Александра «Renoire» Алексеева
Белорусские протесты начались более полугода назад. Хотя в медиа о них слышно всё меньше, они не прекратились, наоборот, в них включаются новые социальные группы. Небывалый размах полицейского террора заставляет людей массово покидать страну под угрозой отсидеть срок за политическую неугодность. Как продолжаются протесты? Что происходит с людьми, которых задержали? Как протесты оценивают исследователи-социологи? Об этом речь пойдёт далее.
«Деды морозы у нас будут в красном и зелёном ходить, потому что красный и белый — это цвета оппозиции, — говорит мне Илья, отсидевший 15 суток в изоляторе на Окрестина, когда мы созваниваемся по Скайпу. — У нас всерьез озаботились перекраской всего красно-белого в красно-зеленый. Это касается и дедов морозов, в этот раз либо синий, либо красно-зеленый».
Вячеслава я встретила в очереди в ДМС, государственную миграционную службу Украины. Он приехал в Киев после того, как на него стали шить дело, и он начал здесь волонтёрить — принимать новых политбеженцев из своей страны.
Вячеслав и Илья, хотя они и не знакомы, рисуют очень похожую картину происходящего сейчас в Беларуси.
Силовики научились действовать, но протест не утихает
Раньше заводы пытались бастовать, но в основном это были отдельные стачки — работники боялись увольнений. Были такие цеха, например сталелитейный, которые остановить практически невозможно. Чтобы потом их запустить, нужны очень большие средства на восстановление. Многие рабочие на это не согласились пойти.
"Протесты стали визуально более малочисленными, но не настолько, чтобы на это не обращали внимание."
По словам Ильи, что будет дальше, непонятно: в стране бушует коронавирус, да и силовики научились действовать — они выработали эффективный алгоритм пресечения больших собраний. Но люди не собираются сворачивать активность. Протесты стали визуально более малочисленными, но не настолько, чтобы на это не обращали внимание. Решено было перейти на дворовые форматы. По всему городу движутся сравнительно небольшие колонны, а милиция за ними мечется туда-сюда. Люди стали выходить каждый день, а не только в воскресенье, практически в любое время суток.
Рабочие «Гродно Азот» во время забастовки. Фото: Виктор Драчев / ТАСС
По городу ходят не молчаливые колонны, а с лозунгами и с атрибутикой. У протестующих три основных требования: отставка президента либо проведение новых прозрачных выборов, заведение уголовных дел по поводу насилия в начале августа и освобождение всех политзаключённых.
22 ноября после убийства Романа Бондаренко пошла очередная сильная волна несогласия и возмущения. Подогрело протесты преследование родственников Романа со стороны властей. «Люди перестали бояться, и даже когда начали стрелять в воздух, они продолжали идти на ОМОН, на солдат. И в итоге добились того, что солдаты не знали, что делать, просто начали убегать. Люди потеряли страх», — рассказывает Вячеслав. А недавно, 13 декабря, был воскресный марш. Там забрали 300 человек, и всё равно вечером марши возобновились.
«Люди выходят на протест, как на сафари, в роли животных»
На протестах вяжут многих, например недавно повинтили «Марш мудрости» — акцию пенсионеров. После задержания людей увозят в РОВД, а потом в изолятор временного содержания на Окрестина (ИВС), или туда же в ЦИП (центр изоляции правонарушителей), или в ИВС города Жодино, который находится недалеко от Минска. В ноябре из-за нехватки мест в изоляторах начали отправлять в область — в Барановичи, примерно 150 км от Минска.
«Марш мудрости» в Минске. Фото: Виктор Толочко / Sputnik
Илья описывает происходящее в ИВС на Окрестина:
Нас в одной камере было девять, хотя камера была на шесть человек. Там было душновато, жарковато, не очень хорошо дышалось. Кормили котлетами из рыбьих хвостов. В принципе терпимо. Менты с нами не жестили, не избивали, но я знаю, что избивали координаторов протеста и анархистов. С нами они были душки, нормально к нам относились. Если не считать, что когда мы, 60 человек, приехали из РОВД, то простояли под дождём более трёх часов, пока они разбирались, кого в какую камеру засунуть.
Вместе со мной сидели люди, заряженные на победу, среди которых были такие старожилы, у которых это не первая протестная ходка. Они все были настроены выходить дальше.
После суток может быть назначен суд. Часто бывает, что омоновец, против которого было совершено «преступление», на суд является в маске. По сути, это может быть кто угодно. Кроме того, «жертвам»-милиционерам хотели даже разрешить быть под вымышленными фамилиями, и это породило ряд мемов. Вирусными стали несуществующие имена омоновцев «М. Удило» и «Т. Рындюк».
"Часто бывает, что омоновец, против которого было совершено «преступление», на суд является в маске."
Если человек неугоден властям, они могут начать шить уголовное дело, например, за то, что во время задержания он схватил за рукав сотрудника при исполнении. Это очень смешно, особенно если какая-нибудь хрупкая девушка «причинит боль» омоновцу. Был такой случай с 13-летней девочкой в Гродно: она якобы унизила и оскорбила сотрудника.
ЦИП на улице Окрестина в Минске, август 2020 года. Фото: Сергей Гапон / AFP / East News
"Кто приходит с адвокатом в суд, получает всегда больший штраф, чем тот, кто приходит без него."
Кейсы все уникальные: кто-то вел Телеграмм-канал или блог на Ютубе, кто-то устроил стачку на заводе или помешал силовикам совершить задержание. Иногда заводят уголовные дела, но чаще всего административные. Административка — это 23.34 статья КОАП РБ, часть 1, по которой присуждают штраф до 30 минимальных базовых величин (примерно 8900 грн) или административный арест до 15 суток. Остальные статьи — уголовные. Это 293-я («Массовые беспорядки»), часть 1, за которую дают от 5 до 15 лет, и 340-я («Организация массовых митингов»), за rоторую дают либо штраф, либо срок от 3-х лет. По этой статье после событий 1 ноября стали подозреваемыми 231 человек. Но самая опасная статья — 289, «Акт терроризма, совершенный организованной группой». За это грозит смертная казнь. Её сейчас готовят ребятам-анархистам. Министр иностранных дел Владимир Макей недавно сказал, что они не будут думать о правах человека, пока европейские финансовые организации не возобновят программы для Беларус
«Бывали случаи, что митингующего задерживали в одном месте, но записывали в его показаниях, что через пару кварталов от реального места, и доказать правду никак не было возможно. Заметили ещё одну тенденцию: кто приходит с адвокатом в суд, получает всегда больший штраф, чем тот, кто приходит без него. Когда человек уходит из суда, на него могут начать шить уголовное дело. Кто-то остается под стражей и дальше», — рассказывает Владимир.
«Многие успевали уехать до обыска»
В момент, когда человек вышел из ИВС, у некоторых есть опасность «присесть» надолго. Самый простой вариант в таком случае — сразу же уезжать из страны. Сейчас очень много белорусов, которые подвергаются репрессиям, едут в Литву и Польшу. А у кого нет визы, бегут в Украину. Например, едут отчисленные по политическим причинам студенты, которым угрожает опасность. Задержания продолжаются. По данным правозащитников, на 22 ноября 2020 года произошло более 30,3 тысяч задержаний участников протестов. Поэтому люди будут продолжать эмигрировать.
Противостояние между демонстрантами и милицией после президентских выборов ночью 9 августа 2020 г. Фото: AP Photo
Free Belarus Center, которую представляет Вячеслав, помогает белорусским политическим беженцам в Украине: организовывает юридические консультации касательно вида на жительство, оформления документов, оказывает юридическую и психологическую поддержку. Он рассказывает, что каждый день в Украину приезжают до нескольких человек. Люди часто едут сами, ничего не зная об организации помощи.
В основном приезжают люди, которые хотят что-то делать. Очень мало людей опускают руки. Часто они оставляют дома все. У кого-то был бизнес, у кого-то — работа, семья, дети, кошки, собаки, дом, квартира — неважно. Человек приезжает часто без денег, полностью подавленный, не знает, что ему делать. В Белоруссии ему помогают только родственники. Часто они начинают списываться заранее с организациями, которые находятся на территории Украины, которые могли бы ему помочь. Кого-то волонтёры встречают в Киеве на вокзале, кому-то делают «коридор», то есть встречают на границе. Дальше идёт размещение людей — на первое время в хостеле. Мы договорились на очень хороших условиях в одном из хостелов в центре, где мы размещаем белорусов. Из-за COVID мы стараемся заселять людей в отдельные номера. Но это временное решение на пару дней. В основном мы пытаемся сразу найти квартиру, — рассказывает Вячеслав.
Часто родственники начинают готовить вещи задержанного заранее, чтобы он быстрее смог уехать. Человек едет через границу, и там есть база МВД. В интернете можно проверить, сможет ли человек покинуть страну. Кстати, базы розыска и базы самого МВД и пограничников очень сильно «тупят»: обновление на границу приходит в течение 7 дней, и у человека есть время, чтобы выехать. Есть один пограничный пункт, где базы обновляются раз в три месяца, потому что у них нет интернета. Может показаться, что это способ избавиться от неугодных лиц.
Фото: Наталия Федосенко / ТАСС
Среди уехавших в Украину есть и силовики, которые отказывались выполнять приказы. Многие из них успевали уехать до обыска. Сейчас за ними идёт настоящая охота. А те, кто не уехал, сейчас являются фигурантами уголовных дел, по меньшей мере административных, которые могут потом превратиться в уголовку.
«У нас сейчас 1937-й на минималках. Никто не может чувствовать себя в безопасности», — говорит Илья.
Протесты и локальный активизм
Так как людям не очень понятно, что сможет изменить ситуацию в Белоруссии, они начали заниматься локальным активизмом. Они уже одержали огромную победу: объединились для протеста.
Это лето полностью поменяло взгляды многих людей на некоторые проблемы, на простейшие бытовые вещи. Например на то, что сидеть на траве, – это ненормально. Когда шли марши, пустые пластиковые бутылки от воды выкидывали в урну, а не кидали под ноги. Когда урна переполнялась, появлялось несколько людей с большими мусорными пакетами, куда просто все бутылки сгребались, завязывались в пакеты и ставились аккуратно в ряд. Когда люди вставали на лавочки, то снимали обувь. Это выглядело максимально странно, ведь через минуту их могут погнать силовики, — рассказывает Вячеслав.
Марш соседей в Минске 29 ноября. Фото: AP
Люди увидели, насколько хорошо сотрудничать и помогать друг другу, начали знакомиться, общаться. Появились чаты дворов и домов.
За эти полгода люди страшно перезнакомились. Все теперь знают, кто кому сосед, и связаны общими инициативами и событиями. Общество консолидировалось на уровне районов и дворов. Все кипит, бурлит, но оно неполитизировано лишь отчасти, потому что у нас теперь все политизировано, даже хоровод вокруг елки, — комментирует Илья.
Протесты показали людям, что по сути сильная власть не нужна народу, что можно и без неё сделать всё хорошо и красиво.
Комментарий Олега Журавлёва, социолога протестных движений:
Рассказы Ильи и Вячеслава демонстрируют эволюцию белорусского восстания: от борьбы на истощение между народом и властью до локализации протеста во дворах и районах, благодаря которой борьба не прекращается. Но к чему она приведет, если народ победит? Станет ли жизнь Ильи лучше, когда дед-морозов перекрасят обратно в красно-белый? Захочет ли Вячеслав вернуться в Беларусь, когда к власти придут новые силы? Трудно об этом думать, когда сажают, пытают и убивают людей. Но думать об этом необходимо, чтобы усилия и жертвы не были напрасными.
Белорусское движение интересно тем, что доводит до предела определенную логику постсоветского протеста, которую можно было бы назвать «популизмом по умолчанию». И в то же время это восстание выбивается из этой логики. Слабость гражданского общества, то есть отстаивания «корпоративных» интересов конкретными социальными группами, неприятие языка социального конфликта в политике, отсутствие действенных механизмов политического представительства — все это привело к тому, что вместо социального содержания революционные протесты в постсоветских странах наполняются абстрактным популистским содержанием. Грубо говоря, если некий конфликт достигает революционного масштаба, если он приобретает логику восстания, то он становится абстрактно-моральным конфликтом «народа» и «власти», лишенным социально-экономической конкретики. Насилие по отношению к протестующим укрепляет эту логику, драматизируя противостояние и делая групповые требования второстепенными, излишними и грозящими расколом. Именно поэтому «конкретизация» такого протеста, как правило, носит не социально-экономический, а, например, чисто пространственный характер, о чем и говорят Илья и Вячеслав в рассказах о том, как социальные связи, сложившиеся в ходе мобилизации, обнаруживают себя в активизме районов и дворов.
Участники акции памяти погибшего во время протестов Александра Тарайковского. Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС
В левой политической теории есть концепция популизма, с помощью которой теоретики анализируют социальные движения второй половины XX и начала XXI века. Популизм — это когда разные социальные группы с их разными требованиями объединяются в «народ», противостоящий «элитам». Эрнесто Лаклау, родоначальник теории популизма как актуальной формы политической гегемонии, однако, подчеркивал, что в популистской программе сами конкретные социальные требования озвучиваются, артикулируются, упраздняется лишь различие между ними в пользу общности «народа» как «пустого означающего».
"Отсутствие социальных требований, как и невидимость социальных групп в коллективном теле протеста приводят к тому, что люди постепенно разочаровываются в протесте."
Во многих постсоветских странах мы, напротив, видим, что революционные восстания, такие как «Движение за честные выборы» в России или украинский Евромайдан, скорее, замалчивают конкретные требования, избегают их артикуляции, даже если они субъективно важны для протестующих. Это происходит по двум причинам, объективной и субъективной. Объективно постсоветские общества находятся в процессе становления социальных групп, определения и переопределения границ между ними, то есть социальная структура не является устойчивой. А субъективно у людей не развито групповое, классовое самосознание. Поэтому вместо озвучивания социально-экономических требований и их интеграции в более общую повестку в этих восстаниях мы видим популизм как начальную, а не конечную точку. Будто бы народ объединился сам собой вследствие магии протестного события. Такой «популизм по умолчанию» не самая лучшая идеология для революции.
Отсутствие социальных требований, как и невидимость социальных групп в коллективном теле протеста приводят к тому, что люди постепенно разочаровываются в коллективном действии, которое «никуда не ведет», как это было в России в 2012 году, или к тому, что противостояние принимает форму лобового столкновения протестующих и власти, когда и те, и другие претендуют на то, что говорят от имени «народа», не раскрывая, в чем состоит интерес народа. Так произошло в Украине.
Участники акции протеста студентов у здания Белорусского государственного медицинского университета. Фото: Сергей Бобылев / ТАСС
Беларусь интересна тем, что нынешнее восстание сегментировано, то есть в нем отчетливо видны социальные группы, такие как студенты, женщины, рабочие, но оно не становится инструментом артикуляции групповых требований, не является сценой, где социальные группы с их коллективными интересами заявляют о себе. Главный вопрос поэтому состоит в том, сможет ли социальная сегментированность протеста стать залогом артикуляции социальных требований и основанных на них политических программ. Без них жертвы и героизм могут оказаться напрасными, ведь если надежда и ставка протеста — это перемены в будущем, то видение этого будущего должно быть прояснено и озвучено, а также должно пройти испытание публичной дискуссией в конфликте интересов между различными классами. В противном случае «народный» протест будет молчаливо захвачен элитами.
«Популизм по умолчанию» может вести к расцвету гражданского активизма. Как переживание революционного сплочения, так и разочарование в политических итогах больших протестов заставляют людей продолжать коллективное действие, но менять его масштаб. В нашем исследовании локального активизма в России мы показали, что участники митингов «За честные выборы» начали создавать десятки локальных активистских групп у себя в районах. И эту тенденцию, которую многие не замечают, мы считаем очень важной. Потому что это не выгорание протеста, а наоборот его развитие. Уменьшая масштаб коллективного действия, протестующие учатся совмещать конкретику активизма и политику протеста, формируя гражданское общество и, одновременно, политизируя его. Возможно, именно тут может появиться политика классового интереса, которого не хватает современным постсоветским протестам. Когда революционеры, вернувшиеся в свои районы, начинают борьбу против вырубки парка под окном, они соединяют популизм политики площадей с конкретикой локальных проблем. Они понимают, что мало остановить вырубку деревьев — необходимо остановить произвол местных органов власти, закрывших глаза на это. Но также они начинают понимать, что местные власти действуют в интересах теневых девелоперов. Так конфликт между народом и властью приобретает социально-экономическую конкретику. Наверняка нынешние протесты в Беларуси также выльются в расцвет активизма. Интересно, каким он будет по своей форме и содержанию.
Читайте еще:
У протеста не женское лицо. Интервью с Ириной Соломатиной о белорусских протестах
Партизан или рабочий? Фигуры белорусского протеста и их перспективы (Владимир Артюх)
Заразнее, чем коронавирус: предвыборное недовольство и кризис власти в Беларуси (Владимир Артюх)
