Траектории постсоветских либералов, или Расизм как высшая стадия антикоммунизма

В этой статье Росен Джагалов анализирует формирование и изменение дискурса (пост)советской интеллигенции на протяжении нескольких десятилетий. Автор дает ответ на вопрос: как могут люди, искренне считающие себя носителями либеральных идей, иметь дремучие расистские убеждения и не видеть в этом противоречия? Этот вопрос стал особенно актуальным, когда русскоязычная публичная сфера практически единогласно осуждала движение Black Lives Matter, не гнушаясь расистской риторикой. Но то, что пишет Джагалов о российской интеллигенции, в не меньшей степени касается и украинской: в обсуждениях американских событий большинство отечественных интеллектуалов с удовольствием примеряли на себя бремя белого человека.

Свежее подтверждение того, что расизм постсоветской интеллигенции не знает границ, подоспело с обострением ситуации на белорусско-польской границе: российские, украинские и белорусские либерально настроенные обозреватели, обычно выступающие за прогрессивную социальную повестку, вдруг в один голос солидаризировались с правоконсервативным правительством Польши в его «крестовом походе» против ближневосточных искателей убежища. Отказывая последним в праве на субъектность, они перенимают геополитический язык «гибридной войны», за которым просвечивает мировоззрение, наделяющее людей неравной ценностью в зависимости от их происхождения.

Реакция российских СМИ на убийство Джорджа Флойда в Миннеаполисе и последующий всплеск протестов во многих городах Северной Америки жарким летом 2020 года варьировалась от обличительной до откровенно расистской. Неудивительно, что контролируемые государством телеканалы упивались яркими кадрами насилия вместо того, чтобы попытаться провести социальный анализ ситуации в Соединенных Штатах: за последнее десятилетие, а особенно с 2014 года, они редко упускали шанс представить США как общество во власти хаоса. 

Гораздо больший интерес представляют откровенно расистские высказывания российских либеральных СМИ, таких как радиостанция «Эхо Москвы», «Новая газета», «Радио Свободная Европа» или платформа Liberal.ru^[1]. Бывалые наблюдатели за российской политикой могли ожидать подобных заявлений от журналистки Юлии Латыниной, которая в течение многих лет не упускала возможности рассказать своим читателям и слушателям о неполноценности или опасности небелых народов, или от высокосветского политика Ксении Собчак, чьи социальные сети с недавних пор в этом отношении могут конкурировать с Юлией. Однако на этот раз к этим двум голосам присоединился целый хор либеральных деятелей: историка Марка Солонина, философа Аркадия Неделя, экономиста Андрея Илларионова, политолога Владислава Иноземцева и лидера Либертарианской партии Михаила Светова, для большинства из которых первые же высказывания на расовые темы стали своего рода каминаутом^[2].

Ксения Собчак критикует протесты Black Lives Matter

Разумеется, есть некий парадокс в том, что современная российская интеллигенция, а точнее — ее либеральное ядро, становится основным источником расизма: этой роли никак нельзя ожидать от ее западных коллег, которые, по крайней мере в недавнем прошлом, считались носителями антидискриминационных идей^[3]. Более того, несмотря на всю неоднородность и прерывистость традиции русской интеллигенции и своеобразные убеждения, которых придерживались некоторые ее члены в разные периоды, ее мейнстрим все же сопротивлялся расистскому дискурсу до позднесоветского периода. Что же произошло с тех пор?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к самым непосредственным идеологическим предшественникам современной российской либеральной интеллигенции — антисоветским диссидентам — и их дискурсивной борьбе против советской гегемонии. Принятие наиболее радикальными противниками коммунизма расистских идеологических позиций и языка происходило на пересечении двух различных логик. Во-первых, в наиболее радикально антикоммунистической среде диссидентского движения было принято автоматически отрицать советские ценности, такие как социалистический интернационализм и антирасизм, а также геополитическую поддержку Советским Союзом различных африканских и азиатских государств. Во-вторых, в такой среде постепенно начинала преобладать старая цивилизационная иерархия с «Западом» на вершине и «Востоком» или «Югом» у подножия пирамиды. Современный расизм современной либеральной интеллигенции несет на себе отпечатки этих тенденций.

Конечно, расовые взгляды интеллигенции представляют собой лишь один специфический тип среди многообразия расизмов в современной России — и уж точно не самый распространенный или жестокий. Классифицируя виды расизма по субъектам, можно выделить по крайней мере четыре типа. Первый  — институциональный — расизм порождается деятельностью современного российского государства с его цивилизационным дискурсом, миграционной политикой, дискриминационными практиками институтов, особенно полиции, и многочисленными механизмами разделения общества на (расизирующие) категории^[4].

Второй тип расизма выражается в ужасной деятельности ультраправых групп, которая фиксируется статистикой Центра «Сова» по насилию и убийствам на расовой почве. Несмотря на заметное снижение числа убийств и ксенофобных нападений с момента их пика в конце 2000-х годов – скорее всего, в результате репрессий государства в отношении таких групп после многих лет попустительства им, — уровень таких преступлений остается тревожно высоким^[5].

В-третьих, существует повседневный расизм, который проявляется в языке и практиках (дискриминация при приеме на работу, объявления о сдаче квартир «только славянам»), с которыми чаще всего сталкиваются расиализированные жители России^[6]. Хотя эти виды расизма взаимосвязаны, они имеют разные медийные и институциональные инфраструктуры, идеологические основы и истории. Эти виды расизма стали предметом растущего, хотя и все еще недостаточного, количества исследований, но именно четвертому типу – расизму современной либеральной интеллигенции — уделялось меньше всего внимания^[7].

Именно его истории будет посвящена дальнейшая часть этого очерка. За неимением места мы опустим славные деяния раннего советского антирасизма в самой стране и за рубежом, а также ужасы расизма сталинской эпохи и перейдем непосредственно к расизму позднесоветской интеллигенции – прямых идеологических предшественников сегодняшних либеральных интеллигентов^[8].

Несколько случаев из воспоминаний Карла Проффера о времени, проведенном им в СССР в конце 1960-х годов, иллюстрируют логику этого диссидентского расизма. Даже Профферу, сооснователю издательства «Ардис», который вряд ли симпатизировал Советскому Союзу, было трудно осознать яростный антикоммунизм прозападных диссидентских кругов. Особым радикализмом предложений выделялся Иосиф Бродский: «Мне неловко говорить это, я люблю людей, но мы [цивилизованный мир] должны прийти туда [во Вьетнам] и сбросить водородную бомбу». Видя реакцию на лице своего друга, Бродский уточнил: «Это очень печально, но они [вьетнамцы] же не люди»^[9].

Карл и Эллендея Проффер с Иосифом Бродским

Афроамериканцы – еще одна небелая группа, поддерживаемая советской пропагандой, которую Бродский воспринимал в штыки. Шутливо возвращаясь к своему заявлению, Бродский заверил Проффера, что, «если в комнату войдет черный человек, он [Бродский] его не убьет»^[10]. Как и его друг, известный переводчик английской поэзии Андрей Сергеев, Бродский настаивал на том, что американским черным «не на что жаловаться» (разговор происходил во времена движения за гражданские права, которое в их глазах представляло собой советскую пропагандистскую шумиху). В качестве доказательства он рассказал историю «о русском заключенном ГУЛАГа, который попросил, чтобы его отправили в черное гетто», которую Проффер неоднократно слышал в подобных кругах^[11]. Недовольство Бродского по отношению к афроамериканцам не было чисто абстрактным и теоретическим. Проффер рассказывает историю о встрече Бродского с сотрудником посольства США в Вене, который занимался оформлением его визы, отмечая при этом видимый дискомфорт русского поэта от встречи с чернокожим человеком на такой должности^[12]. 

Очевидно, Бродский был не одинок в своих высказываниях о неполноценности небелых народов. В своих мемуарах Проффер приводит нескольких других случаев, прямо заявляя, что они были неотъемлемой частью антисоветского дискурса. Он также ясно дает понять, что в этой диссидентской среде существовала оппозиция подобным взглядам – например, литературовед Леонид Чертков назвал нездоровой озабоченность Бродского Вьетнамом и движением Black Power, а уроженец Киева Лев Копелев оспаривал порочащие слова Сергеева об украинской культуре как «провинциальной» и украинском языке как «ненастоящем»^[13].

Литературовед Леонид Чертков. Дубравлаг, 1962 год

Лишь небольшое количество подобных высказываний зафиксировано в современных или мемуарных диссидентских текстах^[14]. В большинстве своем, однако, они не подлежали публикации — ни в Советском Союзе с его официальными институтами цензуры, ни на Западе, поскольку их авторы не желали нести соответствующие репутационные издержки перед общественностью. Так, узнав, что Проффер готовит свои мемуары, Бродский угрожал подать в суд на своего друга и издателя, который больше всех поспособствовал его отъезду из СССР и приему в США^[15]. В итоге большинство подобных высказываний о «вонючих арабах», «отсталых африканцах» и «наглых афроамериканцах» остались в устной культуре кухонных разговоров^[16].

За этими антисоветскими высказываниями стоят две пересекающиеся логики: первая, о которой шла речь ранее, представляет собой автоматическое отвержение не только официального советского антирасистского интернационализма, но и конкретных союзов советского государства с небелыми странами или группами. Грубо говоря, «если Советский Союз за Вьетнам/Анголу/Палестину/арабские государства/движение за гражданские права, то я против». Эта враждебность берет свое начало в политическом блоковом мышлении, которое лишь впоследствии проецируется на цвет кожи антагонистов. Сомнительно, что авторы таких заявлений много знали или интересовались судьбами этих народов. Главную роль играли реальные или мнимые связи этих небелых групп и народов с советским государством, а также их место в советской риторике. Следовательно, беды этих народов — расизм, колониализм или другие формы угнетения — должны были отрицаться как советская пропаганда. В своей дискурсивной борьбе против угнетавшего их режима антисоветские диссиденты иногда приходили к тому, что ставили под сомнение человечность народов, считавшихся союзниками СССР.

В. Горяев. Черный ребенок и темные личности («В США участились расистские выступления против совместного обучения в школах белых и негритянских детей»). «Крокодил», 1956 год (№27).
 

Вторая логика основана на цивилизационной иерархии, на вершине которой находится «воображаемый Запад» — идеальное и четко определенное пространство, характеризующееся изобилием Культуры, Демократии и Процветания^[17]. В России существует давняя традиция мышления о Западе, предшествующая даже славянофильско-западническим дискуссиям 1840-х годов. Однако в послесталинскую эпоху эта интеллектуальная традиция приобрела и негативное значение в виде представлений о «Востоке» или «Юге», якобы характеризующихся отсутствием этих качеств. Таким образом, в этой логике Россия является уже не центром империи зла времен холодной войны, а скорее промежуточным пространством, стоящим перед цивилизационным выбором: тянуться вверх, чтобы присоединиться к Западу, или опуститься до уровня Африки^[18]. 

Действительно, в этой космологии Африка предстает неким предельным случаем; такие культурные географические области, как советская Центральная Азия, Ближний Восток и Вьетнам, представляли собой ступени к ней. В среде советских чиновников и официальной культуры эта логика развития и ориентализирующие представления приняли более мягкие формы, что объясняет часто отмечаемые снисходительные репрезентации (пост)колониального мира. В антисоветском же дискурсе официальный патернализм уступил место яростному неприятию^[19].

В дискурсе диссидентов эти две логики слились воедино, создав образ расово отличного и культурно неполноценного представителя Советов на Глобальном Юге, от которого необходимо отмежеваться. Действительно, диссиденты, представляющие этот дискурс, не без оснований считали, что советская поддержка африканских и азиатских стран и сил, особенно тех, которые находятся в состоянии войны с западными странами или их союзниками, не только истощала СССР экономически, но и исключала возможность столь желанного сближения с Западом. В этой космологии с нулевой суммой советская поддержка некоторых африканских стран была равносильна усилению напряженности в отношениях с Западом и уменьшению перспектив сближения; перевод на русский язык писателя из Центральной Азии привел к отсутствию в продаже книг Эрнеста Хемингуэя в книжных магазинах СССР^[20].

Молодёжь против колониализма. Почтовая марка СССР, 1962 год

С приходом гласности и открытости советской публичной сферы подобные заявления в официальных советских СМИ обеспокоили студента из Ганы, Чарльза Квиста Ададе, жившего в то время в СССР. Возвращаясь к этому моменту много лет спустя, уже будучи профессиональным социологом, он исследовал, как официальный патерналистский дискурс о деколонизации общества уступил место ранее запретным возражениям против советского антирасизма, которые теперь исходили от сторонников перестройки (позднее – от продемократических, а затем и либеральных) журналистов^[21].

Действительно, некоторые круги этой продемократической интеллигенции конца 1980-х и начала 1990-х годов, которые в значительной степени переняли западоцентризм ранних диссидентов, восприняли двусмысленный призыв Михаила Горбачева «присоединиться к цивилизованным странам» как возможность присвоить себе привилегии белых людей^[22]. В подобных заявлениях трудно превзойти Валерию Новодворскую, бывшую принципиально антисоветскую диссидентку и узницу совести. В одной статье ей удалось сформулировать настолько радикальную версию этой западноцентричной космологии, что мало кто осмелился бы выразить такое мнение, хотя многие его разделяли:

Вон в Алжире мусульманские фанатики законно пришли к власти. Бывают такие задушевные минуты у избирателей, когда хочется отрастить хвост и влезть обратно на дерево. Имеют они на это право? Боюсь, что нет. Право на хвост в Алжире было оспорено с военных позиций армией, оказавшейся почему-то более европеизированной, чем гражданская часть страны… 

Меня совершенно не волнует, сколько ракет выпустит демократическая Америка по недемократическому Ираку. По мне, чем больше, тем лучше…

Почему это в Америке индейцы не заявляют о своем суверенитете? Видно, в свое время белые поселенцы над ними хорошо поработали… 

Апартеид – нормальная вещь. ЮАР еще увидит, какой строй будет установлен коренным большинством, развлекающимся поджогами, убийствами, насилием. Мало не покажется… Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных…^[23] 

Валерия Новодворская на пикете возле Белого дома, 1993 год

Другой бывший диссидент, Владимир Буковский, пройдя через двенадцать лет советских тюрем и карательной психиатрии, также продолжал вести свою эпическую борьбу с советским коммунизмом еще долго после развала СССР. Кроме феминизма и движения за права геев, он последовательно осуждал поддержку прав меньшинств как «новую, злейшую форму марксизма»^[24]. Действительно, после того, как в 2008 году российские суды очень спорным образом заблокировали его кандидатуру на пост президента России от либеральных сил России, последнее десятилетие его политической деятельности в основном прошло в Соединенном Королевстве, где он стал лицом антииммигрантской Партии независимости Великобритании (UKIP). В то время как другие видные деятели этой партии старались избегать прямых высказываний в адрес небелых иммигрантов и не делали открытых расистских заявлений, Буковский не отличался особой сдержанностью:

Это — еще один долгосрочный проект, а потом появится другой, и так далее. Но результат его будет катастрофическим. В Европе уже существует пропорционально очень большая квота людей из третьего мира. И их очень трудно абсорбировать....  Но почему из третьего мира? У нас есть много рабочих, много квалифицированной рабочей силы в России, Польше, Болгарии, Белоруссии, на Украине — миллионы человек. Но нет, Европейская комиссия не хочет, чтобы они пришли в Европу.  [Эта статья была написана до того, как «польский сантехник» ступил на землю Великобритании]. Она хочет, чтобы это были этнически другие люди ^[25].

Владимир Буковский (второй слева) на Пятом сахаровском конгрессе. Амстердам, 1987 год

Взявшись защищать западную цивилизацию — дело, популярное и среди сегодняшней либеральной российской интеллигенции, — Буковский считал, что продолжает свой смертный бой с коммунизмом. В видеоролике, снятом для UKIP, он изрек, глядя прямо прямо в камеру, со всей торжественностью и авторитетом восточноевропейского диссидента:

В Советском Союзе у нас был ГУЛАГ. Я думаю, что в ЕС также есть интеллектуальный ГУЛАГ, известный как политкорректность. Когда кто-либо пытается высказать свое мнение по вопросам пола и расы или если эти взгляды отличаются от одобренных, они подвергаются остракизму. Это начало ГУЛАГа, начало потери вашей свободы... Я жил в вашем будущем. И это не сработало^[26].

Man erkennt nur, was man kennt. Это сравнение между сегодняшними социальными/расовыми/гендерными/иммигрантскими проблемами и советским проектом, — не совсем беспочвенное, но воспринимаемое однозначно негативно, — стало основным рефреном комментариев либеральной интеллигенции в ответ на протесты BLM 2020 года. Тем временем русский антикоммунист примеряет на себя трагическую роль Кассандры, которая видела разрушенные коммунистическим проектом человеческие жизни и имущество, но чьи трагические предупреждения американскому обществу, не помнящему уроки истории, остаются неуслышанными. Актикоммунист уже видел, как попытка достичь справедливости и равенства высвободила темные, стихийные силы «масс», но закончилась Сталиным, Берией и ГУЛАГом. Сегодня он наблюдает начало такого же цикла и твердо намерен спасти западную цивилизацию от самой себя, от ее разрушительной толерантности и смешения, от ее случайных помрачений разума, таких как протесты BLM.

Михаил Эпштейн

В этом духе высказался теоретик литературы и культуры Михаил Эпштейн:

У тех, кто причастен к российской истории, особенно болезненная память на такое извращение морали и справедливости. Дореволюционное самодержавие было повинно во многих грехах, повесило пять декабристов и сослало несколько сотен «политических» на каторгу. Но пришедший на смену царизму и отомстивший за все его преступления революционный режим убил в тысячи раз больше, десятки миллионов^[27].

И далее:

Тот «моральный нигилизм, в котором веховцы обвиняли левую интеллигенцию, в США теперь выступает под именем cancel culture — «культура отмены» или «культура запрета»^[28].

Философ Аркадий Недель:

Большевизм Black Lives Matter заключается в абсолютном неприятии иного мнения: кто не с нами, тот против нас! Как в период русской революции, происходит раскол в семье, чаще между детьми и родителями. Школьница из Луизианы Изабелла, ставшая уже знаменитой, записала ролик, где говорит, что ненавидит своих родителей за то, что они с ней спорят о Джоржде Флойде и сомневаются в его праведности. Другая школьница, и не она одна, посылает родителей матом за сомнение в правильности движения и неприятие погромов. Журналиста Fox News Такера Карлсона, который сказал, что «маленькая группа людей [опять же – меньшинство], завладело нашей страной и устанавливают свои правила», объявили расистом и потребовали выгнать с работы. Американские школьники становятся Павликами Морозовыми, и мало сомнений в том, что если понадобится, они сдадут своих пап и мам с неменьшей легкостью, чем это сделал их русский предшественник^[29].

Русско-американский поэт и телеведущий Геннадий Кацов:

Мы помним, что такое погромы — мои дедушка и бабушка едва спаслись живыми из Белой Церкви во время революции, и поэтому мы прекрасно понимаем, что значит, когда бьют витрины и поджигают машины, ладно, тогда, в 1917 году, наверное, не было машин, но поджигали дома [ссылка на протесты BLM]. Поэтому каждый из нас, живших в СССР, обладает этой генетической памятью, несет в себе эту травму. И когда мы видим людей, стоящих на коленях, людей, которых стригут под одну гребенку [и называют расистами], когда людей, имеющих собственное мнение, увольняют так, что они никогда больше не смогут найти работу. Мы помним все это из СССР. Для нас, несущих в себе эту травму, это кажется трагедией^[30]. 

Невозможно спорить с травмой. Обычно она весьма реальна, но иногда и воображаема, как в случаях Латыниной и Недель, которые вступили во взрослую жизнь слишком поздно и из слишком привилегированного положения, чтобы быть травмированными советским опытом. Вместо рефлексий об этой продолжающейся борьбе против коммунизма позвольте мне завершить эту статью рассказом о Хироо Онода – лейтенанте императорской японской армии, который в декабре 1944 года был направлен на филиппинский остров со строгими инструкциями ни за что не сдаваться. Он и его люди отказались верить листовкам о капитуляции Японии и окончании войны и продолжали вести партизанскую войну в течение двадцати девяти лет, пока на остров не прилетел его бывший командир, чтобы официально освободить его от службы. Эта история могла бы стать забавным анекдотом, если бы не ужас, который наводили его засады на местных крестьян, не говоря уже о периодических перестрелках с полицией, приведших к гибели невинных людей.