Немецкий социолог Никлас Луман совершил одно из величайших научных открытий ХХ века: определил, описал и объяснил способ функционирования человеческого общества как системы коммуникации. Еще одно открытие равнозначной важности было сделано советским кибернетиком Виктором Глушковым, создавшим теорию информационных барьеров систем такого рода. Важность этих двух открытий настолько велика, что их по праву можно назвать не только и не столько открытиями науки ХХ века, и не только в науках общественных, но открытиями научного сознания вообще во всей истории его становления и развития из глубины веков до современности. Человеческое общество отождествляется с коммуникацией, предлагается способ понимания, исследования и управления обществом на основании теоретических и практических инструментов и технологий, находящихся в ведении системологии, кибернетики, теории информации и философской феноменологии 1. Более того, с этой точки зрения все предшествующие теории общества оказываются технологически устаревшими, обанкротившимися, дезавуированными и утратившими свою легитимность в условиях качественно нового этапа развития философии, науки, техники и технологии. Также в определенной мере меняется и понимание человека.
Что это означает? Например, то, что единственным достоверно существующим социальным фактом является коммуникация, а не «индивиды», «институты», «отношения», «группы» и «действия», как это инстинктивно понимается социологическими школами и исследовательскими программами, не практикующими эпохе 2 и редукцию, не сумевшими (не пожелавшими?) совладать с собственной естественной установкой. Также то, что само общество и есть коммуникация, и что общество/коммуникация существует и функционирует как система, как особенная, обособленная, отдельная операционно закрытая система. Это отдельный вид систем, существующих в действительности, именуемый «социальной системой» – социальной системой коммуникации. При этом само определение «социальная система коммуникации» является осознанной тавтологией, ведь «социальная система» и есть «коммуникация», но в нашем случае подобное объяснение исторически и риторически необходимо, поскольку оно плодотворно, как непосредственная очевидность опыта, который суть корень традиционного для нашей культуры понимания достоверности реального в длящейся картезианской инерции нашей повседневности.
А вот индивидуальное сознание – это уже внешняя среда, окружение системы коммуникации. Сознание само является сложной системой, системой психической, системой сознания, операционно закрытой как для другого сознания, так и для системы общества. Но это сфера комплексной и системной компетенции совершенно иного рода, которая не входит в поле компетенции социологии как науки об обществе 3.
Как и любая другая система, всякая система общества на каждом этапе своей эволюции детерминирована материальным способом осуществления коммуникации, или, говоря словами Маршалла Маклюэна, «the medium is the message».
В данном тексте учение Никласа Лумана о коммуникации и теорию информационных барьеров Виктора Глушкова мы будем называть социокибернетикой, понимая под этим определением не очередной междисциплинарный подход, но собственно науку социологию, социологию как системологию социальных систем, работающую на методологическом основании кибернетики первого и второго порядка и сопутствующих новейших математических и общенаучных теорий ХХ века, социологию компьютерно-коммуникационной эры, радикально отличной от социологических теорий века «бумажной информатики» 4.
Чем же отличается предлагаемый социокибернетический подход от оптики традиционных социологических школ? Классическая материалистическая социальная теория эры «бумажной информатики», по определению Виктора Глушкова, исходящая из методологических и общетеоретических оснований дофеноменологической и докибернетической эпохи, определяет общественно-экономическую формацию через производительные силы общества и соответствующие им общественно-экономические отношения. Так, в ходе исторического развития формации общественные отношения, вариативность которых, как утверждается, детерминирована уровнем и содержанием экономического развития, начинают не совпадать с производительными силами, что ведет к росту неравенства, эксплуатации, социальной напряженности, столкновениям и войнам, болезненной ломке общественных структур и институтов, к неизбежным человеческим жертвам.
Логично, что источником общественного развития и социальных изменений при таком подходе объявляется конфликт, а социальная теория, как функция знания, в свою очередь, становится инструментом описания характера и динамики социальных конфликтов, их медиации и одним из инструментов легитимации агентов власти, которые с исторической необходимостью возникли в качестве особой деятельности в общественном разделении труда для того, чтобы модерировать социальный конфликт, скромно умалчивая классовую, насильственную природу своего господства, при этом наряжаясь в ризы универсальной рациональности.
Важная оговорка: речь здесь идет не о господстве и власти исключительно государственной, или же о власти правящих классов, но о власти как инструменте и медиуме реализации воли любого класса, любого агента, как угнетенного, так и угнетателя в ходе осуществления классового, а значит партикулярного, политического насилия в своем экстремальном выражении над обществом, которое по определению общее, а разобщено оно исключительно в виде общественного разделения труда и частного потребления общественно произведенного блага.
Взаимоотношения власти и знания является темой политической философии от Сократа до Мишеля Фуко, знание – это не только сила, но и власть, одновременно цель и средство, медиум и сообщение. Также, согласно классической материалистической социальной науке, знание, ангажированное политически, является теоретическим фундаментом политической программы любого из классов, а это значит, что знание всегда находится на какой-то из сторон конфликта, всегда занимает позицию комбатанта, как и социальные агенты-носители этого знания. Партийность истины становится еще одним институтом, идеологической и бюрократической машиной реализации партийной же, классовой политики.
Однако, результат классовой борьбы не предначертан заранее, тезис и антитезис не предполагают синтез, как показал Теодор Адорно в «Негативной диалектике», а классовый анализ не может определить, кто будет победителем, а кто побежденным, как ни переворачивай гегельянскую логику с головы на ноги или наоборот. Более того, если в досовременную эпоху борьба классов была частным делом самих этих классов, превозносила одних и уничтожала других, порой заканчиваясь гибелью отдельных обществ, на руинах которых возникали общества новые и все начиналось сначала в рамках обозначенной Энгельсом гегельянской идеологемы исхода «из царства необходимости в царство свободы», то в условиях высокотехнологической цивилизации и существования оружия массового поражения винтовка больше не рождает власть. У правящих же классов, заинтересованных в сохранении своей гегемонии и воспроизводстве собственной культуры господства есть невиданные ранее по своей мощности и эффективности средства защиты собственной власти, контроля за ситуацией, а также атаки на права и свободы других классов, завоеванные ими в ходе предыдущих общественных столкновений, особенно в ХХ веке.
Более того, историческая ирония интеллектуальной и политической ситуации состоит в том, что классическая материалистическая социальная теория сегодня утратила свою былую классическую универсальность тех времен, когда она требовала – рационально ли, эмоционально ли, но всё же! – от представителей разных классов определиться в собственной ангажированности и интересе, раскалывая общество не только согласно социальной иерархии, но и сами классы изнутри. В итоге она стала именно тем, к чему её толкали ангажированные ею же интеллектуалы и активисты: всего лишь выразителем частных интересов угнетенных классов, которые не совпадают со всеобщей повесткой общественного, экономического и технологического развития, не дотягивают до той планки, которую ставят перед обществом, перед массами представители правящих классов, господствующая культура в самом широком понимании её гегемонии.
Поэтому сегодня назрела необходимость новой универсальной общественной теории, которая учитывала бы развитие науки и технологии, продолжающееся после формирования ядра классического материалистического понимания общества как борьбы классов и социологического знания как орудия классовой борьбы.
Есть ли возможность вознестись над битвой и сформировать новую повестку дня, которая заставила бы общество вновь определиться не по поводу классовой ангажированности и конфликта, но в вопросе демократического или авторитарного векторов развития в максимально широком понимании, в вопросе о том, будет ли развитие прогрессивным или же случится консервативный откат и политическая тирания? Каким образом выразить и защитить индивидуальный и групповой интерес не в ущерб общему, а с другой стороны – как обезопасить этот самый интерес от авторитарно-тоталитарных претензий этого самого общего? Какие инструменты и подходы, практические и теоретические, для этого сегодня есть в наличии? Как обеспечить всеобщее участие в политике и принятии решений, обозначить новые критерии эффективности и рациональности, каким образом обеспечить справедливость, гарантировать защиту от насилия и эксплуатации?
Видится, что объединяющим теоретическим базисом для возникновения нового универсального знания об обществе может стать социокибернетика как социологическая теория, синтезировавшая в себе именно те достижения в науке и технологии, которых еще не было в арсенале теоретиков классической социальной теории, при этом пригодная для практического применения в условиях взрывного технологического развития современного общества, особенно в сфере компьютерных коммуникационно-информационных технологий, содержательную революционность которых можно функционально и структурно сопоставить разве что с изобретением/возникновением человеческого языка и на его основе – письменности. Но обо всём по-порядку.
Одной из главных философских и научных проблем является соотношение между индивидуальным (партикулярным) и коллективным (общественным) интересом. Индивиды (в терминологии Никласа Лумана «Эго и Альтер») способны коммуницировать с целью согласования общего интереса и координации своих практических действий для создания человеческой среды обитания. Коммуникация, опосредованная речевыми и неречевыми практиками, и составляет суть общества-как-коммуникации, материальную, эмпирически доступную самодвижущуюся субстанцию общества, а также является тем самым единственно достоверным социальным фактом, о котором говорит немецкий социолог.
Но, важно понять, что коммуницируют не индивиды между собой, а коммуницирует коммуникация с коммуникацией, то есть, лишь коммуникация способна присоединиться к коммуникации. Традиционная модель «отправитель-сообщение-получатель» здесь не работает, так как основана на классической модели рациональности и объектно-ориентированном теоретизировании. Общество для Никласа Лумана является продуктом эволюции. Возможны ведь и дообщественные формы социального – общностные, общинные разновидности человеческого сожития, как это поняла еще «понимающая социология» в лице, например, её основателя Фердинанда Тённиса. То есть, «общество-как-коммуникация» – это продукт эволюции от простой и непосредственной интеракции первичной общности, в которой все медиумы слиты в единый конгломерат медиации репрессивного и опекающего традиционного группового сознания в недифференцированных, например, племенных сообществах (Gemeinschaft), к дифференцированной и опосредованной различными системами медиа сложной коммуникации, которая и составляет социальную ткань сложных обществ (Gesselshaft). В последней, в свою очередь, эволюционно возникают процессы индивидуации, рождающей индивида, субъекта, и формирования его партикулярных, отличных от общественного, интересов.
Система коммуникации с точки зрения социокибернетики определяется различными видами общественной практики, каждый из которых имеет свою собственную систему кодирования, информационного обмена и перевода поступающей извне информации на понятный в своей системе производства язык, не обязательно соответствующий «реальности». Любая коммуникация, сообщаясь с другой коммуникацией, может быть понята либо не понята, либо понята своеобразно. Функция понимания/непонимания легко представима в виде отрезка, обозначенного 0 и 1, где полное непонимание обозначено через 0, а полное понимание – через 1. Понимание или непонимание в коммуникации поэтому может быть воспринято как одна из позиций всей совокупности состояний понимания от 0 до 1 через всю вариативность своеобразностей 5. Индивидуальное сознание Эго или Альтера потому и индивидуальное, что процессы, происходящие в нем, являются недоступными для сознания Альтера или Эго, именно поэтому и возникает эволюционная необходимость сначала интеракции, а потом и коммуникации для выживания такого биосоциального вида, как человек. Человек – индивид – не может не коммуницировать 6.
Коммуникация (в «аватаре» социализации) является необходимейшим условием формирования человеческого сознания, начиная с самых ранних этапов его развития. Но, независимо от состояния показателей функции понимания, существует жесткая необходимость практической деятельности, включающей в себя производство материальных условий существования человека и общества в условиях усугубляющейся дифференциации и ветвления профессионализации в общественном разделении труда. Она обеспечивается регламентацией производственных процессов, системой образования, системой общественного и других форм контроля и соответствия стандартам. Коммуникация в системе экономики существует по принципу производства: что-то либо делается, либо не делается, а если делается не в соответствии со стандартами и разрушает общую экономическую систему или конкретную подсистему в нарушение принятых и утвержденных правил, в дело вступает общественный аппарат насилия и изоляции индивидов, не вписывающихся в системную модель производственной рациональности.
Именно поэтому возникает проблема определения общих понятий, что есть суть антропологического поворота в античной философии, и формирования тех паттернов и структур общественного действия, которые сохраняются до наших дней: не только религия является «опиумом для народа», но любое профессиональное теоретизирование, имеющее своим результатом онтологию, деонтологию и теологию, всё то, что позволяет создать иллюзию понимания, смоделировать реальность и «не взорвать себе мозг».
Иными словами, общественное разделение труда ведет к общественному разделению непосредственной интеракции традиционного племенного общества на различные системы производства, опосредованные и объединенные информационными сетями коммуникации, которые в свою очередь составляют систему сложного общества как такового.
Преследование партикулярных интересов отдельными социальными группами и индивидами разрушает всеобщий интерес общности, реализующей себя через непосредственную интеракцию и предстает в виде опосредованных коммуникацией частных интересов и практик. Для коммутации информационного обмена в рамках общества непосредственной данности наличной действительности, частично представленной каждому из Альтер и Эго в рамках их частичной практики, возникает необходимость формирования общих понятий для осуществления возможности общественного действия. Это чисто практическая проблема и её решением стало учение об идеях, у истоков которого стояла Афинская школа философии, прежде всего Платон и Аристотель, а окончательное оформление оно получает в немецкой классической философии, особенно во всеохватывающей и тотальной научно-философской системе Гегеля. То есть необходимость согласования общих понятий является первоочередным условием функционирования сложного, состоящего из различных интересов и стратегий их практического осуществления, общества эпохи «бумажной информатики» после преодоления первого информационного барьера.
В сложном обществе агенты любой частичной практики, существующей в форме отдельной системной деятельности в общественном разделении труда, более не опосредованы простой интеракцией, как это имело место быть в примитивных родоплеменных отношениях, но вынуждены вступать в коммуникацию, вооруженные частичным знанием, формирующимся в ходе этой отдельной практики и закодированном с помощью ей причастного и соответствующего информационного кода. Этот код описывает саму практику, но также и окружающий мир, другие практики и феномены в референтных ему категориях, сам при этом являясь самовоспроизводимым, саморазвивающимся, то есть, аутопоэтичным 7 и операционно закрытым.
Несводимые к единому практическому источнику, различные коды в системе общества-как-коммуникации нуждаются в определении общего понятия. Например, инженер-связист не компетентен в космической медицине, учитель младших классов может ничего не знать о морской навигации, солдат мало понимает особенности технологий мелиорации кислых почв, а буддийский монах не владеет искусством ремонта мотоциклов и наоборот, и во всех комбинациях перечисленных случаев. Но это лишь примеры из базиса, из экономической практики. А ведь кроме статуса в системе производства есть еще множество других определений каждого индивида, каждого Альтера и Эго, обусловленных культурными, географическими, историческими и социальными особенностями, то, что в классической социологии принято называть «ролями», «группами», «идентичностями», «классами» и т.д в зависимости от разбираемой в механицистско-органицистской парадигме общественной составляющей. Горожанину тяжело понять рациональность, установки и поведение крестьянина, русскому непонятен американец, бедному – богатый, глупому – умный, мужчине – женщина, подростку – пенсионер. Опять таки, комбинаторика различных практик, идентичностей и признаков – неисчерпаема по причине комбинаторного взрыва, а возможность понимания в такого рода коммуникации стремится к ничтожно малому показателю с точки зрения классической регламентирующей всё и вся модели рациональности. Никлас Луман описывает эту ситуацию определением «невозможность понимания», то есть, понимание произойти не может, но общество все равно функционирует, аутопоэтически самовоспроизводится и даже умудряется развиваться в техническом, экономическом, культурном и цивилизационном плане, не смотря на колоссальные издержки такого способа организации общественного производства и управления. Иными словами, в условиях «бумажной информатики» общество постоянно находится на грани катастрофы, а КПД общественного производства ничтожно мал.
Академик Виктор Глушков называет общественное развитие до изобретения письменности «первым информационным барьером»: до тех пор, пока деятельность небольших общностей могла регулироваться единым координационным и плановым центром, который, например, воплощался в фигуре вождя племени или совета старейшин, проблемы коммуникации не существовало. Данный этап исторического развития, как несложно догадаться, был периодом родоплеменного строя. Но развитие продуктивных сил, умений человека и возрастание его независимости от стихии путем создания материальной культуры, усугубление общественного разделения труда и его возрастающей специализации, технологизации и дифференциации – всё это требовало принципиально новых механизмов координации общественного производства. Этот барьер был преодолен с изобретением письменности, торговли и иерархических систем управления обособившимися частными практиками общественного производства с помощью частных, групповых, государственных и транснациональных бюрократий.
Дальнейшая история после изобретения письменности – это в буквальном смысле история текста, история как текст. Способность передавать информацию, координировать действия и контролировать осуществление задуманного не только в узком родовом кругу посредством устного общения, а в пространстве и времени, независимо от физического перемещения носителя знаний и информации, позволила создать цивилизацию и перейти от общности к обществу: возникли города, государства, империи, ремесла, высокие культуры, сложные специализированные технологии и общественное разделение труда 8.
После взятия этого «барьера» началась история в собственном смысле слова, но понимание логики разворачивания истории стало возможным сравнительно недавно. Прежде чем состоялось научно-теоретическое осмысление общества и законов его функционирования, от изобретения письменности до научно-технической революции Нового Времени, если угодно, модерна, прошли тысячелетия. Но и наука нового времени долго не могла порвать с чувственной достоверностью действительного, с «реальностью, данной нам в ощущениях», совершив редукцию понятий и теорий, описывающих бытие в объектно-ориентированной онтологии и проблематизации вплоть до начала второй половины ХХ века, когда назрела необходимость преодоления второго материального информационного барьера, а вместе с ней и переосмысления самих предпосылок знания человека о себе и мире 9.
Однако добавим несколько конкретно-исторических примеров для того, чтобы проиллюстрировать сказанное выше, обозначим необходимость исторической социологии коммуникации.
То, что возникновение речи позволило человеку выделиться из мира животных, а возникновение письменности – создать городскую цивилизацию, сомнению, в общем, не поддается, но дальнейшее теоретизирование об историческом развитии общества – это полнейшая путаница и разноголосица, в которой есть место религиозным, мистическим и различного рода научно-парадигмальным попыткам толкования социального: от христианского учения о Граде Земном до марксистского экономического детерминизма с общественно-экономическими формациями и классовой борьбой как источником социальных изменений.
Лумановско-глушковское объяснение общества как информационно-коммуникационной системы возникает лишь в последней трети ХХ века и до сих пор не определяет общекультурный и научный мейнстрим и понятийный аппарат на фундаментальном уровне, как и не формирует повседневную речь и коммуникацию. Поэтому в рамках этого эссе невозможно позволить себе дедуктивное или индуктивное обоснование коммуникационного детерминизма в качестве детерминизма материального и материалистического, но вполне можно пойти по пути абдукции 10, приводя конкретные, частично обоснованные примеры из истории и этим прокладывая мостик в современность, в тотальное осмысление всей исторической социологии коммуникации как собственно истории человечества в смысле теоретического «коммуникационного фундаментализма» и практического «коммуникационного детерминизма».
Во-первых, необходимо вспомнить о том, что самый первый в истории опыт полной фонетизации письма был проделан древними греками. Фонетический алфавит позволил им десакрализировать практику, находившуюся ранее в ведении искушенных профессионалов и бюрократов, охранявших свое мастерство (имеется в виду письмо и грамотность) от посягательств 11.
То, что ранее было доступно жрецам и самым обеспеченным, стало достоянием общественности. В свою очередь уже доступ к письменности и относительная легкость её освоения позволили внедрить полисную демократию как систему самоуправления равных в политическом отношении граждан, признающих и принимающих букву закона в прямом, буквальном смысле.
Во-вторых, развитая античная цивилизация в Западной Европе прекратила свое существование не в результате набегов германцев и варваров с Востока и последующим низложением Ромула Августула, как это традиционно считается, но лишь много позже после начала арабских завоеваний, которые перекрыли поставки дешевого папируса из Северной Африки, тем самым разрушив сложнейшую систему письменной коммуникации, за которой рухнули политическая, культурная и экономическая системы, и произошел переход к Средневековью. Экономика феодализма, основанная на пергаменте и палимпсестах не меньше, если не больше, чем на Марксовой мельнице, оказалась логическим продолжением уничтожения библиотечной системы высокоразвитого и высокодифференцированного античного мира. Данный подход в историографии известен под названием «гипотеза Анри Пиренна», и он должен быть переосмыслен в фокусе социокибернетического мировоззрения.
Дальше, в-третьих, существует и загадка перехода от феодализма к капитализму, а от него в свою очередь к модерну, проблема, о которую было сломано столько копий, пока этой историей не занялся британский учёный Бенедикт Андерсон. Его работа «Воображаемые сообщества» произвела эффект разорвавшейся бомбы и уверенно держится в мировом топе цитирований в науках социогуманитарного цикла. Развивая подход Андерсона, можно сделать вывод, что в основании модерна, национальных государств, рынков, товарного производства и капитализма находится … изобретение книгопечатания, которое позволило преодолеть европейскую традицию и запустить в ход универсальную модернизацию. Возможность отойти с одной стороны от ручного переписывания книг к печатанию их машинным способом, а с другой стороны использовать дешевую бумагу вместо дорогого пергамента, привела в конечном итоге к массовому книгопечатанию различных текстов философского, научного, инженерного и теологического характера, позволила протестантизму разбить католическую монополию на истину и спасение, создать огромные массы образованного населения, способного заявить о собственной политической и экономической субъектности. То, что энциклопедисты привели к Великой Французской революции – это общее место в истории. Важно понимать, что случилось это благодаря именно рождению «Галактики Гутенберга», благодаря тому, что книга стала первым товаром в современном понимании, сформировала капиталистические рынки и совершенно иной, отличный от традиционного типы сознания и коммуникации, блестяще описанный Маршаллом Маклюэном в одноимённой книге.
Также в этом векторе возможно и необходимо расследовать причины того, «почему у Китая не получилось»: описанные Джозефом Нидэмом технологические и научные достижения китайской цивилизации 12не привели к капитализму и модерну, как это случилось, по мнению западных историков, в Западной цивилизации. Ответ на то, почему этого не случилось, нужно искать именно в китайском опыте администрирования «бумажной информатики», достаточно вспомнить знаменитый троп китайской историографии о «Сожжении книг и погребении книжников», понять специфику овладения грамотой и функционирования коммуникации в традиционном китайском обществе. Кстати, там же находится ответ и на вопрос о том, почему «получилось у Японии» так быстро модернизироваться, учитывая наличие трех типов письма: кандзи, катаканы и хираганы.
Такими образом мы видим, что вся предыдущая история была историей обществ «бумажной информатики», а их динамика и вариативность была детерминирована первым информационным барьером. Следовательно, экономика и другие автономные сферы производства были лишь переменными, зависящими от данной детерминанты. Преодоление второго информационного барьера, в котором все дедуктивные вычисления будут автоматизированы, а вся информация открыта всем, всегда и везде, позволяет совершенно на новый лад проблематизировать вопросы прогресса, общественного устройства и производства. Например, переосмыслить процедуры принятия решений в сторону прямой демократии, децентрализации и дебюрократизации; снять противоречие свободного рынка и государственного регулирования; переориентировать производство из товарно-денежной логики в логику формирования осознанного консолидированного спроса и его удовлетворения.
Речь идет, на самом деле, об упразднении труда как общественного отношения, о преодолении отчуждения, эксплуатации и любого вида общественного конфликта не путем моральной социальной теории или политической практики, но через доведение отчуждения до абсолюта, например, средствами operational research и максимального освобождения времени для всех и каждого в духе роллзовской «Теории справедливости»…
Сегодня нет ни одной объективной причины с точки зрения прогрессивного развития общества для того, чтобы существовала любая закрытая или конфиденциальная информация, юридически охраняемая производственная, коммерческая или государственная тайна. Более того, учитывая, что «политика является концентрированным выражением экономики», мы сегодня можем переопределить сами процедуры производства политики в сторону неограниченной открытости и доступности всем и каждому, в зависимости от компетенции и функциональной грамотности. Новая коммуникационная технология требует новой социальной онтологии и новой антропологии, ей соответствующих: нельзя отчуждать технологию, как труд и относиться к ней, как к труду. Это в свою очередь позволит по-новому посмотреть на юридическую сферу, особенно на права собственности и распоряжения 13.
Как рынок, так и план – это понятия из эпохи «бумажной информатики». Равно как и представительская демократия и авторитаризм, как права человека и государственный интерес, как базис и надстройка, как правящие и угнетенные классы, как и сотни других противоречий, решением которых будет их снятие с фактической повестки.
Когда-то Карл Маркс высказал мысль, что преодоление философии возможно лишь в виде осуществления её проекта. Философия, как и любая другая отчужденная партикулярная профессиональная деятельность, возникла в сложном обществе, которое суть продукт эры «бумажной информатики». Цифровая информатика способна создать новое социальное бытие, новую культуру, нового человека и совершенно новое будущее, неведомое ни утопическому, ни антиутопическому сознанию. В противном случае будем строить дома и тюрьмы из ноутбуков, создавать электронное правительство и прочий киберпанк. Как речь, письменность и книга структурировали наше прошлое и настоящее, точно так же компьютер может структурировать наше будущее, и это неизбежно случится, ведь помним, что «the medium is the message». Главный вопрос – он в другом: какой ценой и для кого? Поэтому главной задачей мне видится формирование соответствующей цифровой современности общественной теории, а уже на ее основе – политической программы и организационной логики действия. Но это точно не задание для одиночки-визионера и точно не путем производства зубодробительных текстов “теоретического теоретизма”. Всё должно быть живым, в режиме реального времени, ведь нельзя забывать, что “нет ничего практичнее хорошей теории”.