Что забрали у них, что сделало их настолько обозленными? Надежду – вот что. Надежду и непрочный пузырь социальных притязаний, который поддерживал нас на протяжении десятилетий возрастающего неравенства; надежду и веру в то, что если мы будем упорно работать, будем держать своё слово и покупать правильные вещи, то хотя бы некоторые из нас, как минимум, получат хорошую работу и безопасные места для жизни, как и было нам обещано.
— Лори Пенни
Одно из изображений дней общественных волнений илюстрирует эти противоречивые понимания надежды. Пролетающий сквозь окно банка Millbank ботинок питает мечты о сопротивлении, о котором многие левые страстно молили с того момента, когда начались разговоры о режиме строгой экономии.
Вопрос о том, каким образом студенты вдохновили людей интересоваться, действовать и организовываться для борьбы с правительственным планом сокращения расходов – это важный вопрос. Один из таких, что может не совпадать с некоторыми мнениями самих же студентов. Для того чтобы внести ясность – желания и мечты людей вне студенческого движения мобилизуют не университеты или их защита. Защита «права на образование» может быть тем, что зажгло студенческие протесты, но те из нас, кто не является студентами, были в них вовлечены, поскольку мы хотим большего, чем просто «чего-нибудь», хотим сопротивляться и сражаться. И для этого вы должны знать, что сопротивление возможно, что вы не одиноки, что вы можете выиграть. До сих пор сопротивление режиму экономии было механическим и скучным – преданная забастовка здесь, уволенные сотрудники там.
Лишь небольшое количество побед и тысячи сказанных слов о неминуемом бунте, о массовых выступлениях против «реформ». Ботинок в окне выбил нас за пределы риторики и тоски. Показал ярость и волю к борьбе. Он показал недостаточно подготовленную и ошеломлённую полицию, разграбленные офисы тори и красоту избытка мятежного импульса. Это вдохновляло, поскольку было действительно волшебно, и люди воочию убеждались, что борьба может вестись, люди будут бороться, и победа — возможна.
Но какова поддержка «права на образование» вне этого контекста? Поскольку именно оно являлось отправной точкой для бунта и нитью, которая связала демонстрации, забастовки и профессиональное образование. Сокращение образовательных пособий, потеря целых университетских кафедр, и бесчисленного количества сотрудников и повышение оплаты. Реформы – это атака на «образование» в том виде, в котором оно существует в университете; оптовый пересмотр того, кто к чему имеет доступ. Протесты, возможно, имели успех, при условии, что «мы» все поддерживаем право на образование, мы все объединены в нашей защите университетов. Но что если это не так?
Что, если нас объединяет лишь гнев, но не наши надежды? Что, если мы вместе только для борьбы, но не для победы?
Лори Пенни указывает на мотивацию, стоящую за беспорядками – это надежда. Или скорее, перекройка надежды и её будущий недостаток. Перекройка и дефицит, поскольку надежда не является чем-то вечным или эфемерным. Надежда – материальная вещь, производимая и распределяемая по социальным каналам и институциям. Таким институциям как университеты.
Что мы подразумеваем под социально произведенной надеждой? Различные общества производят различные виды надежд. В сущности, каждое конкретное общество производит различные виды надежд. Надежда – мобилизующая и организовывающая сила, которая структурирует направление и возможности наших жизней. Как память формирует наше понимание прошлого и наше понимание, кем мы есть сейчас, надежда формирует наше понимание будущего – что будет, что могло быть, кто и как станет чем-то большим, чем есть сейчас. Надежда и память придают форму и цель нашим действиям, они придают нашим жизням смысл.
В каждом обществе существуют конкурирующие формы надежды, но есть и доминирующая форма. Для нас, в становящемся неолиберальным мире, этой доминирующей формой надежды является стремление. Не в смысле стремления к величию в неком героическом греческом смысле, или к чему-то романтичному и красочному. Нет, для наших устремлений есть особый цвет и оттенок — это социальная мобильность. Это означает лучшую работу, больше денег, больше вещей и более высокое положение на карьерной лестнице. Надежда индивидуальна в нашем мире, и никогда коллективна, надежда предпринимателей, полных грёз о большем успехе. Не просто подниматься по социальной лестнице, но также добиваться успеха и во всех остальных сферах жизни. Мы надеемся на социальную мобильность. Именно об этом говорит Пенни, также как и большинство плакатов на улицах. Надежда, доминирующая форма надежды — это надежда жить лучше, чем жили наши родители.
Надежда распределена неравномерно – какие надежды существуют и кто к ним имеет доступ зависит от вашего статуса (вы бедный или чёрный, инвалид, женщина, молоды, живёте ли в провинции и т.д.). Неолиберальная надежда – стремление – всё в большей степени суживается до как никогда малого круга людей: у этих людей дела идут хорошо во время текущего кризиса; эти люди находятся выше зоны «сжатого среднего класса». Для остальных же это лотерея (чтобы избежать двусмысленности добавим, что никаких надежд и не было в течение достаточно долгого времени для беднейших слоёв общества, живущих в состоянии, своего рода, «социальной смерти», бессмысленными и бесцельными жизнями, спрятанными за статусом ASBOS [1]. Но это станет нормой для очень многих людей).
Это в свою очередь приводит к дефициту надежды и увеличивающемуся числу людей, которые подверглись «социальной смерти» — их жизнь, определена как жизнь без будущего и, таким образом, без смысла. Жизнь, заманенная в ловушку, которой не избежать. Всё это ведет к кризису надежды, который может проявляться разными способами. Самым очевидным является негодование против тех, у кого надежда, вроде бы, всё ещё есть. Его же можно увидеть в отчаянных попытках спасти хоть немного надежды при помощи воспоминаний о привилегиях национальностей, рас и полов (так это делает крайне правая Британская национальная партия).
Проистекающий кризис обозначает поворот от смешанной экономики надежды, где неолиберальная политика и субъективизм теснили более старые формы права и идеалы справедливости и социальной мобильности. Мы переживаем родовые схватки действительно неолиберальной эры, где осмысленности, надежды и будущего самих по себе будет недостаточно и они будут вне пределов досягаемости большинства из нас.
Это уже происходит в соединении нового общественного строя с крахом остатков прав государства «всеобщего благосостояния», поэтому изменение структуры надежды проявляются как кризис надежды. Мы входим в эру дефицита будущего.
Ясно, что студенты восстают против потери надежды и будущего. Социальная мобильность (в том виде как она существует сейчас) подверглась нападению. «Сжатый средний класс» и их дети будут подобны существующим беднейшим слоям населения, будут лишь ссылкой к бόльшим и более ярким историям успешных профессионалов. Студенческое восстание говорит с нами всеми как первое открытое восстание против расширения «социальной смерти» и краха более общей идеи стремления к чему-то лучшему.
Таким образом, потеря прав – это реальность, как реально и восстание. Но должны ли мы остановиться здесь и спросить, является ли это концом истории, рассказанной ботинком? Подростки выбивали окно действительно лишь потому, что хотят жить лучше, чем их родители? Действительно ли они хотят сохранить университеты тем, чем они есть?
Давайте вернёмся к идее стоящей за неолиберальными притязаниями – к социальной мобильности. Она обозначает продвижение вперёд, достижение большего успеха, чем ваши родители и ваша родня: она обозначает, что в то время как вы двигаетесь, другие люди остаются на месте. Социальная мобильность предполагает как победителей, так и побеждённых. Надежда – или стремление – поддерживает неравный мир, в котором мы живём. И образование – этот формальный процесс дифференциации, который одни заканчивают со степенями и связями, а другие без будущего – важно для создания и поддержания существующей несправедливости. В таком виде оно укрепляет роль университетов в неравном распределении понимания, возможностей, заработной платы и других форм социального богатства. Если рассматривать это с такой точки зрения, то право на образование обозначает свободу быть неравными. «Право на образование» работает на подкрепление мифа меритократии – мифа о том, что именно благодаря тяжелой работе и собственным способностям, а не связям, классовому положению или другим привилегиям, люди занимают свое общественное положение. «Право на образование» обозначает, что если вы хорошо справляетесь со стандартизированными тестами (здесь помогает то, что вы обеспечены, посещаете правильную школу и у вас благополучная семья), то вы имеете право учиться в университете и закреплять своё место наверху социальной иерархии (постольку поскольку вы поступаете в относительно приличный университет, хотя сколько «плохих» останется после сокращений – это еще открытый вопрос). Предательство «права на образование» – то ли при помощи недостаточного количества рабочих мест для выпускников (для трети выпускников на данный момент), то ли при помощи увеличения платы за получение образования, что делает его недоступным для всех, кроме очень обеспеченных людей – это предательство права не быть рабочим классом.
Рассматривая это таким образом, через разбитое стекло, мы можем увидеть, что беспорядки прошли вдали от настоящих устремлений. Также как и университетские занятия прошли вне простого вопроса «права на образование». Радость, найденная в восстании, переполняет границы заурядного желания продвигаться.
Но здесь и студенты, и те, кто ими не является, обнаруживают себя в двойственном положении. Мы должны защищать мобильность в том виде, как она существует, ведь её защита – это защита живущих сегодня людей и реальных возможностей переживать значимое социальное бытиё. И мы вынуждены защищать финансирование образования таким, каким оно есть. Сопротивление увеличению платы за образование – это защита социальных достижений, сделанных предыдущими поколениями, защита социального вознаграждения. Такая защита – это именно то, что делают многие студенты (как и многие их поддерживающие). Но осуществляя защиту лишь такого рода, мы, в сущности, защищаем наиболее священную из неолиберальных свобод – свободу быть неравными. Защита этой свободы обозначает защиту университетов как фильтрационных устройств, настроенных на выполнение сегрегации на образованных и необразованных, тех из нас, кто будет иметь доступ к «профессиональной карьере», и тех, кто не будет. Тех, кто будет и кто не будет жить полноценной жизнью.
Таким образом, мы должны выйти за пределы простой защиты. Этот бунт – настолько же о мечтах, которые ещё невозможны, насколько и о потере существующих прав. Есть надежды, которые нереализуемы на данный момент или скрыты: о других способах существования; о других мечтах и о другом будущем. Кризис надежды и наступающий дефицит будущего для многих людей обозначает предательство, которое делает возможным другие надежды — надежда против надежды, сила против стремлений и холодного конформизма.
В таком случае студенческие волнения – это трещины на фасаде. Студенты понимают, что не только их жизни меняются, но рушится миф о мобильности, который питал университет в последние годы. Эти протесты впервые в Великобритании поставили под вопрос изменяющееся значение надежды и режим «строгой экономии мечты», которыми и есть приближающееся неолиберальное будущее.
Но если быть до конца честным и преданным бунту и обещанию другого типа надежды, то акт предательства необходим. Предательства такого образования и таких университетов, какими они есть сейчас. Так мы замыкаем круг.
Поскольку если протесты и их участники будут говорить только лишь о важности образования и необходимости защиты университетов, то люди развернутся и уйдут. Люди ясно видят, что на самом деле представляют собой университеты на теперешний момент.
Окно разбито. Мы ясно видим, что университет — это машина, создающая социальную смерть.
В конечном счете, вдохновение начальной борьбой и победой исчезнет, а суть восстания имеет значение сама по себе. Если содержание борьбы состоит лишь в том, чтобы восстановить эту машину, защитить свободу быть неравным, то неудача – это всё, на что мы можем надеяться.
Но если борьба подвергает сомнению само существование такой машины и вновь открывает вопрос познания в противоположность образованию, говорит о саморазвитии, о принятии во внимание интересов и склонностей, о том, чтобы любопытство и желание определяли курс, короче говоря, об обучении — как способе создания новых возможностей и смыслов – тогда окно остается разбитым на долгое время.
Перевод Максима Кривошеева под редакцией Владимира Ищенко
Читайте також:
Британські студенти протестують проти політики суворої економії та потрійного підвищення вартості навчання (Марк Харрісон)
Симферополь против «796»: провинциальный протест национального значения (Алексей Арунян)
Капитал, власть и класс (Мэт Видал)
Культурократія та бюрологія (Олексій Радинський)
Освіта не на продаж: студентські протести 2009 між прагматикою та утопією (Вадим Гудима)
А. Бикбов о революциях личности и реформах образования
Освіта фаст-фуд. Чому Європою шириться студентський протест? (Олексій Вєдров, Кирило Ткаченко)
Свободные философы Хорватии – за бесплатное образование
Примечание
1. Здесь я говорю о доминирующей форме надежды. Те, кто лишен надежды в обычном понимании слова часто оказывают сопротивление путём создания альтернативных видений и мечтаний; другие виды надежд и социализации часто отбрасываются, полностью связываясь с обычаями и этикой «стремления». Прим. переводчика: Согласно определению из Вики, ASBOS расшифровывается как An Anti-Social Behaviour Order, что можно перевести как «запретительное предписание в отношении антисоциального поведения» — гражданское предписание, выполняющееся против человека, который, как показывают доказательства, был уличён в антиобщественном поведении в королевстве Великобритания и Республике Ирландия. Такие предписания были разработаны и введены в действие предыдущим премьер-министром Тони Блэром в 1998 году с целью применения в отношении лиц после незначительных инцидентов, которые не могут гарантировать судебное преследование таких лиц.