1. Введение
Старый добрый гимн марксизма, «Интернационал», начинается словами: «Вставай, проклятьем заклейменный / Весь мир голодных и рабов». В то время, когда была написана эта песня, в 1888 году, марксисты знали крайне мало о далеких местах, где жило и голодало большинство заклейменных проклятьем. Они строго придерживались модели мира, завещанной им Марксом: исторический прогресс естественным образом протекает в европейской части мира, а остальная часть мира пожинает плоды этого прогресса вследствие диффузии. Социалистическая революция произойдет в европейском мире, и затем социализм распространится на остальной мир, освобождая голодных и рабов повсюду.
Сегодня мы назвали бы такую точку зрения «евроцентристской» и «диффузионистской», и разумеется, она таковой и была. Но любой европейский мыслитель времен Маркса принимал евроцентристско-диффузионистскую модель мировой истории и географии. Сведения о неевропейском мире, доступные Марксу, представляли собой главным образом книги и документы, написанные агентами и органами диффузионизма: газетные статьи, документы колониальных служб, книги, написанные колониальными чиновниками и миссионерами и тому подобное. [1] Но хотя от Маркса и нельзя было ожидать отрицания евроцентристско-диффузионистской модели, это уже будет непростительным в отношении более поздних марксистов. С началом нового века в Европе было уже достаточно информации о природе неевропейских обществ и об антиколониальной борьбе (прежде всего в Индии и голландской Ост-Индии), чтобы поднять вопрос о естественности и неизбежности европейских диффузий в неевропейском мире. Однако большинство марксистов отказалось сделать это. В работах Бернштейна, Бауэра, Гильфердинга, Каутского и других крупных мыслителей того периода, европейский мир все еще рассматривался как арена исторических изменений, будь то в прошлом или в будущем, а мир за пределами Европы воспринимался как получатель европейских диффузий. В этом смысле их взгляды не особенно отличались от мейнстримных европейских мыслителей.
2. Евромарксизм
К началу Первой мировой войны несколько марксистских мыслителей начали ставить под сомнение евроцентристско-диффузионистскую модель или хотя бы существенные элементы этой модели. Люксембург утверждала, что выживание капитализма зависело от богатства, получаемого из неевропейского мира, поэтому последний оказывал важное воздействие на Европу, равно как и наоборот («Европой» в этой статьей обозначается как сам континент, так и заселенные европейцами регионы за его пределами, прежде всего англо-американское пространство). Ленин продолжил этот аргумент существенно дальше. В отличие от Люксембург, он настаивал на том, что колонии и другие угнетенные регионы осуществят успешную борьбу за освобождение и таким образом остановят и обратят вспять процесс диффузии, благодаря которому европейцы получили политический контроль и экономическое господство над неевропейским миром [2].
Начиная с Первой мировой войны было по сути две марксистские школы мысли по вопросу евроцентристского диффузионизма. Одну из них я буду называть «евромарксизм», поскольку она провозглашает центральную роль Европы в прошлом и настоящем, приоритет Европы во все эпохи исторического процесса, а также естественность и желательность европейского влияния на неевропейский мир. Противостоящая ей школа, которую я буду называть недиффузионистским или универсалистским марксизмом, отрицает эти утверждения. Различие здесь не в политике: с обеих сторон были коммунисты и сторонники эволюционного социализма. Одна из школ ставит под сомнение традиционную европейскую доктрину евроцентристского диффузионизма, другая защищает ее. Большинство марксистов в неевропейском мире — сегодня это Третий мир — тяготеют к сомнениям в этой доктрине и к ее отрицанию; большинство марксистов в европейском мире — евромарксисты в той или иной мере. Сам Маркс не был евромарксистом, так как, чтобы быть им, нужно быть осведомленным об альтернативной модели мира; у Маркса не было и не могло быть такой осведомленности.
3. Евроцентристский диффузионизм
Здесь нужно остановиться и рассмотреть доктрину евроцентристского диффузионизма и ее эволюцию на протяжении двух последних столетий. [3] Ее истоки уходят в XVI в., когда европейцы начали строить теории о своих отношениях с неевропейцами, которых они завоевывали и эксплуатировали. После наполеоновского периода, когда началась интенсификация колониализма и европейцы стали получать обширные знания о неевропейцах в регионах, которые завоевали или планировали завоевать, эта доктрина превратилась в теорию или, скорее, в модель мира. В XIX в. эта модель была построена на следующих утверждениях:
- Европа естественным образом развивается и прогрессирует.
- Неевропейский мир естественным образом остается стагнирующим и традиционным.
- Главная причина прогресса Европы — это некое интеллектуальное или духовное качество, некий вид рациональности, который ведет к технологическим и социальным изобретениям и инновациям.
- Главная причина отсутствия прогресса в неевропейском мире — это отсутствие этого рационального качества.
- Второстепенной причиной превосходства Европы является ее лучшая окружающая среда.
- Естественный способ развития неевропейского мира — это восприятие диффузий из Европы, заключающихся в новых идеях и верованиях, товарах, поселенцах и колониальном господстве.
- В качестве частичного возмещения за эти дары неевропейский мир естественным образом снабжает Европу полезными ископаемыми, продуктами плантаций, трудом и предметами искусства.
Таким образом, два мировых сектора, Европа и неевропейский мир (или центр и периферия), взаимодействуют друг с другом посредством диффузии цивилизационных черт вовне Европы и обратной диффузии стоимости.
Эта евроцентристско-диффузионистская модель объясняла, почему европейцы были выше всех остальных и почему для них было естественно и правильно завоевывать и эксплуатировать неевропейцев. Иными словами, она была оправданием колониализма, и ее гегемония в европейской мысли объяснялась значимостью колониализма для европейцев (или, по меньшей мере, для европейских элит). Она является фундаментом наиболее масштабных социальных теорий того времени, теорий о природе и истории самой Европы, равно как и остального мира. Мировая история была европейской историей; чтобы объяснить любой факт ранней европейской истории, нужно смотреть в предшествующую историю Европы, а не окружающего мира, поскольку прогрессивные диффузии шли вовне, а не внутрь, а неевропейский мир был стагнирующим, неизобретательным и внеисторичным. (Я называю это «туннельной историей».) Все европейские мыслители XIX в. предположительно принимали ту или иную форму этой модели мира. Маркс не мог избежать этого, так как не располагал сведениями об историчности и прогрессивности неевропейского мира.
Эта доктрина не была отброшена и в наше время; ее всего лишь модифицировали и смягчили. После Второй мировой войны она приняла форму теории модернизации. Европейский исторический прогресс по‑прежнему рассматривается как sui generis. Неевропейский мир обладает историчностью в том смысле, что его части в отдельные периоды прогрессировали, развивались в технологическом и социальном плане, но медленнее, чем Европа. Все великие стадии исторического развития по‑прежнему происходили в Европе. На сегодня единственным способом развития, доступным неевропейским регионам, является повторение пути, ранее пройденного Европой, вплоть до капитализма, что значит открытость к диффузии европейского капитала, технологий, социальных ценностей, интеграцию их экономик с европейскими корпорациями и согласие на неформальный политический контроль. Доктрина евроцентристского диффузионизма сегодня важнее, чем когда‑либо, ведь она должна убедить неевропейцев, обладающих политической независимостью, что единственным адекватным способом выйти из бедности является открытие европейским диффузиям и господству.
4. Древнее общество
Теперь я опишу ряд евроцентристских и диффузионистских теорий, играющих важную роль в современном марксизме, и подвергну их критике. Поскольку это короткая статья, описания и критика будут сжатыми и несколько схематичными. Я обсудил ряд этих теорий в других работах и буду без стеснения цитировать предыдущие работы, где это будет уместно. В центре внимания будут евромарксистские теории истории и современные взаимоотношения между Европой и неевропейским миром.
Один из столпов традиционного марксизма — идея, что история проходила через ряд стадий, каждая из которых ассоциировалась с каким‑либо способом производства. Первобытный коммунизм породил классовое общество. Первой стадией эволюции классового общества было рабовладельческое общество, или рабовладельческий способ производства. Далее следовал феодализм, феодальный способ производства. За ним настал капитализм, капиталистический способ производства. В будущем мы увидим социалистический способ производства и уничтожение классового общества. Сам Маркс, как и другие образованные европейцы середины XIX в., был убежден, что Греция и Рим были первыми подлинными классовыми обществами, и в их фундаменте лежал труд рабов. Следовательно, классовое общество возникло в Европе. Рождение классового общества было провозвестником рождения эволюционного процесса: другие доклассовые и неклассовые общества и, предположительно, древние варварские цивилизации не имели тенденции эволюции к современности. Стало быть, автономное социальное развитие рассматривалось Марксом как европейская инновация. Разумеется, это один из центральных посылов евроцентристского диффузионизма: автономное развитие в европейском центре, отсутствие этого развития на неевропейской периферии.
Вера в то, что греки некоторым образом изобрели прогресс, была широко распространена в европейской мысли примерно до середины XX в. Сегодня мы знаем, что другие цивилизации, современницы классической Греции, были также прогрессивными и прогрессирующими, и мы знаем, что возвышение Греции к статусу первичной движущей силы истории было, по крайней мере, частично результатом расизма и антисемитизма. [4] Однако многие евромарксисты или игнорируют новые свидетельства, или продолжают защищать евроцентристские теории в этой области, которые признавались Марксом, но которые опровергла современная наука. Одна из них проистекает из идеи, что рабовладельческий способ производства был рождением классового общества и классовой борьбы, и затем утверждает, что рабовладельческий способ производства существовал только в древних Греции и Риме. Другая опирается на теории так называемого азиатского способа производства и связанную с ней теорию восточного деспотизма. Сейчас я вкратце скажу о каждой.
Марксисты могут отрицать теорию о том, что греко-римское рабство породило классовую борьбу, не отбрасывая марксистскую предпосылку о том, что классовая борьба является движущей силой истории. Можно говорить (что и делают некоторые марксисты) о «древнем» способе производства и позволять и рабству, и наемному труду (широко распространенному в то время) составлять его эксплуататорский базис. Но идея греко-римского рабовладельческого способа производства как своего рода исходного мотора истории до сих пор широко распространена в евромарксизме (см., например, Андерсон 2007, Манфред 1966, Padgug 1974, de Ste Croix 1981, Godelier 1981, Milonakis 1993-1994). Но мы знаем, что определенное сочетание рабского и наемного труда была характерной чертой многих цивилизаций-современниц классических Греции и Рима, включая китайскую империю Хань и индийскую империю Маурьев (см., например, Elvin 1973, Habib 1969). Мы также знаем, что рабство было наиболее важной формой некрестьянского труда лишь при очень специфических обстоятельствах: и в Греции, и в Риме главным источником рабского труда во все времена был захват пленных или покупка рабов, пойманных другими (Finley 1981, Wood 1988). Это могло произойти только в условиях военного завоевания или очень сильной торговой экономики, и обе эти предпосылки продлились недолго в случае афинской империи. Тяжело думать об этом как о логически проистекающем из истории способе или системе производства в древнем мире, так как необходимость захватывать или покупать рабов подразумевает, что античное рабство никогда не находилось в состоянии долгосрочного равновесия, что предполагает объяснение древнего рабовладельческого производства в терминах теорий завоевания и внешней торговли, а не с точки зрения теории социальной эволюции общества. Также географическая территория, на которой рабовладение было господствующей формой эксплуатации, была довольно ограниченной — пожалуй, рабство в афинской империи можно сопоставить среди высокоразвитых регионов соизмеримого размера только с империей Хань. Наконец, как отметил Хабиб (Habib 1969), нечто подобное рабовладельческому способу производства существовало в древней Индии, но он следовал, а не предшествовал феодальному способу производства, что переворачивает классическую марксистскую последовательность. В любом случае теория о том, что рабство в средиземноморской Европе было колыбелью прогресса ошибочна и, разумеется, евроцентрична.
Во времена Маркса убежденность в том, что Европа была уникальной силой исторического прогресса, была связана с широко признанной тогда теорией восточного деспотизма. Эта теория утверждала, что неевропейские цивилизации никогда не знали идеи и опыта свободы. Эти цивилизации имели врожденно деспотический характер. Самым распространенным объяснением было сочетание обыкновенного расизма и веры в то, что только христиане могут быть по‑настоящему свободны. Маркс (и, разумеется, Энгельс) был озадачен вопросом о том, почему азиатские цивилизации не прогрессировали в рамках нормальной последовательности исторических стадий, оставаясь (как они думали) в сущностно доклассовом состоянии и поэтому — в стагнации (см. обсуждение этого вопроса в Blaut 1993). Они объясняли это, как и большинство мыслителей своего времени, в терминах деспотизма, который, несомненно, преобладал в Азии в течение большей части истории. Но они не были расистами и стремились объяснить этот деспотизм с точки зрения природных факторов. Они предполагали, что причина была в засушливом климате, которым (как они полагали) отличалась Азия, поэтому существовала необходимость в ирригации (Marx and Engels 1975:75-80). Большие ирригационные системы требовали бы деспотического управления для поддержания каналов. Следовательно, эти цивилизации характеризовались особым азиатским способом производства с доклассовыми крестьянскими общинами и классом управляющих, который правил деспотическими методами, но не осуществлял эксплуатации, поэтому не был подлинным господствующим классом. Поэтому не было классовой борьбы, а прогресс был ограниченным или его совсем не было. Но на самом деле большая часть Азии не засушлива. Ирригация не важна для многих ее регионов, а там, где она важна (как на территориях, выращивающих рис), система каналов является обычно местной и не имеет больших масштабов. В случае масштабных ирригационных систем западной Азии, которые подразумевали Маркс и Энгельс, связанное с ними классовое общество было столь же древним, как в Европе, и можно утверждать, что это правящий класс заставлял развивать ирригационные системы, а не наоборот. Теория азиатского способа производства — это просто плохая историческая география. Но она продолжает продвигаться многими евромарксистами (см., например, Godelier 1969, Bailey and Llobera 1981, LaCoste 1969, Melotti 1977; см. также книгу «Восточный деспотизм» бывшего марксиста Карла Виттфогеля (Wittfogel 1957)). Эта теория лежит в основе базовых предпосылок евромарксистской истории, потому что она выглядит подтверждением евроцентристски-диффузионистского аргумента о том, что прогресс естественен только для Европы.
5. Становление капитализма
Для Маркса рабовладельческий или древний способ производства дал начало феодальному способу производства, феодализму. Маркс был твердо убежден, что феодальный способ производства был сугубо европейским феноменом (Marx 1972). Это уже нельзя считать обоснованным. Известно, что ряд других регионов (Япония, Китай, Турция и т. д.) были в тот или иной период времени феодальными обществами. Крепостничество, манориальная система и все атрибуты, которые Маркс считал составляющими феодального способа производства (или феодальной экономики — альтернативное понятие, используемое некоторыми марксистами) обнаруживаются во многих обществах Азии и Африки, некоторые — даже в доколумбовой Месоамерике (Blaut 1993). Амин (Amin 1985) и ряд других авторов сегодня используют более широкое понятие трибутарного способа производства, который, как они считают, характеризует все или большинство средневековых обществ; европейский феодализм был просто региональным вариантом трибутарной формы. Вопреки новым свидетельствам и новым теориям, многие евроцентристские марксисты по‑прежнему утверждают, что феодальный способ производства был исключительно европейским (для Лаклау (Laclau 1977) он позднее распространился, что вполне естественно, на Америки). Некоторые из них принимают идею трибутарного способа производства, но настаивают на том, что было две формы этого способа производства: прогрессивная европейская форма, укорененная в ренте и эксплуатации, и неевропейская непрогрессивная форма, укорененная в налогообложении (см. Wickham 1988). Евромарксисты используют этот аргумент как основу евромарксистской теории, поскольку если капитализм мог развиться только из феодализма, и феодализм был исключительно европейским явлением, капитализм не мог возникнуть где‑либо еще. Эта исключительно важная теория теперь требует нашего внимания.
Одним из центральных убеждений евроцентристского диффузионизма является то, что я называю туннельной историей, — допущение о том, что факты европейской истории нужно объяснять с точки зрения предшествующих фактов европейской истории, без реального внимания к причинным силам, влияющим на Европу извне. Маркс тяготел к этому допущению. До недавнего времени большинство марксистов также склонялись к тому, чтобы разделять его, во всяком случае применительно к проблеме известной как «переход от феодализма к капитализму». Будет справедливым сказать, что европейские марксисты до 1960-х гг. не знали о значении колониализма как источника накопления в Европе, как силы, ведущей к внутренним социальным изменениям в Европе, и как канала диффузии в Европу технологий и других факторов изменений. Ленин и ряд его современников анализировали значение колониализма для современного капитализма, но только начиная с работ авторов из‑за пределов Европы, прежде всего Джеймса (James 1936, 1970) и Уильямса (Вильямс 1950), было охарактеризовано значение неевропейского мира для ранней истории Европы. После Второй мировой войны историки, и марксистские, и нет, и европейские, и нет, стали активнее изучать историю Азии, Африки и Латинской Америки, и это вооружило их новыми знаниями о влиянии, которое эти регионы оказывали на Европу после 1492 г. (Blaut 1993). Очень известная полемика по проблеме перехода к капитализму состоялась в 1950 – начале 1960‑х гг. (Hilton 1976). Что иронично, ни один из ее участников не знал по‑настоящему о новых сведениях из‑за пределов Европы, поэтому полемика шла главным образом по поводу того, было ли становление капитализма результатом преимущественно сельских сил или преимущественно торговых и городских европейских сил, хотя некоторые из участников (Хобсбаум, Суизи, Добб) отмечали, что стали появляться сведения о неевропейском феодализме, и это могло стать источником переосмысления проблемы перехода. Ничто из этого нельзя описать как евромарксизм: это было просто вопросом недостатка доступной информации.
Однако с середины 1970-х гг., было доступно так много данных о неевропейском мире и его значении для становления капитализма, что какая‑либо теория туннельной истории, утверждающая, что средневековое европейское общество несло исключительную ответственность за становление капитализма в Европе и позднее — за промышленную революцию в Европе, должна оцениваться как евромарксизм. Было предложено много таких теорий. Наиболее влиятельная из них была выдвинута Робертом Бреннером (см. Aston and Philpin 1985, сборник работ Бреннера по этому поводу и различных комментариев других авторов; см. также критическое обсуждение теории Бреннера в Blaut 1993, 1994). Бреннер строил теории о переходе от средневекового феодализма к капитализму, и на примерно 200 страницах текста он ни разу не упомянул мир за пределами Европы в период до середины XVII в., то есть в очень долгий срок после становления капитализма в его теории. Он утверждал, что крестьяне в Англии проиграли классовую борьбу феодальным землевладельцам, и это привело к возвышению класса крупных фермеров, арендовавших землю и нанимавших безземельных крестьян, а также ставших первыми настоящими капиталистами. Таким образом, капитализм возник в английской деревне (не в городах, не в других частях Европы и не в мире за ее пределами). Ключевой аспект теории Бреннера — это то, как он разоблачал взгляды тех, кто выступал против евромарксизма и утверждал, что становление капитализма было всемирным процессом, а не сугубо внутриевропейским (прежде всего Суизи, Валлерстайна и Франка). Бреннер прямо утверждал, что историческая незначимость неевропейского мира доказывает, что тьермондизм ошибочен и что Европа даже сегодня остается центром социальных изменений (Brenner 1977; аналогичный вывод см. в Godelier 1969). Другие евромарксисты выдвигали иные теории туннельной истории, и их в свою очередь критиковали Амин (Amin 1976, 1988) и другие, включая автора этих строк (Blaut 1991, 1992, 1993).
Евромарксизм предлагает также исторические теории, которые связаны скорее с различными измерениями культуры, чем с экономикой, способами производства и тому подобным. Стоит сказать об этих двух семействах теорий: идее об уникальной европейской рациональности в истории и евроцентристским теориям национализма и национального вопроса. От первых можно избавиться довольно легко, поскольку они характеризуют не столько евромарксизм, сколько консервативную историографию. В мейнстримной исторической мысли существенный вес придается веберианской теории о том, что европейцы обладали на протяжении всей или большей части истории уникальной рациональностью, которая вела к большей изобретательности, инновационности, прогрессивности и т. д. по сравнению с другими обществами (см., например, Jones 1981, Mann 1986, Landes 1998). Эту позицию нельзя найти у Маркса, и она редко встречается у современных марксистов. Бреннер развивает одну из ее форм, утверждая, что рождение капитализма в позднем Средневековье привело к возникновению нового типа ментальности, который порождал быстрый и устойчивый технологический прогресс (см. Aston and Philpin 1985, Warren 1980; см. критику в Blaut 1994). Бреннер выводит это из аргумента Маркса, что капитализм всегда должен развивать технологию (но Маркс размышлял о современном его промышленном капитализме, а не поздней средневековой аграрной экономике). Другими евромарксистами, которые верили, что европейцы достигли исторического триумфа в силу большей рациональности, чем неевропейцы, были Мелотти (Melotti 1977) и Смит (Smith 1992).
6. Национальный вопрос
Марксистские теоретики уделяли большое внимание, в силу довольно очевидных причин, проблеме объяснения формирования наций и национальных государств, то есть национальному вопросу (Blaut 1987). Среди как марксистов, так и мейнстримных мыслителей существует консенсус, что первыми современными национальными государствами были Британия и Франции и их возникновение было связано с политическим триумфом капитализма в XVII – XVIII вв. С 1840‑х гг. марксисты пытались понять процессы борьбы за создание новых национальных государств и решить, стоит ли в ней участвовать. Как следствие, был сформулирован ряд марксистских теорий национализма; некоторые из них были очень похожи на консервативные теории, а другие очень сильно отличались. Их можно классифицировать на две группы: теории, которые рассматривают национальные движения как в основе своей независимые изобретения, хотя и ассоциирующиеся обычно с (мирной или насильственной) диффузией капитализма, и теории, рассматривавшие сам национализм как европейский феномен, который распространялся вовне из своего исходного дома, северо-востока Европы. Классический марксистский взгляд, который рассматривал главным образом национальный вопрос в Европе, был, говоря широко, недиффузионистским или независимо-инвервенционистским (см., например, Энгельс 1960). Маркс и Энгельс утверждали, что восходящий капитализм вдохновлял местную буржуазию на борьбу (в каких‑то случаях — разумную, в каких‑то — нет) за собственное государство, и в какой‑то мере Маркс и Энгельс принимали также германскую или гегелевскую доктрину о том, что существует естественная для этнических групп тенденция жить в собственном государстве (опять же, разумная или нет). Важная и влиятельная недиффузионистская теория национального вопроса была сформулирована Лениным в период 1914–1923 гг. [5] Он утверждал, что великие капиталистические державы угнетают этнические сообщества внутри государства как в России, так и в колониях, поскольку этого требует процесс накопления. Не только местные нарождающиеся буржуазии ведут борьбу против угнетения ради собственного «становления», но и рабочие и крестьяне сталкиваются с еще большим угнетением, равно как и со «сверхэксплуатацией» (то есть эксплуатацией более сильной, чем та, с которой сталкиваются рабочие в империалистических центрах). Следовательно, национальные движения возникают довольно естественным образом, и они представляют собой мультиклассовые образования (а не только «буржуазный национализм»). В случае колоний они прогрессивны и – в этом заключается отличие от других марксистских теорий этого периода – они имели существенные шансы одержать победу в борьбе, нанести поражение колониализму и создать новые государства. Эта общая теория была первой формулировкой центро-периферийной модели мира, которая предполагает как центробежные, так и центростремительные силы, взаимную борьбу между секторами. Эта модель мира лежит в основе большинства современных марксистских теорий и теорий зависимости, осмысляющих отношения Третьего мира и Европы.
Сталин выступил с чисто диффузионистской теорией национализма в 1913 г.; иронично, что он отталкивался от ранних взглядов Ленина, до того как Ленин приступил к анализу динамики колониализма и империализма. Сталинская статья «Марксизм и национальный вопрос» (Сталин 1946) оказала огромное влияние на марксизм вплоть до сегодняшних дней, главным образом из‑за ее упора на то, что национализм‑– это буржуазное по сути явление и национальные движения не являются в большинстве случаев прогрессивными, они в основном не смогут достичь формирования новых государств; этот аргумент практически всегда использовали те марксисты, которые отрицали национализм вообще или выступали против отдельных национальных движений (см. Blaut 1987). Сталинская теория начинается с аксиомы о том, что национальные движения — это просто аспект развития капитализма; они имеют прогрессивный характер, только когда капитализм начинает развиваться в каком‑либо регионе, и они не прогрессивны — а скорее бесполезны и реакционны — во всех остальных случаях. Как утверждал Сталин, капитализм уже полностью окреп, поэтому национальные движения уже не прогрессивны, хотя (и в этом состояла большевистская позиция) и нужно признавать право народов на борьбу за независимость. Это чистый евромарксизм. Он рассматривает капитализм как волну диффузии, распространяющуюся из Западной Европы по мировым ландшафтам, и национализм — это не более, чем часть этой диффузии, поэтому это «буржуазный национализм».
Эта базовая теория была развита в двух довольно разных теориях современных евромарксистов. Одно из направлений мысли в целом совместимо с господствующим мейнстримным взглядом на национализм (см., например, Андерсон 2001, Кедури 2010, Snyder 1957, Hayes 1960). С этой точки зрения, национализм — это европейская идея, в сущности, идея свободы, и она распространяется по миру вместе с европейским влиянием. (Колониализм, который, конечно, является противоположностью свободе, якобы должен каким‑то образом внушить колониальным народам идею свободы. Поэтому освободительные движения в колониях возникают не от угнетения или эксплуатации, а скорее выражают диффузию привлекательной европейской идеи.) Хотя марксисты в целом не склонны отводить первичную причинную роль в социальных изменениях идее, чистой идеологии, эта евромарксистская теория национализма является важным исключением (см. Бауэр 1909, Davis 1978, Debray 1977, Ehrenreich 1983, Nairn 1977; см. критику в Blaut 1987). Вторая теория, напротив, опирается на марксистскую идею классовой борьбы, но она заявляет (как это делал Сталин), что национализм напрямую отражает диффузию капитализма, борьбу восходящей буржуазии. Например, Хобсбаум (Хобсбаум 1999b: 202) утверждает, что за пределами европейского мира до первой половины XIX в. не было существенного национализма, потому что капитализм еще не начал развиваться в этих регионах. Позднее диффузия капитализма привела к возникновению восходящей буржуазии, и следовательно буржуазного национализма в одном месте за другим. Сегодня, говорит Хобсбаум, национализм повсюду представляет собой пережиток, иррациональный и бессмысленный рудимент процесса, который имел смысл только в период восхождения капитализма (Hobsbawm 1977). Другой важный адвокат этой евромарксистской теории — Найджел Харрис (Harris 1986), который говорит следующее: капитализм в полной мере развился и распространил свои плоды по всему миру; следовательно национализм в Третьем мире более не имеет оправданий; и на самом деле больше нет Третьего мира. Теория о том, что весь национализм — буржуазный, и по сей день широко распространена среди евромарксистов.
7. Колониализм
Существует историческая преемственность в евромарксистской мысли, от абстрактной теории о роли Европы в социальной эволюции в прошлом к другой абстрактной теории — и не столь уж абстрактной политике — связанной с ролью Европы в настоящем. Мы можем вспомнить аргумент Бреннера о том, что, поскольку капитализм возник как внутриевропейский феномен, современная Европа с ее «исторически развитыми классовыми структурами» (Brenner 1977: 91) остается справедливым центром внимания. «Динамика капиталистического развития — это саморазвивающийся процесс накопления капитала благодаря инновациям в центре» (Brenner 1977: 29), и те, кто сегодня настаивают на значимой роли периферии, Третьего мира (он называет это «тьермондистской идеологией» (Brenner 1977: 92)), защищают пустое народничество, ведь реальная динамичность заключена в развитых капиталистических странах (включая, разумеется, и Японию). Годелье (Godelier 1969: 58) выступает в сущности с этих же позиций: Запад показывает «чистейшие формы классовой борьбы», и «лишь он породил условия для преодоления … классовой организации». Аналогичные взгляды утверждались Брюэром (Brewer 1980), Харрисом (Harris 1968, 1986), Уорреном (Warren 1980) и многими другими евромарксистами. Противоположный им, неевроцентристский взгляд на центро-периферийные отношения в настоящем и прошлом, был представлен в работах ряда ученых как марксистского, так и немарксистского толка, прежде всего Амином (Amin 1976), Чилкотом (Chilcote 1984), Франком (Frank 1984), Джеймсом (James 1970), Саидом (Саид 2006), Валлерстайном (Валлерстайн 2015) и Вульфом (Вульф 2004).
Теории центро-периферийных отношений в прошлом и настоящем в евроцентристском марксизме аналогичны различным версиям теории модернизации, форме евроцентристского диффузионизма, которая обсуждалась выше. Обе утверждают, что капитализм возник и развился в Европе без внешней помощи и что развитие Третьего мира сегодня заключается в диффузии капитализма вовне из Европы. Евромарксисты отличаются от консерваторов главным образом тем, что они рассматривают капитализм как предпосылку социализма; средство, а не цель. Есть ряд базовых предположений, общих для теорий в обеих группах:
- Европейский колониализм в прошлом имел небольшое значение для Европы и европейского капитализма.
- Колониализм не вел к слаборазвитости периферийных регионов (вынося за скобки геноцид XVI в. в Америках); он различным образом трансформировал их, иногда очень болезненно, но в целом он вел их посредством колониального «наставничества» к экономическому развитию и современности.
- Деколонизация была позитивной трансформацией в политическом смысле, но базовое отношение между европейским ядром и новыми независимыми странами Третьего мира является (и для некоторых евромарксистов должно быть) продолжающейся диффузией капиталистических процессов, включая современные идеи и институты, а также новые технологии, равно как и еще более глубокие связи между ядром и периферией, чем это было в колониальные времена.
- Эти процессы, обобщенно называемые «глобализацией», распространяют современный капитализм на периферию и таким образом стирают экономические различия между двумя секторами (Найджел Харрис (Harris 1986), провозглашает «конец Третьего мира»).
Вера в то, что колониализм в прошлом не играл роли в развитии Европы, оспаривалась рядом марксистов и других историков. Галеано и другие обосновывали, что американские слитки, полученные европейцами в XVI в., имели важное значение для изначального становления капитализма (см. Галеано 1986, Amin 1992, Frank 1992) и центрирования капитализма в Европе (Blaut 1993). Ряд историков утверждал, что колониальные процессы помогли началу и осуществлению промышленной революции. С. Л. Р. Джеймс (James 1938, 1970) утверждал, что рабы в Сан‑Доминго в XVIII в. были не менее важны, чем наемные рабочие в Европе с точки зрения развития атлантической экономики и ранней промышленной революции. Эрик Уильямс утверждал, что рабство, рабские плантации и работорговля мобилизировали первоначальный капитал для промышленной революции в Англии (Вильямс 1950; см. также Solow and Engerman 1987). Ряд историков проследили технологические диффузии из Азии в Европу во время колониального периода (см., прежде всего, 1954–1984). Франк (Frank 1998) утверждает, что своего рода промышленная революция (или, в любом случае, продолжение раннего промышленного развития) была бы сосредоточена в современной Азии, а не Европе, если бы не ряд случайных факторов. Ленин, как мы увидели, в начале ХХ в. утверждал, что колониализм поддерживает капитализм и что, если бы не то, что он называл колониальными «сверхприбылями» и «сверхэксплуатацией», которые, среди прочего, существенно улучшили положение европейских рабочих, социалистическая революция уже разразилась бы в Европе.
Евромарксисты не оспаривают того факта, что колониализм имел некоторое отношение к капитализму в Европе, но они минимизируют его значение. Мы видели, что евромарксисты тяготели к тому, чтобы объяснять восхождение Европы с точки зрения предзаданных фактов и сил внутри самой Европы, и этот аргумент распространяется и на колониальный период. Например, Хобсбаум в своей книге о промышленной революции в Британии очень сильно недооценивает значение внешних факторов. Промышленную революцию «нельзя объяснять преимущественно или в какой‑либо мере с точки зрения внешних факторов… К XV в. было совершенно очевидно, что, если промышленная революция должна была бы случиться где‑либо в мире, это было бы где‑то внутри экономики Европы» (Hobsbawm 1968: 35-36; см. также Хобсбаум 1999a, 1999b, и Warren 1980.)
В вопросе о том, способствовал ли колониализм слаборазвитости колониального мира, то есть отбрасывал ли он колонии назад в развитии, большинство марксистов, включая ряд евромарксистов, утверждают, что колониализм действительно был реакционной силой и что деколонизация была прогрессивной. Но некоторые евромарксисты отстаивают противоположную позицию. Они отталкиваются от взгляда Маркса, согласно которому колониализм, хотя и разрушает местные социальные и экономические структуры колониальных обществ, все же освобождает их от старинных пут и таким образом, подготавливает их к социализму. Ряд евромарксистов (включая Бреннера, процитированного выше) настаивают на том, что прогресс к социализму может происходить только в тех условиях, где технологический потенциал капитализма был истощен; Европа, как наиболее развитый регион, должна быть центром настоящей и будущей социальной эволюции. Учитывая этот взгляд на колониальный процесс, ряд евромарксистов (например, Warren 1980, Хобсбаум 1998, Hobsbawm 1977) поставили под сомнение идею, что колониализм действительно был вреден для колониальных народов. В былые времена некоторые марксисты действительно аплодировали колониализму, как Бернштейн. Короче говоря, евромарксисты тяготеют либо к поддержке, либо к смешанному отношению к колониализму, наиболее катастрофическому процессу диффузии в современную эпоху. Противоположную точку зрения занимают большинство европейских марксистских исследователей и практически все исследователи за пределами Европы. В общем, Африка и Азия не стагнировали до колониализма, и большинство территорий не были «отсталыми» и «традиционными». На заре колониализма, в XVI в., некоторые регионы за пределами Европы были столь же развиты, как сама Европа (Blaut 1993, Frank 1998). Колониализм прервал развитие в этих регионах; он не принес развитие как дар колонизаторов.
8. Империализм
Марксистские теоретики, что вполне объяснимо, сосредотачивают главное внимание на современном нам мире, мире, в котором колониализм почти исчез. [6] Евромарксисты попросту распространяют свою евроцентристско-диффузионистскую модель мира на современность. Нельзя просто разделить современную марксистскую мысль на сугубо диффузионистскую и недиффузионистскую школы, есть много промежуточных точек зрения. Ради краткости изложения, я противопоставлю две теории: с одной стороны, теорию глобализации и, с другой стороны, теорию империализма.
Теории глобализации тяготеют к тому, чтобы описывать ландшафт Третьего мира как в основном или частично докапиталистический во время и после колониального периода. В недавнее время капитализм проник в эти регионы, стал «глобальным» и таким образом принес благотворные изменения в Третий мир. Промышленная революция распространяется по миру: страны Третьего мира индустриализируются, следовательно модернизируются. Условия жизни народов Третьего мира улучшаются: для некоторых евромарксистов происходит сокращение разрыва, и мы видим подлинно глобализированный мир без существенных различий между богатыми и бедными странами на горизонте (см. Warren 1980, Harris 1984, Willoughby 1995). Нет нужды говорить, что эта точка зрения близка мейнстримным авторам, хотя она и имеет мощные корни в раннем евромарксизме (прежде всего, в теории «ультраимпериализма» Каутского). Существуют важные свидетельства против нее. Настоящая индустриализация идет лишь в некоторых регионах, и это преимущественно регионы, располагавшие значимой тяжелой промышленностью в былые времена. Бразилия, Индия и Мексика являются важными примерами. Мексика — это уникальный случай в силу влияния НАФТА. Бразилия и Индия располагают в количественном плане большим количеством промышленности и очень обширной рабочей силой, вовлеченной в обрабатывающую промышленность, но в пропорции к своему (огромному) размеру они могут быть не более индустриализированными, чем средние страны Третьего мира. В других регионах мы обнаруживаем, что промышленность играет маргинальную роль во внутренней экономике: это филиалы корпораций стран ядра; сборочные площадки преимущественно для потребителей стран ядра и тому подобное. Это не интегральная индустриализация и не диффузия промышленной революции. Предполагаемое улучшение стандартов жизни во многом иллюзорно. Достижения медицины действительно распространились, и люди стали жить дольше. Но спорный вопрос, действительно ли выросли реальные доходы в Третьем мире (статистика на этот счет может быть очень сомнительной); в любом случае этот рост маскирует процессы дифференциации, когда богатые становятся богаче, а бедные — беднее.
Марксистская теория империализма постулирует принципиально иную мировую динамику. Ленин (вместе с Люксембург и Бухариным) ввел базовый постулат: влияние капитализма на колониальные и полуколониальные регионы — сегодня Третий мир — разрушительно и паразитично. Оно не ведет к развитию: по Ленину, оно ведет к обнищанию и к антиколониальной и антикапиталистической революции. [7] Можно уверенно сказать, что эта точка зрения лежит в основе большей части радикальной антиколониальной мысли, как марксистской, так и нет: она безмерно важна для истории политических идей. Однако стоит задать вопрос: существует ли по сей день империализм, каким его рассматривал Ленин, и является ли он господствующей силой в отношениях между Третьим миром и европейским миром? Некоторые марксисты и многие другие радикальные ученые Третьего мира утверждают, что сегодня, как и в прошлом, влияние европейского капитализма на регионы Третьего мира является либо разрушительным и негативным, либо в лучшем случае вызывает сочетания развития и неразвитости, оказывая позитивное воздействие в одних регионах и негативное — в других. Эти ученые утверждают, что капитализм стал глобальным довольно давно и что его воздействие на большинство бывших колониальных регионов в качественном плане по‑прежнему является таким же, как и до деколонизации, хотя есть и важные исключения (такие как ряд нефтедобывающих стран). Глобализация, как говорят они, — это неоколониализм, и ее последствиями будут, как и в былые времена, рост обнищания и сопротивления. Существуют данные, подтверждающие обе теории. Однако, с моей точки зрения, существует перевес свидетельств в пользу теории империализма, а теория глобализации настолько прочно укоренена в евроцентристском диффузионизме, что ее можно поставить под вопрос на одних лишь этих основаниях.
Многие ученые и активисты отрицали марксистскую теорию из‑за ее евроцентризма. Я пытался показать в своей статье, что евроцентризм внутри марксистской теории возможно идентифицировать, анализировать и искоренять. Без евроцентризма эта теория будет сильнее и полезнее.
Notes:
1. Разумеется, Маркс читал ряд книг европейских ученых и путешественников, но они, опять же, выражали диффузионистские и колониалистские взгляды. Незадолго до смерти Маркс начал систематически читать о неевропейском мире: см. его «Этнологические тетради», опубликованные под редакцией Л. Крейдера (Marx 1972). Книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» 1884 г. представляет собой существенный сдвиг от евроцентризма (Энгельс 1961). Там, где я упоминаю «Маркса» в своей статье, читатель должен воспринимать это как «Маркс и Энгельс», если это не оговаривается в контексте. Здесь я следую принятым правилам, которые несколько несправедливы по отношению к Фридриху Энгельсу. ↩
2. См., в частности, Luxemburg 1976, Люксембург 1934, Ленин 1969a, 1969b, 1973a, 1973b, 1973c, 1981a, 1981b (ряд коротких статей вместе составляет целостную модель). ↩
3. Обсуждение в этом разделе основывается на главе 1 в Blaut 1993. ↩
4. См. Bernal 1987, Amin 1989, Whitman 1984. ↩
5. См. Ленин 1969b, 1969c, 1973b, 1973 c, 1981a. ↩
6. Разумеется, остается ряд классических колоний, наиболее значимой из которых является Пуэрто-Рико. ↩
7. Интересно, что евромарксисты интерпретируют ленинскую теорию принципиально иным образом, постулируя, в сущности, неотвратимую диффузию капитализма в мире. Обосновывая эту точку зрения, они цитируют ранние работы Ленина, в которых он действительно придерживался диффузионистских взглядов, которые потом отбросил. Также они акцентируют аргументацию ленинского памфлета «Империализм как высшая стадия капитализма» (Ленин 1916а), упуская, что этот памфлет, в силу цензуры, избегал обсуждения политических и социальных аспектов империализма, которые, с точки зрения Ленина, имели ключевое значение, и рассматривал только экономику капиталистической экспансии. Все этот дает нам крайне искаженное видение ленинской теории империализма, которая выглядит как по сути переложение экономического анализа Гильфердинга и Каутского, а не фундаментально новой теорией отношений между ядром и периферией. Я рассматриваю эти темы в статье «Оценивая империализм» (Blaut 1997). ↩
