Завод и революция. История нетипичной забастовки 1917 года

Сегодня в Украине события революции 1917 года рассматривают чаще всего в контексте борьбы за национальное самоопределение и независимость. Октябрьский переворот в Петрограде называют концом демократического периода революции, и, соответственно, началом диктатуры большевистской партии.

Однако если мы попробуем вернуться в 1917 год и получить многогранную картину без привязки к столицам и документам различных правительств, перед нами встанет почти непреодолимая трудность. Оказывается, традиционный подход написания «истории сверху» оставляет без внимания всё разнообразие политических и общественных сил, вовлечённых в революцию. Окажется, что двое- или даже троевластие — весьма неточное определение ситуации в разных регионах, городах и селах. Погрузившись в 1917 год без «послезнания», мы обнаружим, что Октябрь, изменивший ход революции, не был «щелчком тумблера», который перевел страну в режим тоталитарной централизации. 

В этой статье мы попробуем посмотреть на революционную эпоху «снизу», с перспективы одного большого провинциального завода. Вооружившись «увеличительным стеклом», мы рассмотрим события в местности, где традиционный крестьянский уклад соседствовал с развивающейся тяжёлой промышленностью, пересечение железных дорог и водных путей стало предпосылкой становления торговли, а всё вышеперечисленной сформировало как пёструю многонациональную картину, так и классовое разделение. У нас есть даже соблазн считать эту местность Украиной в фокусе, хотя это и будет большим упрощением.

Мы постараемся оценить место организаций низовой демократии революционного периода на местах через призму хорошо задокументированного события — забастовки на предприятии Днепровского металлургического завода. Её особенностью было то, что организаторами и участниками были не рабочие, а заводские служащие. Главные события, рассматриваемые в этой статье, происходили в «переходный режим» — послеоктябрьское полугодие 1917–1918 годов. В Украине этот период чётко ограничен австро-германской интервенцией и гетманским переворотом в апреле 1918 года. 

В краю нарушенной тишины

Днепровский металлургический завод к 1917 году был крупнейшим промышленным предприятием Украины. Однако, в отличие от других детищ промышленного бума конца XIX века (Брянского завода на окраине Екатеринослава, или ряда заводов Донбасса, располагавшихся фактически в голой степи), Днепровский завод был построен в селе Каменское на выкупленной у крестьян общинной земле. Соучредителями были бельгийская компания «Коккериль» и «Общество Варшавского сталелитейного завода» (Старт в третье тысячелетие 2003: 150–151). С момента запуска в 1889 году завод наращивал производство, техническую оснащенность и количество рабочих (Соловьёва 1990: 251). Созданный промышленный гигант кардинально изменил структуру населения села. В 1913 году село насчитывало более 40 тысяч жителей, из которых только 7405 человек были местными крестьянами (Буланова 2011: 139–140). 17 тысяч были украинцами, русскими и белорусами, приехавшими в Каменское из других мест. 14200 составляли поляки, большая часть которых состояла из квалифицированных рабочих и членов их семей. В селе проживало 1220 евреев.

"Каменское стало крупнейшим селом, когда-либо существовавшим на территории Украины."

В Первую мировую войну ряды заводчан пополнили тысячи беженцев из западных регионов Российской империи. Завод во время войны работал на оборону, выпуская снарядные заготовки, шрапнельную сталь и пушечные стволы (Шапочкіна 2012: 212). Количество рабочих увеличивалось и в июле 1917 года (все даты здесь и далее — по старому стилю) достигло 11152 человек. Взамен ушедших на фронт рабочих рук активно использовался труд военнопленных и сартов — выходцев из Средней Азии. Представителей двух последних групп в июле 1917 насчитывалось 3690 человек, и они не включались в общее количество рабочих (Державний архів Дніпропетровської області: 31). Приток семей беженцев привёл к значительному увеличению населения Каменского, которое к 1917 году составляло около 70 тысяч человек. Таким образом, Каменское стало крупнейшим селом, когда-либо существовавшим на территории Украины. Впрочем, уже 3 июня 1917 года решением Временного правительства ему был присвоен статус города, который оно получило одновременно со сходным по численности населения заводским посёлком Юзовкой на востоке Екатеринославской губернии. Повышение статуса села было, по сути, мёртвой буквой, ведь городу требовались совершенно иные органы администрации и хозяйственные службы. Создавать их «временная» власть не спешила, и в официальных документах завода 1917–1918 годов фигурирует всё то же село Каменское.

Рабочие металлургического завода того времени, в отличие от, например, шахтёров, уже полностью порвали с крестьянским прошлым, отделились от земли и больше не ощущали себя временными «заробитчанами». Завод не мог оставаться в стороне от революционных событий, экономической и политической борьбы. Первая общезаводская забастовка, подавленная войсками и полицией, произошла в декабре 1903 года. В бурный 1905 год протестная активность достигла максимума 13 декабря, когда боевой стачечный комитет принял решение о присоединении к всеобщей политической забастовке. Однако 25 декабря в село вводят правительственные войска. За политическими репрессиями следуют административные: на заводе начинаются массовые увольнения. Но в августе 1910 года бастуют рабочие рельсобалочного цеха, в июле 1913 — проволочного.  Рабочие протестовали против тяжёлых условий труда, самоуправства начальства, невыносимых условий жизни и требовали повышения расценок. Чтобы лучше представить себе, какой ценой владельцы и заводская администрация наращивали выпуск продукции, достаточно посмотреть на динамику производственного травматизма. В 1890 году на производстве травмировалось 18% рабочих, в 1900 — 22%, в 1905 — 35%. В 1913 году завод занял первое место на Юге Российской империи по показателям выпуска продукции, а показатель травматизма за этот год вырос до 40%, то есть 3100 человек из 7800 трудящихся. Изнурительный двухсменный режим работы (по 12 часов) сопровождался разного рода взысканиями, достигающими трети заработка (Буланова 2011: 118–119).

С началом войны  на заводах был введен особый режим и приняты меры к усилению дисциплины. Отработка сверхурочных часов стала обязательной. Распространенным наказанием стало увольнение работника с последующей отправкой на фронт. Однако забастовочная активность на заводе лишь растёт. В июле 1915 года происходит забастовка с участием 3200 человек, в апреле 1916 — самая массовая забастовка с участием 7 тысяч рабочих. 

Февральская революция 1917 года не сопровождалась в Каменском крупными выступлениями. Свержение царской власти мало повлияло на производственную деятельность^[1]. Основным изменением в жизни предприятия стал бурный рост всевозможных общественных организаций и органов самоуправления.

Служащие и администрация

Само по себе проявление антагонизма служащих и администрации довольно необычно. Служащие — это, как правило, основная опора любого корпоративного руководства, его визави в клиент-патронских взаимоотношениях. У заводских служащих также есть и несомненные привилегии перед рабочими, причём это не обязательно размер жалования. Среди преимуществ — комфортные условия труда, удобный график работы, а также ожидания в виде перспектив продвижения по служебной лестнице и повышения оклада как награды за преданность и старания.

Вид на Верхнюю колонию со стороны ворот

Что же не так было со служащими Днепровского завода? Рассмотрим одну из их привилегий и двинемся дальше. Начнём с обзора... строительства и архитектуры. Главная контора завода представляла собой красивое здание в стиле модерн, существующее и сегодня. Стоявшая в нагорной части села, она была своего рода ходовой рубкой над располагавшимся в низине заводом. К конторе примыкала Верхняя колония – посёлок администрации. После событий 1905 года колония была окружена забором, более напоминающим крепостную стену с зубцами. Рядом с Верхней располагалась и Нижняя колония — благоустроенный посёлок служащих и квалифицированных рабочих (главным образом варшавян) на берегу Днепра, утопающий в садах и также отделённый забором от остального села. В современных публикациях подчёркивается, что устройство посёлка при Днепровском заводе было одним из ранних примеров организации селитьбы на основе функционального подхода, позднее, в 1904 году, сформулированного архитектором Тони Гарнье в виде концепции индустриального города (Ільченко 2018: 79). Однако мимо внимания проходит тот факт, что призаводское поселковое пространство было сформировано по иерархическому принципу, а жилищная нужда работников использовалась руководством как инструмент эксплуатации, наказания и поощрения. Так, завод обеспечивал жильём лишь 13% рабочих. Восемь бараков и несколько десятков коттеджей Нижней колонии, за проживание в которых жители платили 2–4 рубля в месяц, соседствовали с жильём служащих и администрации невысокого ранга, которым квартиры предоставлялись бесплатно. Прочие же 87% жили «по углам» на квартирах у селян либо возводили глиняные халупы и землянки на Песках — посёлке-самострое у Волчьего горла (Буланова 2012: 114, 117-118).

Заводоуправление

Вдохновителем жилищного и  административного благоустройства был директор-распорядитель завода Южно-Русского Днепровского металлургического общества (ЮРДМО) Игнатий Ясюкович (1847–1914) (Старт в третье тысячелетие 2003: 150–151). Этнический поляк (как и 90% администрации), потомственный дворянин, ревностный католик, он был классическим руководителем-консерватором и считал, что богобоязненный работник будет лучше слушаться начальства. Однако в своём «миссионерстве» он использовал оригинальные методы. Все вновь поступившие на завод должны были подписать обязательство о ежемесячном отчислении нескольких процентов зарплаты на строительство и содержание церквей, причём конфессия не имела значение — в Каменском функционировали две православные церкви, католический костёл, лютеранская кирха, две синагоги и прочие. Что характерно, их содержание и постройка велась не за счёт прибылей ЮРДМО, а за деньги самих же работников, у которых просто не оставалось выбора. Этот факт прекрасно вписывался в порядки тогдашней Российской империи, где солдат, матросов и гимназистов строем водили на богослужения. Однако служащие Днепровского завода, многие из которых имели европейское образование, были людьми уже ХХ века. Патриархальный диктат, религиозная сторона которого была лишь одной из граней, не мог ими восприниматься как должное. В декабре 1905 года служащие присоединились ко Всероссийской рабочей стачке. В циркуляре И. Ясюковича от 6 января 1906 года участвовавшие в забастовке служащие порицались за «полное отсутствие дисциплины, вопиющие нарушения служебного долга, отрицание начал промышленной и служебной этики ... рядом с явным сочувствием несбыточным социалистическим теориям». Далее следовал список из 22 «господ служащих» с мерами административного воздействия: от выговора до увольнения без права восстановления на заводе (Базарянинов 1999: 26–29).

"К наступившей революции служащие завода относились не как к бедствию, которое должно было лишить их достатка и преимуществ."

Поскольку любой офис представляет собой замкнутую среду, а «сор из избы» выносится крайне редко, можно только предполагать масштабы существовавшего в конторе Днепровского завода противостояния. Несомненно, что конфликт лишь заморозили на какое-то время. С началом Первой мировой напряжение только возрастало. Уже укоренившаяся традиция «административного произвола», практика «воровства» личного времени работников начальством, недостаточный уровень жалования, наложившийся на общее ухудшение жизни во время войны — всё это не способствовало возрастанию лояльности к руководству. Поэтому к наступившей революции служащие завода относились не как к бедствию, которое должно было лишить их достатка и преимуществ. С революцией они связывали шанс изменить своё положение к лучшему, который нужно было спешить реализовать.

Дом Игнатия Ясюковича, Верхняя колония

Как уже указывалось, после Февральской революции на заводе происходило активное создание (или возобновление деятельности) органов рабочего самоуправления и союзов. Среди них были Совет рабочих депутатов, профессиональный союз, заводской комитет. Отличие последних двух заключалось в том, что завком объединял рабочих не по отраслевому, а по производственному признаку, а также занимался вопросами давления на администрацию, контроля, управления и снабжения, т.е. вмешивался непосредственно в хозяйственную жизнь завода (Чураков 1998: 28, 50-58). 

В результате деятельности организаций самоуправления на Днепровском заводе «согласно постановления рабочих» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 19) был введён 8-часовой рабочий день, а также увеличены заработки. Так, сдельные расценки на выгрузку материалов были увеличены с 1 июня в 2 раза, а в праздничные дни – в 2,5 раза^[2]. Но такое улучшение, скорее всего, было в значительной мере нивелировано инфляцией и усиливающейся «хозяйственной разрухой».

Среди разнообразных организаций, действовавших на Днепровском заводе, был и Союз служащих, первое собрание которого прошло в яхт-клубе 11 марта (Шапочкіна 2012: 210, 214). В состав Союза вошло 93% всех заводских служащих — 604 человека. Первоначально заводоуправление смотрело на этот Союз как на лоялистскую организацию, подобную «оборонческим» комитетам. Однако участники Общего собрания Союза задекларировали решение «идти рука об руку с рабочими организациями и опираться на их авторитет» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 19: 136). На Харьковской конференции  представителей профсоюзов в апреле 1917 года рабочей группой были выработаны требования 6-часового рабочего дня для различных категорий служащих. Союз служащих Днепровского завода в конференции не участвовал, однако решил ввести 6-часовой рабочий день для служащих, позволяющий им заниматься общественной работой, столь важной в период революционного творчества, и встретил «категорический, буквально ничем не обоснованный, высказанный в грубой форме отказ директора завода». Тем не менее почти единогласно (против было всего 4 голоса) Общее собрание постановило о введении 6-часового рабочего дня для служащих на заводе с 19 мая 1917 года. С этого дня начинается открытый конфликт администрации и служащих. 

"Начальство стало распускать слухи об увольнении служащих, уже работающих по 6 часов, об отказе от уплаты наградных, и наконец, об отказе в предоставлении заводских квартир".

Администрация, костяк которой составляли польские дворяне, на протяжении «короткого» (с марта по декабрь) 1917 года вела половинчатую политику. Первую половину года она чувствовала себя очень уверенно, и на то были веские основания. С одной стороны, чтобы удержать ситуацию под контролем, её представители активно включались в создание новых общественных органов. Так, председателем легализованного Временным правительством Каменского поселкового исполкома общественных организаций в марте-апреле был директор Адольф Макомаский, а одним из его членов являлся вице-директор Ян Болеховский. Руководители заседали в Исполкоме вместе с работниками завода, одновременно являвшимися активистами общественных организаций: А. Белецкий, сталевар, был участником Больничной кассы; С. Гречнев, литейщик, меньшевик, возглавлял Совет рабочих депутатов; А. Грейчунас, служащий, был членом Совета старост служащих от доменного отделения (Шапочкіна 2012: 138). Руководители и работники составляли более половины Исполкома. Совместно с другими общественно-политическими структурами исполком решал вопросы организации милиции, продовольственного обеспечения, народного просвещения. Так, в мае 1917 года в Каменском открылись общеобразовательные и технические курсы для рабочих и малообеспеченных подростков. В том же месяце продкомиссия Исполкома организовала продажу хлеба населению по твёрдым ценам. Однако в военном вопросе Исполком придерживался неизменной оборонческой линии и нацеленности на войну «до победного конца», действуя заодно с военно-промышленными комитетами, созданными ещё при самодержавии (Шапочкіна 2012: 211–212). Картина «подлинной демократии» и «классовой гармонии» в столь разнородной организации, как Каменский «февральский» исполком, скорее всего, была не такой уж оптимистичной. Скорее всего, в Каменском вертикаль подчинения, установившаяся на заводе, попросту увеличивалась до размера хозяйственно-политической власти во всём поселении. Деятельность исполнительного органа местной власти направлялась в русло узкокорпоративных интересов акционерного общества. При таких раскладах низовой общественной активности просто не находилось бы места.

Действия Союза служащих породили противодействие администрации. Каждый новый поступающий на завод служащий теперь давал расписку с обязательством работать 8 часов, старым служащим начали отказывать в пособиях на лечение и в отпусках. Начальство стало распускать слухи об увольнении служащих, уже работающих по 6 часов, об отказе от уплаты наградных, и наконец, об отказе в предоставлении заводских квартир. «Усилия были направлены на малодушных служащих, преимущественно привыкших к господствовавшему на Заводе отношению администрации, которая произвольно разделяла издавна служащих – наградными, стипендиями для учащихся детей, квартирами и прочими удобствами» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 19, с. 138). Нашлись и свои «штрейкбрехеры» (40 человек), которые пошли на сепаратную договорённость с директором. Союз служащих, осудив поведение этих коллег как предательское, направил делегацию в Правление ЮРДМО в Петрограде, которая встретила одни только уже набившие оскомину упрёки директоров в неблагодарности «за все благодеяния, которыми Правление одаряло служащих» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 19, с. 139).

 Вернее, далёкое Правление было всё ещё уверено в действенности традиционной системы «привилегий-подачек». Однако на дворе стоял уже август месяц. Ситуация в стране стремительно менялась.

В 1917 году административная власть могла быть устойчивой только в балансе с низовыми организациями. Хрупкое равновесие было разрушено после Корниловского мятежа в конце августа, когда рабочие массы охватили антимилитаристские настроения, а большевизированные Советы резко усилились, создав собственное ополчение — Красную гвардию. По всей видимости, Исполком потерял контроль над селом как раз в этот период, за два месяца до Октябрьского переворота. 27 августа в противовес Корниловскому путчу в Каменском создаётся Комитет спасения революции во главе с вернувшимся из ссылки рабочим Михаилом Арсеничевым. Вооружённые красногвардейцы берут под усиленную охрану завод, средства коммуникации и железнодорожные станции.

Начало забастовки

В начале ноября Союз объявляет администрации свои требования: повысить оклады служащих по примеру прошедшего увеличения заработков рабочих, ввести 6-часовой рабочий день для лиц, занимающихся социально-политической работой, возместить отработанное сверхурочное время, которое не оплачивалось с момента введения на заводе 8-часового рабочего дня (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17, с. 12, 19). Заметим, что предъявление требований диктовалось самим ходом предшествующей борьбы. Однако руководство опять относится к требованиям как ни к чему не обязывающей петиции, хотя на дворе уже послеоктябрьское время. Как нам представляется, эта перемена власти не казалась наблюдателю из Каменского 1917 года чем-то эпохальным: во-первых, она не противоречила логике революционной смены правительств («министров-капиталистов» в Петрограде сменяет «розовое» эсеро-меньшевистское правительство Керенского, а последних, в свою очередь, — «красный» блок большевиков и левых эсеров); а во-вторых — события «здесь и сейчас» на заводе были очень насыщенными и попросту затеняли столичную революционную чехарду. Из переписки администрации с правлением завода в Петрограде также трудно составить какое-либо иное, кроме даты документа, представление о внешних по отношению к заводу событиях.

"Настроения рабочих начальники отделений знали лучше других заводских менеджеров."

Администрация завода в Каменском вновь игнорирует требования служащих. Скорее всего, тактика её заключалась в затягивании дела и переадресации принятия решения Правлению. Стачечный комитет Союза служащих в понедельник 6 ноября объявляет руководству, что в случае невыполнения условий 8 ноября будет объявлена забастовка. Во вторник, за день до объявленной Союзом даты, семнадцать начальников отделений (цехов), т.е. руководителей среднего уровня, собираются на совещание для обсуждения положения в связи с назревающей забастовкой всех служащих завода, и составляют заявление директору, находящемуся в отъезде. В данном документе они признают требования служащих обоснованными, «учитывая действительную дороговизну жизни в настоящее время и существующую оплату рабочим», причём «вопрос о прибавке служащим следует разрешить независимо от вопроса о 8-и или 6-ти часовом рабочем дне, так как в условиях настоящего времени государственная власть самостоятельно и в положительном смысле разрешает вопросы о сокращении рабочего дня для трудящихся разных категорий». В заявлении перечисляются возможные осложнения в случае возникновения забастовки: задержка заработной платы рабочим, что «при условиях переживаемого момента угрожает серьёзными последствиями, включительно до остановки завода», отсутствие учёта в ведении табелей, проблемы с предоставлением медицинской помощи рабочим и продовольственной помощи в лавке Общества потребителей. Данные пункты очень показательны. Проблемы со всем вышеприведенным в иных условиях могли быть на руку администрации, которой не составило бы труда использовать возмущение рабочих против «заваривших кашу» белоручек-служащих. Но только не в 1917 году. Мы можем предположить, что Союз служащих согласовывал свои действия с рабочими организациями и заручился их поддержкой в случае забастовки. Настроения рабочих начальники отделений знали лучше других заводских менеджеров, и поэтому в их заявлении указывается: «Последствия забастовки будут неизмеримо больше вызывающей их причины». Начальники просят директора довести до сведения Правление, поддержать их заявление и «категорически настоять на удовлетворении Правлением требований служащих» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 12).

Остатки стены вокруг Верхней колонии, 2019 год 

Поскольку заявление было инициативой начальников отделений (а не Союза служащих), то к 8 числу члены Правления его попросту не успевали прочитать – как из-за неизбежного в это неспокойное время разлада телеграфной связи, так и по причинам традиционной бюрократической неповоротливости. Данное заявление, скорее всего, предназначалось служащим: цеховые начальники давали знать, что они на стороне бастующих, а не конторских администраторов. Причём это было сделано без нарушения субординации и служебной дисциплины.

Не получив вразумительного ответа от руководства, Союз служащих начал действовать.

Без нянек

8 ноября в 8 часов утра помощник начальника секретариата Людвик Суда, направлявшийся на работу, был задержан при входе в Главную контору «пикетой» Союза служащих. Участники пикета требовали у Суды и ещё одного конторского начальника мандат «на право заниматься в Главной конторе». Впрочем, через 10-15 минут Суду пропустили в здание (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 3). Внутри конторы перед Судой и его непосредственным начальником Фаддеем Каршо-Седлевским предстало зрелище в духе утренней картины опустевшей панской усадьбы из повести Михаила Коцюбинского «Фата Моргана», только на месте отсутствующих панских слуг и батраков были отсутствовавшие истопники, уборщики, копировщики, вестовые, служители и «мальчики». Кроме представителей администрации, в здании находились только дежурившие в вестибюле и приёмной служащие-забастовщики. Два заводских бюрократа вдруг ощутили всю нелёгкость жизни без «нянек». В XXI веке нам уже трудно представить весь гигантский объём канцелярской работы, которая выполнялась на предприятиях сто лет назад. Каршо-Седлевский, отчитываясь директору завода, подчёркивал свои заслуги: «Во избежание накопления в моём отделении огромного количества писем и телеграмм, я лично, совместно с г. Суда, ходил на почту, приносил всю заводскую корреспонденцию, сортировал таковую, записывал в журнал и раздавал начальникам соответствующих отделений» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 4). При выходе за ворота Верхней колонии администраторов останавливал дежурный пикет. Суде забастовщики беспрепятственно разрешали пройти, а Каршо-Седлевского пропускали лишь в сопровождении одного из пикетчиков — служащего техническо-коммерческого отделения, который следовал за начальником секретариата до самой почты. Причина такого неодинакового отношения заключалась в том, что Суда лишь недавно переехал в Верхнюю колонию из «посёлка» — из Нижней колонии или другой прилегающей к заводу и Колониям части села, видимо, в связи с наличием освободившейся служебной квартиры. Рядовые служащие воспринимали его как каменчанина, «своего», который никуда уезжать из села не собирался. Каршо-Седлевский был, как и бо́льшая часть администрации, приезжим без какой-либо местной укоренённости. Стачечный комитет Союза служащих принял меры по недопущению отъезда начальников из Каменского. Это решение в корне отличалось от хрестоматийной тактики забастовщиков, когда рабочие захватывали завод, а владельцы с администрацией попросту удалялись и своей легальной властью отрезали предприятие от поставок и рынков сбыта. В ноябре 1917 года отрезанными оказались сами адинистраторы, став заложниками своих служащих. Впрочем, расчёт служащих мог строиться и на сознательном разрыве связи администрации на местах с высшими руководителями. На момент начала забастовки директор А. Макомаский и вице-директор К. Клюковский пребывали в отъезде, а Правление ЮРДМО постоянно находилось в Петрограде. Не забываем также сочувственную по отношению к протестующим служащим позицию начальников отделений. Складывается впечатление, что задача забастовщиков – не дать сговориться наиболее консервативным представителям администрации с Правлением и директором: телефонные разговоры конторы с внешним миром прослушивались, а квартиры в Верхней колонии вообще были отрезаны от телефонной связи; экипажи и лошади из заводской конюшни не выдавались. «Какие-либо переговоры и даже запросы по телеграфу – неприемлемы, так как выставленные требования должны быть полностью удовлетворены здесь на месте» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 12, 19). Из указанного свидетельства видно также и то, что новая петроградская власть явно не воспринималась в сложившейся ситуации как что-то прочное: добиваться улучшений нужно на месте без оглядки на центральную политику, а ЮРДМО к этому времени пережило и царскую власть, и Временное правительство. Что ему какой-то новоявленный Совнарком?

В отчёте Каршо-Седлевского можно увидеть также и преемственность сложившихся на заводе консервативных традиций. Так, упоминая о закрытии во время забастовки библиотеке служащих, начальник секретариата не удержался от язвительных замечаний в духе циркуляра покойного Ясюковича: «Казалось бы, что служащие, отстаивающие принцип 6-часового рабочего дня, дабы иметь возможность заниматься общественно-политическими и культурно-просветительскими делами, должны бы воспользоваться ... перерывом в работе и значительно увеличить в это время спрос на книги, но, к сожалению, практика показала другое». «Вообще, служащие в настоящую забастовку дискредитировали себя совершенно и своими приёмами “политической борьбы” доказали свой низкий культурный уровень» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 4-5). Не стоит ли понимать под несоответствием «культурному уровню» попросту недостаточный уровень патриархальных качеств — верности и послушания? Справедливости ради заметим, что эмоция Каршо-Седлевского в его ситуации понятна: Верхняя колония, замышлявшаяся как закрытое место проживания и обладавшая элитной «статусностью», превратилась для заводских начальников и высших служащих в место лишения свободы.

Разгром всухую

Администрация всё это время — до и во время забастовки — пыталась контролировать, насколько ей это удавалось, процесс, «держать руку на пульсе». Для этого она стала привлекать к сотрудничеству наиболее индифферентные к революционным процессам общественные организации. Во время забастовки служащих вице-директор Карл Клюковский находился в Харькове. Обстоятельство его пребывания там вместе с членами Заводского комитета Горбачевым и Мамоненко позволяет предположить: целью поездки было участие в Конференции заводских комитетов, которая проводилась в Харькове в конце октября — начале ноября (История гражданской войны в СССР 1958: 65). В чём заключалась деятельность каменчан на конференции, трудно сказать; характерно лишь то, что администрация сотрудничала с Завкомом. Немного забегая наперёд, отметим, что Клюковский вёл переговоры со стачечным комитетом служащих также через Заводской комитет, который он информировал об уступках питерского Правления (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17, с. 7). Складывается устойчивое впечатление «дружественного нейтралитета» Завкома по отношению к администрации.

Возвратившись на завод в субботу 11 ноября, Клюковский собирает совещание начальников отделений и инженеров. Одновременно с этим в 7 часов вечера проводится заседание Завкома и стачечного комитета служащих, на котором переданные предложения Правления признаются недостаточными, а забастовку решено продолжать до полного удовлетворения требований. В 11 часов ночи Клюковского вызывают на соединённое совещание рабочих организаций, где присутствуют представители СРД, Завкома, профсоюза, стачкома  Союза служащих, а также Военно-революционного комитета – нового органа власти в Каменском. «Совещание проходило в чрезвычайно напряжённой атмосфере. Более умеренные элемент отмалчивались, выступали лишь самые резкие ораторы». Примечательно, что вице-директора сопровождали на совещании трое начальников отделений (в докладе директору Клюковский называет их «инженерами»), известных своей примиренческой позицией. Аргумент Клюковского, что он не имеет полномочий уклоняться от переданных Правлением инструкций, а забастовщики, если уж на то пошло, могут послать делегацию в Петроград, был резко отвергнут: требования должны быть «полностью удовлетворены здесь на месте, иначе все организации слагают с себя ответственность за последствия, вытекающие по вине упрямства администрации». После слов комиссара ВРК большевика Андрея Лихоманова о том, что «весьма некрасивые последствия» будут ожидать всех жильцов Верхней колонии по вине Клюковского, представителей администрации попросили покинуть совещание.

"В 4 часа ночи 12 ноября А. Лихоманов является на заводскую электрическую станцию и приказывает выключить сеть Верхней колонии."

Совещание, на котором остались только представители ВРК и стачкома Союза служащих, продолжалось почти до утра. Было постановлено: 1) лишить жильцов Верхней колонии воды и электрического освещения; 2) снять домашнюю прислугу; 3) произвести обыски в квартирах администрации и «инженеров» (то есть начальников) и реквизировать продукты, обувь и тёплые вещи. Последние пункты реализованы не были: никаких изъятий и вообще каких-либо мер физического воздействия к лицам администрации в ходе забастовки не применялось. Но первого пункта оказалось более чем достаточно...

В 4 часа ночи 12 ноября А. Лихоманов является на заводскую электрическую станцию и приказывает выключить сеть Верхней колонии. Заметим: сто лет назад электропитание означало только освещение — ведь не было ни холодильников, ни других бытовых приборов. Вслед за этим в водопроводах Верхней колонии была перекрыта вода (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 6-7).

Лишение воды сегодня воспринимается как безусловно варварский и бесчеловечный акт. Но не забываем о том, что Верхняя колония была только маленькой частью села Каменского. Жители поселения снаружи «крепостных стен» двух колоний, скорее всего, смотрели на ситуацию по-другому. Ведь в остальном селе отсутствовали водопровод, элементарная ассенизация, мостовые. Населению приходилось пить неочищенную воду из Днепра, а мусор попросту сваливали на улицах вблизи жилищ (Кирьянов 1971: 85). Комфортные условия для жильцов Верхней колонии были попросту привилегией, лишение которой в какой-то мере приближало их положение к положению заводских рабочих. Клюковский в своём докладе явно перегибает палку в описаниях оголтелости действий забастовщиков, которые якобы перекрыли воду даже в заводской больнице. В то же время знакомый нам по прогулке на почту начальник секретариата Каршо-Седлевский свидетельствует, что утром 12 ноября вода в кранах больницы была, ведь именно оттуда её приходилось брать жильцам Верхней колонии. Начальники военных команд прапорщики Абрамов и Новицкий договорились со стачечным комитетом, что для Дома приезжих, где проживали эти офицеры, воду будет доставлять военнопленный ведрами из заводской больницы. Для каждого похода за водой необходимо было получать специальный пропуск (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17, с. 9). Если у прислуги (сами жильцы колонии вёдра, разумеется, в руки не брали) не было соответствующего пропуска, то пикеты служащих бесцеремонно выливали воду на землю. Удивительнее всего то, что воду дали в Верхней колонии уже в 11 часов утра, а экземпляр одноразового пропуска, действовавшего в микроскопический 2,5-часовой период, сумел сохраниться до наших дней (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17: 18).

Пропуск за водой для прислуги во время забастовки

Голуби, ястребы и большие надежды

«Зная настроение рабочей массы, возбуждаемой и призываемой агитаторами вступиться за “обижаемых” администрацией служащих и имея за спиной «базар», переполненный хулиганами, дезертирами и всяким сбродом ... я очутился вечером 12 ноября перед перспективой возможного и вероятного начала погрома и разгрома завода», — пишет в своём докладе Клюковский. Здесь имеет место рационализация предстоящих уступок путём нагнетания «страсти»: у «сброда», коль уж на то пошло, было достаточно времени, чтобы учинить разгром завода в предшествующие месяцы. Вице-директор вступает в переговоры со стачечным комитетом на предмет временного соглашения. Снова собирается закрытое совещание, на котором присутствуют Завком и стачком служащих. Наконец, соглашение было заключено. Союз служащих прекращал забастовку на следующих условиях: 1) жалование за ноябрь выплачивалось по таксе Союза служащих; 2) создаётся смешанная комиссия для решения вопроса о 8- и 6-часовом рабочем дне, об оплате сверхурочных часов в полуторном размере и о вознаграждении служителей; 3) требование компенсации стоимости проживания служащих на «вольных квартирах» отклоняется заводоуправлением; 4) составляется ходатайство перед правлением об уплате жалования по норме Союза служащих с 1 июля по 31 октября. Забастовка прекращалась, а в Петроград направлялась делегация «добиваться удовлетворения всех своих требований». Уже во время совещания распоряжением председателя Завкома Абрамовича было восстановлено электрическое освещение в Верхней колонии.

Однако во время заключения соглашения произошла попытка сорвать процесс: мастер Фурс вместе с толпой «каких-то буянов» попытался ворваться в помещение Заводского комитета, но явившаяся вскоре «ещё более внушительная толпа» рабочих-прокатчиков, вооружённых ломиками и возглавляемых одним из завкомовцев, отогнала «ястребов» Фурса (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 4: 7). О мастере-аппретурщике рельсоотделочной мастерской Адольфе Фурсе известно то, что он подавал прошение на имя директора от 13 октября. Он пишет, что его труд «нищенски оплачивался не только при прежнем деспотическом режиме, но так же оплачивается и теперь» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 18, с. 89), и что существует колоссальная разница в заработке с другими мастерами. Вместе с другим мастером он просит о полуторном увеличении месячного заработка — до 600 рублей. (Для справки — у главного инженера Енакиевского завода И. Бардина примерно в это время был оклад 750 р. в месяц (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 4, с. 18-19)). На прошение мастеров Правление ЮРДМО отвечает отказом (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 20, с. 26). Фурс, прося об увеличении заработка в одиночку, по сути, является штрейкбрехером, подобным сорока «малодушным служащим». Однако отказ администрации довёл до точки кипения и его. Характерно, что он врывается в помещение Завкома с целой толпой недовольных. Скорее всего, что «революционера поневоле» Фурса попросту затянул водоворот событий,  а эпизод с «буянами» был связан с соперничеством различных партийных группировок, когда большевики ещё не могли единолично распоряжаться деятельностью рабочих организаций.

"Забастовка сломала твердыню «старого мира» — складывавшуюся на протяжении почти тридцати лет систему кастовых привилегий «дворянского гнезда», выстроенного на холме."

Наступательная забастовка завершилась полной победой служащих. И дело не только в экономическом результате, который оказался частичным и весьма непрочным. Забастовка сломала твердыню «старого мира» — складывавшуюся на протяжении почти тридцати лет систему кастовых привилегий «дворянского гнезда», выстроенного на холме. Властная, умная и деспотичная администрация, казалось бы, умевшая приспосабливаться и извлекать выгоду из любых обстоятельств, которой нипочём были войны, забастовки и революции, - потерпела сокрушительное поражение. Один раз рухнувший авторитет больше уже не мог восстановиться. Однако всё это относилось лишь к конкретным лицам в конкретный период. Сам принцип иерархии и привилегий оказался гораздо устойчивее. Мы ещё вернёмся к этому вопросу в завершающей части статьи.

После забастовки

Несколько дней забастовки служащих стали кульминацией революционного семнадцатого года на заводе в Каменском. Год не принёс особых материальных благ заводчанам, однако ожидания и позитивный настрой не покидали трудящихся. Завод, оказавшийся под фактическим контролем Совета и рабочих организаций, не останавливал работу. После провала производства в забастовочном ноябре, когда было выплавлено всего лишь 612 тыс. пудов чугуна (в 2 раза меньше, чем в октябре), завод сумел несколько «исправиться» до конца года, выпустив в декабре 762 тыс. пудов (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17, с. 32).

"Выход из войны, обостряя производственный кризис, в то же время подталкивал к поиску путей его преодоления, причём теперь это было уже делом каждого работника, а не только администрации."

Одной из причин снижения объёма производства в конце года стала проблема с поставкой угля. Составы с топливом заводским снабженцам приходилось буквально вылавливать на узловых станциях Донбасса, превращённых дельцами Монотопа и железной дороги в гигантские оптовые склады перепродаваемого угля. Операции по «добыче» сырья породили прообраз известного по позднему СССР «толкача», а также практику использования внештатных платных информаторов. Так, весовщику со станции Гришино «выплачено 25 рублей в виде полумесячного вознаграждения за присылаемые нам сведения о вагонах угля, поступающих с Ново-Экономического, Западно-Донецкого и Святогорского рудников» (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 17, с. 32).

Руду и кокс загружали в доменную печь вручную с помощью таких вагонеток

Более серьёзной проблемой стало выживание завода как хозяйственной единицы в условиях сворачивания войны и нацеленности на конверсию производства. То, что завод в годы Первой мировой стал оборонным предприятием, не только привело к ужесточению дисциплины и использованию принудительного труда, но и повело за собой другие последствия, которые неординарным образом проявили себя в революцию. Например, владельцы завода не могли объявить локаут по примеру горнопромышленников Донбасса и попросту закрыть предприятие, дающее военную продукцию. Это делало возможным уступки рабочим и служащим. Однако война не только обеспечивала работой, но и разрушала хозяйственно-экономические связи в империи, которые и без того не получили достаточного развития. Тяжёлая промышленность и в мирной время работала в основном на пути сообщения, армию и флот, однако замкнутых производственных циклов в экономике не возникало – большая часть машин различного назначения поступала в Империю из-за границы. Выход из войны, обостряя производственный кризис, в то же время подталкивал к поиску путей его преодоления, причём теперь это было уже делом каждого работника, а не только администрации. Так, продолжается строительство вагонного цеха, однако даже самые оптимистические прогнозы говорили о том, что потребность в продукции черной металлургии «сильно упадёт» в ближайшее полугодие после окончания войны (ДАДО, Ф-463, оп. 1, д. 18, с. 134). Действительность оказалась куда хуже прогнозов.

Впрочем, в конце 1917 года ситуация всё еще вселяла надежды, ведь революция была в самом разгаре. «Старый 1917 год, давший нам свободу, ушёл в вечность. Сетовать на него, кажется, не за что, ибо он был особенным годом, не похожим на ряд предшествовавших ему, бесцветных, буденных», — написал в начале 1918 г. в своём дневнике 27-летний счетовод Днепровского завода Николай Морозов (Буланова 2011: 175). Завод встречал новый год под контролем рабочих организаций, поэтому его национализация в январе 1918 года прошла на уже подготовленной почве.

Мы несколько расширим поле зрения, заглянув за заводской забор.

Противоборство в селе и губернии

Совет рабочих депутатов и стоящие на советской (в первоначальном смысле) платформе общественные организации были в конце 1917 года самым влиятельным, но не единственным политическим субъектом Каменского. В крестьянской части села наибольшей поддержкой пользовались национальные силы. В октябре 1917 года, во время подготовки к выборам в Украинское Учредительное собрание, в Каменском создаётся отряд Вольных казаков. В крестьянской стороне села размещается гайдамацкий отряд (Буланова 2011: 186). Но отряды сторонников Центральной Рады не вступают в открытый конфликт с Красной гвардией промышленной части: силы слишком неравны, да и на осенних выборах в местную земскую управу большевики и польские социал-демократы получили большинство голосов (Буланова 2011: 167). Гораздо драматичнее развиваются события в губернском центре.

В октябре настроения Екатеринослава едины только в одном – свержение Временного правительства никто не оспаривает. Но различные районы города находятся под контролем военизированных сил враждующих группировок. Красная гвардия контролирует рабочие районы и предместья, а также здание Совета в центре. Гайдамаки занимают центральную часть города. Вооружённое противостояние 28 декабря завершается перестрелкой через Екатерининский проспект между опорными пунктами двух лагерей — «советскими» войсками в бывшем Доме губернатора и гайдамаками, занявшими почтамт. Сторонники Центральной Рады отступают, и над зданием почты поднимается красный флаг. Любопытно, что во время телефонных переговоров о сдаче в здании губернаторского дома проводится конференция всех воинских частей, рабочих дружин и Совета для выработки условий капитуляции. Одним из решений конференции стал пункт об охране почты равным количеством красногвардейцев и сердюков (Днепропетровску 200 лет 1976: 136). Это означало, что украинизированные регулярные части во время красногвардейско-гайдамацкого конфликта соблюдали нейтралитет, а после признали власть Совета.

Каменское, начало XX века

Отход гайдамаков из города прекрасно описан в рассказе уроженца здешних мест Валерьяна Пидмогильного «Гайдамака». Екатеринославский гимназист отступает в составе гайдамацкого отряда по бескрайним снегам, но в окрестных сёлах гайдамаков никто не ждёт: на фоне слухов о победе красногвардейцев местные отряды Вольного казачества успели разоружиться, а крестьяне начали склоняться на сторону большевиков. Первый и последний бой юного героя рассказа мог вполне произойти на станции Запорожье-Каменское, где 3 января погибло три красногвардейца (Буланова 2011: 176). 

Всё же первая вспышка гражданской войны в Приднепровье сопровождалась сравнительно скромными жертвами. Екатеринославщину миновала участь соседнего Донбасса, где на рудниках чинили массовые расправы над рабочими калединцы, или Киева, который красные войска левого эсера Муравьёва подвергли массированному артобстрелу, и где потом расстреливали людей просто на улицах^[3].

Век «первоначальной» советской власти оказался очень недолог. В марте 1918 австро-немцы и войска УНР занимают одну за другой железнодорожные станции по направлению к Екатеринославу. 30 марта (даты здесь и далее — по новому стилю) Советы покидают Каменское, а 2 апреля в село вступают немецкие войска (Буланова 2011: 176). 24 апреля останавливается последняя доменная печь на Днепровском заводе. Рабочим объявлен фактический расчёт. Новообразованная Украинская держава гетмана Скоропадского возвращает национализированный завод прежним владельцам.

Итоги и уроки

В августе 1918 г. бухгалтеры Днепровского отдела восстановленного ЮРДМО провели детальный расчёт убытков, понесённых Днепровским заводом в «большевистскую эпоху», то есть с 1 ноября 1916 года  по 1 мая 1918 года (Примечание. То есть три полугодия, если считать назад от мая 1918 года по старому стилю). Убытки общего характера, обусловленные повышением себестоимости продукции и неблагоприятной конъюнктурой, составили 16,4 млн рублей. Убытки же местного характера составили 722 тысячи рублей, то есть в 23 раза меньше. Авторы отчёта не подозревали, что описанием «местных» убытков они подвели итог первому послеоктябрьскому периоду жизни завода и села.

Так, в число этих убытков вошли различные строительные работы (главным образом по благоустройству зданий), произведённые по требованию Красной гвардии «и других рабочих организаций», стоимость захваченного имущества, жалование рабочим за время, проведенное на «красногвардейских репетициях и экскурсиях», убытки при крушении поезда «вследствие непредусмотрительности революционного штаба» и т.д (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 2: 44–45).  Обращает на себя внимание такая фраза в пояснительной записке к отчёту: «С момента перехода власти к большевикам, что формально в столице состоялось в конце октября, на местах же на самом деле проявлялось и раньше ещё» (речь идёт о повышении себестоимости продукции вследствие введения 8-часового рабочего дня) (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 3: 13).

Заслуживает внимания перечень рабочих организаций, для которых с ноября 1917 по март 1918 производились работы: штаб Красной гвардии, Клуб анархистов, Совет рабочих депутатов, Союз служащих, Биржа труда и Заводской комитет (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 2, с. 10).

Общее впечатление от отчёта — это более чем скромные расходы завода. Основные фонды предприятия вообще не пострадали. Ни одно здание не было разобрано на кирпичи, ни одна конструкция не была срезана и сдана на металлолом. Не пострадала ни Верхняя колония, ни её зажиточные жители. Причина заботливого отношения рабочих организаций к заводу и уважения к неприкосновенности чужого жилища (несмотря на классовый антагонизм) заключалась в том, что заводские активисты были местными и именно с заводом связывали свою дальнейшую жизнь и жизнь своих семей. Ситуация в Каменском в начале 1918 года контрастирует, например, с Кадиевскими копями того же ЮРДМО в Донбассе примерно в этот же период, с которых отступающая пришлая Красная гвардия угоняла лошадей, экипажи и забирала с собой всё ценное переносимое имущество (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 3, с. 6-8), или с тем же Каменским годом позже, где во время очередной смены власти в июле 1919 полурегулярные части Дыбенко и Махно устроили массовую реквизицию ценностей у жильцов Верхней колонии, а трёх заводских служащих расстреляли за «контрреволюцию» (Буланова 2011: 189-190). С уже упоминавшейся муравьёвской «советской властью на штыках» в Киеве советское Каменское 1918 года даже не стоит и сравнивать.

Мартеновский цех, начало XX века

С точки зрения авторов отчёта об убытках, «большевизм» 1917–1918 годов — это не комиссародержавие, красный террор и «коммунистическое рабство» (эти определения приживутся позднее), а хаос, анархия, бесчисленные и бессмысленные собрания и комитеты, препятствующие «нормальной» жизни предприятия, разрушающие дисциплину и иерархию. Такая оценка имеет, по правде говоря, одну точку соприкосновения с объективной исторической реальностью – все события в Каменском происходили на фоне колоссальной войны и мирового кризиса. Самоорганизованные нерегулярные отряды на промышленных объектах, несмотря на все попытки строить наличными средствами бронепоезда и бронировать пароходы (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 2, с. 85), были обречены на разгром в столкновении с армиями «великих держав». Последние и поставили точку в истории первого революционно-демократического опыта металлургического Приднепровья.

"В Украине сегодня принято рассматривать историю революции через призму организаций и партий национального характера."

Мы уже упоминали об автохтонности революционных организаций Каменского —  от Союза служащих до Совета. Картина местного происхождения революционных движений характерна и для Приднепровья в целом. Именно Екатеринославщина позднее станет ядром антигетманского движения. Именно здесь зародится махновщина. Именно на Екатеринославщине уже после свержения гетмана и отступления австро-германцев «красно-чёрные» повстанцы возьмут под свой контроль ряд районов к востоку от губернского центра, и будут их удерживать, защищаясь от белых казаков и сторонников Директории, вплоть до прихода регулярной Красной армии в январе 1919 г. (Колос 1927). Этот феномен мало изучен — во времена СССР в центре рассмотрения была «руководящая роль» ВКП(б), а история низовых организаций и нерегулярных повстанческих движений или игнорировалась, или полностью искажалась. В Украине сегодня принято рассматривать историю революции через призму организаций и партий национального характера, а не укладывающиеся в парадигму нации рабочие движения клеймятся как большевистские без разделения их природы, хотя даже само слово «большевизм» в разные периоды несло очень разные значения.

Например, когда после 1920 г. в Каменском установилась советская власть в её партийном, редуцированном, содержании, то постепенно восстановились привилегии, с которыми успешно боролись служащие-забастовщики. На теперь уже государственном Днепровском заводе им. Дзержинского всё так же существовало привилегированное заводоуправление, а посёлок рядом с ним – самая благоустроенная часть теперь уже города Каменского – использовался для проживания администрации и высших служащих. Более того. Когда в начале 1930-х гг были окончательно свёрнуты инициативы по строительству эгалитаристских социалистических городов с полностью обобществлённым бытом, сталинское руководство, проводя индустриализацию страны, вернулось к иерархическому принципу организации новых поселений. Так, на Кузнецкстрое в Сибири элитный обособленный посёлок администрации назывался... Верхняя колония (Меерович 2011: 174-175), и это название наверняка принёс с собой из Каменского главный инженер строительства Иван Бардин, который в 1927 г. работал главным инженером ДГЗ, проживая по адресу: Верхняя колония, д. 33 (ДАДО, Р-2160, оп. 4, д. 4, с. 19). Сталинская модернизация явилась не продолжением революции, а её отрицанием.

Но вернёмся напоследок к локальному сюжету 1917 года.

Современность нашей страны характеризует то, что массовые политические действия, такие как акции протеста на улицах столицы, захваты административных зданий и создание альтернативных органов власти, совершенно отделены от активности рабочих и служащих на низовом уровне своих предприятий. Но человеческая жизнь едина, её невозможно разделить на «политическую» и «повседневную». Рано или поздно к людям наёмного труда придёт понимание необходимости единства действий, чтобы изменения происходили не только в политической верхушке, но и в самом обществе. Однако для этого нам пока недостаёт солидарности. В этом свете история о каменских служащих, выступивших, несмотря на свои привилегии, рука об руку с рабочими, будет небезынтересна и даже в какой-то мере поучительна.

Источники

Базарянинов, В., 1999. Дзержинка: годы и судьбы. Днепропетровск.

Буланова, Н., 2011. Кам’янські етюди в стилі ретро. Дніпропетровськ, с. 139–140.

Державний архів Дніпропетровської області (далее — ДАДО).

Днепропетровску 200 лет, 1976. 1776–1976. Сборник документов и материалов. Киев.

Ільченко, М. та ін., 2018. Праця, виснаження та успіх: промислові мономіста Донбасу. Львів.

История гражданской войны в СССР: в 5 т., 1958. Т.3. Москва.

Кирьянов, Ю., 1971. Рабочие Юга России (1914 – февраль 1917 г.). Москва.

Колос, Г., 1927. Заметки о подпольи и вооружённой борьбе 1918–1919. Днепропетровск.

Кульчицький, С., 2008. Російська революція 1917 року: новий погляд. Київ.

Меерович, М. и др, 2011. Кладбище соцгородов. Москва.

Старт в третье тысячелетие, 2003. Очерки о Приднепровье. Днепропетровск.

Соловьёва, А., 1990. Промышленная революция в России. Москва. 

Чураков, Д., 1998. Русская революция и рабочее самоуправление. 1917. Москва. 

Шапочкіна, І., 2012. «До питання про діяльність Кам’янського виконкому». В: Спадщина: збірник наукових статей, Дніпропетровськ,  Вип. 3, с. 212.