. Даже если мы признаем, что так называемое “Пекинское соглашение” существует, это не имеет никакого отношения к социализму. И то и другое обслуживают капитализм, тот самый способ накопления, который чрезвычайно враждебен труду, государству всеобщего благоденствия и демократическим правам. Факты, что Китай приватизировал “только” свои малые и средние госпредприятия, оставив крупные в руках государства, что КПК выбрала постепенное врастание в капитализм вместо “шоковой терапии”, что государство всё ещё в значительной степени вмешивается в дела “свободного рынка”, что позволяет продвигать инициативы местных и даже сельских партаппаратчиков по промышленному развитию, и т.д. не составляют какого-либо существенного отличия от неолиберализма (см. например). Если партийное государство сохраняет собственный контроль над командными высотами экономики, то это не из-за какой-то приверженности социализму, которую внушает Арриги, скорее, это просто потому, что для правящей элиты неприемлема сама мысль отдать наиболее выгодный сектор экономики. Если “Пекинское соглашение” конкурирует с “Вашингтонским соглашением”, то это означает только, что китайское партийное государство хочет победить дьявола с помощью дьявола.
В конечном счёте, несмотря на случаи напряжённости, до недавнего времени экономическое партнёрство Китая и США хорошо работало на обе стороны. К тому же, если и есть измерение напряжённого состязания между ними, то это лишь борьба между величайшими капиталистическими силами за гегемонию, не имеющая ничего общего с борьбой между прогрессивной альтернативой и Империей зла.
В условиях продолжающегося спада мировой экономики, сегодня ведущие представители американской элиты осуждающе тычут пальцами в Китай, возлагая ответственность за кризис на высокую норму накоплений там. Китайское правительство отреагировало, высмеивая Соединённые Штаты как сваливающих вину на других, тогда как виноваты американские расходы. По сути дела оба правы, поскольку глобальное экономическое партнёрство Китая и США – действительно единство противоречий: реагируя на одну и ту же проблему недостаточной покупательной способности простых людей, правящие элиты Соединенных Штатов и Китая избрали противоположные и в то же самое время дополняющие друг друга экономические решения, то есть Китай, хотя он и бедная страна, предоставил Соединенным Штатам дешевый кредит, чтобы позволить последним импортировать из Китая. Каждый по-своему решал некоторое время соответствующие проблемы, и продолжает извлекать из этого выгоду. Китай вынужден был заплатить за это партнерство больше, но всё же он получает то, чего хочет. Вдобавок к меньшей норме прибыли, которую получают китайские компании, китайское правительство получило мощные рычаги влияния на принятие решений США. Если правительство США попытается усиленно разыгрывать карты “двойного Т” (Тибет и Тайвань), КПК всегда может принять ответные меры, продав облигации США из своего резерва, чтобы подорвать американский денежный рынок и бюджет американского правительства. Поэтому и США и Китай хотели продолжать такого рода партнёрство ценой создания в дальнейшей перспективе глобальной неустойчивости. Теперь оба партнёра хотят искать альтернативную модель роста, но никто не ждет, что этот поиск будет легким. Китайское правительство серьёзно обеспокоено продолжающимся снижением стоимости международных валютных резервов Китая, но продажа американских облигаций – не вариант. Партнёрство столь объединило обе экономические системы, что такая продажа приведет к катастрофам обе стороны.
Скрытые правила на службе скрытой повестки дня бюрократии
Арриги рукоплещет китайской модели “накопления без лишения права собственности”, но эта модель – только половина правды. Хотя крестьяне в ходе ускоренной индустриализации все еще сохраняют свои мелкие земельные участки, – как мы признали ранее, – нельзя забывать, что возвращение права обрабатывать свой участок досталось крестьянам дорогой ценой, а именно, всевозможных видов налогов и сборов, которые с 1990-ых годов до 2006-го были настолько тяжелы, что фактически разоряли крестьян. Последней соломинкой стала проблема “ножниц” (обратного соотношения между ценами на промышленную и сельскохозяйственную продукцию). Они остались без сбережений, без наличных денег. Миллионы сельских мигрантов начали перетекать в города, чтобы найти работу, и попали под жестокую эксплуатацию капиталистов. Это – скрытое лишение права собственности, которое не принял во внимание Арриги. Добавьте к списку лишенных права собственности 100 миллионов государственных и коллективных предприятий: из “всенародной собственности” эти предприятия преобразованы в акционерные холдинговые компании.
К настоящему моменту земельные участки крестьян сохраняются, но они ничем не защищены. После приватизации государственных предприятий и городской земли, бюрократия и нувориши теперь рассматривают возможности третьей волны приватизации: приватизации сельских земель. Не смотря на то, что высшие руководители КПК не посмели пойти на это, опасаясь восстания, неолибералы на службе местных чиновников и деловых элит неустанно давят на правительство в этом вопросе.
Чтобы перейти к модели роста за счет главным образом внутреннего спроса, Китаю требуется не что иное, как перераспределение богатства. Бюрократические капиталисты и их младшие партнеры, частные капиталисты, не позволят рабочим без борьбы перераспределить часть своей прибыли, несмотря на риторику центрального правительства о существенном повышении общественной заработной платы. В то время как партийное государство, столкнувшееся с экономическим кризисом, сохраняет больше рычагов управления и власти, чем во многих других странах, эгоизм бюрократии служит также тому, чтобы лишить рабочих преимуществ, которыми они пользуются. Следовательно, цель долгосрочного восстановления равновесия экономики, через существенное перераспределение богатства, направленная на увеличение внутреннего рынка, исключается, хотя в ближайшей перспективе возможен ограниченный успех в сдерживании кризиса через большее вмешательство государства. Возможно даже, что экономика Китая сможет продолжить рост, несмотря на узкий внутренний рынок, экспортируя свои проблемы далее, на сей раз – в развивающиеся страны и за счет рабочих там.
Китайская верхушка очень напоминает корейскую военную хунту, но в десятикратном размере: авторитарный режим, который активно поддерживает ускоренное накопление и экспортную гонку за счет рабочих, отрицая их основные гражданские и трудовые права. Для Наоми Кляйн китайский режим, сопоставим с пиночетовской Чили: свободный рынок, объединенный с авторитарным политическим контролем, проводимым в жизнь железным кулаком репрессий. Финансовый кризис поддерживает самоуверенность КПК в дальнейшем поддержании жёсткого курса.
Почему столько много людей все еще не в состоянии разглядеть истинную картину происходящего в Китае? Одна из причин – в том, что они слишком буквально понимают риторику бюрократии и полагают, что китайская официальная политика уничтожения бедности, подъема доходов крестьян, принятия законов о труде для защиты рабочих, действительно работают. Они, очевидно, не сознают, что не все писаные законы и постановления обязательны к исполнению. С 1950-ых годов целый пакет скрытых и неписанных правил руководил китайской бюрократией, как это было и ранее в течение двух тысяч лет, когда Китаем управляла профессиональная бюрократия с императором наверху. Цель скрытых правил очевидна: они предназначены, чтобы служить скрытой повестке дня бюрократии, а именно, ее собственному обогащению.
Третьим рабочим элементом в политической жизни бюрократии, это – гуаньси, являющееся её центральным понятием. В широком смысле этот термин означает личную сеть влияния, но лучше понимать его как отношения покровителя-клиента или даже как отношения, характерные для мафии. Китайская бюрократия на практике организована в замкнутые клики, отвергающие законы и постановления и даже власть центральных ведомств. Они представляют самые серьёзные материальные препятствия на всех уровнях власти и в исполнении законов.
Революция 1949 года, несмотря на ее достижения, была глубоко бюрократически деформирована и в конечном счете восстановила всесильную бюрократию. Частично благодаря этой давней традиции бюрократической политики — скрытой повестке дня, скрытым правилам и гуаньси — бюрократия оказывается в состоянии попирать все юридические нормы, установленные революцией и конституцией, и в конечном счете преобразовываться в новый эксплуататорский класс. Это не отрицает возможность реформ в будущем, но любая существенная реформа партийного государства без общественного переворота невообразима. Рабочие уже подвели итог своему опыту в своём лозунге: “Большая борьба – большие достижения, маленькая борьба – маленькие достижения, нет борьбы – нет достижений”.
Дальнейшее возвышение Китая?
Ввиду банкротства свободного рынка, нет сомнений в том, что однопартийное китайское государство имеет больше преимуществ, чем Соединенные Штаты или Великобритания, в принятии противокризисных мер. В дальнейшем это может способствовать возвышению Китая к большей мощи, если однопартийное государство останется общественно приемлемым. Это закрепляет бедственное положение не только китайских трудящихся, но и рабочих всего мира, потому что подразумевает их ускоренное сползание к китайскому казарменному капитализму, который становится новым глобальным трудовым стандартом.
Однако дальнейшее возвышение китайского казарменного капитализма не предопределено. Гегемония партийного государства противоречива. Она эффективна при управлении народом, но все более и более теряет контроль над собой. Она не может контролировать ни свою собственную жадность, ни свою коррупцию, ни даже своих чиновников — в течение многих десятилетий, несмотря на повторяющиеся директивы центрального правительства, направленные на сокращение числа государственных служащих, она растет. Скандал с испорченным молоком – только один пример проникновения коррупции, которая ведет к глубокому недоверию и ненависти к правительственным чиновникам и распаду общественных связей, все больше толкая народ на грань восстания. Негодование против чиновников настолько велико, что малейшая стычка на улице способна быстро перерасти в столкновение между полицией и огромной толпой. Одним словом, подавление превращается в свою собственную противоположность. Это делает выполнение плана власти – переложить тяжесть экономического кризиса на рабочих – не таким уж легким. В итоге, направление развития Китая будет определяться затяжной борьбой между имущими и неимущими.
Однако в настоящий момент не много признаков для оптимизма. Частная буржуазия – лишь придаток бюрократии. Интеллектуалы продолжают свой дрейф вправо. Либералы больше походят на неолибералов, и многие известные новые левые уже завершили свой переход к национализму. Некоторые практически стали апологетами монолитного партийного государства, от прошлого до настоящего. Молодежь выглядит не намного лучше. Сообщения в интернете по случаю приближения 90-й годовщины Движения Четвёртого мая – молодёжного движения, начатого в 1919 году, которое стремилось к свободе личности, демократии и национальному возрождению, отражают глубокую политическую апатию молодых людей: “Молодёжь заботят только свои личные интересы, и идея Четвёртого мая сегодня устарела”. Снижается мобильность выпускников колледжей, потому что высокие темпы роста неспособны создать рабочие места, но у них имеются смутные представления о связи с рабочими для организации совместной борьбы, как это сделали в прошлом корейские студенты. Удар, который КПК нанесла чаяньям народа, подавив сопротивление в 1989 году, всё ещё чувствуется.
Перспективы рабочего движения
Всё же, положительной стороной капиталистической реставрации в Китае, в противоположность тому, что произошло в бывшем советском блоке, является ускоренная индустриализация. В результате число наемных рабочих постоянно увеличивается, к ним относится половина рабочего населения, и они составляют четверть всех наёмных рабочих в мире. Пребывание в центре производства и распределения делает их феноменальной общественной силой, той силой, которая одна только и способна остановить и в конечном счёте развернуть руководство, которое сегодня направляет страну. Однако, в настоящий момент они всё ещё класс-в-себе. Строго говоря, нет никакого рабочего движения. ВКФПС (Всекитайская федерация профсоюзов) – очень важная часть госаппарата, и одно из её предназначений состоит в монополизации права формировать союзы. Хотя ВКФПС необходимо играет некоторую роль в принуждении, например, при “планировании семьи” (давая работницам “разрешение на беременность”, необходимое для юридического признания беременности), времена Мао и Дэна отличаются. До реформы официальные профсоюзы отвечали за распределение квартир для рабочих и оплату их медицинских счетов. А это немало. К сожалению, эти льготы были потеряны, когда началось полное восстановление капитализма. На приватизированных госпредприятиях сфера деятельности ВКФПС фактически утратила все функции обеспечения благосостояния, кроме проведения редких развлекательных мероприятий, в то время как репрессивная сторона в значительной степени осталась.
Есть тенденция официальных профсоюзов дистанцироваться от прямого контроля национального и местных руководств ВКФПС, но только для того, чтобы стать инструментом для новых боссов. Что касается частных предприятий, то там профсоюзы – чистая формальность, и обычно выясняется, что председатели этих союзов – начальники отдела кадров. Следовательно, такое явление как уменьшение доли зарплаты в национальном доходе до столь плачевного уровня, несмотря на присутствие председателя ВКФПС в Политбюро КПК и 193 миллиона членов, наблюдается не случайно.
С 2006 года ВКФПС выглядит более активной в организации рабочих “Уоллмарт” (Wallmart), так что некоторые зарубежные активисты могут увидеть в этом ободряющий признак. На самом деле, спустя два года после организации движения в “Уоллмарт” председатель профсоюза в Наньшане Гао Хайтао был вынужден уйти как из союза, так и из компании – не только потому, что босс попросту проигнорировал его союз при заключении коллективного договора, но и потому, что Национальный комитет ВКФПС фактически поддержал босса в создании препятствий для Гао. Глубоко расстроенный, он совсем уехал из Наньшаня.
Другим недавним примером того, как ВКФПС душит профсоюзное движение снизу, является случай “Оле Вольф” (Ole Wolff). “Оле Вольф” – датская компания, которая управляет электронным заводом в городе Янтай провинции Шаньдун. В 2006 году после стачки его работницы решили основать профсоюз, чтобы протестовать против сокращения заработной платы и временных увольнений. Это было встречено враждебно местным отделением ВКФПС, хотя, в конечном счёте, зарегистрировать профсоюз у рабочих получилось. В течение двух лет босс уволил девять десятых рабочих, наряду с почти всеми лидерами союза, а местное отделение ВКФПС ничего против этого не сделало. Профсоюз тем временем – такого никогда прежде не было в Китае – обратился за солидарностью в Объединенную федерацию датских рабочих и получил ответ. ОФДР нажала на “Оле Вольф”, чтобы она выплатила компенсацию шести уволенным представителям рабочих, но оказалась не в состоянии заставить компанию пойти на переговоры с союзом. К концу 2008 года Национальный комитет ВКФПС похвалил компанию за исполнение законов, хотя это не соответствовало действительности.
В провинции Гуандун теперь есть центры индивидуальной правовой помощи рабочим: одни происходят из Гонконга, другие созданы по местной инициативе. Они нередко регистрируются как частные предприниматели, потому что не могут получить лицензию для развития рабочей ассоциации иным способом. Они настолько уязвимы, что многие из них предпочитают избегать деятельности в промышленных зонах, так как местные власти не терпят даже мысли о том, чтобы позволить этим центрам иметь близкие контакты с рабочими. Был такой рабочий центр в промышленной зоне Шэньчженя под названием “Дагунчже”, что значит “Рабочие”. Его руководитель Хуан Цин-нан был серьезно ранен в прошлом году в результате нападения бандитов с ножами, после того, как центру неоднократно угрожали.
Помимо рабочих центров, есть “хэйлюши”, или “чёрные адвокаты”, часто – самоучки, без легального права на адвокатскую практику. Некоторые из них – сами рабочие, которые познакомились с трудовым законодательством в результате долгих лет юридического противоборства с собственными боссами. В общем, как к рабочим центрам, так и к “чёрным адвокатам” провинциальные органы ВКФПС относятся с враждебностью, поскольку рассматривают их как потенциальных нарушителей спокойствия и соперников. В одном случае в Гуандуне ВКФПС открыла официальный рабочий центр с таким же названием, как и у ранее образованного общими силами горожан, чтобы его вытеснить. В 2007 году сообщали, что в Шеньчжене ВКФПС объединила усилия с местными властями для расправы с “чёрными адвокатами” и рабочим центром. После палок ослу предложили морковку: шеньчженьская ВКФПС кооптировала шестьдесят человек из их числа, которые согласились не связываться с иностранными журналистами и не искать поддержки у иностранных агентств.
Однако есть и более глубокие причины трудных родов рабочего движения, помимо государственных репрессий. Первая и важнейшая – разделение рабочего класса на две части: госсектор и сельских мигрантов. Разделение настолько глубоко, что не то, что совместной борьбы, практически нет обмена мнениями и очень редки смешанные браки. Хотя сельские мигрирующие рабочие не испытывали сокрушительного поражения, как рабочие госсектора, но при этом у них и нет коллективной памяти как у класса. Они – “нонминьгун”, буквально “крестьянские рабочие”, не потому, что они действительно пашут землю – фактически, большинство из них это делает редко – но потому, что система “хукоу” действует как своего рода апартеид, запрещая им вызывать в города семьи и пускать там корни. Независимо от того, насколько долго они остаются в городах, они знают, что это пребывание ограничено временной работой. Из этого тяжело выковать чувство классовой идентичности.
Но и при этом они не совсем пассивны. Сельские мигрирующие рабочие проводят многочисленные стихийные забастовки против своих боссов и местных властей. Эти стихийные забастовки нередко одерживают частичные победы, и они настолько распространены, что фактический запрет на забастовки (юридического запрета нет) давно преодолён, и местные власти вынуждены учиться уживаться с этим явлением.
Но организация всё ещё очень затруднена, и без неё рабочее сопротивление остаётся разрозненным и неэффективным в том, чтобы вызвать существенное перераспределение благосостояния или уверенность в возможности коллективного сопротивления. Следующая стадия борьбы, вероятно, будет борьбой за неподчинение запрету на организации, хотя, как это будет происходить, я не могу предсказывать. Стихийная рабочая борьба привела к неожиданному результату: воспитанию маленьких кружков отдельных активистов, из которых вероятно могла бы выковаться более или менее интегрированная сеть активистов. Как боссам, так и властям придется уживаться с этим, пока активисты научатся соединять храбрость с благоразумием. Первоначальное организационное движение не ограничивается трудящимися. В недавнем случае с испорченным молоком жертвы практически основали свою собственную организацию, чтобы их голос был услышан, и местные власти до сих пор смели их только беспокоить, но не разгонять — любое такое движение может привести к взрыву общественного негодования. Сегодня это единичные случаи, но текущий экономический кризис определённо создаст активистам больше простора для развития прочной сети, если не официальных организаций.
Но другое препятствие будет преодолеть труднее, а именно то, что социализм глубоко дискредитирован. Если вы станете говорить рабочему активисту о социализме, то скорее всего его или её ответ будет: как можно построить что-то новое, используя старое дерьмо коммунистической партии? Конечно, степень цинизма в отношении социализма различна в разных отраслях промышленности и регионах, но общее безразличие к левой политике слишком очевидно, чтобы его отрицать. Возможно, победа левых в каких-то других странах поможет восстановить доверие к социализму и в Китае.
Китайское партийное государство гораздо сильнее режима Сухарто в Индонезии накануне 1997 года, но даже если невероятен сценарий быстрого краха, как в Индонезии, остаётся надежда на постепенное расширение автономных гражданских ассоциаций и организаций трудящихся. Активисты должны научиться терпению в этой затяжной борьбе между имущими и неимущими. Следует добавить, что с отсутствие свободы слова очень затрудняет возможности изучения действительного положения дел в Китае, как для китайских, так и для иностранных комментаторов. Следовательно, любая оценка будущего развития Китая обречена быть умозрительной, а не научной. Мы должны приготовиться к потрясениям и неожиданностям в ближайшие месяцы и годы.
14 апреля 2009 г.
Данная статья составлена из двух недавних эссе автора: “Одноразовая рабочая сила”, а также “Предварительный отчёт о текущей глобальной стратегии Китая”, в котором автор – ведущий член исследовательской группы.
Читайте також:
Інтерв’ю з Девідом Гарві: Пояснюючи кризу
Нотатки про поточний момент (Перрі Андерсон)
Дон Калб: Мы видим зародыш нового кризиса, который последует за нынешним
Світ розладнується (Ерік Гобсбаум)