Елена Гапова
Питер Бергер когда-то писал, что социология является попыткой понять (общество) [23]. Концепт гендера возник именно как попытка понять и назвать, а его заимствование означало готовность (части) общества принять это объясне ние социальной жизни, т.к. «...любой терминологический импорт ключевых понятий превращается в импорт эпистемологический, выполняющий не вспомогательную, техническую, обслуживающую, а скорее ведущую теоретическую функцию» [24]. Поэтому в заключение я попытаюсь объяснить, почему, с моей точки зрения, новая теория появилась одновременно с деконструкцией социализма, и инструментом какого процесса стала, возможно, помимо нашей воли.
Сформировавшееся в постсоветских гендерных исследованиях описанное разделение является в определенном смысле классовым. Под «классом» я понимаю организующий концепт, необходимый для исследования широкого круга проблем социальной дифференциации, доминирования и исключения, а также власти и безвластия, включающий вопросы культурной идентичности, образования, образа жизни, вкуса, практик повседневности и т.д. В этой перспективе о ГИ можно говорить по крайней мере с двух точек зрения.
С одной стороны, можно говорить о «классовой» стратификации самих исследователей. Если знание – главный капитал в постиндустриальном обществе – равносильно власти, а инструментами являются язык и дискурс, то доступ к «властному» знанию становится линией социального разделения в соответствии с различной «структурой ресурсов», рисков и возможностей исследователей. Те, кто имел дело с организацией гендерных конференций или летних школ, составлением сборников и т.д., знают, что то, какую концепцию тендера артикулируют аппликанты, в значительной степени связано с конкретными социальными условиями их жизни: где они живут – в больших городах или поменьше, на западе или на востоке, знают ли английский язык, где учились, как часто выезжали за рубеж и насколько для них доступна сеть Интернет. Это означает, что причины, по которым авторы придерживаются определенных взглядов, часто связаны не с собственно научной аргументацией; они придерживаются этих взглядов в значительной мере или даже исключительно из-за некоторых обстоятельств, являющихся частью того социального контекста, в котором они работают» [25].
С другой стороны, критерий «класса» касается содержания знания, т.е. определяет то, что принимается за фундаментальную причину угнетения женщин, каким видится социальное устройство и, соответственно, за что и с чем надо бороться.
Обобщая, это можно представить следующим образом. Как известно, при социализме женский вопрос считался в целом решенным, потому что в классической марксистской теории угнетение женщин (их, как писал Ф. Энгельс, всемирно-историческое поражение) связано с возникновением частной собственности. Считалось, что с ее ликвидацией и исчезновением классов исчезнет и гендерное неравенство: ему просто неоткуда будет взяться, и поэтому проблему гендерного равенства следует решать посредством приобщения женщин к оплаченному труду и соответствующего социального распределения ресурсов, т.е. выделения общественных средств на детские сады, декретные отпуска и т.п. Гендерная же теория в целом исходит из того, что пол является самым первым социальным разделением и первичным способом означивания отношений власти, с чего, собственно и начинается общество. Все остальные социальные категории, в том числе категория класса, выстраиваются уже вокруг полового разделения и всегда включают его в себя. Угнетение женщин есть результат мужского доминирования во всех сферах – от сексуальной до экономической, борьба с ним прежде всего предполагает пробуждение женского самосознания и развитие женской автономии. А дальше проблему можно решать различными способами – в том числе и посредством социального распределения (в социалистическом и марксистском феминизме) – в зависимости от того, как это видит соответствующее феминистское течение.
Не рассматривая аргументы в пользу того или другого подхода (хотя историческая первичность пола кажется в современной социальной теории очевидной), важно отметить следующее. Когда начала происходить деконструкция метатеории – советского марксизма («старого знания»), переставшего отвечать на запросы общества, отказаться от него, не заместив его другой теорией (или, скорее, другими теориями), было невозможно, и гендер оказался одним из тех новых концептов, которые были для этого использованы. Как указывает Альмира Усманова, т.к. «класс» принадлежал к интеллектуальной традиции, которую общество желало изменить, термин «гендер» стал замещением отвергнутого основного инструмента социальной стратификации [26].
Однако основным социальным процессом посткоммунизма является именно классообразование, т.е. формирование экономического неравенства, перераспределение собственности, новые формы доминирования и исключения. Переход к другому – рыночному – способу распределения ресурсов, влекущему экономическую стратификацию, требует легитимации посредством изменения представления о социальной справедливости. Если при социализме она представлялась в виде социальной защиты, то в рамках дискурса демократизации возникла другая формулировка, ставящая во главу угла не бесплатный детский сад или декретный отпуск, а «права женщин», их представительство, автономию, независимую субъектность, право на свое тело и сексуальность. «Права женщин существуют отдельно от прав детей» [27], — писала «главная феминистка» Мария Арбатова, отстаивая женскую автономию. Новая формулировка женского вопроса отражала другое общественное устройство. Права, автономия и независимость являются частью либерального дискурса и связаны с собственностью, рынком и капитализмом, которые и порождают независимых субъектов, но только среди тех, кто успешен экономически.
Таким образом, гендер (вместе с некоторыми другими категориями) стал идеологическим прикрытием происходящего экономического процесса. Женское движение, формируемое при поддержке международных организаций в виде штата сотрудников на зарплате, сконцентрировалось вокруг новых тем, которые нельзя было поднимать в советской науке, т.к. они противоречили идее, что гендерное неравенство исчезает вместе с классами – насилие против женщин, в том числе сексуальное, трафик, домогательства и т.д. Это позволило привнести либеральную идеологию, заставить говорить на новые темы, требовать прав, реформ, постановлений, следования «международным конвенциям», но вместе с тем отвлечься от ключевого «вопроса собственности», а также в какой-то мере «разделить» женщин и мужчин, представив их противоборствующими сторонами. Такое смещение фокуса, которое, очевидно, можно определить в марксистских терминах формирования ложного сознания у угнетенных групп, есть обратная сторона классообразования. Невольно, но как часть женского движения ГИ оказались по одну сторону с международным капита лом при продвижении – в виде «демократии» и «прав человека» – стратификации и капитализма.
Не удивительно поэтому, что «феминизм» как идеология стал в постсоветском пространстве достоянием элит, проповедовавших рынок и экономический либерализм, а также успешных женщин, заинтересованных в продвижении на верх. В феминистском сообществе русскоязычного живого журнала одна пользовательница так объяснила, почему, по ее мнению, феминизм не нужен женщинам рабочего класса и доступен только «продвинутым» женщинам:
Вообще-то, работающая высококвалифицированная женщина обеспечивает заработком несколько малоквалифицированных, которые в противном случае сидели бы дома при Джоне, Хуане или Педро. Разумеется, малообеспеченным слоям самореализация в карьере не светит. Она им попросту не нужна, ни женщинам, не мужчинам. Если кому-то нужна самореализация, и он(а) обладает достаточными способностями, он(а) делает карьеру и выходит в средний класс. Интересы рабочего класса ограничены бытом и досугом. Естественно, не имеет смысла бороться за то, что им самим не нужно. В отношении рабочего класса другие области борьбы феминизма, и на первом месте насилие в семье. Представительницы рабочих слоев подвергаются домашнему насилию намного чаще, чем женщины среднего класса, а помощь ищут намного реже. Это – довольно широкое поле деятельности для феминизма [28].
Собираясь баллотироваться в Думу по университетскому округу Москвы, где «самое большое количество людей с высшим образованием в России и самое большое количество людей с научными степенями», М. Арбатова замечает: «Именно это меня и привлекает, поскольку моя феминистская политическая программа может быть понятна только в таком округе» [29]. Феминистская риторика в целом не получила поддержки тех женщин, которые более всего пострадали в результате посткоммунистической дифференциации: живущих в провинции, занятых в государственной сфере и не имевших возможности «начать совместный бизнес с итальянцами». Права женщин существуют отдельно от прав детей у тех, кто может нанять няню; речь же о ее «женских правах», доведенная до логического завершения, привела бы к проблеме класса и распределения. Однако этого не происходит: несмотря на то, что текстов об экономической маргинализации женщин в наших ГИ немало, они не касаются глобального распределения капитала и в лучшем случае туманно говорят о «социальной защите». Некоторое время назад подписчики электронного листа рассылки по тендерным исследованиям, модерируемого Харьковским ЦГИ, начали дискуссию о том, как ГИ и феминизм принимаются обычными женщинами. Подписчица из Томска тогда написала:
Часто по утрам по пути на работу я думаю о том, нужны ли женщинам наши исследования. Наши рассуждения о гендере, свободе и духовном освобождении… Недавно мы делали проект по тендеру, и участвовавшие в нем аспирантки не были феминистками. Мне, взрослой женщине, казалось, что они боятся, что мужчины, общество и люди вокруг них их не поймут [30].
Окружающие ее женщины не считали, что феминизм имеет какое-то отношение к их повседневным проблемам. Его просвещенные идеалы защищали в той дискуссии две участницы: обе они писали диссертации по ГИ – одна в Австрии, другая в Германии. Одна из них написала:
Если спросить, являюсь ли я феминисткой, моим ответом будет одно значное «да», и это не зависит от общества или ситуации вокруг меня, потому что феминизм – это не противопоставление окружающему миру, а конструктивное желание сделать его лучше … […] И поэтому я пишу свою диссертацию по-немецки в Бремене, где, может быть, не самый лучший климат, но таким образом мои родители в России могут позволить себе лекарства, и у меня нет проблем с книгами и другими источниками и – что самое важное – меня принимают здесь всерьез [31].
Хотя эта участница дискуссии уверена в своей незаинтересованности, ее «классовый» интерес здесь очевиден. Пьер Бурдье называл интеллектуалов угнетаемой группой угнетающего класса. Являясь главными производителями смыслов, субъектами националистических, гендерных и прочих дискурсов, говоря от имени «других», они артикулируют интересы восстающего класса, хотя сами не обязательно оказываются в выигрыше от того нового социального порядка, который проповедуют. Что, конечно, не означает, что они не имеют в этом своих собственных интересов.
Создастся впечатление, что наш «гендер» затрагивает вовсе не те социальные темы, которые постсоветские женщины видят причиной своих проблем, а, напротив, отсылает к тому, что не принадлежащие к элитам женщины вряд ли бы считали причиной ухудшения своего статуса. Если сексуальные домогательства (или обмен сексуальности на оплачиваемую работу) стали широко распространены (и иногда являются частью «рабочего контракта» для молодых и привлекательных женщин), то является ли это результатом «сексизма» или «патриархата», или также и «продуктом» новой экономической и классовой иерархии, когда бизнесы («средства производства») перешли в частную собственность? Раньше, как помнят женщины моего поколения, начальник в принципе мог «приставать», но никогда у него не было над тобой той власти, которую имеют некоторые боссы сейчас, и в целом можно было найти на него какую-то «управу». Если сексуальный трафик становится все более видимым, то следует ли бороться с ним путем открытия шелтеров и горячих линий (которые, безусловно, нужны)? Может, надо подумать о том, почему молодые жен щины ищут работу за границей? Что, конечно же, потребует глобального пересмотра отношений между постсоветским пространством и остальным миром. И если женщина в маленьком армянском, украинском или белорусском городке потеряла работу и веру в себя, может ли ей помочь семинар по развитию самосознания? Безработной она является потому, что единственное градообразующее предприятие закрыто, и в таком случае ее муж так же безработен, как и она. И тогда гендер «сам по себе» является проблематичным инструментом для концептуализации постсоветского неравенства…
Как пишет Джоан Скотт, женщины Восточной Европы (она имеет в виду весь постсоциалистический регион) давно находятся в составе рабочей силы и научились подходить к своим проблемам стратегически [32]. Очевидно, они не принимают тот политический либерализм «прав», который не бросает вызова экономическому неравенству и может означать только отдельные реформы, впрочем, маловероятные в связи с отсутствием у женщин как группы собственного голоса. Но может быть, тот путь, который проделали ГИ за эти пятнадцать лет, вместе с теми людьми, которые этим жили – и меняли свои судьбы, свои семьи, помогали другим и сами становились другими и были часто счастливы оттого, что поняли что-то про этот мир – может быть, этот путь окажется не напрасным? Феминизм может быть различным в зависимости от того, откликом на какую конфигурацию социальных отношений он является, и мы сможем найти тот вариант феминизма, который будет говорить о нас и станет инструментом нашей – именно нашей – борьбы?
Печатается в сокращении
Полный текст статьи опубликован в журнале “Гендерные исследования”. – 2006. – № 15. – С. 144-164.
Примечания
23. Berger, Peter. An Invitation to Sociology (1963), p. 5.
24. Ушакин С. «Поле пола: в центре и по краям», Вопросы философии, 1999, № 5, с. 71.
25. Gracia, Jorge. «Sociological Accounts and the History of Philosophy», in Kusch Martin (ed.), in The Sociology of Philosophical Knowledge (Kluwer Academic Publishers, 2000), p. 194.
26. Ousmanova, Almira. «On the Ruins of Orthodox Marxism: Gender and Cultural Studies in Eastern Europe», Studies in East European Thought (2003), p. 55.
27. Арбатова Мария. Как я пыталась честно попасть в Думу (М.: «Эксмо», 2003), с. 44.
29. Арбатова Мария, там же, с. 93.
30. Сообщение от Татьяны ( [email protected] ) на адрес < [email protected] > 15 октября 2003.
31. Сообщение от Марии ( [email protected] ) на адрес < [email protected] > 15 ок тября 2003.
32. Scott, Joan. «Some More Reflection on Gender and Politics», p. 213.
