Пьер Бурдье, Лоик Вакан
Предисловие переводчика
В статье Пьера Бурдье и его ученика Лоика Вакана (1999) рассматривается проблема культурного империализма – способности научных и культурных сред навязывать категории, обусловленные конкретными историческими обстоятельствами, всему миру в качестве деисторизированных универсальных и лишенных всякой связи с той первоначальной ситуацией, в которой они возникли.
То, что оказывается в фокусе анализа Бурдье и Вакана, – концепция мультикультурализма, традиция политической философии, к которой принадлежит знаменитая работа Джона Ролза «Теория справедливости», социологическое понятие «андеркласса», теории расового деления, не допускающие градации между «черными» и «белыми» – объединяет, с одной стороны, происхождение: американская социально-политическая ситуация, опосредованная научным видением; с другой – «забвение» об этом происхождении, универсализация и деисторизация.
Однако для авторов важен не столько характер самих теорий, сколько материальная инфраструктура производства знания, контроль над которой позволяет американской научной среде обеспечивать внешнюю рецепцию этих теорий как универсальных, обладающих объективной истинностью. Вопрос об империализме – это вопрос о власти. Культурный империализм – это власть, поддерживаемая целым рядом агентов и институций, таких как экспертные центры [think tanks], финансирующие их работу фонды, международные издательства, наемники-интеллектуалы (авторы называют их еще «переносчиками» [passeurs]).
С точки зрения Бурдье и Вакана, нейтрализовать эффекты культурного империализма позволяет «эпистемологическая бдительность» (которая, пожалуй, отличает теоретический проект Бурдье в целом) и тщательная социологическая реконструкция происхождения любой теории, которая позволяет вывести ее «первоначальную сцену» из научного бессознательного, тем самым разрушив эффект (ложной) универсальности.
Резкий, полемический текст Бурдье и Вакана вызвал большой резонанс. В журнале Theory, Culture and Society, где была опубликована статья, развернулась широкая дискуссия; наибольший протест вызвали обвинения Бурдье и Вакана в адрес афроамериканского исследователя расизма и антирасизма в Бразилии Майкла Хэнчарда (Hanchard), который, с их точки зрения, импортировал проблематику американского движения за гражданские права в страну, где расовые отношения устроены принципиально по-другому. В ответной статье Ханчард, среди прочего, заявил, что анализ Бурдье и Вакана страдает от ложной предпосылки существования наций в границах государств, выступающих субъектами и объектами культурного империализма. В реальности, по утверждению Ханчарда, транснациональная черная политика предполагает глобальное взаимодействие теорий и движений.
В основе культурного империализма лежит способность к универсализации частностей, связанных с конкретной исторической традицией, через недопущение того, чтобы эта связь признавалась [1]. Фритц Рингер (1969) замечательно показал, как в XIX веке ряд будто бы философских вопросов, обсуждавшихся по всей Европе и за ее пределами, имел своим источником исторические частности (и конфликты), присущие особому миру немецкой академии; точно так же сегодня множество тем, берущих свое начало в интеллектуальных конфронтациях, относящихся к социальной партикулярности американского общества и американских университетов, навязывается, в явно деисторизированной форме, всей планете. Этиобщие места в аристотелевском смысле, или тезисы, с помощью которых спорят, но о которых никто не спорит; или, другими словами, исходные допущения дискуссии, о которых не дискутируют, обязаны большей частью своей убеждающей силы тому факту, что, кочуя из академических конференций в бестселлеры, из полунаучных журналов в экспертные оценки, из официальных отчетов на обложки журналов, они присутствуют везде одновременно, от Берлина до Токио и от Милана до Мехико, и пользуются мощной поддержкой транслирующих их якобы нейтральных каналов, какими выступают международные организации (такие как ОЭСР и Еврокомиссия) и экспертные центры [think tanks] по анализу государственной политики (такие как Институт Адама Смита и Фонд Сен-Симона) [2].
Нейтрализация исторического контекста, порождаемая международной циркуляцией текстов и коррелирующим с ней забвением исторических условий их возникновения, обеспечивает явную универсализацию, которой также способствует работа «теоретизирования». Род фиктивной аксиоматизации, приспособленной для создания иллюзии чистого генезиса, игра предварительных определений и умозаключений, призванных создать видимость логической необходимости вместо случайности отрицаемых социологических необходимостей, стремится скрыть исторические корни всей совокупности вопросов, которые отныне будут называться «философскими», «социологическими», «историческими» или «политическими», в зависимости от поля восприятия. Распространенные по всей планете посредством этого «отрыва от почвы», или «глобализированные» в строго географическом смысле, и в то же время де-партикуляризованные через этот ложный разрыв, вызываемый концептуализацией, общие места той новой великой глобальной вульгаты, которую непрерывное повторение в медиа все больше превращает в универсальный здравый смысл, в конце концов заставляют забыть о том, что они укоренены в сложной и противоречивой реальности конкретного исторического общества, молчаливо представляемого как модель для всех остальных и как мера всех вещей.
К примеру, именно так обстоит дело с путаной и вязкой дискуссией о «мультикультурализме»; в Европе этот термин используется преимущественно для обозначения культурного плюрализма в гражданской сфере, тогда как в США он относится – пусть в искаженной и скрытой форме – к прогрессирующему исключению черных и кризису национального мифа об «американской мечте», – кризису, коррелирующему с общим ростом неравенства за последние два десятилетия [3]. Это кризис, который слово «мультикультурный» скрывает, искусственно ограничивая его рамками научного микрокосма и выражая его в «этническом» регистре, тогда как на кону не признание маргинализованных культур академическим каноном, но прежде всего доступ к инструментам (вос)производства среднего и высшего класса – главным образом, к университету – в контексте масштабного и многостороннего сокращения государственных расходов [4].
По этому примеру заметно, что среди культурных продуктов, распространяемых сейчас по всей планете, самыми коварными являются отнюдь не систематические теории («конца истории» или «глобализации») и философские мировоззрения (или претендующие на этот статус, такие как «постмодернизм»): они слишком заметны. Куда коварнее изолированные и кажущиеся техническими термины, такие как «гибкость» [flexibilité] (или его английский аналог, «нанимаемость» [employability]). Поскольку эти термины заключают в себе и сообщают целую философию индивида и социальной организации, они отлично подходят для того, чтобы быть политическими кодовыми словами и лозунгами (в данном случае: уменьшения размеров [downsizing] и принижения роли государства, сокращения социальных гарантий и принятия всеобщего распространения ненадежной и временной занятости как неизбежной судьбы, если не как блага).
Мы также должны будем проанализировать крайне многозначное понятие «глобализации» со всеми его допущениями и импликациями, следствием (если не функцией) которого является сокрытие эффектов империализма в культурном экуменизме или экономическом фатализме, а также представление транснациональных отношений силы в качестве нейтральной необходимости. Благодаря символической инверсии, основанной на натурализации схем неолиберальной мысли, чье доминирование навязывалось последние 20 лет безостановочным огнем консервативных экспертных центров и их союзников в политическом поле и поле журналистики (см. Dixon, 1997; Grémion, 1989, 1995; Smith, 1991), преобразование социальных отношений и культурных практик в развитых обществах по образцу США – основанное на пауперизации государства, коммодификации общественных благ и всеобщем распространении социальной незащищенности – сегодня покорно принимается как неизбежный продукт эволюции наций, если не приветствуется с робким энтузиазмом, странно напоминающим увлечение Америкой, вызванное в опустошенной Европе планом Маршалла полвека назад [5].
Ряд других тем, занявших место на европейской и особенно парижской интеллектуальной сцене, также пересекли Атлантику средь бела дня или были провезены контрабандой под прикрытием возрожденного влияния продуктов американской науки, таких как «политическая корректность», парадоксальным образом используемая во французских интеллектуальных кругах как инструмент осуждения и подавления любых подрывных импульсов, особенно феминистских или гомосексуальных, – или моральная паника из-за «геттоизации» т.н. «иммигрантских» кварталов, или опять же морализм, который сеет свои семена повсюду через этическое видение политики, семьи и т.д., приводя к некой принципиальной деполитизации социальных и политических проблем, лишенных какой-либо отсылки к любой форме доминирования, или, наконец, ставшая канонической в зонах интеллектуального поля, близких к культурной журналистике, оппозиция между «модернизмом» и «постмодернизмом»; основанная на эклектическом, синкретическом и, чаще всего, деисторизированном и крайне приблизительном чтении ряда французских и немецких авторов, эта оппозиция сейчас навязывается в своей американской форме самим европейцам [6].
Мы должны с особым вниманием и достаточно подробно рассмотреть нынешний спор, противопоставляющий «либералов» и «коммунитаристов» [7] (слова, прямо транскрибированные, а не переведенные с английского) как образцовую иллюстрацию эффекта ложного разрыва и ложной универсализации, вызванного переходом в регистр дискурса, имеющего философские притязания: (1) исходные определения, призванные выразить разрыв с историческими частностями, на фоне мысли занимающего свое место в истории и устаревшего мыслителя (к примеру, можно ли не заметить, как много раз указывалось, что догматический характер тезиса Ролза о приоритете основополагающих свобод объясняется тем, что он неявным образом придает сторонам, участвующим в исходной ситуации, скрытые идеалы – не чьи иные, как его собственные, идеалы американского ученого, привязанного к идеальному видению американской демократии? [см. Hart, 1975]); (2) антропологические допущения, неоправданные антропологически, но наделенные всем социальным авторитетом неомаржиналистской экономической теории, из которой они заимствованы; (3) претензию на строгие умозаключения, позволяющую формальным образом выводить нефальсифицируемые следствия, которые никогда не подвергнутся малейшей эмпирической проверке; (4) смехотворные ритуальные альтернативы между атомистическими индивидуалистами и холистскими коллективистами – столь явно абсурдные, что пришлось, отдавая должное Гумбольдту, изобрести «холистских индивидуалистов» – или «атомистических коллективистов»; и все это – на невероятном жаргоне, страшном (и устрашающем) международном lingua franca, позволяющем протащить все частности и партикуляризмы, связанные с национальными традициями философии и политики, без их сознательного учета (так, к примеру, французские авторы дают себе труд указывать после слова «свобода» [liberté] английское liberty в квадратных скобках, но без вопросов принимают такие концептуальные барбаризмы, как оппозиция между «процедурным» [procédurel] и «субстанциональным» [substantiel]). Несомненно, этот спор и «теории», которые в нем противопоставляются, и ввести политический выбор между которыми было бы бессмысленно, обязан частью своего успеха среди философов – преимущественно консервативных и особенно католических – тем, что он сводит политику к морали: порожденный им масштабный дискурс, умело нейтрализованный и оторванный от политической реальности, своевременно наследует великой немецкой традиции философской антропологии, этому благородному и отличающемуся ложной глубиной дискурсу отрицания (Verneinung), который так долго был ширмой и препятствием на пути научного анализа социального мира везде, где (немецкая) философия могла утвердить свое превосходство [8].
Обратимся к сфере более приближенной к политическим реалиям; дискуссия о «расе» и идентичности открыла дорогу для схожих, если не еще более грубых этноцентристских вторжений. Историческая репрезентация, рожденная из того факта, что американская традиция накладывает на бесконечно более сложную социальную реальность рамки жесткой дихотомии белых и черных, оказывается способной навязать себя даже в таких странах, где действующие принципы видения и деления этнических различий, кодифицированные и практические, весьма отличны от американских и которые, подобно Бразилии, до последнего времени считались контрпримерами «американской модели» (с соответствии с классическим исследованием К. Деглера – 1995). Проводимые американцами или латиноамериканцами, учившимися в США, современные исследования этнорасового неравенства в Бразилии в своем большинстве стремятся доказать, что, в пику представлениям о том, что бразильцы имеют свою собственную нацию, страна «трех бедственных рас» [9] (коренные народы, черные потомки рабов и белые потомки колонизаторов и европейских иммигрантов) не менее «расистская», чем другие, и что в этом отношении у бразильских «белых» нет повода завидовать их североамериканским собратьям. Хуже того, бразильский racismo mascaradoдолжен по определению считаться более изощренным, именно потому, что он скрывается и отрицается. Это тезис политического исследователя-афроамериканца Майкла Хэнчарда в «Орфее и власти» (1994) [10]: применяя североамериканские категории расы к ситуации в Бразилии, эта книга превращает частную историю борьбы за гражданские права в США в универсальный стандарт борьбы всех групп, угнетаемых по признаку цвета (или касты). Вместо того чтобы анализировать устройство бразильского этнорасового порядка в соответствии с его собственной логикой, такие исследования в большинстве случаев удовлетворяются простой заменой национального мифа о «расовой демократии» (выраженного, например, в работах Джильберто Фрейре – 1978 и др.) мифом, согласно которому все общества являются «расистскими», включая те из них, в которых отношения «расы» на первый взгляд кажутся не столь расколотыми и враждебными. Переставая быть аналитическим инструментом, понятие расизма становится простым оружием обвинения; под маской науки утверждает себя логика судебного разбирательства (обеспечивая продажи книг, если уж не удалось достигнуть успеха, основанного на интеллектуальном признании) [11].
В классической статье, опубликованной 30 лет назад, антрополог Чарльз Уэгли (1965) показал, что понятие «расы» в Северной и Южной Америке допускает несколько определений в соответствии с весом, придаваемым происхождению, физическому внешнему виду (не сводящемуся к цвету кожи) и социокультурному статусу (занятие, доходы, образование, регион происхождения и т.д.) в зависимости от истории межгрупповых отношений и конфликтов в различных географических зонах. Американцы в США – единственные, кто определяет «расу» строго в зависимости от происхождения, причем это относится только к афроамериканцам: быть «черным» в Чикаго, Лос-Анджелесе или Атланте значит иметь не соответствующий цвет кожи, а одного или более предков, идентифицируемых как черные, т.е. в конечном счете рабов. США – единственное современное общество, в котором действует «правило одной капли крови» и принцип «происхождения по низшей группе» [hypodescent], в соответствии с которым дети в смешанных браках автоматически считаются принадлежащими к низшей группе – в данном случае к черным, и только к ним. В Бразилии расовая идентичность определяется со ссылкой на диапазон »цвета», т.е. с использованием гибкого или нечеткого принципа, который учитывает физические свойства, такие как цвет кожи, текстура волос, форма носа и губ, и классовое положение (прежде всего доходы и образование), и в соответствии с этим предусматривает большое число промежуточных и частично накладывающихся друг на друга категорий (в переписи 1980 года их зафиксировано более сотни) и не предполагает радикального остракизма или стигматизации, которых невозможно избежать или которые нельзя устранить. Это подтверждается значительно более низким, чем в американских городских районах, уровнем сегрегации в бразильских городах и практически полным отсутствием двух типичных для США форм этнорасового насилия: линчевания и городских бунтов (см. Telles, 1995; Reid, 1992). В США все обстоит противоположным образом: там не существует социально и юридически признаваемой категорииметиса (представителя смешанной расы) (Davis, 1991; Williamson, 1980). В данном случае мы сталкиваемся с делением, которое ближе к существующему между четко определенными и разделенными кастами (доказательство – крайне низкая доля смешанных браков: менее 2% афроамериканок вступают в «смешанные» союзы, в то время как для женщин латиноамериканского и азиатского происхождения эта доля составляет около 50%): кастовым разделением, которое пытаются скрыть в массе различающихся перспектив, «переосмысленных» в оптике США через «глобализацию».
«Теории» «расовых отношений» представляют собой не что иное, как слегка концептуализированные превращенные формы, без конца полируемые и обновляемые, самых распространенных расовых стереотипов, которые сами по себе являются основными оправданиями доминирования белых над черными [12] в обществе. Как объяснить тот факт, что эти «теории» скрыто (а иногда явно) возводятся в ранг универсальной нормы, в соответствии с которой должны анализироваться все ситуации этнического доминирования [13]? То, что эта расовая (или расистская) социодицея оказалась способной «глобализировать» себя в недавнее время, тем самым теряя качество легитимирующего дискурса для внутреннего или локального использования, – несомненно, одно из ярчайших доказательств символического доминирования и влияния США в области всех форм научной и особенно полунаучной продукции, главным образом через власть консекрации и материальные и символические доходы, извлекаемые учеными в доминируемых странах благодаря более или менее напускной или стыдливой приверженности американской модели. Можно вслед за Томасом Бендером (1997: 7) отметить, что американская научная продукция приобрела «престиж и привлекательность», сравнимые с присущими «американскому кино, поп-музыке, программному обеспечению и баскетболу» [14]. Действительно, символическое насилие всегда осуществляется с (вынужденным) соучастием тех, кто ему подчиняется: «глобализация» тем американской социальной доксы или ее более или менее сублимированной транскрипции в полунаучном дискурсе, была бы невозможной без соучастия, сознательного или нет, прямо или косвенно заинтересованного, всех passeurs, «перевозчиков» и импортеров авторских или поддельных культурных продуктов (издателей, глав культурных интитуций, таких как музеи, оперные театры, галереи, журналы и т.д.), которые, в самой стране или в странах, на которые обращено воздействие, выставляют и распространяют, часто по доброй воле, американские культурные продукты, а также без соучастия всех американских культурных институтов, которые, не будучи явным образом управляемыми, сопровождают, координируют и нередко даже организуют процесс коллективного обращения к новой сиволической Мекке [15].
Но всех этих механизмов, облегчающих актуальную «глобализацию» американских проблем и тем самым подтверждающих американоцентричную веру в «глобализацию», под которой понимается попросту американизация Запада и, через внешнюю экспансию, всего мира, – этих механизмов недостаточно, чтобы объяснить тенденцию американского мировоззрения, научного и полунаучного, навязывать себя в качестве универсальной точки зрения, особенно в вопросах, таких как проблема «расы», в которых частный характер американской ситуации особенно очевиден и далек от того, чтобы быть образцом. Говоря о распространении американской расовой доксы в бразильском поле науки на уровне репрезентаций и практик, нельзя также не упомянуть ведущую роль ключевых американских благотворительных и научных фондов. Так, Фонд Рокфеллера и другие подобные организации финансируют программу «Раса и этничность» в Федеральном университете Рио-де-Жанейро, а также Центр афро-азиатских исследований в Университете Кандидо Мендес (и его журнал Estudos Afro-Asiáticos) в целях поощрения академического обмена исследователями и студентами. Но интеллектуальный поток движется только в одном направлении. Условием для получения помощи со стороны Фонда Рокфеллера является соотвествие исследовательских команд американскому критерию «позитивной дискриминации» [affirmative action], что создает огромные проблемы, поскольку, как мы показали, использование дихотомии белых/черных в бразильском обществе предстает по меньшей мере рискованным.
Наконец, говоря о факторах, способствовавших распространению «американской мысли» в социальных науках, мы должны, наряду с ролью благотворительных фондов, упомянуть интернационализацию научного книгоиздания. Растущая интеграция издания научных книг на английском языке (ныне продаваемых, часто одними и теми же издательствами, не только в США, странах Британского содружества наций, но и в менее крупных государствах, где многие говорят на иностранных языках, таких как Швеция и Нидерланды, и в общестах, наиболее подверженных американскому культурному доминированию) и размывание границы между научным и коммерческим книгоизданием способствовали введению в оборот терминов, тем и тропов с сильной рыночной привлекательностью (реальной или ожидаемой), которые, в свою очередь, обязаны своей притягательностью тому простому факту, что они крайне широко распространены. К примеру, Basil Blackwell, большое наполовину научное, наполовину коммерческое издательство (принадлежащее к тому, что в англо-саксонском мире называется «промежуточной печатью» [crossover press]), без колебаний навязывает авторам такие названия их книг, которые соответствуют новому глобальному здравому смыслу, формированию которого это издательство способствует под прикрытием того, что лишь выражает его. Именно это произошло с коллективной монографией о новых формах городской бедности в Европе и США, составленной в 1996 году итальянским социологом Энцо Миньоне: ее издали с названием «Городская бедность и андеркласс» (Urban Poverty and the Underclass, 1996) против воли ее редактора и нескольких авторов статей: вся книга стремится продемонстрировать бессодержательность понятия «андеркласса». Blackwell отказалась даже взять это слово в кавычки в заглавии [16]. Сталкиваясь с излишней сдержанностью своих авторов, издательство легко обращается к следующему аргументу: привлекательное название – единственный способ избежать высокой отпускной цены книги, которая положила бы крест на ее широком распространении. Так в чистом виде маркетинговые решения ориентируют исследования и преподавание в университетах в направлении большей однородности и подчиненности моде, исходящей из Америки; иногда они создают целые «дисциплины», такие как «культурные исследования» [cultural studies]; эта низменная область, рожденная в Англии в 1970-х гг., обязана своим международным распространением (к которому и сводится ее существование) успешной издательской политике. В частности, тот факт, что данная «дисциплина» отсутствует во французских университетах и интеллектуальном поле, не помешал издательству Routledge выпустить сборник под названием «Французские культурные исследования» по образцу «Британских культурных исследований» (имеются также тома «Немецкие культурные исследования» и «Итальянские культурные исследования»). Можно предположить, что благодаря модному ныне принципу этническо-издательского партеногенеза мы увидим на полках книжных магазинов руководство по «Фрацузско-арабским культурным исследованиям», которое соответствовало бы своему родственнику по другую сторону Ла-манша: «Афро-британским культурным исследованиям», вышедшим в 1997 году (но вот осмелится ли Routledge издать «Немецко-турецкие культурные исследования» – вопрос).
И все же все эти факторы, взятые вместе, не могут до конца объяснить гегемонию американской продукции на мировом интеллектуальном рынке. Здесь мы должны сказать о роли некоторых из тех, кто занят интеллектуальным »импортом-экспортом», этих мистифицированных мистификаторов, способных, не отдавая себе в этом отчета, переносить скрытые – и подчас ненавистные – элементы культурных продуктов, которые они вводят в оборот. Какое еще мнение можно составить о тех американских исследователях, которые ездят в Бразилию, чтобы убедить лидеров Movimento Negro принять тактику афро-американского движения за гражданские права и отказаться от категории pardo (промежуточной между branco, белыми, и preto, черными, и включающей людей со смешанными чертами во внешнем виде), чтобы мобилизовать всех бразильцев африканского происхождения на основе дихотомического противопоставления «афро-бразильцев» и «белых» – в то же самое время, когда в самой Америке люди смешанного происхождения, в т.ч. так называемые «черные», проводят мобилизацию, чтобы добиться от государства (начиная с Бюро переписей США) официального признания американцев «смешанной расы» через отказ принудительно включать их в единственную категорию «черных» (DaCosta, 1999; Spencer, 1997)? Этот диссонанс подтверждает нашу мысль о том, что недавняя и неожиданная «глобализация расы» (Winant, 1994, 1995) является следствием не внезапного сближения форм этнорасового доминирования в различных странах, но квази-уиверсализации американского народного концепта »расы» в результате всемирного экспорта категорий американской науки.
То же можно сказать о международном распространении истинно-ложного понятия «андеркласса», которое вследствие эффекта межконтинентальной аллодоксии было импортировано теми европейскими социологами, которые больше всего стремятся испытать вторую интеллектуальную молодость, поймав волну популярности концептов с клеймом «Сделано в Америке» [17]. Вот суть вопроса: европейские исследователи слышат слово «класс» и уверяются в том, что речь идет о новой позиции в структуре городского социального пространства, тогда как их американские коллеги слышат «андер» [«под»] и думают об орде опасных и аморальных бедняков в бескомпромиссно викторианском и квази-расистском духе. Пол Петерсон, почетный профессор политической науки Гарвардского университета и глава Комитета исследований городского андеркласса, входящего в Совет по исследованиям в социальных науках (финансируемый опять же фондами Рокфеллера и Форда), устраняет всякую неясность и двусмысленность, одобрительно подводя итоги крупной конференции по теме андеркласса, проведенной в Чикаго в 1990 году, в словах, которые едва ли нужно комментировать:
… «класс» – наименее интересная часть слова. Хотя она предполагает отношение между двумя социальными группами, смысл этого отношения остается неопределенным до тех пор, пока не соединится со знакомым словом «андер»… «андер» отсылает к низменному, пассивному и починенному, но в то же время опасному, разрушительному, темному, злому, даже адскому. Кроме этих персональных свойств, оно отсылает к подчинению, покорности и обездоленности. (Jencks and Peterson, 1991: 3)
Во всех национальных интеллектуальных полях появились passeurs, переносчики (иногда всего один, иногда несколько), использовав этот научный миф и переформулировав в этих отчужденных категориях проблему отношений между бедностью, иммиграцией и сегрегацией в своих странах. Бессчетные статьи и работы претендуют на то, чтобы с позитивистским усердием доказать – или, что сводится к тому же, опровергнуть – существование этой «группы» в таком-то обществе, городе или районе на основе эмпирических показателей, часто плохо сконструированных или плохо скоррелированных между собой (приведем всего три примера: Dangschat, 1994; Rodant, 1992; Whelm, 1996). Чтобы задать вопрос о том, существует ли «андеркласс» (который французские социологи немедленно стали переводить как sous-classe [подкласс], несомненно, в преддверии введения концепта sous–hommes, Untermensch) в Лондоне, Лионе, Лейдене или Лиссабоне – нужно, как минимум, с одной стороны, предполагать, что это понятие обладает минимальной аналитической связностью, с другой – что такая «группа» действительно существует в США [18]. В действительности полунаучное-полужурналистское понятие «андеркласса» лишено как семантической связности, так и социального существования. Несочетаемые категории населения, которые американские исследователи обычно объединяют в этом термине: получатели пособия и длительное время безработные, матери-одиночки, семьи с одним родителем, исключенные из системы школьного образования, преступники и члены банд, наркоманы и бездомные, если не все обитатели гетто разом, – включаются в это всеобъемлющее понятие благодаря одному лишь тому факту, что все они воспринимаются как живое опровержение «американкой мечты» индивидуального успеха. Схожий «концепт» «исключения» широко используется во Франции и растущем числе других европейских стран (особенно под влиянием Еврокомиссии) на пересечении политического, журналистского и научного полей с теми же функциями деисторизации и деполитизации. Все это демонстрирует бессмысленность проекта перевода одного несуществующего понятия в другое, столь же ненадежное (Herpin, 1993).
В действительности «андеркласс» – не что иное, как вымышленная группа, произведенная на бумаге классифицирующими практиками ученых, журналистов и экспертов по управлению (черной городской) беднотой, которые разделяют убежденность в ее существовании, поскольку она замечательно подходит, чтобы одним – вернуть возрожденную научную легитимность, другим – извлечь политическую прибыль (Wacquant, 1996a). Бессмысленный и непригодный к использованию в американском случае, этот импортированный концепт ровным счетом ничего не добавляет к знанию о европейских обществах. Институты и методы борьбы с бедностью резко отличаются по разные стороны Атлантики, не говоря уже о различиях в этническом делении и его политическом статусе [19]. Следовательно, и определяют «проблемные категории населения», и работают с ними в США и странах Старого света по-разному. Но самый примечательный факт – в том, что, в соответствии с парадоксом, с которым мы уже столкнулись, говоря о других ложных концептах глобализированной вульгаты, понятие «андеркласса», пришедшее к нам из Америки, в действительности было рождено в Европе, как и понятие «гетто», которое «андеркласс» призван затушевывать по причине строгой политической цензуры, которой подвергаются исследования городского и расового неравенства в США. Впервые этот термин употребил шведский экономист Гюннар Мюрдаль в 1960-х: по-шведски – onderklass (Myrdal, 1963). Но его целью было описать процесс маргинализации нижних слоев рабочего класса в богатых странах, чтобы подвергнуть критике идеологию общего обуржуазивания капиталистических обществ. Это показывает, сколь глубоко путешествие через Америку может изменить идею: структурный концепт, предназначенный для того, чтобы поставить под вопрос доминирующую репрезентацию общества, превращается в поведенческую категорию, замечательно подходящую для того, чтобы усилить эту репрезентацию через объяснение обездоленности самых неблагополучных групп населения их собственным «антисоциальным» поведением.
Все эти случаи неверного понимания отчасти объясняются тем, что трансатлантические «переносчики» в различных импортирующих интеллектуальных полях, которые производят, воспроизводят и распространяют все эти (ложные) проблемы, получая свою «долю» материальных или символических прибылей, подвергаются двойному воздействию, связанному с их позицией, а также их научным и политическим габитусом. С одной стороны, они ориентируются на Америку, предполагаемую родину социального и научного (пост-)»модерна», но они же и зависят от американских ученых, эспортирующих за рубеж интеллектуальные продукты (часто затертые и поблекшие), поскольку сами «переносчики», как правило, лишены точных специальных знаний об американских институтах и культуре. С другой стороны, они склоняются к журналистике, соблазнам, которые она предлагает и немедленному успеху, который она обеспечивает, и соответственно, к темам, возникающим на стыке политического и медийного полей, позволяющим извлечь максимальную прибыль на внешнем рынке (о чем свидетельствуют многочисленные почтительные рецензии на их работы в массовых журналах). Отсюда предрасположенность «переносчиков» к мягкой проблематике, ни совершенно журналистской (они используют в качестве декораций концепты), ни полностью научной (они утверждают, что существуют в симбиозе с «точкой зрения акторов»); их проблемы – не что иное, как полунаучный перевод современных социальных проблем в выражения, импортированные из США (этничность, идентичность, меньшинство, сообщество, фрагментация и т.д.) Эти проблемы сменяют друг друга в порядке и темпе, продиктованном СМИ: молодежь из пригородов, ксенофобия сокращающегося рабочего класса, дезадаптаия школьников и студентов, городское насилие и т.п. Эти журналисты-социологи, всегда готовые прокомментировать текущие события и так называемые «социальные факты», используя язык, одновременно доступный и «модернистский», и потому часто воспринимаемый как смутно прогрессивный (по отношению к «анахронизмам» классической европейской мысли), особенно парадоксальным образом способствуют навязыванию видения мира, вполне совместимого (несмотря на внешние различия) с видением, производимым и транслируемым крупными международными экспертными центрами [think tanks], более или менее непосредственно встроенными в сферы экономической и политической власти.
Что же касается тех в США, кто, часто сами того не осознавая, участвует в этом огромном международном экспортно-импортном предприятии, то они, как правило, являются доминируемыми в американском поле власти или даже в интеллектуальном поле. Точно так же, как продукты огромной американской культурной индустрии, такие как джаз или рэп, или самая распространенная мода в области еды или одежды, вроде джинсов, частично обязаны своей квазиуниверсальной привлекательностью для молодежи тому факту, что они производятся и носятся зависимыми меньшинствами (см. Fantasia, 1994), темы новой всемирной вульгаты, несомненно, в значительной степени обязаны своей символической эффективностью тому, что, поддерживаемые исследователями в дисциплинах, воспринимаемых как маргинальные и подрывные, таких как культурные исследования [Cultural Studies], исследования меньшинств [Minority Studies], исследования гомосексуальности [Gay Studies] или женские исследования [Women’s Studies], они приобретают, к примеру, для авторов из бывших европейских колоний, привлекательность освободительных идей. В самом деле, культурный империализм (американский или какой-либо еще) лучше всего навязывает себя тогда, когда обслуживается прогрессивными интеллектуалами (или «цветными интеллектуалами» в случае расового неравенства), которых не заподозрят в продвижении гегемонистских интересов страны, против которой они обращают оружие социальной критики. Так, статьи, составляющие номер журнала Dissent, голоса нью-йоркской демократической «старой левой», за лето 1996 года, посвященный «Борющимся меньшинствам по всему миру: правам, надеждам, угрозе», проецируют на все человечество, с гуманистической доброй волей, характерной для известного рода академической «левой», не только американский либеральный здравый смысл, но и само понятиеменьшинства [minority] (мы всегда должны сохранять английское слово, напоминая этим себе, что имеем дело с народным концептом, перенесенным в теорию, – и вновь, концептом европейского происхождения) [20]; понятие, заранее предполагающие то, что еще нужно доказать: группы населения, выделенные в данном государстве по «культурным» или «этническим» признакам, желают или имеют право требовать гражданского и политического признания как таковые. Но формы, в которых индивиды стремятся воплотить свое коллективное бытие и закрепить членство, признаваемое государством, различаются в разное время и в разных местах в зависимости от исторических традиций и всегда выступают ставкой в исторической борьбе. Так внешне строгий и выдержанный сравнительный анализ может, без ведома авторов, способствовать тому, чтобы проблематика, произведенная американцами и для американцев, казалась универсальной.
Таким образом, мы приходим к двойному парадоксу. В борьбе за монополию на производство видения социального мира, универсально признаваемого в качестве универсального, в которой США занимают особое, если не доминирующее положение, эта страна, несомненно, является исключительной, но ее исключительность не там, где ее находит национальная социодицея и социальные науки: не в изменчивости социального порядка, создающей невероятные возможности мобильности (особенно в сравнении с будто бы жесткими социальными структурами Старого света); самые строгие сравнительные исследования объединяет вывод о том, что в этом отношении США фундаментально не отличаются от других развитых стран, хотя классовое неравенство в Америке заметно более глубокое [21]. Если, в соответствии с идеями Токвиля, неустанно возрождаемыми и переодически обновляемыми, США действительно исключительная страна, то – прежде всего благодаря жесткому дуализму ее расового деления. Более того, Америка исключительна в своей способности навязывать в качестве универсальной свою наиболее частную черту, в то же время выдавая за исключительное то, что в чем она является совершенно обычной страной.
Если верно, что деисторизация, практически неизбежно вызываемая миграцией идей через национальные границы, – это один из факторов, способствующих дереализации и ложной универсализации (как, например, в случае с теоретическими «faux amis»), то только подлинная история возникновения идей о социальном мире, совмещенная с анализом социальных механизмов международной циркуляции этих идей, может помочь интеллектуалам, в этой и других областях, лучше овладеть теми инструментами, с помощью которых они рассуждают, не давая себе труда предварительно задаться вопросом о самих этих инструментах [22].
Оригинал: Pierre Bourdieu and Loïc Wacquant On the Cunning of Imperialist Reason Theory // Culture & Society 1999 (SAGE, London, Thousand Oaks and New Delhi), Vol. 16(1): 41- 58.
Анализ и перевод с английского Ильи Матвеева
Источник: Censura.ru
Читайте також:
Критичне мислення та розчинення докси (інтерв’ю з Лоїком Ваканом)
Мова і символічне насильство (інтерв’ю Лоїка Вакана з П’єром Бурдьє)
Сутність неолібералізму (П’єр Бурдьє)
Гуманітарний імперіалізм: нова доктрина імперського права (Ноам Хомський)
Інтерв’ю з Лоїком Ваканом: «Розгортання карної держави націлюється на стигматизоване населення»
Литература:
Altbach, P. (1997) `An International Academic Crisis? The American Professoriate in Comparative Perspective’, Special Issue, `The American Academic Profession’, Daedalus 126: 315-38.
Avenel, C. (1997) `La Question de l’underclass des deux côtés de l’Atlantique’, Sociologie du Travail 39(2): 211-37.
Bender, T. (1997) `Politics, Intellect, and the American University, 1945-1995′, Daedalus 126 (winter): 1-38.
Bloom, A. (1987) The Closing of the American Mind. New York: Simon & Schuster. (French trans. L’Âme désarmée [`The Disarmed Soul’], Paris: Julliard, 1987.)
Boltanski, L. (1981) `America, America . . . Le plan Marshall et l’importation du “management” ‘, Actes de la Recherche en Sciences Sociales 38: 19-41.
Bourdieu, P. (1992) `Deux impérialismes de l’universel’, in C. Fauré and T. Bishop (eds) L’Amrique des Français. Paris: Editions FrancË ois Bourin.
Casanova, P. (1997) `L’E Â space litté raire international’, PhD thesis, University of Paris I.
Clark, B. (1997) `Small Worlds, Different Worlds: The Uniqueness and Troubles of American Academic Professions’, Special Issue, `The American Academic Profession’, Daedalus 126: 21-42.
DaCosta, K. (1999) `Remaking “Race”: Social Bases and Implications of the Multiracial Movement in America’, PhD thesis, University of California, Berkeley.
Daedalus (1997) Special Issue, `The American Academic Profession’, Daedalus 126 (autumn).
Dangschat, J. (1994) `Concentration of Poverty in the Landscapes of “Boomtown” Hamburg: The Creation of a New Urban Underclass?’, Urban Studies 31(77): 1133-47.
Davis, F.J. (1991) Who is Black? One Nation’s Rule. University Park: Pennsylvania State Press.
Degler, C. (1995) Neither Black nor White: Slavery and Race Relations in Brazil and the United States. Madison: University of Wisconsin Press. (First published 1974.)
DiSouza, Dinesh (1991) Illiberal Education: The Politics of Race and Sex on Campus. New York: The Free Press. (French trans. L’Éducation contre les libertés [`Education against Freedom’], Paris: Gallimard, Collection le Messager.)
Dixon, K. (1997) `Les Évangélistes du marché ‘, Liber 32 (Sept.): 5-6.
Dixon, K. (1998) Les Évangélistes du marché. Paris: Editions Liber/Raisons d’agir.
Erickson, R. and J. Goldthorpe (1992) The Constant Flux: A Study of Mobility in Industrial Societies. Oxford: Clarendon Press.
Fantasia, R. (1994) `Everything and Nothing: The Meaning of Fast-Food and Other American Cultural Goods in France’, The Tocqueville Review 15(7): 57-88.
Fischer, C. et al. (1996) Inequality by Design: Cracking the Bell Curve Myth. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Fligstein, N. (1997) `Rhétorique et réalités de la “mondialisation” ‘, Actes de la Recherche en Sciences Sociales 119 (Sept.): 36-47.
Freire, G. (1978) Maîtres et esclaves. Paris: Gallimard.
Goldberg, T. (ed.) (1994) Multiculturalism: A Critical Reader. Cambridge: Blackwell.
Grémion, P. (1989) Preuves, une revue européenne aÁ Paris. Paris: Julliard.
Grémion, P. (1995) Intelligence de l’anticommunisme: le Congrès pour la liberté de la culture à Paris. Paris: Fayard.
Guilbaut, Serge (1983) How New York Stole the Idea of Modern Art: Abstract Impressionism, Freedom, and the Cold War. Chicago: University of Chicago Press.
Habermas, J. (1995) `Reconciliation through the Public Use of Reason: Remarks on Political Liberalism’, Journal of Philosophy 3: 109-31.
Hanchard, M. (1994) Orpheus and Power: The Movimento Negro of Rio de Janeiro and São Paulo, 1945-1988. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Hart, H.L.A. (1975) `Rawls on Liberty and its Priority’, pp. 238-59 in N. Daniels (ed.) Reading Rawls. New York: Basic Books.
Herpin, N. (1993) `L’underclass dans la sociologie américaine: exclusion sociale et pauvreté ‘, Revue FrancËaise de Sociologie 34(3): 421-39.
Hochschild, J. (1996) Facing up to the American Dream: Race, Class, and the Soul of the Nation. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Hollinger, D.A. (1995) Postethnic America. New York: Basic Books.
Jencks, C. and P. Peterson (eds) (1991) The Urban Underclass. Washington, DC: Brookings Institution.
Katz, M. (1997) In the Shadow of the Poorhouse: A History of Welfare in America, new edn. New York: Basic Books.
Kuisel, R. (1993) Seducing the French: The Dilemma of Americanization. Berkeley: University of California Press.
Lacorne, D. (1997) La Crise de l’identité américaine: du melting pot au multiculturalisme. Paris: Fayard.
McKee, J. (1993) Sociology and the Race Problem: The Failure of a Perspective. Urbana and Chicago: University of Illinois Press.
Marx, A. (1998) Making Race and Nation: A Comparison of the United States, South Africa and Brazil. Cambridge: Cambridge University Press.
Massey, D. and N. Denton (1993) American Apartheid. Cambridge: Cambridge University Press.
Mingione, E. (1996) Urban Poverty and the Underclass: A Reader. Oxford: Blackwell.
Myrdal, G. (1963) Challenge to Affuence. New York: Pantheon.
Newman, K. (1993) Declining Fortunes. New York: Basic Books.
Philosophy & Social Criticism (1988) Special Issue, `Universalism vs Communitarianism: Contemporary Debates in Ethics’, Philosophy & Social Criticism 14 (3-4).
Procacci, G. (1993) Gouverner la misère: la question sociale en France, 1789-1848. Paris: Seuil.
Reid, G.A. (1992) Blacks and Whites in SaÄ o Paulo, 1888-1988. Madison: University of Wisconsin Press.
Ringer, F. (1969) The Decline of the Mandarins. Cambridge: Cambridge University Press.
Rodant, J. (1992) `An Emerging Ethnic Underclass in the Netherlands? Some Empirical Evidence’, New Community 19(1): 129-41.
Ross, D. (1991) The Origins of American Social Science. Cambridge: Cambridge University Press.
Smith, J.A. (1991) The Idea Brokers: Think Tanks and the Rise of the New Policy Elite. New York: The Free Press.
Spencer, J.M. (1997) The New Colored People: The Mixed Race Movement in America. New York: New York University Press.
Taylor, C. (1994) Multiculturalism: Examining the Politics of Recognition. Princeton, NJ: Princeton University Press.
Telles, E.E. (1995) `Race, Class, and Space in Brazilian Cities’, International Journal of Urban and Regional Research 19(3): 395-406.
van Kempen, R. and P. Marcuse (in press) The Partitioned City. Cambridge: Blackwell.
Wacquant, L. (1992) `Pour en finir avec le mythe des “cités-ghettos”: les différences entre la France et les États-Unis’, Annales de la Recherche Urbaine 52 (Sept.): 20-30.
Wacquant, L. (1996a) `L’Underclass urbaine dans l’imaginaire social et scientifique américain’, pp. 248-62 in S. Paugam (ed.) L’Exclusion: l’état des savoirs. Paris: Éditions La Découverte.
Wacquant, L. (1996b) `La Généralisation de l’insécurité salariale en amérique: restructurations d’entreprises et crise de reproduction sociale’, Actes de la Recherche en Sciences Sociales 115 (Dec.): 65-7.
Wagley, C. (1965) `On the Concept of Social Race in the Americas’, pp. 531-45 in D.B. Heath and R.N. Adams (eds) Contemporary Cultures and Societies in Latin America. New York: Random House.
Waters, M. (1990) Ethnic Options. Berkeley: University of California Press.
Westergaard, J. (1992) `About and Beyond the Underclass: Some Notes on the Infuence of the Social Climate on British Sociology Today’, Sociology 26(4): 575-87.
Whelm, C.T. (1996) `Marginalization, Deprivation, and Fatalism in the Republic of Ireland: Class and Underclass Perpectives’, European Sociological Review 12(1): 33- 51.
Wieviorka, M. et al. (1993) La France raciste. Paris: Seuil.
Williamson, J. (1980) The New People: Miscegenation and Mulattoes in the United States. New York: New York University Press.
Winant, H. (1994) `Racial Formation and Hegemony: Global and Local Developments’, in A. Rattansi and S. Westwood (eds) Racism, Identity, Ethnicity. Oxford: Blackwell.
Winant, H. (1995) Racial Conditions. Minneapolis: University of Minnesota Press.
Wright, E.O. (1997) Class Counts: Comparative Studies in Class Inequality. Cambridge/Paris: Cambridge University Press/Éditions de la Maison des Sciences de l’Homme.
Примечания
1. Отметим с самого начала, чтобы не быть неправильно понятыми, – и чтобы отклонить вполне предсказуемое обвинение в «антиамериканизме»: нет ничего более универсального, чем притязание на универсальность или, вернее, универсализация частного видения мира; и что аргументы, приведенные ниже, применимы, mutatis mutandis, к другим полям и другим странам (особенно к Франции: см. Bourdieu, 1992).
2. Среди книг, свидетельствующих об этой неудержимой макдональдизации мысли, можно было бы назвать элитистскую горькую жалобу Алана Блума «Закрытость американского сознания» (1987), немедленно переведенную издательством Juliardпод названием «Обезоруженная душа» (The Closing of the American Mind, 1987) и злой памфлет неоконсерватора-эмигранта из Индии (и биографа Рейгана), работающего в Манхеттен-институте, Динеша Д’Соузы «Нетерпимое образование: политика расы и пола на кампусе» (Illiberal Education: The Politics of Race and Sex on Campus, 1991), переведенный на французский язык под названием «Образование против свободы» (1993). Один из лучших индикаторов работ, погруженных в эту новую интеллектуальную доксу с планетарными притязаниями, – та необычная быстрота, с которой они переводятся и издаются за рубежом (особенно в сравнении с научными работами). Внутренний взгляд на горести и радости современных американских ученых можно найти в новом номере Daedalus, посвященном «Профессии ученого в Америке» (№126 [осень], 1997), особенно B. Clark, «Small Worlds, Different Worlds: The Uniqueness and Troubles of American Academic Professions» и P. Altbach, «An International Academic Crisis? The American Professoriate in Comparative Perspective».
3. См. D. Massey, N. Denton, «American Apartheid» (1993); M. Waters, «Ethnic Options» (1990); D.A. Hollinger, «Postethnic America» (1995); и J . Hochschild , «Facing up to the American Dream: Race, Class, and the Soul of the Nation» (1996); анализ всех этих вопросов, верным образом подчеркивающий их исторические истоки и повторение, см. в D. Lacorne, «La Crise de l ’identit éam éricaine: du melting pot au multiculturalisme » (1997).
4. Об императиве культурного признания см. C. Taylor, «Multiculturalism : Examining the Politics of Recognition» (1994) и тексты, собранные и представленные Т. Голдбергом в « Multiculturalism : A Critical Reader» (1994); о помехах на пути стратегий сохранения статуса, используемых средним классом в США, см. L. Wacquant, «La généralisation de l’insécurité salariale en Amérique : Restructurations d’entreprises et crise de reproduction sociale» (1996b); о глубоком кризисе американского среднегокласса хорошо написал К. Ньюман – « Declining Fortunes» FACE=«AdvP80A87, Times New Roman»>(1993).
5. О «глобализации» как «американском проекте» см. N. Fligstein, «Rhétorique et réaliteés de la »mondialisation» (1997); о неоднозначном восхищении америкой в послевоенный период см. L. Boltanski, «America, America… le plan Marshall et l’importation du «management» (1981) и R. Kuisel, «Seducing the French: The Dilemma of Americanization» (1993).
6. Это не единственный случай, когда, в соответствии с парадоксом, выражающим один из самых типичных эффектов символического доминирования, ряд тем, которые США экспортирует и навязывает всему миру, начиная с Европы, был заимствован у тех, кто сейчас получает его в качестве самых развитых форм теории.
7. Библиографию этого ширящегося спора можно найи в Philosophy & Social Criticism 14 (3-4) (1988), специальный номер, «Универсализм против коммуниатаризма: современные споры в этике».
8. С этой точки зрения, последовательно социологической, крайне важен диалог между Ролзом и Хабермасом – о которых не будет преувеличением сказать, что они равны во всем, кроме философских традиций, из которых они исходят (см., например, J. Habermas, «Reconciliation through the Public Use of Reason: Remarks on Political Liberalism», 1995).
9. См. D.T. Haberly , «Three Sad Races: Racial Identity and National Consciousness in Brazilian Literature» (1983). – прим. перев.
10. Действенное лекарство против яда этноцентризма содержится в работе Энтони Маркса «Создавая расу и нацию: сравнение США, ЮАР и Бразилии» (1998), которая показывает, что расовое деление тесно связано с политической и идеологической историей каждой страны: в каком-то смысле каждое госдуарство создает подходящую ему концепцию «расы».
11. Долго ли придется ждать, прежде чем появится книга «Раситская Бразилия» по образцу возмутительной с научной точки зрения «Расистской Франции» французского социолога, более внимательного к ожиданиям поля журналистики, чем к сложностям социальной реальности? (Речь идет о книге Мишеля Вьеворки и др. « La France raciste», 1993. – прим. перев.)
12. В своей исключительной работе «Социология и проблема расы: неудавшаяся перспектива» (1993) Джеймс МакКи показывает, что, с одной стороны, эти якобы научные теории воспроизводят стереотип культурной неполноценности черных, с другой – они оказались полностью неспособными предсказать и объяснить мобилизацию черных в послевоенные десятилетия и расовые бунты в 1960-х.
13. Этот статус «универсальной нормы», «нулевого меридиана», через сравнение с которым измеряется прогресс и регресс, «архаизмы» и «модернизмы» (авангард) – качество универсальности тех, кто символически доминирует в данном мире (см.Casanova , 1997).
14. Об импорте темы гетто в недавнем споре о городе и его проблемах см. L. Wacquant, «Pour en аnir avec le mythe des «cités-ghettos»: les différences entre la France et les États-Unis» (1992).
15. Образцовое описание процесса перехода власти консекрации в авангардном искусстве из Парижа в Нью-Йорк можно найти в классической книге Сержа Гильбо «Как Нью-Йорк похитил идею современного искусства: абстрактный импрессионизм, свобода и Холодная война» (1983).
16. Это не единичный случай: сейчас, когда готовится к печати эта статья, то же издательство ведет яростный спор с урбанистами Рональдом ван Кемпеном и Питером Маркузе, пытаясь заставить их сменить название их совместной работы «Разделенный город» ( The Partitioned City) на более модное и блестящее «Глобализирующиеся города» (Globalizing Cities). (В итоге книга вышла под издательстким названием – прим. перев. )
17. Как уже отметил Джон Вестергаард в своем обращении к Британской социологической ассоциации, президентом которой являлся («Об «андерклассе» и за его пределами: заметки о влиянии социального климата на британкую социологию сегодня», 1992).
18. Приложив значительные усилия для того, чтобы доказать очевидный факт: концепт «андеркласса» неприменим к французским городам, – Киприэн Авенель (1997) в то же время признает и укрепляет сложившуюся идею о том, что он имеет смысл в контексте городской реальности США.
19. Эти различия имеют глубокие исторические корни, что подтверждается сравнительным чтением работ Джиованны Прокаччи (о Франции) и Майкла Катца (о США) (Procacci, 1993; Katz, 1997).
20. Проблема языка, упомянутая здесь мимоходом, одновременно принципиальная и сверхтрудная. Зная те предосторожности, с которыми этнологи вводят слова аборигенных языков, нельзя не поразиться, пусть понимая ту символическую выгоду, которую может принести этот флер современности, тому, как исследователи в социальных науках переполняют собственный научный язык теоретическими »faux amis» («ложными друзьями») на основе одного лишь лексикологического сходства (англ. меньшинство [minority] от франц. minorité, франц. profession от англ. «свободная профессия» (liberal profession) и т.д.), не замечая, что эти морфологически приравненные друг к другу слова разделены целым рядом отличий между социальной системой, в которой они возникли, и системой, в которой они вводятся в оборот. Наиболее предрасположены к этой ошибке »faux amis», очевидно, британцы, не только потому, что они, казалось бы, говорят на одном языке с американцами, но и потому, что они нередко изучали социологию по американским учебникам, хрестоматиям и книгам и не могут противопоставить такому концептуальному второжению ничего, кроме предельной эпистемологической бдительности. (Разумеется, существуют сильные центры противостояния американской гегемонии, как, в случае с этническими исследованиями, журнал Ethnic and Racial Studies, редактируемый Мартином Балмером, и группа по исследованию расизма и миграции под руководством Роберта Майлза в Университете Глазго. Но эти альтернативные парадигмы, стремящиеся полностью учитывать специфичность британского этнорасового порядка, не в меньшей степени определяются самим противопоставлением американским концептам и их британским аналогам.) Выходит, что Великобритания структурно предрасположена к роли «троянского коня», с помощью которого понятия американского научного здравого смысла проникают в европейское интеллектуальное поле (как с интеллектуальными вопросами, так и с политической и социальной политикой). Именно в Великобритании дольше, последовательнее и эффективнее всего действовали консервативные фонды и наемники-интеллектуалы. Доказательство – быстрое распространение научного мифа «андеркласса» в результате резонансных интервенций в СМИ Чальза Мюррея, эксперта Манхеттен-института и интеллектуального гуру либертарианской правой в США, и дополняющей этот миф темы «зависимости» ущемленных групп населения от государственной помощи, которую Тони Блэр предлагает резко сократить, чтобы «освободить» бедных от «ярма» поддержки, что и сделал Клинтом с бедными в США летом 1996 года.
21. В особенности см. R. Erickson and J. Goldthorpe, The Constant Flux: A Study of Mobility in Industrial Societies (1992); Эрик Олин Райт приходит к тем же результатам, опираясь на другую методологию в Class Counts: Comparative Studies in Class Inequality (1997); о политических факторах машстабов неравенства в США и их роста за последние два десятилетия – C. Fischer et al., Inequality by Design: Cracking the Bell Curve Myth (1996).
22. В работе, особенно значимой для полного понимания веса исторического бессознательного, которое сохраняется, в более или менее неузнаваемой и репрессированной форме, в научной проблематике США, а также исторического притяжения, придающего американскому академическому империализму значительную часть его невероятной силы навязывания, Дороти Росс (1991) показывает, что социальные науки (экономика, социология, политическая наука и психология) в США с самого начала строились на двух взаимодополнящих догмах национальной доксы: «метафизическом индивидуализме» и идее диаметральной противоположности динамизма и гибкости «нового» американского социального порядка, с одной стороны, и стагнации и жесткости «старых» европейских социальных формаций, с другой. Прямое воспроизведение первой из этих догм можно найти, прежде всего, в, на первый взгляд выдержанной, «всеобщей» социологической теории, с канонической попыткой Толкотта Парсонса разработать «теорию мотивированного действия» и, ближе к нашему времени, с возрождением т.н. теории рационального выбора. Вторая догма воспроизводится в «теории модернизации», безраздельно правившей в изучении социальных изменений в течение трех послевоенных десятилетий и неожиданно вернувшейся в исследованиях постсоветских стран, а также некоторых видов «глобализации».