Книга Кристен Р. Годси «Почему при социализме секс у женщин был лучше» рассматривает государственные социалистические режимы в Восточной Европе. Это цепляющее название попалось мне на глаза в одном из лондонских книжных магазинов в октябре прошлого года. Я взяла книгу, потому что лучший секc — далеко не первое, что приходит в голову при упоминании социалистических режимов XX века. Женщины вроде меня, родившиеся и выросшие в Украине 90-х, согласятся, что «секс» считался элементом западной культуры, привнесенным из-за рубежа в разгар перестройки и гласности вместе с джинсами и кока-колой, и связывался, скорее, с упадком советской культуры и морали. Итак, я хотела узнать, почему у таких женщин, как моя бабушка, и ее современниц секс был лучше при социализме. Прочитав книгу, я поняла, что подзаголовок «И другие аргументы в пользу экономической независимости» гораздо лучше отражает общий замысел авторки.
У Годси, докторантки социальных и культурных наук Калифорнийского университета в Беркли, успешная научная карьера и много публикаций: научные книги и статьи о жизни женщин при государственном социализме. Они основываются на 20 годах полевых исследований в Восточной Европе. Сейчас Годси — профессорка русистики и восточноевропейских исследований в Университете Пенсильвании. Новая книга Годси, легкая и остроумная, развивает и обосновывает аргументы её нашумевшей колонки в New York Times «Почему при социализме секс у женщин был лучше». В этой книге Годси обращается в первую очередь к молодым американкам и американцам, на политизацию которых повлияла социальная, политическая и экономическая политика президента Трампа. Она также адресована тем, кто критически относится к неолиберальной экономике с присущими ей приватизацией, дерегуляцией и сокращением социального обеспечения, усиливающими социальное неравенство. В надежде вдохновить «американских читателей критически подумать об истории, которой их учат в школах, и извлечь уроки из опыта других стран, экспериментировавших с социализмом в его разнообразных формах», Годси придала своему анализу сравнительную форму (xi). Эта книга касается как Восточной Европы, так и Америки (едва ли не в большей степени).
Книга Годси появилась во времена женских протестов против подъема консервативной политики в США, связанного с избранием Трампа. Республиканцы посягнули и на репродуктивные права женщин. Американские миллениалы все критичнее относятся к неолиберальному капитализму и симпатизируют социалистическим ценностям. Причина тому — рост крайней нищеты и числа бездомных в США. Более того, на выборах в ноябре 2018 года беспрецедентное число женщин из числа иммигрантов, этнических и расовых меньшинств и/или низших слоев общества (например, Александрия Окасио-Кортес) получили места в Конгрессе США. Они пришли с прогрессивной программой всеобщего доступного здравоохранения, ухода за детьми, образования, прожиточного минимума, прав LGBTQ+ и (им)мигрантов, контроля за оружием и изменением климата и так далее. Гарантируемые американской либеральной демократией права оказываются уязвимыми, если нет экономического и материального равенства. Это мнение и становится отправной точкой книги Годси «Почему при социализме секс у женщин был лучше». Итак, в чем мерило равенства и свободы для женщин? Этот вопрос частично объясняет возможности очерченного в книге нормативного проекта.
Годси излагает свои аргументы в шести главах. Первые три посвящены работе, материнству и руководящих ролей женщин, в четвертой и пятой главах рассматривается вопрос секса, а в заключительной — вопрос гражданства. Большинство глав начинаются с личной истории рядовой американки/американца — друга или подруги авторки. Эти истории должны показать контраст между благоприятной ситуацией для женщин при государственном социализме и обстановкой в современных Соединенных Штатах, где экономическое благополучие женщин напрямую зависит от их партнеров-мужчин. Годси опирается как на исторические, так и на современные источники: интервью, количественный статистический анализ, этнографию, архивные исследования, вторичные источники и прочие данные, частично собранные во время ее полевых работ в Восточной Европе. Однако, в отличие от её более академических исследований, в этой популярной работе доказательства порой кажутся удобно подобранными и анекдотичными. Это поднимает вопрос интерпретации: откуда мы знаем, насколько точны личные воспоминания и государственные архивные данные? Можно ли объяснить такое изложение необходимостью упростить и разъяснить научное исследование широкой, пусть и хорошо осведомленной, но не экспертной аудитории? В «Примечании автора» есть несколько предостережений для критически настроенного читателя. Поскольку это популярная книга, а не академический труд, авторка призывает не искать в тексте теоретических и методологических дебатов о феминизме, равно как и об истории, политической экономии или перестройке режимов государственного социализма в Восточной Европе. Для тех, кто интересуется этими темами, в конце книги есть «Рекомендации для дальнейшего чтения», где можно найти и научные работы Годси.
"Годси полагает, что в социалистической Восточной Европе и Советской России женщины десятилетия назад получили экономические права, которые привели к большей независимости. За это американские и другие западные феминистки все еще борются."
Исходный посыл книги в том, что подлинная эмансипация женщин невозможна без структурной экономической независимости от мужчин. За исключением скандинавских социал-демократий, все западные кейнсианские государства всеобщего благосостояния официально закрепляли форму семьи с независимым мужчиной-кормильцем и зависящей от него женщиной-домохозяйкой. В отличие от них, режимы государственного социализма смогли добиться экономической независимости женщин от их мужей (отцов/братьев/сыновей) благодаря массовому трудоустройству, протекционистскому трудовому и семейному законодательству, обобществлению образования и ухода за детьми. Годси полагает, что в социалистической Восточной Европе и Советской России женщины десятилетия назад получили те экономические права и большую незавивисимость, за которые американские и другие западные феминистки все еще борются. Вместе с тем, авторка признает такие недостатки государственного социализма, как неизменное традиционное разделение труда в семье, ведущее к «двойной смене» для женщин как работниц и матерей, поощряющее рождаемость, а иногда и запрещающее аборты законодательство, а также тоталитарный характер общества. Но несмотря на все эти негативные факторы, женщины при режимах государственного социализма, по словам Годси, имели меньше «экономических причин оставаться в насильственных, неудовлетворительных или нездоровых отношениях». Как следствие, секс у них был лучше (9).
В четвертой и пятой главах авторка рассматривает теорию сексуальной экономики (к сожалению, гетеронормативную) и указывает, что она исторически присуща капитализму. Эта теория предполагает, что мужчины и женщины обладают двумя товарами: сексом и деньгами (и тем, что можно купить за деньги). Когда женщины запрашивают у мужчин более высокую цену на секс (это происходит при высокой зависимости женщин от мужчин), они стимулируют таким образом мужское предпринимательство (109). Опуская многочисленные логические проблемы этой теории, Годси предполагает, что восточноевропейские социалистические политики понимали, что коммерциализация секса (здесь она рассматривает секс-работу из удовольствия как исключение из правила) — явление, характерное для капиталистических обществ, которые эксплуатируют «естественные» роли матери и жены для удешевления содержания и воспроизводства работников, что включает и обеспечение сексом. Чтобы построить «общество, в котором сексуальность освободилась бы от экономического принуждения», в странах государственного социализма проводили экономическую и социальную политику, которая повышала материальную защищенность женщин (122). Мужчин вынудили быть интересными женщинам, чем можно объяснить высокий уровень разводов. Годси с уверенностью утверджает, что выдающиеся женщины в режимах госсоциализма — Елена Лагадинова, Валентина Терешкова, Александра Коллонтай, Надежда Крупская и другие — активно и сознательно подталкивали государственную политику к большему освобождению женщин. Так, сравнительные биографические интервью с женщинами показывают, что в Советской России 70–80-х годов секс понимался как любовь и удовольствие. В 90-х он стал инструментом обеспечения материальной безопасности и социальной мобильности.
Годси объясняет изменения в сексуальных отношениях постсоциалистического периода рыночными реформами «шоковой терапии» 90-х годов, предписанными Западом. В разгар приватизации социальных служб и дерегуляции труда у женщин было два выхода: работать прекарно и жить в нищете или взять на себя «традиционную» роль домохозяйки, «продав секс» мужчине за экономическую безопасность и стабильность. Многие ученые показывают, что в Восточной Европе в условиях широко распространенной безработицы 1990-х и начала 2000-х уровень женского трудоустройства оставался высоким. Порой он был даже выше мужского, потому что женщины брались за более прекарную работу, а темпы производства в тяжелой промышленности, где преобладали мужчины, замедлялись. Процесс феминизации бедности в Восточной Европе напрямую связан с изменением экономического положения этих стран по отношению к Западу. Годси объясняет, как в постсоциалистической Восточной Европе секс стал востребованным для экспорта на Запад товаром (а также, что важно, на Восток и Юг). А еще таким товаром стали невесты, няни и домработницы. Так проходили экономические изменения, сделавшие женщин более уязвивыми (смотрите у Lutz 2018 о женщинах-мигрантках из Восточной Европы и «оставленных» отцах). Она пишет, что сегодня
русские невесты на заказ, украинские секс-работницы, молдавские няни и польские домработницы хлынули в Западную Европу. Сомнительные посредники собирают светлые волосы бедных белорусских подростков на продажу нью-йоркским производителям париков. В Санкт-Петербурге женщины поступают в школы для начинающих охотниц за богачами. Прага стала эпицентром европейской порно-индустрии. Торговцы людьми прочёсывают улицы Софии, Бухареста и Кишенёва в поисках наивных девушек, мечтающих о благополучной жизни на Западе (12).
Порноиндустрия Восточной Европы после падения железного занавеса — наглядный пример этого процесса. Польский кинокритик Якуб Маймурек повторяет утверждения Годси:
В порнографии, как и по всех остальных отраслях производства, страны бывшего Восточного блока имели два главных козыря: дешёвую, относительно квалифицированную рабочую силу (в случае порнографии это означает относительную сексуальную привлекательность и белую, «неэтническую» внешность), обедневшую из-за сильной инфляции и деиндустриализации, и оставленную предыдущей системой инфраструктуру, которую западные субъекты экономической деятельности могли получить практически задаром. После падения железного занавеса в бывший Восточный блок направились не только посланные Всемирным банком советники и представители крупных концернов, оперирующих в общественно легитимированных секторах производства, но и производители порнографии ( Маймурек 2015).
История перестройки государственного социализма показывает, что сексуальность и гендерные отношения — это вопрос политической экономии. В свете этих аргументов Годси заканчивает свою книгу отсылкой к известному афоризму: «Эксперименты XX века с марксизмом-ленинизмом провалились, однако из этого провала следует извлечь уроки, которые помогут нам избежать многих ошибок в будущем, а не использовать его как повод рефлекторно отбросить коммунистические идеи как таковые… Не стоит выплескивать ребенка вместе с водой. Самое время начать его спасать» (177).
Трудно не согласиться с основным утверждением Годси о том, что принятие некоторых вдохновленных социализмом идей, таких как доступный уход за детьми, большой декретный отпуск, охрана женского труда, всеобщее доступное здравоохранение и образование, увеличит равенство между женщинами и мужчинами. Тем не менее её книгу можно критиковать за другие положения.
Прежде всего, ряд вопросов требуют уточнения. В книге часто встречается термин «социализм», что размывает его определение. Аргументы Годси приобретают определенную политическую окраску. Авторка признает, что скандинавские социальные демократии были скорее исключением из правил среди большинства кейнсианских государств всеобщего благосостояния. В отличие от тех же Западной Германии, Канады или США, они смогли достичь некоторых социалистических целей в области гендерного равенства: вовлечение женщин в рабочую силу, предоставление им декретного отпуска, обобществление ухода за детьми. Иногда авторка опирается на данные из скандинавских стран, например декоммодификацию секса в современной Дании как результат экономической независимости женщин при сильном государстве всеобщего благосостояния. Так почему же страны Северной Европы не находятся в фокусе книги Годси, почему не приводятся как пример для США, а являются лишь проходными примерами успешного принятия элементов социализма? Чем эти системы отличаются от восточноевропейских государственных социализмов? Может быть, по мнению Годси, восточноевропейские идеи эмансипации женщин имели больший потенциал для социальных трансформаций?
"В случае Швеции включенность и равенство некоторых женщин сопровождается относительной исключенностью и неравенством других."
Среди прогрессивной западной общественности скандинавские государства всеобщего благосостояния часто рассматривают как идеальные модели, к которым следует стремиться. Однако шведская утопия равенства, доступа к социальному и экономическому благополучию при сохранении рыночной экономики (ее часто называют, браком капитализма и социализма) критиковалась за гендерное, классовое и расовое неравенство. Начиная с 70-х годов (возможно, с некоторым послаблением сегодня) шведское государство активно продвигает политику сближения работы и семьи, вовлекая женщин в общественную сферу, а мужчин — в семью. Однако исследование Татьяны Бурейчак и Тамары Марценюк о гендерном контракте в Швеции (Бурейчак та Марценюк 2013) показывает, что, хотя шведские мужчины проводят больше времени с детьми дома, чем мужчины из других европейских стран, работа по уходу все еще непропорционально падает на плечи шведских женщин. Время, которое проводят отцы со своими детьми, связано с играми и прогулками, а не с работой по дому. Согласно статистике, выход шведских женщин на рынок труда основывался на занятости в традиционно «женских» секторах ухода и образования, где был неполный рабочий день, менее престижные и более низкооплачиваемые должности. Это приводило к профессиональной и производственной половой сегрегации. Авторки также делают важное замечание, что мнение и потребности женщин из расовых меньшинств и мигранток, на которых часто смотрят как на жертв патриархальных культур, игнорируются, поэтому те часто оказываются на более прекарных работах в сфере услуг и ухода. Похоже, в случае Швеции включенность и равенство некоторых женщин сопровождается относительной исключенностью и неравенством других. Всё зависит от класса и расы.
В авторском примечании Годси заявляет, что контраст между социалистической восточноевропейской и скандинавской системами состоит в политическом представительстве: ограничение политических свобод при государственном социализме и конкурентные, свободные и справедливые выборы при социал-демократии. Такое сравнение не совсем удачно. Возможно, Годси не акцентирует внимание на странах Скандинавии просто потому, что это не область ее специализации. Однако исходя из некоторых отрывков книги можно предположить, что, ориентируясь на американскую аудиторию с её относительно недавним интересом к социализму, Годси не хочет слишком противопоставлять скандинавские страны «провалившимся» социалистическим режимам Восточной Европы, чтобы показать, что некоторые элементы социализма можно внедрить в капиталистической Америке путем реформ, не опасаясь при этом полного «коммунизма». Тем не менее, предвидя такие вопросы от читателей, Годси могла бы прояснить различные элементы государственного социализма и социал-демократии, а значит лучше объяснить возможности очерченного в книге нормативного проекта. Итак, секс лучше при каком социализме?
Исследования показали, что, как и в Швеции, профессиональная сегрегация по полу преобладала в странах Восточного блока и в Советском Союзе, несмотря на политику гендерного равенства, а может, и благодаря ей. Женщины заполнили сферу услуг, более лёгкие профессии в первичном секторе экономики и товарном производстве (Heinen 1990; Teplova 2007). Хотя по сравнению с Западной Европой и Северной Америкой женщины в странах государственного социализма действительно вошли в промышленный сектор экономики, они столкнулись с неравным доступом к ряду профессий. Сегрегация по половому признаку была «неотъемлемой частью самого трудового процесса» в том смысле, что даже на уровне одной и той же фирмы неквалифицированным работницам и работникам поручались разные задачи. Женщинам было труднее получить повышение по службе. Как правило, их работа не соответствовала уровню подготовки (Heinen 1990: 44—45, см. также Goldman 1996). Так, Хайнен пишет, что «все эти факторы в сумме дают разницу в заработной плате в среднем в 30—35 процентов» (Heinen 1990: 44—45). Играли ли эти факторы сегрегации на трудовом рынке против социальной политики, обобществлявшей такой репродуктивный труд, как уход за детьми и декретный отпуск, делая его менее значимым?
"Хотя по сравнению с Западной Европой и Северной Америкой женщины в странах государственного социализма действительно вошли в промышленный сектор экономики, они столкнулись с неравным доступом к ряду профессий."
Такие социальные неравенства, как класс, раса/этническая принадлежность и сексуальная ориентация, в значительной степени игнорируются в книге, зато имеют решающее значение для ее выводов. Поскольку жизнь женщин носит интерсекциональный характер – определяется не только полом, но и классом, расой/этнической принадлежностью, сексуальностью и прочими социальными неравенствами — читатели вправе спросить: материальные права для кого? Действительно, сама Годси признает важность интерсекционального подхода в авторском примечании, но редко применяет его в своем анализе государственного социализма. В книге основное внимание уделяется работающим женщинам в неопределённых городских пространствах. Однако необходимо также проанализировать социально-пространственное неравенство в отношении пола и класса. Во-первых, важно проводить различие между типами городских пространств: крупными столичными центрами, закрытыми военными, добывающими, промышленными и небольшими городами. Женщины в крупных столичных центрах, таких как Москва и Санкт-Петербург, а также в лучше обеспеченных закрытых городах, имели доступ к более качественным услугам и продуктам. Разделение между городскими и сельскими районами важно для понимания того, как опыт экономической независимости сельских женщин отличается от опыта работниц в режимах государственного социализма (Viola 1986, 1996; Fitzpatrick 1994).
Исторические исследования Линн Виолы показывают, сельские женщины как «естественные лидерки сопротивления» восставали против коллективизации сельского хозяйства — процесса внутренней колонизации крестьян, что непосредственно влиял на женскую сферу интересов — «домашнюю экономику с частным земельным наделом и поголовьем скота, заботу о детях и вопросы, связанные с содержанием семьи» (Viola 1986: 3—5). Точно так же Венди Голдман, основываясь на некоторых утверждениях Виолы, предполагает, что ликвидация женотделов 5 января 1930 года путем «переориентации» женской деятельности по обобществлению домашнего труда на поддержку индустриализации во многом была связана с тем, что обобществление быта — центральная часть ранней революционной программы — стало противоречить потребностям массовой индустриализации и коллективизации сельского хозяйства (Goldman 1996: 60—67). Жизнь сельских женщин была насильственно перестроена в процессе коллективизации. Трудоустройство в колхозах давало уже другой опыт работы со стандартами труда, детскими садами и яслями, медицинским обслуживанием, а также доступом к предметам первой необходимости. Годси следовало бы больше осветить историю коллективизации и условия, в которых крестьянки жили и работали при режимах государственного социализма.
"Жизнь сельских женщин была насильственно перестроена в процессе коллективизации."
Годси не рассматривает вопрос того, где разрабатывалась социальная политика и как она распространялась в социалистических режимах — защищала одних женщин и потенциально подвергала насилию других. Каким образом узбекские, гагаузские или ромские женщины включались в экономику государственного социализма? Получали ли эти женщины такие же преимущества, как женщины славянского происхождения? Историк Дуглас Нортроп показывает, что участницы женотделов, улучшавшие условия жизни женщин по всему Советскому Союзу, опирались на ориенталистские предрассудки о «Востоке» при работе с женщинами в Центральной Азии. Нортроп подчеркивает скрытый расизм и патернализм в новом советском законе о семье: «Участницы женотделов с особым рвением призывали партию обратить внимание на то, в чём они видели патриархальное угнетение центральноазиатских женщин. Разумеется, Женотдел преследовал как институционные, так и идеологические интересы, поощряя подобные дискуссии. Составленный преимущественно из [евреек], русских и славянских активисток не из центральной Азии, Женотдел осуждал такие практики, как сокрытие лица, многожёнство и ранее замужество». На некоторые кампании отвечали насилием, особенно в Узбекистане, где убивали или наносили физические увечья непокрытым женщинам и активисткам (Engel 2013). И всё же Нортроп предполагает, что узбечки использовали новую советскую правовую систему в своих интересах (Northrop 2001). В какой степени советская политика по отношению к женщинам сформировала гендерную цивилизационную миссию внутри советской империи, в зависимых странах из Восточного блока и на Кубе? Сопоставима ли советская гендерная политика с политикой европейских и англо-американских имперских держав(Chari and Verdery 2009)?
Нужно больше обратить внимание на вопрос сексуальной ориентации. Во многих странах Восточной Европы во времена государственного социализма гомосексуальные отношения были декриминализованы раньше, чем в странах Западной Европы. Вскоре после Октябрьской революции был снят такой запрет в Советском Союзе, однако гомосексуальность оказалась снова вне закона в 1933—1934 годах (Healey 2018). В Восточной Германии гомосексуальность была узаконена в 1968 году — за год до Западной Германии. Эти факты противоречат многим распространенным стереотипам о консервативном, по сравнению с либеральными демократиями, государственном социализме. Как во времена государственного социализма жили женщины, не мыслившие себя в гетеронормативной модели семьи? Что это может сказать о потребности командной экономики в традиционной семье, где воспроизводилась традиционная домашняя роль женщины?
В таком случае интерсекциональный подход выходит за рамки вопроса о том, почему и как именно подход социалистических государств к вопросу гендерного равенства отличался от такового в капиталистических государствах. Возникает новый вопрос: почему и как именно к разным группам женщин при государственном социализме относились по-разному? Эти вопросы требуют дальнейшего исторического исследования и более разнообразного и сложного определения того, что значит быть женщиной в социалистическом государстве. Это не обязательно ставит под сомнение основной посыл книги Годси: саму важность женского труда для экономики, прямую связь между материальными правами и экономическими возможностями женщин с одной стороны и независимостью — с другой.
Еще одним спорным моментом для некоторых читателей может стать вопрос доверия. Можно спросить не только, действительно ли официальные законы и политика воплощались так, как это описывает Годси, но и почему на самом деле политика была дружественной к женщинам? Возможно, обобществление заботы о детях и образования, введение протекционистского трудового и семейного законодательства были мотивированы не подлинной верой в продвижение экономической независимости женщин, а скорее потребностями командной экономики государства в рабочей силе? В этом случае социалистические женские организации и ассоциации «реального социализма», на работы которых Годси опирается в качестве доказательств, либо подчинялись государству, публично декларируя идею равенства, либо не понимали того, что ими манипулируют, находясь под контролем тоталитаризма. К примеру, Нанетт Фанк приводит аналогичную критику в работе по официальным государственным социалистическим женским организациям (Funk 2014, 2015). Напрашивается как минимум два вопроса. Должны ли эти два аспекта — идеология эмансипации и потребность в большом объеме рабочей силы в новом индустриализирующемся обществе — обязательно быть взаимоисключающими? Существует ли «честный» феминизм, чистая форма женской субъектности, не подверженная влиянию структурной власти, в которой живут женщины и которую они порой используют в своих интересах? Идея того, что исключительно экономические императивы двигали защитную и перераспределительную политику «реального социализма» не имеет большого смысла. Необходимость эмансипации женщин была четко сформулирована ведущими социалистическими мыслителями и руководителями советского и других социалистических государств. При этом существует тенденция представлять феминистские движения в таких странах, как США и Швеция, как более подлинные проявления феминизма, якобы независимого от государственной власти, в отличие от государственных социалистических женских организаций. Хотя массовая интеграция женщин в рынок труда в 60—70-х годах была также полезной для экономики США и Швеции.
"Необходимость эмансипации женщин была четко сформулирована ведущими социалистическими мыслителями и политиками советских и других государств."
В отношении потребления аргументы Годси заслуживают более серьезной критики. Отвечало ли качество и распределение социальных благ и основных потребительских товаров требованиям общества? Ведь тяжесть заботы о семье в основном ложилась на женщин. Соответствовали ли социальные программы, услуги и товары потребностям работающих женщин в социалистической экономике с дефицитом? Как отказ от ранних прогрессивных политических идей, таких как коммунальные кухни и прачечные, а также нехватка основных потребительских товаров и длинные очереди, усугубил бремя советских женщин (двойной и даже тройной рабочий день), которые, помимо работы на фабрике/в поле и дома, должны были доставать товары? Поскольку название книги посвящено «лучшему сексу», важно подчеркнуть недостатки политической экономии государственного планирования, в частности, в отношении женских тел. Легализация абортов (за исключением определенных исторических моментов) и их большое количество при режимах государственного социализма может быть доказательством не только контроля женщин над своим телом, но также и отсутствия более безопасных вариантов контрацепции, сексуального образования и пренебрежительного отношения государства к проблемам женского здоровья. Я полагаю, что это и есть та самая вода государственного социализма, которую готова выплеснуть Годси, сохранив экономическую независимость от мужчин в виде декретного отпуска, доступного ухода за детьми и защиты труда — прав, за которые борются женщины в США и сегодня.
Так почему же эта книга будет интересна людям, жившим при государственном социализме в Восточной Европе и переживающим их трансформацию сегодня? Возьмем, например, проект декоммунизации в Украине после Евромайдана, который вопреки распространенным представлениям не сводится лишь к переименованию населенных пунктов и сносу советских памятников. Пенсионная и медицинская реформы ( подобные проекту пенсионной реформы в путинской России — тоже в каком-то смысле «декоммунизации») принесут особенно негативные последствия для женщин, на которых ложится ответственность за воспроизводство рабочей силы Украины (а теперь и в Европе). Украинское государство и бизнес экономят средства, перекладывая ответственность за больных на их жен, матерей, сестер и бабушек. Бабушки, всегда приходящие на помощь, теперь будут работать дольше и тяжелее, не имея доступной медицинской помощи. Это замкнутый круг. Недавняя статья об экономических реформах в Украине после 2014 года Оксаны Дутчак (2018) показывает, как они усугубляют шоковую терапию начала 90-х годов, и непропорционально ударяют по благосостоянию женщин. Ее подкрепленная эмпирическими данными оценка негативных для женщин последствий экономических реформ в Украине указывает на некий парадокс. Забавно, что распространение европейских прогрессивных правовых и институциональных механизмов по обеспечению гендерного равенства сопровождается фискальной «декоммунизацией» и сокращением социальных расходов, что приводит к заполнению дыр в государственном обеспечении за счет ресурсов семей, а значит, прежде всего, женщинами. Политический дискурс и экономическая реальность, как видим, расходятся, уподобляясь ситуации при западном капитализме, который критикует Годси. Ее словами, «страшилки о социалистическом прошлом» удобно используются, чтобы «оправдать продолжение неолиберальной экономической политики в настоящем» (16). Если уж Украина импортирует западные экономические и социальные реформы (заметьте: эти реформы оказываются все более англо-американскими и всё менее — финскими), разве не стоит прислушаться к все чаще звучащей критике этих реформ со стороны современных прогрессивных американок вроде Окасио-Кортес, которая обращается к социалистическим идеям, частично разработанным в том числе и украинскими женщинами? А еще лучше будет, если украинцы поищут уроки в своей собственной истории и не станут выплескивать ребенка вместе с водой.
Читайте еще:
Чому за соціалізму жінки мали краще сексуальне життя (Крістен Годсі)
Восточноевропейский блицкриг на гендерное равенство (Шиан Норрис)
Ґендерна нерівність та режим жорсткої економії в Україні посткризового періоду (Оксана Дутчак)
Источники
Бурейчак, Т., та Марценюк, Т., 2013. «Скандинавська утопія? Гендерна рівність і трудові vs. репродуктивні ресурси у Швеції». В: Спільне, № 6, с. 189—194.
Дутчак, О., 2018. «Ґендерна нерівність та режим жорсткої економії в Україні посткризового періоду». В: Спільне. Доступ 1.03.2019 за адресою: [link].
Маймурек, Я., 2015. «Порношляхи “Свободи”». В: Політічна критика. Доступ 1.03.2019 за адресою: [link].
Радіо Свобода, 2018. Вибори у США: наймолодша конгресвумен та перші корінні американки в Конгрес. Доступ 1.03.19 за адресою: [link].
Chari, S., and Verdery, K., 2009. “Thinking between the Posts: Postcolonialism, Postsocialism, and Ethnography after the Cold War”. In: Comparative Studies in Sociology and History, 51(1), pp. 6—34.
Funk, N., 2014. “A very Tangled Knot: Official State Socialist women’s Organizations, women’s Agency and Feminism in Eastern European State Socialism”. In: European Journal of Women's Studies, 21 (4), pp. 344—360.
Funk, N., 2015. “(K)Not so: A Response to Kristen Ghodsee”. In: European Journal of Women's Studies, 22 (3), pp. 350—355.
Ghodsee, K. R., 2018. Why Women Have Better Sex under Socialism: And Other Arguments for Economic Independence. London: The Rodney Head.
Ghodsee, K. R., 2017. “Why Women Had Better Sex under Socialism”. In: The New York Times. Available 1.03.19 at: [link].
Goldman, W. Z. “Industrial Politics, Peasant Rebellion and the Death of the Proletarian Women’s Movement in the USSR”. In: Slavic Review, 55 (1), 46—77.
Healey, D., 2018. Russian Homophobia from Stalin to Sochi. London: Bloomsbury Academic.
Heinen, J., 1990. “Inequalities at Work: The Gender Division of Labour in the Soviet Union”. In: Studies in Political Economy, 33, pp. 39—61.
Lutz, H., 2018. “Masculinity, Care and Stay-Behind Fathers: A Postsocialist Perspective”. In: Critical Sociology, 44 (7—8), pp. 1061—1076.
McGreal, C., 2017. “‘The S-word’: how young Americans fell in love with socialism”. In: The Guardian. Available at 1.03.19: [link].
Northrop, D., 2001. “Subaltern Dialogues: Subversion and Resistance in Soviet Uzbek Family Law”. In: Slavic Review, 60 (1), pp. 115—139.
Viola, L., 1986. “Bab’i Bunty and Peasant Women’s Protest during Collectivization”. In: The Russian Review, 45(1), pp. 23—42.
Viola, L., 1996. Peasant Rebels Under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. New York: Oxford University Press.
