30 июня в Мюнхене драматически закончился первый этап беспрецедентной акции протеста, в ходе которой беженцы из Нигерии, Эфиопии, Пакистана и Ирака отстаивали свое право получить убежище в Германии. Полиция брутально разогнала палаточный лагерь, разбитый на Риндемаркт, одной из центральных площадей Мюнхена. В знак протеста против полученных ими уведомлений о депортации, около пятидесяти представителей этой самой отчаянной категории беженцев объявили голодовку. Это произошло в субботу, 22 июня, а во вторник, 25 июня, участники акции отказались и от воды. Протестующие требуют предоставить им убежище и пересмотреть политику депортаций (неслучайно наиболее жесткую по всей стране) в самой богатой земле Германии — Баварии. Активисты сразу заявили, что готовы идти до конца, и поместили свою акцию в соответствующий контекст радикальной политической борьбы в духе 1970-1980-х. На сайте Refugeetentaction, служащем им информационной площадкой, они заявили, что в случае невыполнения их требований на улицах Мюнхена могут появиться новые Бобби Сэндс и Хольгер Майнс 1. Конечно же, власти Мюнхена, и так раздосадованные «скандальной голодовкой» (по словам одной местной ежедневной газеты) не могли допустить повторения сценария Сэндса и Майнса. Всю неделю около лагеря дежурили медики, а тех, чье состояние ухудшалось — всего около двадцати человек — увозили в больницу для инфузии питательных веществ и привозили обратно. Чтобы «не допустить смерти приезжих», был создан кризисный штаб, а в субботу, на пятый день сухой голодовки, прошли переговоры между представителями протестующих, городскими и федеральными властями. Последние обещали «поспособствовать» беженцам, если они прекратят акцию, однако обещания звучали размыто, и акцию решили продолжить. Реакция не заставила себя ждать: пообещав, что лагерь не тронут, если в него смогут пройти медики, полиция взяла его штурмом. При этом, по словам самих активистов, полицейские вели себя откровенно грубо, применяя к ослабевшим от голода людям силу и даже избивая их — включая беременную женщину, которая в голодовке не участвовала, но находилась в лагере из соображений солидарности. Ликвидацию лагеря начали 30 июня в пять утра по местному времени. В результате 44 человека были госпитализированы в 12 городских клиник, а имущество палаточного городка конфисковано.
«Вам платят за то, чтобы вы нас разгоняли, но вы не имеете права при этом улыбаться». На фото: перепалка представителя голодающих Ашкана Хорасанла и левых активистов с офицером полиции, выслушавшим заявление протестующих от 30 июня с неприкрытой саркастической улыбкой. Улыбка представителя власти как бы напоминает, что все происходящее разворачивается не в рамках нормального права, где проявления личных эмоций выглядели бы неуместно, а в сумеречной зоне произвола суверенного решения.
Пока протестующие, не собираясь сдаваться, пытаются понять, как им поступить дальше, можно попробовать увидеть, какое значение мюнхенская акция имеет уже сегодня. Безусловно, проблема существует давно, и борьба за права беженцев в Германии ведется не один год. И есть за что бороться: по словам Марка Шпера, активиста инициативы «Караван за права мигрантов и беженцев в Германии», в стране отсутствуют пути для легальной миграции для представителей целых регионов. Немецкая миграционная политика, значительно ужесточившаяся после погрома 1992 года в Ростоке-Лихтенхагене, когда толпа немецких обывателей слилась в едином порыве с неонацистами, чтобы сжечь лагерь беженцев, напоминает по своей абсурдности мифологический совет Силена, спутника Диониса, данный греческому царю Мидасу: «Наилучшее для тебя не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя — скоро умереть». Так и тут, с некоторыми поправками на «демократию»: первейшая задача немецких миграционных властей — чтобы мигранты не приезжали вовсе; вторая, если им все-таки как-либо удастся «просочиться» — непрямым путем заставить их добровольно покинуть страну. Политика, призванная внушить нежелание остаться в Германии, прописана в законе — это и есть главная цель длительного маринования мигрантов так называемых лагерях беженцев, которые закон целомудренно называет «гражданскими приютами».
Когда в страну попадает человек, просящий убежища, его на время рассмотрения дела селят в такой лагерь, часто — в набитую людьми комнату с многоярусными кроватями и одной кухней и туалетом на десятки людей. Лагеря часто расположены в глуши, вдали от больших городов, а право на перемещение их обитателей ограничено. Они получают на руки лишь 40 евро в месяц и не имеют права работать. Пребывание в лагере длится до окончательного рассмотрения дела о предоставлении убежища и может продолжаться годами. А главное, длительное проживание в лагере ничего не гарантирует, и даже после десяти лет лагерной жизни можно получить решение о депортации. Именно такие, обреченные на депортацию беженцы из разных стран и объединились для мюнхенской акции протеста, пытаясь привлечь внимание общественности к проблеме и сдвинуть ситуацию с мертвой точки.
Однако произошедшее в Мюнхене имеет смысл рассматривать не только в баварском и даже не только немецком контексте. Общеизвестен тезис Джорджо Агамбена о том, что лагерь стал номосом современности, прообразом и воспроизведением той структуры, той юридической матрицы, которая представляет собой пространственное воплощение неограниченного чрезвычайного положения. Это место, где нормы права оказываются подвешенными, чтобы открыть дорогу произволу суверенного решения — кому и когда остаться, кому и когда быть депортированным. Причем в случае лагерей для беженцев роль суверенов, распоряжающихся человеческой жизнью, исполняют работающие в миграционной службе чиновники. Агамбен перекидывает мостик от нацистских лагерей смерти к современным лагерям для беженцев и зонам для беженцев в аэропортах, показывая аналогичность механизмов редуцирования человеческого существования к голой жизни, жизни вне политического и, соответственно, вне концепции прав человека. Однако же и внутри однообразной лагерной матрицы можно обнаружить некую градацию. «Проблемные» беженцы — потерявшие (или «потерявшие») паспорт, выплюнутые одним политическим телом и не принятые другим, и беженцы, относительно которых (часто через много лет пребывания в лагере) вынесено решение о депортации — образовывают самое дно «лагерной иерархии». Они представляют собой самое чистое воплощение того, что Агамбен называет голой жизнью. Идеальный объект биовласти, голая жизнь окончательно выведена из порядка политического. Прекращение такой жизни более не считается убийством, поскольку оно совершается в серой зоне чрезвычайного положения, вне юридического порядка нормы, к которой понятие убийства относится. Этот зазор, эта серая зона вседозволенности позволяет чиновникам по делам беженцев и политикам делать буквально все, что угодно: не замечать зашкаливающего количества самоубийств среди тех, кому отказывают в убежище, особенно среди подростков (статистика таких самоубийств, очевидно, не ведется, однако учителя в школах при лагерях рассказывают, что случаи такие нередки и встречаются в каждом классе); контролировать передвижение и досуг беженцев (выдавая им лишь 40 евро в месяц на карманные расходы); на годы полностью подчинять себе естественные проявления жизни людей вплоть до контроля за питанием (вместо денег на продукты им выдают продуктовые наборы); разрушать семьи (толчком к мюнхенской акции протеста стало решение о депортации мужчины, у которого в Германии должны остаться жена и двое детей).
Двойной каламбур в 50-ти метрах от места событий. На фото: предвыборный плакат бургомистра Кристиана Уде, демонстрирющий, что он «держит слово». Еще вечером накануне разгрома лагеря власти обещали не прибегать к силовому сценарию.
Не потому ли так важна мюнхенская акция протеста, что, отказавшись от пищи и воды, несколько десятков беженцев наконец-то откровенно продемонстрировали обществу то, что оно и так с ними делает — редуцирует их к голой жизни, над которой нужно осуществлять контроль, чтобы, в идеале, эта жизнь прекратилась, а эти люди — не люди даже, а комки голой жизни — исчезли, не засоряли собой чистоту европейского (политического) сообщества? Не потому ли так жестока и лжива была реакция властей, что мюнхенская акция нащупала самый болезненный нерв одной из главнейших европейских коллизий — «проблемы» миграции? Выйдя на площадь и создав импровизированный лагерь — миниатюрный прообраз лагерей для беженцев — и объявив сухую голодовку, беженцы просто довели до логического конца то, что и так происходит с ними годами, ежедневно. Однако же то, что (в глазах общества) выглядит совершенно «прилично» в серой зоне лагерной провинции, оказывается совершенно «неприличным» в публичном пространстве, на центральной площади самого богатого города Германии. «В этой стране политиков нельзя шантажировать, в нашей стране правит закон, и при помощи голодовки нельзя выбить себе льготные условия», — заявила министр социального обеспечения федеральной земли Бавария Кристине Хадертауер. В одном снисходительном предложении госпожа министр произвела сразу две подмены — как нельзя говорить о верховенстве закона относительно погрязшей в чрезвычайном положении системы лагерей, сколько бы чиновникам не хотелось доказать обратное, так же нельзя лицемерно называть шантажом акцию, которая совершенно всерьез ставит на кон жизнь людей, ее осуществляющих. Не менее показателен и комментарий бургомистра Мюнхена Кристиана Уде, который использовал «необходимость любой ценой избежать гибели приезжих» как повод для жестокого разгона лагеря в ночь на 30 июня. После пресс-конференции с выпущенными из больниц активистами, которая состоялась в 30 июня в 15:30 на опустевшем месте лагеря, ищущие приюта беженцы и левые организации Мюнхена провели ряд пленумов, на которых должна была решиться дальнейшая судьба акции. Однако, как бы ни развивались события, уже сейчас можно сказать, что акция, проходившая на площади Риндемаркт с 22 по 30 июня, стала беспрецедентной по форме и значению попыткой осмыслить и изменить основанную на системе лагерей миграционную политику Европы — попыткой, заслуживающей максимальной огласки и солидарности.