Чинция Арруцца
23 октября тысячи уборщиц из Глазго начали профсоюзную демонстрацию за равную оплату труда, организованную Public Services International[1], Unison[2] и GMB[3], с минуты молчания в память о работницах, которые не дожили до того дня, когда их труд будут так же ценить и уважать, как труд их коллег-мужчин. Эта акция показала явное осознание долгой истории, полной больших и малых унижений, незаметной, непризнанной или низко оплачиваемой работы, бесчисленных случаев несправедливости и мелких нарушений, необъятности проблем, с которыми столкнулись женщины в своей борьбе. Равная оплата труда — цель более чем обоснованная, почти тривиальная, а все же сложная в достижении. Настолько, что Всемирный экономический форум подсчитал, что, исходя из современных тенденций и данных, потребуется, по крайней мере, 217 лет, чтобы окончательно во всем мире преодолеть разрыв в заработной плате женщин и мужчин. (Это при условии, что через 217 лет мир все еще будет обитаем…)
Через неделю после забастовки и пикетов в Глазго, тысячи сотрудниц Google, от Токио до Нью-Йорка, покинули свои рабочие места и вышли на улицы в знак протеста против серии разоблачений, опубликованных в New York Times. Стало известно о сексуальных домогательствах со стороны некоторых менеджеров высокотехнологичного гиганта. Эти случаи без труда замяли. Google, как и другие гиганты цифровой экономики, такие как Facebook, годами носил маску прогрессивного капитализма: да, работодатель, который «эксплуатирует», но зато без какой-либо дискриминации женщин или мужчин, транс- или цисгендеров, геев или натуралов. Этот работодатель даже с радостью оплатит расходы на замораживание яйцеклеток и ЭКО. Протест, однако, не был только против сексуальных домогательств. Протестующие сформулировали ряд заявлений, среди которых выделялось требование о защите и усиление прав профсоюзов. Мойра Донеган написала в The Guardian: «Протест с предельной ясностью обращает наше внимание на взаимозависимость гендерного и классового неравенств и намекает на возможность объединения усилий среди работниц сферы технологий». Эти две забастовки, последние в длинной цепочке протестов, возглавляемых женщинами (от международных забастовок 8 марта до забастовок работниц отелей и сферы образования в США), поставили перед нами очевидную дилемму. Что мы имеем в виду, когда говорим о женских забастовках? Это классовая борьба или новая волна феминизма?
Третья волна феминизма
Две межнациональные забастовки на Международный женский день, недавний рост движения в Чили, где прошлым летом во всей стране вспыхнула волна протестов против домогательств и сексуального насилия в школах и университетах, хэштег #EleNao, запущенный некоторыми известными женщинами в Бразилии в ответ на рост рейтингов Жаира Болсонару перед выборами, вызванная им мобилизация феминисток и серия массовых демонстраций. После более чем двух лет мобилизации пришло время сказать, что мы находимся в самом разгаре новой волны феминизма. У нее различные политические и географические разветвления, но в целом она ставит такие проблемы, как гендерное насилие, неравная оплата труда, репродуктивные права и репродуктивный труд женщин, сексуальная свобода, в центр политических и культурных дебатов каждой из стран, где вспыхнула мобилизация. Чтобы полностью понять влияние этого события, необходимо внести ясность в используемую терминологию. Нынешняя волна феминизма не четвертая и тем более не пятая. Это третья волна феминизма, наступившая примерно через 40 лет после окончания второй. В последние несколько десятилетий есть тенденция именовать «волной феминизма» идейные движения, которые особенно активно появлялись в кампусах и их окрестностях. Они отметили важные поворотные моменты в теории феминизма, но их корни не уходили в процессы массовой социальной и политической мобилизации, сравнимой с феминистским движением шестидесятых и семидесятых годов. Таким образом, если «волной» будем называть процесс социальной и политической субъективации, который происходит в результате массового волнения, то этот же термин не подходит для обозначения идейных движений или витков в рамках теоретических дебатов. Более того, витки внутри феминистской идеи, которые окрестили «волнами», относятся главным образом к периодизации англо-американской феминистской дискуссии. Применяя к ним категорию «волны», мы приходим к универсализации географических особенностей, которая вместо этого должна быть «повторно провинциализирована».
Это, конечно, не означает, что развитие теоретических дебатов прошлых лет не оказало влияния на идеи и лозунги движения. Напротив, на трансфеминизм и антиэссенциализм движения, несомненно, повлияла квир- и транс-теория, на интернационализм и антирасизм — работы по интерсекциональности и связи между капитализмом и расизмом. Однако широкое применение понятия «волн» предусматривает исторически непрерывный процесс феминистских мобилизаций со второй волны по нынешний день, нивелируя при этом природу современного феминистского движения как события, а значит — и его потенциал для политических и социальных взрывов.
"Нынешняя волна феминизма зародилась на «периферии» — Аргентине и Польше."
Вторая волна феминизма в шестидесятых и семидесятых годах разворачивалась в «центре» — развитых капиталистических странах. Нынешняя волна феминизма зародилась на «периферии» — Аргентине и Польше. Она быстро распространилась по всему миру и стала массовой в странах, наиболее пострадавших от кризиса, политики жесткой экономии и сдерживания задолженности — Италии, Испании, Бразилии, Чили… Благодаря цифровым технологиям и социальным сетям движение мгновенно стало международным. Стало проще не только координировать борьбу, но и обмениваться документами, идеями, лозунгами, исследованиями, информацией. Это способствовало динамичному росту мобилизации. Но важнейшим новшеством этой волны стала именно забастовка. Она не только поставила в центр дискуссий женский труд, роль женщин в общественном воспроизводстве и взаимосвязь между производством товаров и воспроизводством. Она стала двигателем субъективации, благодаря которой появилась новая антикапиталистическая феминистская субъективность. Она решительно критикует либеральный феминизм, тоже присутствующий в новой волне. Вспомните о некоторых либеральных тенденциях Женского марша в США, превратившегося в прогрессивный придаток Демократической партии, или карцеральные склонности движения #metoo.
"Одна из черт феминистского движения — это скорость, с которой такие конкретные заявления, как осуждение феминицида или выпадов в сторону права на аборт, превратились в общее обвинение системы."
Потенциальное влияние современного процесса феминистской субъективации видно особенно отчетливо, если посмотреть на основное различие между этой волной и первыми двумя. Если говорить в крайне общих чертах, первая волна феминизма (последние десятилетия XIX и начало XX веков) прошла в процессе зарождения и консолидации рабочего движения: от роста немецкой социал-демократии до образования профсоюзов, социал-демократических и коммунистических партий по всей Европе и в США. В контексте такого исторического процесса массовой политизации и вторжения рабочего класса на политическую арену требованием первой волны феминизма была полная реализация универсалистского обещания, присущего как демократическому либерализму, так и социализму, а главным агитационным лозунгом было равенство — прав и возможностей. Вторая волна феминизма прошла в рамках другого процесса классовой субъективации — появления новых левых в развитых капиталистических странах, антиколониальной и национально-освободительной борьбы. Девизом второй волны феминизма стала концепция различий, позаимствованная у черного национализма. Целью стало разоблачение сексизма в обществе и в движении, право голоса и видимость особенностей, которые часто замалчивались.
Контекст же третьей волны феминизма радикально отличается: новое феминистское движение не выражает частичное в более широком процессе субъективации. Вспышке феминистского движения, конечно, предшествовали другие мобилизации, всемирно известный период борьбы 2011–2013 годов (движения Occupy, Indignados и протесты на Площади Таксим), у которого феминистки переняли некоторые элементы. Но, как и предыдущие движения, феминистское движение родилось независимо от традиционных левых партий и организаций (или того, что от них осталось). Как и в 2011–2013 годах, одна из черт феминистского движения — это скорость, с которой такие конкретные заявления, как осуждение феминицида или выпадов в сторону права на аборт, превратились в общее обвинение системы (капиталистического способа производства и его государственных институтов). Тем не менее антисистемный характер мобилизаций 2011—2013 годов не сопровождался ни способностью к организационной седиментации, ни умением определять методы борьбы и стратегию, соответствующие радикальности анализа и стремлений. С этой точки зрения, феминистское движение родилось из пепла предыдущего периода общественных движений. Оно унаследовало некоторые черты, но сделало и важный шаг вперед: внедрило и переосмыслило международную забастовку как основную форму борьбы и свою политическую идентичность. Феминистское движение не выражает частную перспективу в более широком процессе субъективации. Благодаря женским забастовкам, оно все больше заявляет о себе на этом этапе как о движении формирования класса.
Тайна класса
Марксистскую традицию преследует парадокс. С одной стороны, в марксизме понятие классовой борьбы — это фундаментальный эвристический инструмент для интерпретации природы капитализма и капиталистических исторических процессов. Это его политическая и программная перспектива. С другой стороны, определение класса — пожалуй, самый спорный и неоднозначный вопрос не только в рамках марксистской дискуссии, но и в трудах самого Маркса. У Маркса класс иногда обозначает метафизическую сущность или момент в философии истории, который приводит к отрицанию отрицания. В других случаях он определяет промышленный рабочий класс, основываясь на объективных социологических и экономических критериях. В «Нищете философии» Маркс, как известно, проводит различие между «классом в себе» и «классом для себя», но он лишь намекает на это различие, оно остается непонятым. Наконец, судя по ряду политических трудов, можно предположить, что социальная группа не может рассматриваться как класс, если она не действует как класс политически, в антагонистических отношениях с другими.
Эти двусмысленности сыграли важную роль в последующих марксистских дебатах и породили различные теории. Схематически можно выделить три основных подхода: объективистский, или социологический, метафизический («класс» — абстрактная категория, обозначающая предмет прогрессивной философии истории) и политический. Чтобы понять, почему новое феминистское движение следует понимать как процесс классовой субъективации, нужно обратиться к последнему подходу.
Для Э. П. Томпсона «класс» — это историческая категория, а не теоретическая. Она должна быть сформулирована начиная с эмпирического наблюдения отдельных и коллективных конкретных форм поведения, которые со временем выражают классовый характер и создают классовые институты (профсоюзы, партии, ассоциации и так далее). Это означает, что понятие класса является динамическим, относится к историческому процессу, а не выражает сущность статического объекта. Другими словами, воспринимаемое как историческая категория, понятие класса не может быть сведено к социологической категоризации общественных групп на основе классификационных и количественных критериев. Например, определения рабочего класса как совокупности всех наемных работников или всех трудоустроенных и нетрудоустроенных лиц, которые не имеют никаких других источников дохода, кроме продажи своей рабочей силы, хоть и не ложные сами по себе, но расплывчатые, абстрактные и неполные. Короче говоря, эти определения содержат частицу правды, но как полные дефиниции они приведут к аналитическому недопониманию и политическим ошибкам с соответствующими последствиями. Для Томпсона, напротив, класс — это конечная точка, точка прибытия, а не отправной пункт формирования. Как ни парадоксально, но класс — это продукт классовой борьбы, а не ее предпосылка.
Даниэль Бенсаид сформулировал свое видение, похожее на идею Томпсона, в книге «Маркс для наших времен» (Marx for Our Times):
Если позитивистская социология утверждает, что рассматривает социальные факты как предметы, Маркс всегда смотрел на них как на отношения. Он не определял свой объект раз и навсегда в соответствии с критериями или признаками; он руководствовался логикой их множественных определений. Он не «определял» один класс, а постигал конфликтные отношения между классами. Он не фотографировал социальный факт с ярлыком «класс» — он интересовался классовыми отношениями в конфликтной динамике. Изолированный класс не теоретический объект, а глупость.
Если класс — это исторический и динамичный продукт классовой борьбы, то остается выяснить связь между этим процессом формирования через борьбу и определенным положением социальных групп в рамках капиталистических производственных отношений. Общественные производственные отношения структурируют общество, помещая людей в то, что Элен Мейксинс Вуд называет «классовыми ситуациями», суть которых определяется объективными факторами.
]
"Если людей помещают в «классовую ситуацию», это не означает, что они автоматически принадлежат к этому классу."
В случае ситуаций рабочего класса мы должны обратиться к экспроприации и отделению от средств производства (пролетаризации), вымогательству прибавочной стоимости через наемный труд, трудовым процессам, специфическим для определенных исторических периодов, разделению труда и так далее. Однако, если людей помещают в «классовую ситуацию», это не означает, что они автоматически принадлежат к этому классу. На самом деле классовые отношения никогда тотчас не отражаются на реальной жизни. Например, пишет Вуд, работа на фабрике не собирает рабочих в класс, а объединяет их в рамках определенной производительной единицы: с чем рабочие непосредственно сталкиваются, так это с эксплуатацией на рабочем месте, а не с классовыми отношениями в целом. Очевидно, что их объективная расстановка в производственных отношениях создает условия для того, чтобы работники, объединенные в рамках производительной единицы, чувствовали большее единство, например, с работниками других производительных единиц в той же области, стране или во всем мире, но это единство не правдивое отображение структуры и разделения общества через производственные отношения. Это, скорее, продукт случайного и изменчивого исторического процесса, который Вуд называет «образованием классов». Чтобы люди, помещенные в «классовые ситуации», считали себя классом, они должны сражаться как класс, то есть должны испытывать антагонизм по отношению к другим классам. Подводя итог, можно сказать, что класс — это не вещь, не статическая сущность, а общественные отношения и социально-политическая совокупность, состоящая из определенных случайных исторических процессов.
Политические последствия такого теоретического подхода огромны. Фактически, если класс — это динамичный, переменный и условный результат исторического процесса становления в ходе борьбы, то одна из самых серьезных политических ошибок — навязывать истории готовые абстрактные модели того, что можно считать классовой борьбой, а что — нет. Есть риск и дальше тешить себя ностальгией по прошлому (или по плоду нашего воображения), а не признавать процессы классовой субъективации, которые происходят у нас под носом.
Новый класс: феминистский, антирасистский, интернационалистский
Логика «параллельных движений», как отмечает Лиз Фогель, присуща подавляющему большинству теорий и политических стратегий в истории рабочего движения. С одной стороны, идет классовая борьба, с другой — есть женское, экологическое, антирасистское движения, движение за сексуальное освобождение и так далее. В этих условиях в лучшем случае возникал вопрос, как бы объединить эти движения, в худшем — различные «частичные» движения обвиняли в разделении класса, либеральных тенденциях или отвлечении внимания от действительно центрального вопроса — эксплуатации. Новая волна феминизма дает возможность преодолеть тупиковость такого подхода. Она еще больше, чем предыдущие волны, стирает границы (реальные и воображаемые) между классовой борьбой и феминистским движением. Посмотрим еще раз на примеры протестов в Глазго и забастовки работниц Google. Вопрос «Это классовая борьба или феминистская?» оказывается в корне неправильным. Эти забастовки и международные протесты на 8 марта, например в Аргентине и Испании, — классовая феминистская борьба. Феминистское движение все большей степени становится процессом создания классовой субъективности со специфическими чертами: антилиберальное, интернационалистическое, антирасистское, феминистское и антикапиталистическое, оно находится в крайне напряженных отношениях с традиционными институтами левых и их практиками. Конечно, этот процесс не может проходить одинаково в каждой стране. В некоторых странах он определенно прогрессивнее, чем в других. И все же, если мы рассмотрим движение в целом, именно этот аспект — его величайшее новшество, он воплощает в себе самые интересные возможности.
"Чтобы воплотить возможности новой волны феминизма, нужна способность саморефлексировать."
Когда мы говорим о потенциале, мы должны говорить и о рисках провала, необходимых условиях и работе, стратегиях для реализации этих возможностей. Чтобы воплотить возможности новой волны феминизма, нужна способность саморефлексировать, то есть мыслить стратегически на том же уровне, на котором движение себя уже показало как антисистемное и глобальное. Такие вопросы, как объединение борьбы (прежде всего, забастовок), организационная седиментация на национальном и международном уровнях, универсализация феминистского движения через распространение на все общество и способности говорить от имени всех («трансверсальности», если использовать термин Вероники Гаго), и есть центральные проблемы, которые феминистскому движению придется обсуждать и с которыми ему придётся сталкиваться.
Перевела Алиса Гутнева по публикации: Arruzza, C., 2018. "From Women’s Strikes to a New Class Movement: The Third Feminist Wave". In: Viewpoint Magazine. Available 8.03.19 at: [link].
Читайте еще:
#MeToo и «Макдональдс» (Аннелиз Орлек)
Пиррова победа аргентинских правых (Селесте Фьерро)
«Свобода не за рецептом». Продовження «чорних протестів» проти заборони абортів у Польщі (Викторія Мулявка)
Борьба Ирландии за выбор (Шинейд Кеннеди)
Статья подготовлена при поддержке Quebec Institute for International Research and Education