Ленин: переоткрытие и живучесть диалектики в философии и мировой политике

Сегодня упоминание имени Ленина в каком бы то ни было положительном смысле обычно отдает наивностью, режет слух даже в среде левых. Вновь и вновь, начиная с 1980-х, говорят о том, что Ленин заложил основы варварской сталинской системы тоталитаризма, что авторитарными, грубыми и даже насильственными были не только его действия, но и его политические идеи. Вновь и вновь выдвигаются предположения, что если кто-либо хочет вернуться к Марксу, для этого ему придется создать «санитарный кордон» вокруг Ленина и большевизма. Вновь и вновь имя Ленина, если и упоминают, то в качестве примера того, как можно накликать беду, увязнув в «утопическом» мышлении.

Я хотел бы возразить, что сторонники подобных представлений сами грешат наивным и противоречивым мышлением, не говоря уже о высокомерии. Во-первых, они не учитывают некоторые заметные положительные достижения Русской революции в ее первые годы. Во-вторых, они забывают о важнейшем оригинальном вкладе Ленина в политическую мысль. В-третьих, они также забывают о многих уважаемых и широко упоминаемых в наше время мыслителях, которые высоко ценили Ленина и были в долгу перед ним. Помнить об этом и подобных моментах никоим образом не означает избегать необходимой критики множества аспектов жизни и деятельности Ленина. Не забывать о подобных вопросах — это, скорее, предпосылка любой серьезной (а не карикатурной) критики Ленина и его наследия.

Поскольку далее будет сделан акцент на теоретических достижениях Ленина, я бы хотел с самого начала заявить, что я также усматриваю в ленинской мысли некоторые серьезные слабости. Во-первых, поддержка им руководящей роли партии авангардного типа, понятия, которое отсутствует у Маркса, надолго обременила нас плохой моделью революционной организации^[1]. Во-вторых, многие поступки Ленина после 1917 года, в особенности установление однопартийного государства и демонтаж рабочих советов, не были моделью революционной демократии^[2]. В-третьих, как я далее докажу, Ленин внес значительный вклад в диалектическое мышление, но его работа по этой проблеме была не до конца последовательной, что можно видеть в его грубом и механистическом «Материализме и эмпириокритицизме» (1908)^[3]. Но даже после этого можно было бы высоко оценивать многие привлекательные черты этого великого революционного лидера, не считая себя ленинистом, что в господствующем дискурсе, как правило, означает приверженность его элитаристскому понятию партии авангардного типа.

"Для Фромма и многих из его поколения это была революция, которая помогла положить конец бойне Первой мировой войны, привела к власти правительство, защищавшее рабочий класс, освободило евреев и другие меньшинства от царского самодержавия."
 

Я хотел бы начать с цитирования утверждения о Ленине одного известного мыслителя, имеющего прочную репутацию гуманистического или даже либерального левого, чья жизнь и мысль, как полагают многие, чрезвычайно далеки от Ленина и большевизма. Я имею в виду Эриха Фромма, выдающегося психолога, представителя Франкфуртской школы. Читатель, вероятно, удивится, узнав, что в конце 1950-х Фромм писал о Ленине как о человеке, пронизанном «бескомпромиссным осознанием истины, проникающим в самую суть реальности, и никогда не принимавшим за чистую монету обманчивую оболочку; человеке неиссякающей смелости и честности; глубокой обеспокоенном и преданном человеку и его будущему; бескорыстном и слабо затронутым тщеславием или жаждой власти». Кроме того, Фромм противопоставлял Ленина «мстительному убийце» и «оппортунистическому консерватору Сталину». Даже более того, Фромм порицал «общую привычку рассматривать сталинизм… как то же самое, что и революционный марксизм или, по крайней мере, как его продолжение»^[4].

Это утверждение известного автора, среди книг которого «Социалистический гуманизм», «Бегство от свободы», «Искусство любить» и многие другие труды по гуманистической психологии, человека, поддерживавшего как движение за мир, так и движение восточноевропейских диссидентов 1960-х, заставляют нас задуматься. Фромм, безусловно, знал о разрушительной Гражданской войне в России 1918–1921 годах и авторитарных мерах, предпринятых Лениным в эти годы, но, в отличие от большинства сегодняшних комментаторов на тему Ленина и России, он также видел грандиозность перспективы 1917 года. Для Фромма и многих из его поколения это была революция, которая помогла положить конец бойне Первой мировой войны, привела к власти правительство, защищавшее рабочий класс, освободило евреев и другие меньшинства от царского самодержавия – самой нетерпимой политической системы в Европе, и вдохновила великих революционеров, таких как Роза Люксембург, на попытку радикального преобразования Германии, попытку, которая потерпела неудачу, когда ее в 1919 году жестоко убили предшественники нацизма.

Ленин, Гегель и «западный марксизм»: скрытая взаимосвязь

Никто из коллег Фромма по Франкфуртской школе, даже те, кого обычно считают близкими к левым, как, например, Герберт Маркузе, никогда не высказывал своего восхищения Лениным. Вместо этого философы Франкфуртской школы, если и упоминали Ленина, то стремились принизить его как человека грубого и вульгарного (Теодор Адорно) или рассматривали его менее уничижительно, но, тем не менее, как предшественника Сталина, который, по сути, продолжал его дело (Маркузе). Маркузе и Адорно никогда не обсуждали ленинские «Гегелевские тетради» 1914–1915 годов^[5]. Это крайне удивляет, учитывая тот факт, что оба за время своей карьеры много написали об отношении марксизма к Гегелю. Тем не менее их молчание не может изменить того, что они, как и так называемые «западные марксисты» 1920-х — Георг Лукач, Антонио Грамши и Карл Корш — во многих важных аспектах были обязаны Ленину и Русской революции, не в последнюю очередь потому, что новый импульс 1917 года позволил переоткрыть диалектическую сердцевину марксизма.

Традиционная история западного марксизма и критической теории упускает из вида или минимизирует два важных факта. Во-первых, Ленин написал самую серьезную работу о Гегеле, тетради 1914–1915 годов, почти за десять лет до того, как Лукач в 1923 году опубликовал «Историю и классовое сознание». И хотя тетради Ленина не были опубликованы на немецком до 1932 года, некоторые его другие работы, написанные о Гегеле и диалектике после 1914 года, стали появляться на немецком в начале 1920-х. Таким образом, Ленин помог подготовить почву для работы Лукача.

Георг Лукач

Западногерманские критические марксисты 1960-х почти никогда не упоминали этого, хотя сами же восхищались Лукачем и Коршем. Игнорирование Ленина было справедливо не только в отношении Юргена Хабермаса и его студентов, но и тех, кого в то время считали близкими к левым, например, Оскара Негта^[6]. Редким исключением стала пространная статья Иринга Фетчера о марксизме и Гегеле, опубликованная в 1960 года, в которой со всей серьезностью были рассмотрены ленинские труды на тему диалектики^[7]. Однако этот аспект работ Фетчера не имел значительного влияния. Появление его статьи не смягчило яростное отвержение Ленина со стороны Руди Дучке и других лидеров западногерманских новых левых^[8]. Даже берлинский журнал Das Argument, известный своим более «ортодоксальным» марксизмом, был склонен обсуждать Розу Люксембург, а не Ленина. Во-вторых, кроме статьи Фромма, есть множество конкретных доказательств влияния Ленина на западный или критический марксизм. Например, несмотря на дальнейшее отречение от Ленина, в «Марксизме и философии» Корша, увидевшей свет в 1923 году (тогда же, когда и «История и классовое сознание» Лукача), в качестве эпиграфа приведено следующие слова Ленина, написанные им в 1922 году: «Мы должны организовать систематическое изучение гегелевской диалектики с материалистической точки зрения»^[9]. Но даже такой проницательный философ, как Морис Мерло-Понти, рассматривал книгу Корша как основополагающий текст западного марксизма, которому он противопоставлял «ленинскую ортодоксию»^[10].

"Интеллектуальный кризис Ленина в 1914 году, спровоцированный Первой мировой войной и предательством социализма, привел к глубокому переосмыслению его ранних категорий."
 

Марксистский философ Эрнст Блох, современник Лукача, Корша, Маркузе и Адорно, наоборот, связывал возрождение Гегеля в ХХ веке непосредственно с Лениным. Он отмечал, что в немецкой традиции не было ничего такого, что необходимым образом возродило бы гегельянство, поскольку, писал Блох, «Гегеля нигде и никогда так не отодвигали в сторону, как в Германии после 1850 года»^[11]. В последние годы XIX и в начале XX века Гегеля продолжали немного обсуждать в Италии, Франции и англоязычном мире. Но, считал Блох, настоящее возрождение интереса к его мысли началось после 1917-го:

Страх перед стенами Кремля куда больше усилил страх гегельянских левых; вместо забытой причуды диалектика превратилась в живой скандал… Тем не менее, позабыт был уже не Гегель, а, скорее, элегантное невежество просвещенного позитивизма… Ленин восстановил аутентичный марксизм в немалой степени путем возврата к «сердцевине» гегелевской диалектики («противоречие как источник всякого движения и жизни») с помощью самой гегелевской диалектики: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!» (ПСС 29:162)^[12]. Таким образом, именно ортодоксальный марксизм, восстановленный Лениным, предполагал знание Гегеля, в отличие от вульгарного, схематического и безродного марксизма, который, подобно выстрелу из пистолета, отделил Маркса от Гегеля, отделив, таким образом, себя от Маркса^[13].

Разумеется, в том же духе писал и Лукач в «Что такое ортодоксальный марксизм?», вступительной главе «Истории и классового сознания»: «Ортодоксальный марксизм, стало быть, означает не некритическое признание Марксовых исследований, не "веру" в тот или иной тезис, не истолкование "священной" книги. Ортодоксия в вопросах марксизма, напротив, относится исключительно к методу. Это — научное убеждение, что диалектическим материализмом был найден правильный путь исследования, что этот метод можно разрабатывать, продолжать и углублять лишь в духе его основоположников»^[14].

Эрнст Блох

Эти связи между Лениным и гегельянским марксизмом 1920-х часто игнорируют исследователи критической теории.

Я хочу сосредоточиться на трех моментах. Во-первых, интеллектуальный кризис Ленина в 1914 году, спровоцированный Первой мировой войной и предательством социализма, привел к глубокому переосмыслению его ранних категорий. Я докажу, что возвращение Гегеля в написанных Лениным тетрадях 1914–1915 годов и позднее внесли значительный вклад в диалектическую перспективу марксизма. Во-вторых, использование Лениным новых диалектических концептов, которые он развил, читая Гегеля, подтолкнули его к формулированию удивительным образом проницательных и радикальных взглядов на мировую политику. Это в особенности справедливо в отношении его анализа колониализма и империализма, с одной стороны, и антиимпериалистических национально-освободительных движений — от Индии до Ирландии и от Китая до Ближнего Востока — с другой стороны. В-третьих, я исследую, как новый взгляд Ленина на Гегеля и диалектику повлиял на более поздних марксистских мыслителей.

Ленин, Гегель и диалектика

К началу 1890-х многие влиятельные мыслители центральноевропейского марксизма перешли к той или иной форме неокантианства или к позитивизму. Никого из ведущих фигур, в том числе и Энгельса, Гегель, похоже, не интересовал. Таким образом, к шестидесятилетию смерти Гегеля в 1891 году статью, посвященную памяти основателя современной диалектики, в ведущем на то время журнале марксистской мысли Die Neue Zeit написал русский [социалист] Георгий Плеханов. К сожалению, Плеханов, придумавший в своей статье сомнительный термин «диалектический материализм», разработал также эволюционистское и грубо-материалистическое видение диалектики. Он не понимал принципиальной разницы между марксистской диалектикой и дарвиновским эволюционизмом, хотя Маркс и упомянул в первом томе «Капитала» взгляды Дарвина как пример «недостатка абстрактного естественнонаучного материализма, исключающего исторический процесс»^[15].

До 1914 года Ленин следовал Плеханову не столько политически (поскольку Плеханов часто находился на правом фланге российской социал-демократии), сколько философски. Это в полной мере очевидно из механистической книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1908). С диалектической точки зрения, эта книга имела два фундаментальных ограничения. Во-первых, вона выдвигала грубую теорию отражения, в которой марксистский материализм был «снимком, приблизительной копией с объективной реальности» (ПСС 18:281). Во-вторых, Ленин отвергал все формы идеализма как «прикрытую, принаряженную чертовщину» (ПСС 18:189).

Ленин, Туре Нерман и Карл Линдхаген. Стокгольм, 1917 год

Пройдемся по этим двум направлениям ленинской мысли — теории как фотокопии реальности и полному отказу от идеализма во время его интеллектуального кризиса 1914 года, когда он начал по-настоящему изучать Гегеля. Трансформация этих двух положений покажет, в чем был оригинален Ленин после 1914 года. Как известно, в сфере политики Ленин в то время порвал с марксизмом Второго Интернационала. Он призывал к созданию нового Интернационала, к превращению империалистической войны в войну гражданскую и к революционному пораженчеству. Ленин и некоторые другие марксисты, такие, как Люксембург, Либкнехт и Троцкий, были видными фигурами, занявшими жесткую позицию по отношению к войне, приведшей в итоге к гибели около 10 млн человек. Люксембург, например, заключили в тюрьму за ее принципиальную оппозицию по отношению к войне.

"Ленин начал свои философские размышления не в период спокойствия, когда его мало что занимало в сфере политики, а в бурное время, требовавшее перестройки его фундаментальных принципов."

В Швейцарии, где он искал политического убежища осенью 1914 года, Ленин впервые задумался о себе как о лидере не только российского марксизма, но и важнейшей личности, способной восстановить международный марксизм на руинах старого, дискредитированного Второго Интернационала. Таким образом, Ленин начал свои философские размышления не в период спокойствия, когда его мало что занимало в сфере политики, а в бурное время, требовавшее перестройки его фундаментальных принципов. Он и сам ранее следовал за теми самыми лидерами Второго Интернационала, которые теперь предали социализм и рабочий класс, помогая отправлять рабочих в окопы на убой.

Наиболее интенсивно Ленин изучал Гегеля в первые месяцы после начала войны, с сентября 1914 по январь 1915 года. Главные изменения в его философском мировоззрении произошли тогда, когда он стал обобщать, очерчивать и комментировать грандиозную «Науку логики» Гегеля. Эту работу Ленин изучал очень интенсивно, переписывая целые отрывки на немецком, чередуя их со своими собственными комментариями, которые чаще записывал по-русски.

Во-первых, это был отход от грубого материализма к критическому усвоению идеалистической диалектики Гегеля. Как и в случае с Энгельсом, Ленин чувствовал сходство к динамичности и гибкости гегельянской мысли: «Понятия, обычно кажущиеся мертвыми, Гегель анализирует и показывает, что в них есть движение» (ПСС 29:98). Но вскоре он стал продвигаться дальше, выходя за рамки энгельсовской дихотомии «двух великих лагерей» в философии – идеализма и материализма. «Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды. Против вульгарного материализма. Различие идеального от материального тоже не безусловно, не uberschwenglich [безмерно]» (ПСС 29:109).

Здесь он впервые ввел новую в то время категорию «вульгарного материализма». В дальнейшем в своих заметках он писал, что Плеханов никогда не анализировал «Науку логики», самый, по мнению Ленина, фундаментальный труд Гегеля, и поэтому он прямо назвал Плеханова не диалектическим материалистом, а «вульгарным материалистом» (ПСС 29:161). На более общем уровне следует, конечно, отметить, что подобные замечания со стороны Ленина гораздо ближе к тому, что обычно называют критическим марксизмом, нежели к тому, что обычно называют марксизмом ортодоксальным.

Кроме того, и в дальнейшем это создает проблему для таких марксистско-ленинских последователей Спинозы, как Луи Альтюссер, Ленин соглашался с гегелевской критикой детерминистской системы Спинозы.  Философии Спинозы, писал Гегель, не хватает свободного и осознающего себя субъекта, вместо этого мышление превращается, как выразился Ленин, в простой «атрибут субстанции» (ПСС 29:150).

"Познание, воплощенное в революционной теории, является не только отражением материальных условий — это также выход за пределы этих условий к созданию нового мира, свободного от дегуманизированных общественных отношений капитализма."

В заметках о «Науке логики» Ленин, казалось бы, пытался избежать перспектив одностороннего грубого материализма: «Отрицать объективность понятий, объективность общего в отдельном и в особом, невозможно» (ПСС 29:160). Частично это связано с тем, как следует подходить к критике неокантианства. Похоже, он критиковал свои же ранние работы, такие как «Материализм и эмпириокритицизм», а также работы других марксистов, таких как Плеханов. Ленин писал: «Марксисты критиковали (в начале XX века) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски (и по-бюхнеровски), чем по-гегелевски» (ПСС 29:161). Случилось нечто примечательное. Впервые со времен молодого Маркса крупная фигура в марксистской традиции предложила подходить к проблеме «по-гегелевски», не ссылаясь непосредственно на материализм. Фактически Ленин двигался в противоположном направлении от вульгарного материализма, который, по его мнению, породил материалистическую, но негегельянскую, а следовательно, недиалектическую критику неокантианского идеализма.

Это непосредственно привело к появлению известного ленинского афоризма, уже процитированного выше: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!» (ПСС 29:162).

В другом месте Ленин называл гегелевскую диалектику «внутреннее, собственное самодвижение, импульс вообще». Постепенно он пришел к отказу от своего раннего отказа от идеализма. Теперь ключом являлось критическое усвоение диалектического идеализма Гегеля и его соединение с марксистским материализмом. В отличие от представления Энгельса о двух лагерях, идеализме и материализме, Ленин приближался к позиции, предполагающей некий тип диалектического единства между идеализмом и материализмом. Подобную мысль, неизвестную Ленину, высказал в 1844 году молодой Маркс, писавший, что «последовательно проведенный натурализм или гуманизм отличается как от идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их обоих истиной»^[16].

Во-вторых, я бы хотел рассмотреть нарастание отказа Ленина от грубой теории отражения, еще одной точки разрыва с его взглядами 1908 года. Наиболее явным свидетельством этого шага является утверждение в конце гегелевских тетрадей Ленина: «Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его» (ПСС 29: 94; курсив Ленина. — прим. перев.). Это пример активного, критического, революционного усвоения гегелевского идеализма. Здесь познание, воплощенное в революционной теории, является не только отражением материальных условий — это также выход за пределы этих условий к созданию нового мира, свободного от дегуманизированных общественных отношений капитализма. При этом побочный материализм или отражение не получают «в конечном счете» приоритет. Скорее уж, трансформация предложения ведет в противоположном направлении, перемещая нас от ограничений теории отражения к представлению о том, что идеи, концепты могут «творить» объективный мир.

Лешек Колаковский, несмотря на свой резко критический взгляд на Ленина, признал, что эти заметки о Гегеле выходят за рамки ортодоксальной позиции Энгельса, сводившей диалектику к фокусированию на меняющихся формах в противовес формам статическим. В «Основных течениях марксизма» Колаковский пишет, что гегелевские тетради «предлагают толкование гегельянства, которое менее упрощено, чем у Энгельса. Диалектика — это не просто утверждение, что “все меняется”, а попытка истолковать человеческое знание как вечное взаимодействие между субъектом и объектом, в котором “абсолютная первичность” обоих теряет свою остроту»^[17].

Национально-освободительные движения: новая диалектическая оппозиция в эпоху империализма

Как известно, работа Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916) была одной из его основных теоретических работ. Однако немногие изучили ее связь с его работами по национально-освободительным и антиимпериалистическим движениям. Еще меньше авторов исследовали связь этой книги с его гегелевскими тетрадями, завершенными за год до этого. Её я и исследую ниже.

Сегодня левые склонны отвергать все формы национализма как реакционные. Это любопытно, так как предыдущее поколение левых часто склонялось к некритической поддержке всех форм национально-освободительных движений «третьего мира» — от ЮАР до Палестины, от Вьетнама до Кубы. Труды Ленина, особенно написанные после 1915 года, выдвигают позицию, которую сложно назвать некритичной по отношению к национальным движениям. В то же время, однако, он был первым крупным политическим теоретиком среди марксистов или немарксистов, осознавшим значение, которое антиимпериалистические национальные движения будут иметь для мировой политики в ХХ веке. (...)

Деятельность и сочинения Ленина времен Первой мировой войны проложили ему путь на мировую арену революционной политики по крайней мере в четырех важнейших аспектах. Во-первых, как мы видели, его «Гегелевские тетради» были частью очевидной попытки восстановить марксистскую теорию после предательства 1914 года. Во-вторых, в его книге «Империализм» (1916) нигде не упоминается Россия, а вместо этого он сосредотачивается на ведущих капиталистических странах — Великобритании, Франции, Германии и Соединенных Штатах. Только после кризиса 1914 года Ленин решил включиться в дискуссию, занимавшую весь мировой марксизм примерно с 1910 года, свидетельством чему являются важные труды Люксембург, Карла Каутского и Рудольфа Гильфердинга, помимо прочих. Кроме того, другие его сочинения после 1915 года об антиимпериалистических национально-освободительных движениях не были сосредоточены только на народах Российской империи; наоборот, они преимущественно касались Ирландии, Китая, Индии и Ближнего Востока. В-третьих, в его «Государстве и революции» (1917) почти не упоминаются события в России. Это был теоретический трактат, атаковавший главную линию теории и практики немецких социал-демократов со времени смерти Энгельса в 1895 году. Ленин сделал попытку определить теоретический маркер не для русского, а для мирового марксизма. В-четвертых, его попытки начиная с 1914 года основать новый Интернационал, достигнутые, наконец, в 1919-м, иллюстрируют этот сдвиг на более практическом уровне. Правда, его молодой коллега-большевик Николай Бухарин также написал трактаты об империализме и государстве незадолго до того, как это сделал Ленин. В очередной попытке преуменьшить оригинальность ленинской мысли и изобразить его главным образом как организатора, были смазаны ключевые различия между Лениным и Бухариным, особенно в исследованиях о Ленине Тони Клиффа и Нила Хардинга, которые подробно доказывали, что и в «Империализме», и в «Государстве и революции» Ленин в основном следовал пунктам, ранее разработанным Бухариным^[18].

Когда Ленин начал развивать идею о том, что антиимпериалистические освободительные движения будут основной силой противостояния капитализму на его империалистической стадии, его взгляды столкнулись с сильной оппозицией. Тезис Бухарина о том, что вызванная войной централизация мирового капитала сделает национализм устаревшим, имел гораздо большую поддержку среди революционных левых^[19]. Вот почему вплоть до 1917 года Ленин оставался в меньшинстве в том, что тогда называлось национальным и колониальным вопросами, даже среди марксистов, порвавших со Вторым Интернационалом. Это легко видно по полемике против его взглядов не только со стороны Люксембург и Бухарина, но и Карла Радека и других^[20].

Уличные баррикады во время Пасхального восстания в Ирландии, 1916 год

В своих сочинениях об империализме и национализме, написанных в 1916–1917 годах, Ленин ссылался, в частности, на ирландское Пасхальное восстание 1916 года, а также на опыт Китая, Ирана, Турции и Индии. В случае с Ирландией, поскольку это было единственное крупное антиимпериалистическое национальное восстание в период войны, «Пасхальное восстание» 1916 года вызвало ожесточенную полемику, в которой Ленин довольно подробно разработал свои взгляды. Он приветствовал восстание, уделив внимание и проблеме диалектики: «Диалектика истории такова, что мелкие нации, бессильные, как самостоятельный фактор в борьбе с империализмом, играют роль как один из ферментов, одна из бацилл, помогающих выступлению на сцену настоящей силы против империализма, именно: социалистического пролетариата» (ПСС 30: 56). (...)

Ленин писал о сотнях миллионов людей, угнетенных глобальным империализмом, об их стремлении к освобождению. Он видел глубокое отличие между национально-освободительными движениями угнетенных наций и шовинистическим национализмом господствующих наций. Национальное освобождение было диалектической противоположностью глобального империализма, в то время как национализм великих держав Европы, Соединенных Штатов и Японии способствовал развитию и укреплению империализма.

"Национальное освобождение было диалектической противоположностью глобального империализма, в то время как национализм великих держав Европы, Соединенных Штатов и Японии способствовал развитию и укреплению империализма."

Тем, кто минимизирует теоретический вклад Ленина или видит в нем всего лишь тактика, следует учесть его предвидение в этих вопросах. За три десятилетия до того, как Индия обрела независимость, и более чем за четыре десятилетия до того, как освободительные движения в Африке вышли на политическую арену в начале 1960-х, он уже теоретически мыслил антиимпериалистические национальные движения как основной фактор мировой политики. (...)

В одном из своих последних сочинений «О нашей революции (По поводу Записок Н. Суханова)» (1923) Ленин атаковал тех, кто стремился включить своеобразие неевропейских событий в рамки абстрактно-универсального понимания:

Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики. Даже прямые указания Маркса на то, что в моменты революции требуется максимальная гибкость, ими абсолютно не поняты… Они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь может быть считаем образцом mutatis mutandis, не иначе, как с некоторыми поправками… Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия… (ПСС 45: 378–379, курсив мой. – К.А.)

Как подчеркивал Ленин раньше, все это было связано с отсутствием диалектической точки зрения.

В этом смысле его исследования Гегеля и его труды о национальном освобождении были частью общей разработки марксистской диалектики. Годом ранее, в 1922-м, Ленин призывал изучать гегелевскую диалектику в Советской России, связав это изучение с пробуждением угнетенных и колонизированных народов:

…сотрудники журнала «Под Знаменем Марксизма» должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т. е. той диалектики, которую Маркс практически применял и в своем «Капитале» и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь каждый день пробуждения новых классов к жизни и к борьбе на Востоке (Япония, Индия, Китай), — т. е. тех сотен миллионов человечества, которые составляют большую часть населения земли и которые своей исторической бездеятельностью и своим историческим сном обусловливали до сих пор застой и гниение во многих передовых государствах Европы, — каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов все больше и больше подтверждает марксизм (ПСС 45: 30).

Как видно из вышесказанного, только первая часть этого утверждения — и, что существенно, не та часть, которая касалась антиимпериалистических движений в Азии — была включена западным марксистом Коршем в качестве эпиграфа к его «Марксизму и философии». Таким образом, Корш прервал обсуждение Гегеля и диалектики, сделав этот вопрос «западным» вопросом. Он оставил в стороне то, с чем, по-видимому, не соглашался даже в 1923 году — принятие Лениным новых «восточных» освободительных движений. Такое разделение выхолостило бы многие дискуссии о диалектике, происходившие на Западе после Ленина.

Международное влияние произведений Ленина на национальное освобождение: новые голоса из Индии, Ирана и Черной Америки

Новый дух, внесенный Лениным в марксизм, можно легко увидеть в дебатах на Втором конгрессе Коминтерна 1920 года. Ленинский «Первоначальный набросок тезисов по национальному и колониальному вопросам» касался не только географически отдельных наций, таких как Ирландия и Украина, но и национальных меньшинств, таких как «негры в Америке» (ПСС 41: 161). Григорий Зиновьев был одним из немногих большевиков, которые во время Первой мировой войны разделяли позицию Ленина по национальному освобождению. Однако сразу после открытия Второго конгресса Зиновьев, выступая на Первом съезде народов Востока в Баку, перед аудиторией, состоящей ​​преимущественно из представителей мусульманских обществ, позволил себе выдвинуть призыв к «священной войне, прежде всего против британского империализма»^[21]. Ленинские тезисы 1920 г., наоборот, призывали к «борьбе против панисламизма» (ПСС 41: 161). Однако Ленин подчеркнул, что «необходима прямая помощь всех коммунистических партий революционным движениям в зависимых или неравноправных нациях (например, в Ирландии, среди негров Америки и т. п.) и в колониях» (ПСС 41: 148).

Восстание мау-мау в Кении

На Втором Конгрессе имели место особенно жаркие и масштабные споры об империализме и национальном освобождении. В дополнение к ленинским, были представлены тезисы известного индийского марксиста М. Н. Роя, который согласился с Лениным, утверждая, что «революционный национализм поведет к краху европейского империализма, что имело бы огромное значение для европейского пролетариата»^[22]. Однако другие части выступления Роя свидетельствовали о некоторых разногласиях с Лениным. Например, Рой критиковал «узкую среду буржуазно-демократических националистов» (106), признавая, осторожнее, чем Ленин, что «на первой стадии будет играть роль революционный национализм» (106).

Влиятельный иранский марксистский мыслитель Аветис Султан-заде^[23], чья позиция была несколько ближе к ленинской, выступал за взаимосвязь антиимпериалистических движений с рабочим движением внутри развитых капиталистических стран:

Второй Интернационал, рассматривая колониальный вопрос на большинстве своих конгрессов, выносил широковещательные резолюции, которые никогда в жизнь не проводились. Часто этот вопрос дебатировался и решения принимались без участия представителей отсталых стран. Скажу больше: когда, после подавления персидской революции русскими и английскими палачами, персидская демократическая партия обратилась за поддержкой ко II Интернационалу, представлявшему тогда европейский пролетариат, резолюция по этому вопросу не была даже поставлена на голосование (118).

Султан-заде также отметил, что на таких конгрессах слишком редко можно встретить политический реализм: «Совершенно справедливо, что эксплуатация колоний вызывает там революционное брожение, но, с другой стороны, тот же самый факт эксплуатации колоний вызывает контрреволюционное настроение среди рабочей аристократии метрополии» (119). Однако революция 1917 года создала другую ситуацию, заключил он: «Громовые раскаты революции на Западе потрясли почву Востока и придали силы революционерам Персии и Турции» (119).

Американский журналист Джон Рид сообщил о насилии со стороны белых расистов и сопротивлении чернокожих во время массовых беспорядков 1919 года: «Первая из этих вспышек произошла в столице страны, в Вашингтоне, где мелкие чиновники правительственных учреждений, вернувшись с войны, нашли свои места занятыми неграми. Эти чиновники были в большинстве южане. Они организовали ночные налеты на негритянские кварталы, чтобы при помощи террора вытеснить негров с занимаемых ими должностей. К всеобщему удивлению, негры вышли на улицу хорошо вооруженными, завязался бой, и негры сражались так, что на каждого убитого негра пришлось трое белых» (109).

После описания похожих событий в Чикаго и в других местах Рид пришел к выводу:

«Во всех этих схватках негры впервые показали, что они вооружены, хорошо организованы и совершенно не боятся белых. Это сопротивление, оказанное неграми, повлекло за собой, во-первых, запоздалое вмешательство правительства и, во-вторых, открытие доступа негритянским рабочим в профессиональные союзы Американской федерации труда» (227). (...)

Влияние Ленина на дальнейшие споры о диалектике: от Анри Лефевра до Раи Дунаевской

В отличие от философов Франкфуртской школы, две ветви марксизма ХХ века за пределами Германии усвоили ленинские труды о Гегеле таким образом, чтобы они стали центральными для общего понимания ими диалектики. Речь идет об Анри Лефевре во Франции и C.Л.Р. Джеймсе и особенно Рае Дунаевской в Соединенных Штатах. Каждый из них разработал новые формы гегельянского марксизма, в частности обсуждая Ленина и Гегеля.

Мало кто за пределами Франции знает, что Лефевр вместе с Норбертом Гутерманом опубликовал независимое научное издание «Гегелевских тетрадей» Ленина на французском языке в 1938 году (Кроме того, за пять лет до этого они опубликовали перевод Марксовой «Критики гегелевской диалектики» 1844 года). Их книга о Ленине, Cahiers sur la dialectique d'Hegel, вышедшая в издательстве Галлимара, который до сих пор является самым престижным французским издателем, уникальным образом способствовала признанию работ Ленина о Гегеле в среде французских интеллектуалов. В других странах, особенно в Германии и в англоязычном мире обсуждение ленинских сочинений о Гегеле чаще ограничивалось более узким кругом сторонников Ленина или, как правило, академических специалистов, негативно настроенных к Ленину. В содержательном 130-страничном введении Лефевра и Гутермана почти не упоминается «Материализм и эмпириокритицизм», косвенно указывая на прогресс, достигнутый ленинской мыслью с 1908 по 1914 годы. Их введение открыло новые возможности, подвергнув критике тех, кто хотел воспользоваться методом Гегеля, не принимая во внимание его систему^[24]. Вместо этого, утверждали Лефевр и Гутерман, необходимо усвоить «гегелевское содержание». Однако, следуя ортодоксии Коммунистической партии, они не упомянули того, что так считал еще Энгельс.

Лешек Колаковский и Анри Лефевр

Последующие работы Лефевра о Ленине и Гегеле были еще более осмотрительными, что верно для его книги «Логика формальная, логика диалектическая» (Logique Formelle, Logique Dialectique (1947)), а также его главного исследования «Мысль Ленина» (La Pensée de Lenine (1957)). На самом деле, только после того, как его окончательно исключили из Французской коммунистической партии, Лефевр наконец открыто высказал то, что было главной проблемой все это время. В своей автобиографии 1959 года «Сумма и остаток» (La Somme et le reste) Лефевр писал о Ленине так: «До 1914—1915 годов он всерьез не читал и не изучал Гегеля. Кроме того, если смотреть объективно, можно отметить большую разницу в тоне и содержании “Гегелевских тетрадей” и “Материализма и эмпириокритицизма”. Мысль Ленина становится гибкой, живой... одним словом, диалектической. Ленин действительно не понимал диалектику до 1914 года, когда распался Интернационал». В сноске Лефевр добавляет: «Здесь нам ясно значение глубокой сдержанности сталинистов в отношении “Тетрадей”, долгое время откладывавших их в сторону в пользу “Материализма и эмпириокритицизма”»^[25].

"Ни один марксистский мыслитель ни до, ни после Дунаевской так глубоко и творчески не углублялся в «Гегелевские тетради» Ленина, критически заимствуя их как основание для современной диалектики революции."

Это довольно позднее признание основных проблем, которые Лефевр опубликовал не в своих главных книгах или очерках о Ленине, а как мимолетное заявление в пространной автобиографии, открыло возможность для антидиалектических, антигегельянских и протомаоистских интерпретаций Луи Альтюссера и его школы в 1960—1970-х годах, что особенно заметно в книге Альтюссера «Ленин и философия». Заглавное эссе этой книги, впервые прочитанное в рамках публичной лекции в 1968 году, было сосредоточено на «Материализме и эмпириокритицизме», а также на экономических трудах Ленина, в которых никогда не упоминались «Гегелевские тетради». После того, как Жан Ипполит публично обратил на это внимание, Альтюссер наконец написал статью конкретно о «Гегелевских тетрадях». Там и в других своих комментариях о Ленине и Гегеле Альтюссер часто был уклончив, приписывая Ленину критику Гегеля путем сшивания воедино текстов, на самом деле утверждавших обратное. В ответ на процитированное выше известное утверждение Ленина о том, что необходимо изучать гегелевскую «Логику», чтобы полностью овладеть «Капиталом» Маркса, Альтюссер подверг эти слова виртуальной «деконструкции», в конце которой безапелляционно проинформировал читателя: «Невозможно понять Гегеля, тщательно не изучив и не поняв “Капитал”»^[26]. Пытаясь замолчать присутствие Гегеля в ленинской мысли, Альтюссер осуществлял важнейшую часть своего общего проекта по вымарыванию Гегеля из марксизма. Ясно, что любое представление Ленина о возврате к Гегелю представляло серьезную угрозу для альтюссерианства, провозгласившего, что Маркс к 1846 году избавился от большей части своего гегельянства. Ведь если бы Ленин действительно вернулся к Гегелю в 1914 году, марксистам было бы гораздо труднее, как предположил Альтюссер в 1962 году, «выгнать тень Гегеля… обратно в ночь»^[27].

В Соединенных Штатах С.Л.Р. Джеймс и Рая Дунаевская начали писать о Ленине и Гегеле в 1940-х. В 1948 году Джеймс написал несколько неформальных размышлений о Ленине и Гегеле, которые позже опубликовал^[28]. Дунаевская к 1949 году полностью перевела ленинские «Гегелевские тетради», но не смогла найти издателя, вероятно, из-за позитивистского неприятия Гегеля, довольно распространенного в то время в Соединенных Штатах, даже среди видных левых философов, таких как Сидни Хук. В отличие от Лефевра, Джеймс и Дунаевская участвовали в троцкистском движении. Используя ленинские «Гегелевские тетради» как важную часть своего философского мировоззрения, они заняли ряд позиций, несколько отдаливших их от ортодоксального троцкизма. Во-первых, для описания сталинской России они разработали теорию государственного капитализма. Во-вторых, они раскритиковали ленинскую концепцию партии авангардного типа как элитаристскую и антидиалектическую. В-третьих, они призвали к систематическому изучению диалектики на основе Гегеля, Маркса и Ленина, проводя различие между философской позицией Ленина 1908 года и его позицией после 1914 года. В-четвертых, они выдвинули идею, что афроамериканцы являются для американского капитализма независимой и потенциально революционной оппозиционной силой.

Рая Дунаевская, Йошимаса Юкияма и Чарльз Денби

В 1950—1960-е годы, после того как они с Джеймсом разошлись теоретически, Дунаевская разработала эти несколько не сформированные концепции как часть того, что она назвала «марксистским гуманизмом». Ни один марксистский мыслитель ни до, ни после нее так глубоко и творчески не углублялся в «Гегелевские тетради» Ленина, критически заимствуя их как основание для современной диалектики революции. Дунаевская, например, впервые объединила ленинские взгляды на диалектику с его взглядами на национальное освобождение, изложенные мною ранее. Она также опубликовала первый английский перевод основных частей Марксовых рукописей 1844 года и «Гегелевских тетрадей» Ленина — и то, и другое в качестве приложений к своей работе «Марксизм и свобода» (1958). В «Философии и революции» (1973) Дунаевская в дискуссионной главе под названием «Почему Гегель? Почему сейчас?» сравнивала ленинский возврат к Гегелю с гегельянским периодом самого Маркса: «Ленин, конечно, не имел в виду, что все изучающие “Капитал” должны сначала изучить два тома “Науки логики”. Что было решающим, так это разрыв Ленина со старыми понятиями, который нигде не выражен более резко, чем в его комментарии о том, что “сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его”. Ленин получил от Гегеля совершенно новое понимание единства материализма и идеализма. Именно это новое понимание впоследствии проникло в ленинские произведения, написанные после 1915 года»^[29]. (...)

Выводы

Все эти аспекты знакомства Ленина с Гегелем в 1914–1915 годах являются такой же важной частью марксистского наследия, как и вытекающие из них проблемы. Не учитывать их — значит игнорировать богатство этой традиции. Тот факт, что Русская революция трансформировалась при Сталине и его преемниках в свою полную противоположность, тоталитарное общество государственного капитализма, является дополнительным поводом посмотреть в лицо глубоко противоречивой природе истории марксизма ХХ века. Вот почему у возврата к Марксу без обсуждения понятий с Лениным и его поколением есть важные ограничения.

Я обозначил три важнейших достижения Ленина в отношении диалектики и национального освобождения. Во-первых, он поставил проблему собственно диалектики как основания для революционного, а не реформистского марксизма, проложив тем самым путь для последующих авторов, таких как Лукач. Во-вторых, его диалектический анализ империализма и национального освобождения представлял собой пророческий анализ важности антиимпериалистических движений для ХХ века и далее. Расширяя ортодоксальное марксистское представление о революционном субъекте, он помог подготовить почву для дальнейших попыток еще более расширить его, охватив не только национальные и этнические освободительные движения (что начал уже сам Ленин), но и женские, экологические, молодежные и ЛГБТ-движения. Однако, в отличие от современной политики идентичности, Ленин также указал нам на диалектическое единство этих различных частных форм сопротивления. В-третьих, его работы о Гегеле и диалектике оказали непосредственное влияние на ряд творческих направлений в гегельянско-марксистской мысли, особенно во Франции и Соединенных Штатах.

Все эти аспекты показывают не только важность повторного открытия диалектики Лениным, но и постоянство диалектики в революционной мысли и деятельности. Мы игнорируем это наследие на свой страх и риск. Тем не менее мы должны использовать его как можно более критически, если не хотим повторять ошибочные повороты прошлого века, оставившие нам кризис марксистской и радикальной мысли, гораздо более глубокий, чем тот, с которым в 1914 году столкнулся Ленин.

Читайте еще: 

Марксова открытая критика: почему марксизм не догма (Джон Беллами Фостер)

Марксизм і проблеми глобальних соціальних трансформацій: діалектика теоретичної еволюції (Юрій Дергунов)

Між полюсами політики та теорії: розвиток академічного марксизму з 1960-х років до сьогодення (Ян Гофф)

Теоретический статус марксизма (Дуглас Порпора)