Восхождение «антилиберальной» демократии: орбанизация политической культуры Венгрии

Питер Уилкин

Статья посвящена возрастанию влияния правых и ультраправых в рамках политической культуры Венгрии. Применение мир-системного анализа позволяет приблизиться к пониманию концепта политической культуры в ключе исторической социологии, особое внимание уделяя современной Венгрии. Многие политические комментаторы задаются вопросом: как после 30 лет перехода к демократии Венгрия в итоге пришла к доминированию в политике нетерпимости, антилиберализма и этнонационализма, характерных для правящей партии («Фидес») и местных неофашистов («Йоббик»)? Чтобы вопрос был более корректным, его следует переформулировать: как можно было, зная об определявшем историю современной Венгрии влиянии авторитарных общественных и политических движений, ожидать после падения коммунизма возникновения стабильной либеральной политической культуры? В статье указаны три фактора, на протяжение столетий нивелировавших идеалы классической либерализма и либеральную политическую культуру: капитализм, национальное государство, стойкость традиционных и подчас иррациональных форм общественных иерархий, власти и предрассудков. Нынешняя орбанизация Венгрии отображает непрекращающееся противостояние либеральных и антилиберальных тенденций; причем последние являются одним из оснований современной мир-системы. Вместо того, чтобы рассматривать Венгрию как опасную аномалию, которую необходимо изолировать при помощи ЕС, стоит признать: венгерские правые связаны с гораздо более масштабными тенденциями внутри мир-системы — возрастанием нетерпимости, общественным расколом и отрицанием идеалов Просвещения. Десятилетия неолиберальных реформ поляризовали политическую культуру, в которой к тому же отсутствует вменяемая социалистическая альтернатива, — это сводит политические дискуссии венгерских элит к выбору между неолиберализмом и этнонационализмом, но ни тот, ни другой не предлагают социально прогрессивных ответов на современные проблемы.

Непрекращающиеся усилия правительства «Фидес», направленные на закрытие Центрально-Европейского университета в Будапеште, стали ярким проявлением антилиберальной сущности руководства страны с Виктором Орбаном во главе. Это вызвало критику на международном уровне и массовые протесты против авторитарных действий правительства внутри страны. Многочисленные комментаторы задаются одним и тем же вопросом: почему почти 30 лет перехода к демократии привели к авторитарному и все более этнонационалистическому режиму, а также к быстрому росту успешного ультраправого общественного движения/партии «Йоббик»? В этой статье мы хотели бы задаться слегка иным, но более релевантным вопросом: следовало ли здесь ожидать после 40 лет авторитарного коммунизма и последовавшей полной интеграции Венгрии в современную мир-систему стабильной либеральной политической культуры?

Когда «переход к демократии» Восточной и Центральной Европы (далее — ВЦЕ) только начинался, в западной интеллектуальной культуре доминировали идеи «конца истории» и революционного распространения по земному шару либеральной капиталистической демократии, приносящей всем народам универсальную панацею — мир, процветание, свободу (Lane 2005; Rustow 1990; Fukuyama 1989). Впрочем, оптимистический нарратив вскоре зачах и сменился пессимистическим анализом последствий завершения Холодной войны, в котором преобладала идея «столкновения цивилизаций». Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан часто артикулирует этот мощный (в политическом и риторическом отношении) тезис, а мы можем наблюдать, как в эпоху, наступившую после Холодной войны, всего за пару лет поменялся господствующий геополитический нарратив — из утопического «конца истории» в антиутопическое «столкновение цивилизаций». Оба этих нарратива играют значительную роль в политической культуре современной Венгрии: посткоммунистические леволибералы (собственно реформистские коммунисты и неолибералы) говорят о том, что Венгрия «возвращается» в Европу и завершает модернизацию, превращаясь в полноценную неолиберальную капиталистическую демократию. Такие заявления подкрепляются риторической приверженностью универсальным либеральным ценностям: права человека, свободы и рынки (Kornai 1990b). В то же время правые политики высказываются в пользу сильного национального «государства развития», которое сможет построить венгерский капитализм, и опираются на эксклюзивную этнонационалистическую идеологию, обыгрывающую культурный детерминизм Сэмюэла Хантингтона (Huntington 1993; Wilkin 2016; Chirot 2001).

Мир-системный анализ, примененный к венгерской ситуации, позволяет поместить эти события в их контекст, рассмотреть составляющие политического субъекта в связи с пространственно-временной конфигурацией современной мир-системы (далее — СМС) и структурирующих ее властных отношений. Между отдельными политическими субъектами, структурными свойствами мир-системы и ее ведущими акторами постоянно происходит процесс изменений и адаптаций. Основными структурами мир-системы можно считать накопление капитала, геополитический конфликт и то, что Иммануил Валлерстайн подразумевал под «геокультурой» — структуры знания, служащие идеологическим основанием системы, в частности национализм, расизм, сексизм и прочие идеологии социального разделения (Wallerstein 1991; Gagyi and Eber 2015).

"После революции 1848 года, вынесшей республиканизм и демократию в повестку дня по всей Европе, мы увидим историю квазифеодализма, реакционной аристократии, фашистских движений, авторитарного государственного социализма и, в конце концов, неолиберализма."

Переход Венгрии от коммунистической системы к демократической также следует рассматривать сквозь призму положения этой страны в отношениях центра-периферии, определяющих современную мир-систему. В своей работе, посвященной недоразвитости ВЦЕ, Андрош Янош указывает на то, что регион традиционно играл роль источника дешевой рабочей силы и сырьевых материалов для развитого ядра экономик Западной Европы (Berend and Ránki 1982; Berend and Ránki 1985; Janos 2000; 2001). В ХХІ веке их взаимоотношения усложнились. Так, западные фирмы пытаются использовать Венгрию как «передаточный ремень» ЕС, производя здесь промышленные (например, автомобили) и даже некоторые высокотехнологические товары (например, компьютеры). Но и в видоизмененной форме эти взаимоотношения основываются на том, что в Венгрии наличествует относительно дешевая, деполитизированная, не объединенная в профсоюзы рабочая сила, подчиняющаяся драконовским формам трудовой дисциплины (Andor 1998; 2014, Bőgel et al 1997; Bohle and Greskovits 2006). Связи центра и периферии принимают, как мы увидим ниже, все более сложные формы, очерченные подъемом городов, которые доминируют в глобальном либо региональном масштабе и превращаются в центры того, что мы называем «национальными экономиками» и что на деле представляет собой крайне неравномерные паттерны социальной и экономической организации. Так, в посткоммунистической Венгрии экономическая активность сосредоточена в Будапеште и около него (Будапештская агломерация), тогда как бывшие индустриальные регионы обречены на сворачивание и упадок — классический неолиберальный паттерн неравномерного развития. Такие города имеют тенденцию к трансформации в «сервисные города» (термин Ивана Беренда), где доминирует экономика услуг (Enyedi 2009; Kiss 2010; Smith and Timár 2010; Berend 2009: 247—250).

Если же рассматривать развитие Венгрии в масштабе longue durée^[1], то после революции 1848 года, вынесшей республиканизм и демократию в повестку дня по всей Европе, мы увидим историю квазифеодализма, реакционной аристократии, фашистских движений, авторитарного государственного социализма и, в конце концов, неолиберализма, систематически демонтирующего в Венгрии социальное государство и рефеодализирующего экономику и общество страны (Szalai 2005: 47—51). Имея в виду такое наследие, следовало ли ожидать от посткоммунистической Венгрии стабильной либеральной политической культуры? По мнению многих леволиберальных критиков, антилиберальная и «орбанизированная» политическая культура Венгрии — это что-то выходящее за рамки и подлежащее изоляции, хотя на самом деле в СМС широко представлен весь спектр антилиберализма. В нашем случае антилиберализм попросту более концентрированный и экстремальный, но разные его вариации одинаково противостоят классическому либерализму и Просвещению (Cassirer 1951; Israel 2002; Sternhell 2010).

Сначала мы рассмотрим развитие либерализма и антилиберализма как политических концепций, чтобы далее попытаться объяснить: каким образом антилиберализм заложен в основание современной мир-системы. Далее последует короткий обзор ключевых исторических тенденций, предопределивших эволюцию политической культуры в Венгрии. Иными словами, мы попытаемся ответить на вопрос: какое влияние на развитие политической культуры оказало вхождение Венгрии в мир-систему и позиция, занимаемая ей там? Далее мы рассмотрим характерную для всей ВЦЕ проблему — неудачи посткоммунистического развития, которые и сделали возможными конъюнктурный приход к власти в Венгрии партии «Фидес» и последовавшую за тем орбанизацию страны. И, наконец, мы контекстуализируем венгерский антилиберализм относительно долгосрочных антилиберальных тенденций в современной мир-системе.

Часть первая. От либерализма к антилиберализму: оспаривание основ либерализма в современной мир-системе

В своей работе, посвященной проблемам посткоммунистических государств ВЦЕ, Сабрина Рамет утверждает: то, что сейчас принято называть неолиберализмом, совершенно противоречит целям классического либерализма (Ramet 2007). Классические либеральные революции, произошедшие в Европе XVII—XVIII столетий, шли рука об руку с научными революциями Ньютона, Галилея, Кеплера и других — совместно создавая новое мировоззрение, в центре которого находился гуманизм, и разрабатывая новую секулярную универсальную доктрину, утверждающую равенство человеческих созданий в их правах и свободах (Cassirer 1952; Sternhell 2010). Классическая либеральная мысль провозглашала: идеальным является то общество, в котором люди вольны развивать свои таланты и творческие способности при как можно меньшем вмешательстве властей (Korkut 2012; Humboldt 2008).

По мнению С. Рамет, классические либеральные идеи по сути противоречат тому, что ныне представляют собой капитализм и национальное государство. Крах классического либерализма наступил не в результате того, что универсальные идеи ошибочны, и не потому, что их невозможно рационально отстаивать. Напротив, классический либерализм потерпел крах, погрузившись в реальность капитализма, национализма и государственности, подрывавших и извращавших его универсалистские и гуманистические устремления (Ramet 2007). Ряд мыслителей, в том числе и венгерских радикалов, считают логическим продолжением классического либерализма либертарный социализм (антигосударственный социализм), который сделает возможным достижение идеалов универсальной автономии и самореализации человека (Bak, 1991; Jászi 1942; Guerin 1970; Bozóki and Sükösd 2006; Prichard et al 2017). Разделение социализма на либертарный и авторитарный берет свое начало с нашумевшего в свое время раскола Первого интернационала (1872) (Graham 2015; Eckhardt 2016). Не вдаваясь во все подробности этой довольно запутанной истории, отметим три основных предмета спора: во-первых, кто сыграет решающую роль в достижении социализма – политические партии или автономные движения рабочего класса; во-вторых, роль государства в будущем социалистическом обществе; в-третьих, допустимые для построения социалистического общества средства. Эти вопросы снова встали перед всеми после российской революции 1917 года, когда партия большевиков использовала для удержания власти государственный аппарат насилие и подавление самостоятельной активности рабочего класса (Rai 2017; Maximoff 1979). Как недавно написал Милан Рай, российская революция осуществлялась по большей части путем массового ненасильственного сопротивления и гражданского неповиновения, но привела к власти авторитарную большевистскую партию, подавившую все эти поистине либертарные движения.

Часть корней антилиберализма, присутствующего в современной мир-системе, уходит к реакции традиционных светских и церковных социальных иерархий на угрозу, которую либерализм представлял для них в XVII—XVIII ст. В то время идея рациональности человеческих созданий и их равенства перед законом была революционной доктриной, реально угрожавшей сложившемуся социальному порядку. Идея естественного и универсального нравственного закона, пригодного для суждения о действиях любого человека, также представляла собой фундаментальный вызов деспотизму и привилегированности тогдашних светских и религиозных властей (Ramet 2007). Стратегиями отстаивания господствующих социальных порядков станут как ниспровержение этих идеалов, так и их присвоение, а также препятствование их реализации.

Первым препятствием в достижении целей классического либерализма стало развитие национальных государств, ведущее к двум последствиям. Во-первых, такие государства разделяли людей на эксклюзивные сообщества, основанные на биологических либо культурных признаках – полная противоположность универсальным посылам мысли эпохи Просвещения. Штефан Боршоди, вслед за венгерским социологом Оскаром Яси, считает: распространение после Первой мировой войны в ВЦЕ национальных государств вместо федеративных структур, которые могли бы сдерживать возникшие этнонационалистические идеологии, можно определенно считать трагедией для региона (Borsody 1993: 292-294; Jászi 1923). Сегодня потенциальная разрушительная сила националистических идеологий хорошо известна (Mestrovic 2004). Но при этом, как отмечает С. Мештрович, в современной мир-системе национализм остается основной формой социальной и политической идентичности и главным препятствием для установления какой-либо рода секулярной, универсальной и гуманистической системы. По утверждению Рудольфа Рокера, на практике национализм является светской религией государства, соединяющих разрозненные группы людей под руководством политических и бюрократических элит.

"Классический либерализм потерпел крах из-за своей неспособности полностью отрешиться от глубоко укорененных форм социальной иерархии, предрассудков и суеверий, возникших задолго до становления современной мир-системы."
 

Вторым фактором, сыгравшим против достижения целей классического либерализма, стал сам капитализм и, в частности, его современный неолиберальный вариант. Как указывает С. Рамет, в результате неолиберальных реформ и последовавших общественных трансформаций в ВЦЕ установилось социальное расслоение, крайне затрудняющее реализацию классических либеральных целей (Ramet 2007). При этом именно социальная поляризация, вызванная неолиберальной политикой приватизации, дерегуляции и либерализации экономики и сопровождавшаяся демонтажем системы социальной защиты, создала благодатную почву для нынешнего подъема антилиберальных правых по всей ВЦЕ (Mudde 2007; Ramet 2010; Minkenberg 2013). В разных странах неолиберальные реформы проводились по-разному, но всюду приводили к возведению неравенства в добродетель, созданию клептократической государственно-политической системы и подрыву верховенства права, демонтажу элементов социального государства, которые должны были бы обеспечивать всем гражданам достойный уровень жизни на протяжение «перехода к демократии» (Birch and Mykhenko 2009; Magyar 2016; Pittaway 2004; Bohle and Greskovitz 2012). Благодаря коррумпированным программам приватизации в регионе появились новые группы политических и экономических элит, достигшие огромного богатства за счет своих соотечественников (Tökés 1996: 434; Marangos 2005; Gagyi and Eber 2015; Frydman 1993: 125; Higley and Lengyel 2002). С. Рамет приходит к выводу, что все это совершенно не соответствует классическим либеральным представлениям об идеальном обществе.

Наконец, классический либерализм потерпел крах из-за своей неспособности полностью отрешиться от глубоко укорененных форм социальной иерархии, предрассудков и суеверий, возникших задолго до становления современной мир-системы. Устойчивость социальных иерархий, обеспечиваемая авторитарными формами знания и систем верований, остается ключевой чертой современной мир-системы и главным препятствием для идеи универсальности, которая впервые была выражена в эпоху Просвещения (Bookchin 1982). Эти факторы служат идеологическими основаниями современной мир-системы и, в свою очередь, создают почву для постоянного возникновения антилиберальных и зачастую иррациональных общественных и политических движений. Нынешняя проблема распространения правого популизма, политического и религиозного — попросту одно из проявлений этого перманентного антилиберализма, своим существованием — будь то в Венгрии Орбана, в США Трампа или на территориях, захваченных ИГИЛ — угрожающего гражданским свободам, правам меньшинств и социальному равенству.   

Таким образом мы рассматриваем развитие либерализма в современной мир-системе сквозь призму непрерывного противостояния либеральных и антилиберальных тенденций. Короче говоря, порывы Просвещения всегда должны были сталкиваться с упорством и предубежденностью сил, боровшихся против Просвещения; и в современной Венгрии последние преобладают (Sternhell 2010). Это противостояние отобразилось в либеральной мысли в форме того, что Ричард Вулин называет либеральным страхом перед массами, следы которого можно найти еще у Томаса Гоббса (Wolin 2009). Опасения, что массовая демократия может уничтожить продвигаемые либерализмом свободы, направляют либеральные элиты в сторону элитарной версии демократии, что должна защитить и сохранить свободы (Higley and Burton 2006). Представительская демократия становится классической либеральной формой правления и народовластия, отдавая власть в руки избранных политических элит и ограничивая роль общества участием в голосовании — вместо участия в управлении такими сферами жизни, как экономика или самоопределение общин (Schumpeter 2013; O’Toole 1977; Pateman 1970; Prichard et al 2017). Классические либералы верят в свободу и рациональность человека, но одновременно боятся, что большинство людей лишено тех качеств, которые необходимы для управления демократией. Поэтому либеральная политическая система стремится держать в повиновении потенциально иррациональные массы, иначе те могут ниспровергнуть фундаментальные основания, священные для либералов, в особенности право частной собственности. Р. Вулин указывает на противоречие в самой сердцевине либеральной мысли: борясь за эгалитарные принципы универсальной рациональности и личной свободы, на практике она требует и узаконивает элитарную демократию. По мнению ряда венгерских авторов, модель элитарной демократии особенно близка политической культуре Венгрии, в которой долгое время доминировали интеллектуальные элиты (Tökés 1999; Lomax 1997b, 1999; Bozóki 1999). Выяснив соотношение между классическим либерализмом, неолиберализмом и антилиберализмом, мы можем перейти к обзору эволюции венгерской политической культуры начиная с революции 1848 года и в итоге выяснить, каким образом на либеральные идеалы оказывали влияние антилиберальные социальные силы.

Часть вторая. Методологический национализм и политическая культура Венгрии в современной мир-системе

Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыграть новую сцену всемирной истории.

Карл Маркс. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта (1852)

Эти слова Маркса весьма подойдут и для описания трансформаций демократической политической культуры в посткоммунистической Венгрии. Обе основные политические группировки (леволибералы, консервативные и националистические правые) восприняли из политической культуры Запада идеи, господствовавшие в мейнстримном политическом дискурсе примерно с момента завершения Холодной войны — прежде всего темы столкновения цивилизаций и конца истории. Эти две темы, каждая по-своему, создали дискурсивные рамки, задающие параметры мейнстримным политическим дискуссиям во многих частях мир-системы, особенно в ее центре. Перефразируя Маркса, можно сказать: традиции прошлых поколений тяготеют над зарождающейся демократической политической культурой Венгрии, а наследие авторитаритарного правления, особенно сурово воплотившегося в годы «коммунизма», предопределяет подъем антилиберализма в наши дни. Но дело не обязательно должно обстоять подобным образом. Не стоит понимать историю лишь как традиции, тянущиеся из прошлого, ведь социальные изменения и преемственность всегда зависят от текущей комбинации факторов закономерного и непредвиденного характера. По мнению многих исследователей, основным фактором, приведшим в нашем случае к слабости либеральных идей и практик в ВЦЕ, было отсутствие поддержки экономики, систем социального обеспечения и демократических институций региона со стороны центра. Соотнесение инкорпорации Венгрии в современную мир-систему (под этим термином подразумеваем структурные связи, образующие зависимые отношения между центром, периферией и полупериферией) с национальной традицией политической культуры — вот что лежит в основе концептуальной схемы, наиболее эффективной для понимания разрастания антилиберализма, происходящего здесь. Чтобы объяснить развитие конкретной политической культуры, необходимо понять взаимосвязи между мир-системными структурными факторами и специфическими чертами местной истории. Так как местные традиции и обычаи, география и ресурсы в пределах ВЦЕ заметно варьируются, мы не ожидаем видеть в разных странах региона точь-в-точь идентичную картину. В то же время в Польше и в Словакии, в Венгрии и в Чешской республике правые антилиберальные националисты испытывают значительный подъем. Мир-системный анализ поможет нам понять специфику развития региона, проливая свет на разные уровни (локальный, национальный и региональный), исследуя паттерны экономических, политических, социальных изменений и, что особенно важно, объясняя взаимосвязи между этими паттернами.

"Политическую культуру нельзя рассматривать как некое целое, заключенное в рамки национального государства; ее можно понять только в отношениях с потоками идей, людей, коммуникаций и товаров внутри СМС."
 

Противоположность этому собой представляют подходы в сравнительной политологии, теориях демократизации и модернизации, сравнительной социологии, истории и теории международных отношений, которые И. Валлерстайн называл методологическим национализмом — в центре их оптики находятся суверенные государства, а не государства в широком структурном контексте мир-системы (Wallerstein 1974; 2004). Таким образом, при объяснении развития антилиберализма в Венгрии мир-системный подход выгодно выделяет то, что именно он позволяет разместить Венгрию в структурном контексте материальных и идеологических сил, которые непосредственно влияют на посткоммунистическое развитие этой страны и над которыми любое суверенное национальное правительство имеет очень мало власти. К числу этих сил следует отнести поток инвестиций в страну и из нее, вовлеченность в региональные и глобальные военные силы, отношения венгерского правительства с институциями ЕС и иными национальными правительствами. Приступать к анализу, взяв за основную единицу Венгрию как национальное государство, было бы фундаментальной ошибкой: национальное государство может быть понято только в его взаимоотношениях с политико-экономическими структурами мир-системы. Центральной идеологической чертой геокультуры, доминирующей в мир-системе, является реификация национальной истории, иными словами — создание статического и внеисторического образа национальной идентичности, как это делают современные венгерские правые, претендующие на представление интересов «настоящей Венгрии» в противостоянии с ее врагами. Мир-системный анализ, напротив, подчеркивает изменчивость социальных идентичностей и преходящесть общественных отношений и структур — последние имеют историю, которая переступает национальные границы.

Концепт политической культуры ранее несколько недооценивался адептами мир-системного подхода, хотя для этого и не было веских оснований. Критики зачастую отождествляют мир-системный анализ с макросоциологией, безразличной к нарративу и подробностям конкретных исторических событий и процессов. На самом деле можно утверждать, что мир-системный анализ следует известной максиме Ч. Р. Миллса, называвшего социологическим воображением способность помещать индивидуальное в широкий социальный контекст, в котором оно существует: биография всегда является частью социальных структур, имеющих историческое происхождение. В последнее время в рамках  мир-системного анализа (Георгий Дерлугьян, Питер Уилкин, Брендан Мак-Квейд) разрабатывается это направление (Derluguian 2005; McQuade 2015, Wilkin 2010). В своем исследовании ВЦЕ П. Блоккер отмечает, что в любой момент существует не одна политическая культура, а много; такие взаимонакладывающиеся политические культуры переступают границы национальных государств (Blokker 2008; 2009). Этот тезис можно проиллюстрировать возникновением ультраправых социальных и политических сетей как по всему посткоммунистическому региону, так и во всем ЕС (Goettig and Lowe 2014; Virchow 2013; Marche 2012). Политическую культуру нельзя рассматривать как некое целое, заключенное в рамки национального государства; ее можно понять только в отношениях с потоками идей, людей, коммуникаций и товаров внутри СМС. Задание мир-системного анализа — вырабатывать удовлетворительные нарративы, посвященные развитию отдельных политических культур в контексте взаимоотношений с региональными и глобальными социальными структурами (Lane 2013).

Демонстрация в поддержку Орбана в Будапеште

Целый ряд факторов политического, экономического и социального характера определял развитие Венгрии после революции 1848 года, во всех уголках Европы выдвинувшей на передний план вопросы республиканизма и демократии. Рассмотрев эти факторы, мы сможем выяснить социо-исторический контекст инкорпорации Венгрии в современную мир-систему, а также понять, какие социальные силы формировали ее политическую культуру. В итоге нам станет ясно, что в венгерском обществе демократические и либертарные элементы всегда сталкивались с доминирующей комбинацией авторитарных и реакционных социальных групп, не допускавших, чтобы либеральные свободы прижились на отечественной почве. Сразу отметим, что мы не используем культуралистский аргумент о том, что крах либерализма и демократии в Венгрии объясняется неспособностью венгерского народа проводить либеральную политику в силу его культурных особенностей. Напротив, мы утверждаем, что антилиберализм — это универсальная черта мир-системы. Современный подъем антилиберализма как в Венгрии, так и по всей мир-системе — очередное проявление этих антилиберальных и антипросветительских социальных сил.

Начав отсчет с поражения революции 1848 года, мы можем выделить четыре основных социо-исторических периода развития Венгрии как национального государства.

Реставрация монархии и восстановление Австрийской империи Габсбургов

В результате поражения европейских демократических революций 1848 года в Венгрии были подавлены либеральные и республиканские силы и восстановлена реакционная абсолютная монархия, которая начиная с 1867 года находилась в федеративных отношениях с Австрийской империей (Berend 2003; Gerő 1995; Taylor 1954). Такой политический режим, реакционный и антимодернистский в своем основании, препятствовал индустриализации страны и стремился сохранить классические феодальные отношения, при которых политическая власть сосредотачивалась в руках практически никому не подотчетной аристократии. Этот режим, естественно, был глубоко враждебен либеральным идеям универсальности и равенства, пытаясь сдерживать общественную жизнь в рамках традиционных социальных иерархий, опирающихся на церковь и покорность светской власти короля и аристократии (Molnár 2001; Janos 2000; Gerő 1995; Deák 2001). Тем не менее в этот период Венгрия заняла в рамках мир-системы стандартную позицию зависимого от ведущих регионов Западной Европы поставщика сырья, сельскохозяйственной продукции и отдельных промышленных товаров (Janos 2000). Перед реакционными правящими классами стояла дилемма: как организовать постепенную трансформацию экономики в капиталистическую, одновременно отвергая требования политической демократии, звучащие со стороны новых социальных групп. Эта проблема обострилась после создания Австро-Венгрии (1867), когда развитие промышленного производства в Венгрии сформировало здесь буржуазный класс (Chirot 1991; Berend 2003; Janos 2000).

Первая мировая война и перипетии межвоенных лет

Поражение австро-венгерских сил в Первой мировой войне привело к масштабному переформатированию бывшей империи в Версале. Так Венгерское королевство утратило большую часть территории и населения согласно Трианонскому мирному договору (Kontler 1999: 342; Wolin 2011). Среди социальных сил правого толка это вызывало и до сих пор вызывает негодование, ныне проявляющийся в риторике «Фидес» и «Йоббик». Короткая интерлюдия большевистской Венгерской республики под руководством Белы Куна (1919) была прервана силами венгерских контрреволюционных военных во главе с адмиралом Миклошем Хорти и внешних акторов, опасавшихся распространения в регионе социализма. За поражением советской республики последовали массовые убийства коммунистов, социалистов и евреев, распространение антисемитизма, ставшего немаловажным культурным фактором в политической истории Венгрии (Molnár; Kovrig; Kontler 1999; Janos 2000; Száraz 1987; Gerő 1995; Braham 2000). Восстановленная под руководством М. Хорти реакционная политическая система продолжала препятствовать модернизации экономики и общества; коммунисты и фашисты рассматривались как потенциальная революционная угроза господствующим порядкам. В 1939 году Ференц Салаши, будущий лидер недолговечного фашистского режима, был арестован по приказу М. Хорти, воспринимавшего Партию скрещенных стрел как угрозу порядку. В этот период решительно отвергались даже самые умеренные пункты либеральной программы — свободные демократические выборы и подотчетное правительство. Во время экономического кризиса 1930-х годов венгерские правые нашли традиционных козлов отпущения — еврейскую и ромскую общины, тогда еще весьма многочисленные. Вскоре реакционный режим М. Хорти отдал фашистской революции предпочтение перед либерализацией и заключил союз с государствами Оси. Как и почти во всех похожих ситуациях, консервативно-реакционные правительства сыграли роль перевалочного пункта перед установлением фашизма (Blinkhorn 2003; Paxton 2007).

Миклош Хорти

Вторая мировая война и фашизм в Венгрии

Для режима М. Хорти Вторая мировая война предоставляла возможность, оказав поддержку Оси, вернуть территории, утраченные в результате Первой мировой. Хоть адмирал М. Хорти и сохранял изрядную долю скептицизма по отношению к державам Оси, но вполне был готов, для сохранения политической системы Венгрии, следовать их политике преследования евреев, ромов и других групп. Ключевыми институциями в раздувании расистских и иных предрассудков стали государственные церкви Венгрии, которые сегодня, после падения коммунизма, вновь исполняют в жизни страны подобную роль^[2] (Molnár 2001; Hanebrink 2006). В 1944 году немецкие нацисты сместили М. Хорти, пытавшегося ввиду приближения поражения европейского фашизма достигнуть соглашения с Союзниками. Адмирал был заменен на доморощенного фашиста Ф. Салаши, большого энтузиаста «окончательного решения еврейского вопроса». Майкл Манн отмечает, что офицерам-эсэсовцам порой даже приходилось сдерживать венгерские силы в процессе уничтожения еврейского населения. В итоге было убито около 450 тысяч евреев. Систематичным, упорядоченным и бюрократическим нацистам эти убийства казались чересчур хаотичными (Mann 2004; Lozowick 2005; Kontler 1999; Braham 2000). В 1945 году советская армия вошла в пределы Венгрии и нанесла поражение фашистскому правительству, при этом часто жестоко срывая злость на венгерском населении, но это случилось уже тогда, когда евреев и ромов невозможно было спасти.

Демократическая интерлюдия и триумф авторитарного коммунизма

После завершения Второй мировой войны для Венгрии наступил короткий период демократии – на выборах 1945 года победила Независимая партия мелких хозяев. Но в то же время в стране стояли советские войска, и геополитическая карта Европы уже была перекроена: по всей центральной Европе советские силы поддержали свержение либеральной демократии и установление авторитарно-социалистических «народных демократий» (Wilkin 2016). Как уже было сказано, социализм довольно давно разделился на авторитарное и либертарное течения. Первое из них рассматривало государство как механизм достижения социализма, а политическую партию — как инструмент, направляющий рабочий класс к социализму; эти воззрения к тому же часто облачались в малоподходящую для социалистов националистическую риторику (Kemp 1999). Либертарная социалистическая традиция, напротив, была антиэтатистской и направленной против любых форм социальной иерархии и разделения. В ней господствовало представление, что освобождение рабочего класса может быть осуществлено только его собственными силами, но никак не внешним агентом — будь то социалистическое государство или партия. Это можно трактовать как приверженность к префигуративной этике, утверждающей, что средства, при помощи которых достигаются социальные изменения, непосредственным образом влияют на итоговый результат. Из этого следует отрицание инструменталистского подхода к средствам социальных изменений, который, по мнению либертарных критиков, характерен для практик авторитарного социализма (Bookchin 1982; Guerin 1970; Kenez 2006; Prichard et al 2017). Но последний был предопределен для Венгрии в 1947 году, когда после победы на выборах Коммунистической партии в стране был установлен авторитарный режим, созданный по знакомым сталинским лекалам — всемогущая тайна полиция, репрессии против инакомыслящих, роспуск политических партий, создание для несогласных местного ГУЛАГа. Авторитарный социализм одержал победу. После смерти Иосифа Сталина и прихода к власти Никиты Хрущева (1953) контроль над обществом ослаб, и в 1956 году в Венгрии произошла революция. Радикальные и драматические события этой революции по своему значению сравнимы с Парижской коммуной и Гражданской войной в Испании: венгерские пролетарии пытались создать новый политической строй, основывающийся на радикальных формах прямой демократии, рабочего контроля над промышленностью и самоуправления общин. В этом революция зашла намного дальше стандартных либеральных концепций представительской демократии, продолжая традицию либертарного социализма, после Первой мировой войны во многих странах сокрушенную ее авторитарными оппонентами — как коммунистическими, так и капиталистическими (Van der Walt and Schmidt 2009; Lendvai 2010). Конечно же, советские власти потребовали остановить революцию, которую они перекрестили в «контрреволюцию», и в итоге бросили против нее войска, подавив рабочее восстание (Nemes 1973). После поражения революции правительство Яноша Кадара постепенно либерализовало экономику и общественную жизнь, но до падения коммунистического режима в 1990 году принцип ведущей роли авторитарной социалистической партии оставался неизменным. Рабочие должны были попросту следовать за партийным курсом, ведь иначе они могли сбиться с верного пути.

"Уверенность в том, что после падения коммунизма либеральные силы в социуме возникнут сами по себе, без значительной экономической поддержки из центра, была, если не утопической, то определенно чрезмерно оптимистической."

Пробежавшись по историческому нарративу эволюции и трансформации политической культуры Венгрии после 1848 года, тяжело не заметить непрекращающиеся усилия разных социальных сил, как венгерских, так и иностранных, направленные против всего того, что отстаивала классическая либеральная мысль: свободы индивидуума, равенства, необходимости автономного гражданского общества и самоопределения. Конечно, время от времени вспыхивало сопротивление авторитаризму, особенно в ходе революции 1956 года, но без учета исторической силы наследия авторитаризма невозможно понять развитие посткоммунистической Венгрии. Коммунизм, подобно предшествующим режимам, стремился к уничтожению гражданского общества, в котором могли бы развиваться автономные социальные силы (Lomax 1997a: 53). Разные группы венгерского общества пытались противостоять этому контролю: на своем рабочем месте, в своем повседневном досуге, особенно это касалось молодежи. Но на общество в целом оказывался глубокий эффект, разъедающий естественные социальные инстинкты доверия, симпатии и кооперации, которые обычно и формируют общественную жизнь (Kropotkin 2012; Ward 2017; Kürti 2002; Arpad 1995). Уверенность в том, что после падения коммунизма либеральные силы в социуме возникнут сами по себе, без значительной экономической поддержки из центра, была, если не утопической, то определенно чрезмерно оптимистической. Бесспорно, последствием коммунизма для Венгрии стало, с одной стороны, ослабление автономных и спонтанных тенденций в гражданском обществе, а также усиление власти и контроля элит над обществом, с другой (Sissenich 2007: 161—175). Следовательно, орбанизацию страны необходимо рассматривать в долгосрочном социо-историческом контексте антилиберальных сил, определявших облик политической культуры Венгрии.

Венгрия, 1956

Часть третья. Демократы против демократии. Орбанизация политической культуры Венгрии

Демобилизация демократии: элиты после перехода

А. Бозоки отмечает, что во время переходного периода 1989—1990 годов новые политические элиты, подобно своим предшественникам, стремились демобилизировать юные гражданские общественные движения, только что поспособствовавшие свержению власти коммунистов, ведь иначе эти движения могли сформировать требования, весьма отличные от тех вариаций пакета неолиберальных реформ, которые элиты собирались предложить гражданам на предстоящих выборах. Некоторые из наблюдателей окрестили новую политическую элиту «демократами против демократии» (Bozóki 1992; Renwick 2002; Tökés 2002: 109; Arato 1999: 235). Венгрия должна была полностью реинтегрироваться в мир-систему, в первую очередь через взаимоотношения с ЕС — и новая роль исключала возможность становления в стране либеральной политической культуры. Напротив, в условиях исторического поражения и дискредитации левой политики подпитывались антилиберальные правые. Была установлена шумпетерианская модель демократии: массам предлагается принимать участие в выборах, но любые более серьезные проявления демократии находятся под запретом (Schumpeter 2013).

Провозглашение Республики Венгрия, 23 октября 1989 года

Ряд факторов определил то, как протекал двадцатилетний период перехода Венгрии к демократии — между 1990-м и 2010-м, временем второй электоральной победы «Фидес». Формирование новых политических партий здесь, как и во всех других странах ВЦЕ, оказалось подвижным процессом, в котором новые политические акторы пытались постулировать себя в отношении к коммунистическому прошлому и перспективам интеграции в Европу, возможно даже в сам Евросоюз. Также все партии рассматривали членство в НАТО как гарантию против возможности новой российской интервенции (Tökés 1996; Simon 2003). «Фидес» — хороший пример этого процесса: партию основала группа университетских студентов-диссидентов, приверженцев одной из форм неолиберализма, вдохновленной правлением Маргарет Тэтчер в Великобритании (Fowler 2004). Только после поражения на выборах 1990 года В. Орбан и его тогдашние союзники начинают трансформацию «Фидеса» в консервативную партию, по типу немецких христианских демократов, таким оппортунистическим маневром пытаясь занять лидирующую позицию на правом, националистическом фланге венгерской политики — и преуспевают в этом, что засвидетельствовала победа на выборах 1998 года (Korkut 2012).

Как и в других странах ВЦЕ, политическая культура Венгрии во время переходного периода формировалась под влиянием старых коммунистических практик, исключающих либо затрудняющих добровольные и автономные формы гражданских или политических ассоциаций. Превращение польской «Солидарности» из либертарно-социалистического общественного движения в орудие авторитарных инстинктов своего лидера Леха Валенсы, поддерживающее затем радикальную неолиберальную «шоковую терапию», — прекрасная иллюстрация происходившего в этот период процесса апроприации поистине мощных социальных движений (Gagyi and Eber 2015; Ost 2005; Kowalik 2012).

"Если коммунизм в своих попытках авторитарными методами установить среди населения региона равенство в конце концов потерпел поражение, то демократия попросту забросила эти цели и скрылась за заслоном невидимой руки рынка, верховенства закона и индивидуальных свобод."
 

Вследствие перехода к демократии в регионе установился ряд трендов, в том числе усиления неравенства, усугубления социальных и медицинских проблем, формирование паттернов дискриминации и насилия по отношению к меньшинствам. Для Венгрии также стало характерным углубление регионального неравенства в условиях стремительной деиндустриализации страны (Bohle and Greskovitz 2012; Andor and Summers 1998; Förster et al 2005). Кроме того, в посткоммунистических обществах заметно ухудшилось положение женщин (Haney 2002; Ramet 2007). Коммунистические режимы ВЦЕ совершали значительные шаги как в модернизации страны, так и в продвижении принципов равенства, отвергнутых теперь новыми демократиями (Fodor 2002). Данные ясно свидетельствуют, что при переходе к демократии именно женщины региона понесли максимальные потери — в уровне жизни и доходов, положении в общественной сфере, ухудшении здоровья, возрастании уровня домашнего насилия и его нормализации (Fábián 2009; Ramet 2007). Если коммунизм в своих попытках авторитарными методами установить среди населения региона равенство в конце концов потерпел поражение, то демократия попросту забросила эти цели и скрылась за заслоном невидимой руки рынка, верховенства закона и индивидуальных свобод. Только что освободившиеся люди приходили к пониманию того, что их судьбы теперь определяются особой формой капиталистических рыночных отношений, практически безразличной к социальной защите.

Пока в Венгрии происходило установление демократии, изначально сопровождавшееся массовым энтузиазмом, который нашел свое отражение в высокой явке избирателей на выборах, наметились и иные тенденции, омрачившие эйфорию перехода. В Венгрии и других странах региона практически сразу возникли неофашистские и антисемитские движения; они опирались на молодежную субкультуру скинхедов, но также проявили себя в риторике и политических движениях, возглавляемых интеллектуалами наподобие Иштвана Чурки (Feldman and Jackson2014; Mudde 2014). Как оказалось, попытки коммунистических властей региона изжить фашизм оказались тщетными. Не менее впечатляюще выглядело возрождение в стране религиозности и национализма, зачастую в максимально нетолерантных и ксенофобских формах (Ramet 1998). Из-за дискредитации левых как политической силы политическая система Венгрии была предоставлена неолиберальным партиям в лице либо реформ-коммунистов из Венгерской социалистической партии и либералов из Альянса свободных демократов, правивших страной в 1994—1998 и 2002—2010 годах, либо консервативно-националистическим коалициям, сначала возглавляемым Венгерским демократическим форумом (1990—1994), а затем «Фидес» (1998—2002) в союзе с христианскими демократами и Партией мелких хозяев (Körösényi 1999a; Tökés 1996). Леволиберальные партии отстаивали либерализм отчасти ради того, чтобы легитимизировать себя в глазах ЕС и международных финансовых институций. Если быть точным, это была форма неолиберализма, насаждавшая среди населения Венгрии политику жесткой экономии в обмен на обещания членства в ЕС и НАТО. Проблема в том, что тогдашняя политика жесткой экономии противоречила желаниям большинства граждан Венгрии. Согласно формулировке А. Бозоки, демократы (элиты) принимали решения, направленные против демократии (масс) (Bozóki 1999). Новые политические элиты Венгрии действительно надеялись на помощь своих западных партнеров в установлении стабильного демократического режима. Но настоящей целью была инкорпорация региона в зависимые отношения с центром мир-системы — и фактически рефеодализация ВЦЕ (Stephan 1999: 235-248; Lane 2010 2012; Hudson 2015; Berend and Ránki 1974).

Полная интеграция Венгрии в современную мир-систему произошла в то время, когда в национальных государствах центра формы социал-демократии, которые многие граждане Венгрии хотели бы построить в своей стране, были под ударом – зарплаты, условия труда и социальные гарантии пересматривались и сокращались в Великобритании, Франции, США и т. д. (Bauman 2004). Баланс общественных и политических сил на тот момент был таким, что Венгрия вряд ли могла выбрать что-либо иное, кроме как принять точно такую же неолиберальную политику. Основной конфликт в рамках мир-системы происходил между массами населения, желающими более высоких расходов на общественные блага (здравоохранение, образование, социальная защита, жилищная сфера, транспорт), и капиталом, требующим противоположного. По мнению Шелдона Волина, захват политических систем финансовыми элитами привел к тому, что политика — как в ВЦЕ, так и в центре мир-системы — руководствуется интересами сектора финансовых услуг, а не масс населения; в качестве политического приоритета прибыль потеснила потребности людей (Wolin 2010).

За тем, что происходило в Венгрии, скрывается паттерн, общий для стран ЦВЕ и указывающий на характер неолиберальных реформ. Вследствие усиления неравенства и перераспределения материальных ценностей от большинства населения к новым политическим и экономическим элитам в большинстве стран возникли политические партии, тесно связанные с олигархами или напрямую финансируемые ими; интересы олигархов по большей части имеют неолиберальную окраску: снижение налогов, сворачивание общественного сектора, лишение рабочих прав, уменьшение зарплат (Bohle and Greskovitz 2013). Эта «гонка на дно» является классической чертой неолиберализма в мир-системе, тяготеющего к снижению зарплат, прекаризации условий труда и уменьшению влияния на рабочем месте профсоюзов (Bohle 2009). Если политические партии пытаются оппонировать подобной политике, они подвергаются атаке со стороны капитала и институций как якобы не отвечающие нормам «эффективного управления», а также теряют легитимность в глазах СМИ. Такие политические фигуры обычно считаются причиной беспокойства на биржах и изображаются как популисты либо экстремисты, угрожающие политической стабильности (Rupnik 2007). Понимание эффективного управления основывается по большей части на идеализированных представлениях о функционировании рынка и репрезентативной демократии, которым Л. Андор и М. Саммерс дали определение «западные модели, восточные реалии» (Andor and Summers 1998: 58). Это дает идеологическое основание и для атак на несогласные правительства, не воплощающие того, что считают основами эффективного управления: сокращение общественных расходов, ликвидация и приватизация элементов социального государства, дерегуляция экономики, осуществления ряда антитрудовых и прокапиталистических мер (Körösényi 1999b; Kornai 1990).

Несмотря на самые медленные темпы приватизации в регионе и откладывание местной версии «шоковой терапии» до 1996 года, общая либерализация экономики Венгрии имела серьезные последствия (Marangos 2005; Andor and Summer 1998). В результате была создана весьма нестабильная и одна из наиболее открытых миру экономик. Венгрия серьезно зависела от внешних финансовых инвестиций, в первую очередь из ЕС и Японии (Than 2016; Nagy 2005; Lane 2012). Это, конечно, сильно ограничивало возможность любого венгерского правительства осуществлять политику, не отражающую интересы международного финансового сектора. Нормы эффективного управления устанавливались политическими элитами центра, а не периферии и полупериферии. Даже если бы политические элиты Венгрии противились этому, у них было бы очень мало места для маневров.

После периода серьезного спада (1990—1997) экономика в начале ХХІ столетия снова начала расти, но с довольно низкого уровня и постоянно испытывая резкие перепады между ростом и рецессией (Marer 1999; Andor and Summers 1998). Ни одно правительство не могло сделать с этим что-либо, кроме паллиативных мер, ведь реформы венгерской экономики сами по себе не могли изменить ситуацию, из-за ее зависимости от финансовых потоков мир-системы. Эти резкие перепады в экономике предопределялись глобально дерегулированной финансовой системой, в основе которой лежит стремление к накоплению капитала. В большей части мир-системы подъем испытывал не промышленный, а непроизводительный капитал; и паразитические институции (финансовые, страховые, землевладельческие) пользовались своей властью для выкачки путем рентоориентированной активности средств из реального сектора экономики^[3]. Все это приняло формы распространения финансово-страховым сектором кредитно-долговых отношений и выкачивания ренты из растущего и дерегулированного рынка недвижимости, на котором были установлены такие цены, что для рядовых граждан означали либо невозможность приобретения жилья, либо влезание в огромные долги (Hudson 2015).

Экономика Венгрии едва ли могла уклониться от подобных тенденций; посткоммунистическое развитие представляло собой разрушение неприбыльной промышленности: освободившееся место заняли сервисная экономика и скромных размеров высокотехнологический сектор, который функционирует как «передаточный ремень» европейских транснациональных корпораций, ориентированных на рынок ЕС (Andor and Summers 1998). Здесь, как и в других уголках мирах, неолиберальная политика создала специфический пространственный паттерн: зоны процветания (ядро, в большинстве случаев существующее вокруг столицы или крупного города) окружены и обеспечены слоями либо же регионами деиндустриализации, неравенства и бедности (периферия) (Timár and Váradi 2001). Вызванная этой политикой социальная поляризация порождает в регионе внушительную теневую экономику, контролируемую организованной преступностью: ее власть базируется на убийствах, коррупции и насилии (Kampfner 1994: 207—218; Pittaway 2004). К примеру, в Венгрии растут объемы секс-торговли мужчинами, женщинами и детьми из социально уязвимых групп населения (Kligmann and Limoncelli 2005; U.S. Department of State 2016). Как указывает С. Рамет, для того чтобы стремительные социальные и экономические преобразования укоренились в народных массах и обрели в их глазах легитимность, реформы должны иметь под собой определенную моральную базу (Ramet 2007). Как в ядре, так и на периферии неолиберальные реформы, напротив, стимулировали разновидность консьюмеризма: потребителя приучают считать хорошим то, что приносит ему удовлетворение. В основе глобальной потребительской культуры лежит, по словам Джима МакГайгана, нарциссизм и гедонизм, но никак не идеи социальной солидарности (McGuigan 2014; Fromm 2012: 33—35). Словно в подтверждение антиобщественного характера своей идеологии, неолиберальный автор Андерса Ослунд пишет о существовавшей в регионе системе социального обеспечения как о «ловушке», обещании людям невозможного, то есть достойного качества жизни для всех (Åslund 2013). Дж. МакГайган отмечает: неолиберальный индивидуализм, согласно его адептам, будто бы возвращает людям контроль над их жизнями, но на практике люди получают гораздо меньшее — контроль над собственным потреблением, если они достаточно богаты, чтобы потреблять, и превращение своего «Я» в рыночный товар. Современная секс-торговля — всего лишь одно из проявлений способности коммодификации разрушать моральные ограничения в любой сфере человеческой деятельности (Kaul 2009).

Сопровождавшие приватизационные программы в Венгрии и других странах регионах коррупция и обогащение избранных только усиливали гнев сограждан. Все это подкидывало дров в топку недовольных правых, которые теперь могли добавить к своей риторике картины всеобщей деградации общественной жизни (Schwartz 2006; Andor 2009). Коллапс венгерских леволибералов после победы на выборах 2006 года был отчасти результатом падения экономики, а отчасти — уличения премьер-министра Ференца Дьюрчаня в сознательной лжи общественности о состоянии экономики накануне выборов. Когда аудиозапись соответствующей непубличной речи премьера перед депутатами-социалистами просочилась в прессу, Венгрию охватили беспорядки. «Фидес» оказалась в роли морального победителя как единственная партия, борющаяся за избавление венгров от паразитических политических элит, которых оппоненты называли наследием коммунистической эпохи (Lendvai 2012). Фидесовцы считали, что Венгрия все еще ожидает настоящей революции, которая избавит ее от коммунистического прошлого.

К тому времени «Фидес» уже переосмыслила себя как правоцентристскую партию и превратился в ведущую правую партию страны. Спектр политической культуры Венгрии простирался от неолиберализма (конец истории) до правого радикализма (столкновение цивилизаций). Хотя рядовые граждане мобилизировались на протестные акции против конкретных действий правительства, но именно правые политики добились впечатляющего и стремительного успеха, сформировав массовую политическую культуру, бросающую вызов космополитическим неолиберальным партиям Венгрии. Как и в других странах Европейского Союза, правые закрепили за собой образ защитников рядовых граждан от сил глобализации и миграции, воплощенных в неолиберальном ЕС^[4] (Ivarsflaten 2008; Liang 2016). Венгерские леволибералы, как и их европейские коллеги, по большей части оставались верны неолиберальному нарративу «конца истории», сулившему усиление социальной поляризации. Противоположностью этому стала новая политическая культура, созданная в Венгрии общественным движением «Йоббик» («За лучшую Венгрию»). Вокруг основанного в 2003 году «Йоббика» концентрировалось народное недовольство переходом к демократии, направленное теперь против сонмища врагов «настоящих» венгров: коррумпированных космополитических элит, иностранных инвесторов, лишивших Венгрию контроля над собственными природными ресурсами, традиционных политических партий, а также против более осязаемых целей, меньшинств: евреев и государства Израиль, ромов, ЛГБТ и прочих групп, не попадающих в ультраправый перечень нормальных и благопристойных (Karácsony and Rona 2011).

Кракен пробуждается: триумф венгерских антилиберальных правых

Удивительным в результатах парламентских выборов 2010 года была не победа «Фидес» и не поражение леволиберальных сил, удивительным был масштаб победы партии В. Орбана. Получив свыше 66% мандатов, «Фидес» обрела законную возможность изменять конституцию. На эту уязвимость посткоммунистической конституционной реформы обращали внимание многие комментаторы, выражавшие опасения, что под венгерскую демократию таким образом заложена бомба замедленного действия (Arato 2000; Pogány 2013). Годы, проведенные в оппозиции, ужесточили риторику В. Орбана и «Фидес»; от традиционного консервативного нарратива семьи, нации и бога они перешли к крикливому этнонационализму, в котром критики отмечают обертоны антисемитизма, нетерпимости и этноэксклюзивной формы венгерской национальной идентичности (Marsovszky 2010). Все это можно найти, например, в недавнем заявлении премьер-министра В. Орбана, где Венгрия фигурирует как центральноевропейская территория, свободная от мигрантов и успешно противостоящая как культурной глобализации, так и наплыву чужеземцев (Associated Press 2017a).

"Годы, проведенные в оппозиции, ужесточили риторику В. Орбана и «Фидес»; от традиционного консервативного нарратива семьи, нации и бога они перешли к крикливому этнонационализму."

Такая риторика указывает на схожесть «Фидес» и «Йоббик» — критики часто сравнивают их отношения с моделью «хорошего и плохого полицейских»: идеологии этих партий скорее частично пересекаются, чем противостоят друг другу (Dornbach 2013; Lendvai 2012). В результате оглушительного успеха на выборах 2010 года «Фидес» получила возможность пересмотреть конституцию, но поспешность этого процесса поставила под вопрос его легитимность — и в глазах граждан страны, и в рамках Европейского Союза, куда входит Венгрия. Риторика и критика, направленные против ЕС, были немаловажной составляющей дискурса «Йоббика» и «Фидес» после 2010 года, но ни одна из этих политических сил не поддерживала выход из Союза, не говоря уже о НАТО. Ни «Йоббик», ни «Фидес» не были враждебно настроены к РФ, в отличие от венгерских леволиберальных партий.

Сторонники «Йоббик»

Это отображает реалии венгерской экономики, до сих пор зависящей от поставок газа из России, но в то же время связано с недовольством, которое правые испытывают по поводу доминирования Запада (Gyöngyösi 2018). Подъем неофашистской партии «Йоббик», с момента создания (2003) быстро прошедшей путь до превращения в политическую силу первого плана, взявшую 16,3% голосов на выборах (2010), связан с описанными выше трансформациями венгерских правых.

В рамках политической культуры Венгрии амбиции «Фидес» имели два основных измерения. Во-первых, партия стремилась написать новую конституцию, которая позволила бы ей сохранять власть даже после ухода из правительства. Это достигалось путем учреждения новых должностей, надзирающих за медиа и судебной системой; срок пребывания на этих должностях составлял 9 лет — больше двух парламентских каденций (Bánkuti, Halmai and Scheppelle 2012; Wilkin 2016). Само по себе это вовсе не противоречит либеральной демократии. Проблема состояла в том, что «Фидес» назначила на эти посты своих сторонников. Новая конституционная модель должна была играть на руку «Фидес» и после возможного проигрыша на выборах — назначенцы партии останутся на руководящих должностях даже в случае смены правительства.

Вторым ориентиром для «Фидес» стало преобразование политической культуры, помещающее партию в центр венгерской политики. Это должен был быть новый центр, выработанный в политических сражениях вокруг национальной идентичности и национализма – для этих сражений арсенал леволибералов годился плохо. С такой целью «Фидес» выступал за «обуржуазивание» Венгрии, то есть создание среднего класса, который воспринимал бы «Фидес» как свою естественную партию (Wilkin 2016; Eyal et al 2005). Но одновременно это означало укрепление связей с венгерским олигархатом и создание политической системы, обеспечивающей «Фидес» прямой доступ к своим сторонникам, но препятствующей в этом ее оппонентам — именно это дает Балинту Мадьяру основания называть Венгрию «посткоммунистическим мафиозным государством» (Magyar 2016). Кроме того, «Фидес» стремилась минимизировать возможность протестов гражданского общества и возникновения автономных групп, с этой целью поставив вне закона заграничное финансирование, поддерживавшее деятельность многих венгерских низовых НГО (Til 2015: 373).

Скорость проведения через парламент конституционной реформы и повального пересмотра основополагающих законов оставляли совсем немного времени для осмысленных дискуссий. Антилиберализм «Фидес» проявился как в самой сути реформирования институций, так и в практиках, при помощи которых партия управляла страной (Pogány 2013). Леволиберальные партии в Венгрии и в ядре мир-системы осудили проталкиваемую «Фидес» новую конституцию, но в ней отражались политические тенденции, характерные для всего Евросоюза. Так, Совет до делам СМИ, в котором доминирует «Фидес», проводил в жизнь новый закон, регулирующий деятельность медиа. Согласно этому закону высказывания, разжигающие ненависть против определенных групп людей и таким образом причиняющие им вред, подлежат наказанию. Такая норма обосновывалась необходимостью борьбы с расизмом и нетерпимостью в венгерском обществе, то есть теми же причинами, на которые ссылались при ограничении свободы слова и печати в Франции и Великобритании (Newlands 2013; Boromisza-Habashi 2011; Koltay 2013). Антилиберализм  не уникальное венгерское явление, просто правительство В. Орбана смогло искусно приспособить для своих целей максимально возможное количество антилиберальных элементов законодательства европейских демократий. Все это было сделано для построения того, что Ким Л. Шеппель назвала «frankenstate» (Scheppelle 2013; Krasztev and Til 2015).

Таким образом венгерские медиа формально оставались свободными, но в то же время испытывали значительное давление со стороны контролируемого «Фидес» Совета по делам СМИ, заставляющего издания соответствовать его требованиям. Каждый медиаресурс должен был доказать, что он предоставляет «сбалансированное» освещение жизни Венгрии, и баланс подводился именно Советом. Отныне медиа должны были уважать не только права меньшинств, но, что довольно необычно, и права «большинств», не оскорбляя «человеческое достоинство» тех — очень расплывчатый термин, содержание которого определяется опять-таки Советом. Были установлены серьезные ограничения на демонстрацию секса и насилия, также медиа обязывались действовать «добросовестно» и «честно» (National Media and Infocommunication Authority 2011). Каждое из подобных ограничений может показаться леволиберальным наблюдателям обоснованными, а вариации на эту тему можно встретить в разных государствах-членах ЕС. Но если такие нормы вводит Совет по делам СМИ, контролируемый фидесовскими назначенцами, тогда формируется медиакультура, где журналистов вынуждают соответствовать политической программе «Фидес». Как отмечает польский журналист Игорь Янке (сторонник правительства В. Орбана, кстати), в медиа широко распространяется самоцензура и боязнь открыто критиковать премьера или его кабинет, вызванные опасениями громадных штрафов, потери рекламных контрактов, исходящих в большинстве случаев от правительства, либо же потери лицензии на вещание (Lendvai 2012; Janke 2016; Bajomi-Lazar 2013; Krugman 2012).

Как и следовало ожидать, действия орбановского правительства вызвали реакцию за границей (включая расследование Евросоюзом законности конституционной реформы) и внутри страны (Pogány 2013). В самой Венгрии в протестах против «Фидес» можно выделить два основных течения — леволиберальное и ультраправое. На леволиберальном фланге довольно быстро образовалось протестное Facebook-движение «Милла» (Миллион голосов за свободную прессу в Венгрии). «Милла» была основано столичными леволиберальными активистами, а возглавлялось поначалу бизнесменом Петером Юхасом. Целью движения стало информирование общества об опасностях, угрожающих свободе печати и слова в Венгрии, и предоставление платформы для критической информации, которая теперь не могла пробиться через национальные мейнстримные СМИ. Кроме того, «Милла» организовало в Будапеште серию массовых демонстраций против новой конституции (Wilkin, Dencik and Bognar 2015; Petőcz 2015). Подход, практикуемый в «Милла», продолжал традицию антиполитики, в коммунистическую эпоху лежавшей в основе диссидентских движений. Идея состоит в том, что не стоит стремиться взять власть, напротив следует отвергать ее, так как сама власть и осуществление власти над другими — это путь, ведущей к авторитаризму, в то же время необходимо держать власть под контролем при помощи либеральной конституции и верховенства права (Bankuti, Halmai and Scheppelle 2015). Поэтому в «Милла» ясно дали понять, что не хотят иметь ничего общего с дискредитированными леволиберальными партиями, вместо этого занялись установлением связей с другими группами гражданского общества, в частности с защитниками прав меньшинств. И сильные, и слабые стороны «Милла» отображали специфику леволиберальной политики в посткоммунистической Венгрии. «Милла» стремилась выработать демократическую, открытую и неиерархическую форму протестного движения, но в то же время страдала от фундаментальных изъянов. Чтобы противостоять «Фидес», нужно было выйти за пределы столичного города и стать действительно общенациональным движением. Ведь «Фидес» за 2000-е годы создала очень эффективную национальную организацию, опирающуюся на публичные собрания и совещания, которые подают идеи для выработки политического курса партии. «Милла» попросту не владело ресурсами и качествами, позволяющими развиться в национальное протестное движение даже при помощи интернета. Имея привлекательные с леволиберальной точки зрения цели, на практике движение было обречено на сближение с новой коалицией леволиберальных партий перед выборами 2014 годм (Petőcz 2016; Wilkin 2016). А обращение за поддержкой к ЕС оказалось контрпродуктивным, ведь позволило «Фидес» и «Йоббику» навесить на «Милла» ярлык космополитического и следовательно невенгерского движения, инспирируемого традиционными интеллектуальными элитами Будапешта.

Петер Юхас 

В это же время «Йоббик» двигала политическую культуры страны в противоположном, ультраправом направлении, нормализуя целый букет предрассудков — по отношению к евреям, глобализации, ЛГБТ-сообществу, Евросоюзу, ромам и мигрантам (Balogh 2012; Kovai 2012; Murer 2015). «Йоббик» апеллировала к недовольным венграм, жаждущим националистической партии, которая защитила бы их от рынка и глобализации (Toth and Grajczjar 2015; Wolin 2011). «Йоббик» смогла мастерски применить интернет и низовую самоорганизацию для расширения своей поддержки, чего «Милла» попросту было неспособно сделать. В символическом измерении ультраправые использовали этнонационалистическую риторику и провокативные публичные акции, в том числе призывы криминализировать продвижение нормальности гомосексуальности и требование учета правительством евреев, якобы представляющих угрозу для госбезопасности (Politics.hu 2014; Dunai 2012). «Йоббик» довольно популярна среди молодых людей с высшим образованием, оказавшихся частью глобального сообщества безработных либо частично занятых выпускников (Minkenberg and Pytlas 2012; Toth and Grajczjar 2015; Mason 2016).

«Йоббик» соединила классические фашистские язык, символику и идеи с вполне телегеничным и современным политическим обличьем (Erős 2012). В то же время эта партия начала осуждать расизм и антисемитизм (Associated Press 2017b). Как можно объяснить столь явное противоречие? Алекс Рейд Росс пишет о подъеме ультраправых политических движений как об элементе «ползучего фашизма» (“the fascist creep”) (Reid Ross 2017). Подразумевается два явления: во-первых, многие политические фигуры из числа ультраправых и неофашистов дрейфуют между выглядящими вполне легитимно консервативными либо националистическими партиями, и откровенно неофашистскими движениями. Успешные примеры тому — AfD в Германии и Партия свободы в Австрии, в которых, как показал Томас Кликауеэр, многие ведущие фигуры имеют серьезное неофашистское прошлое (Klikauer 2016 2017). Такая текучка через границы разных сегментов политического правого фланга дает неофашистам легитимность и репутацию в публичной сфере — это убедительно доказывают их недавние электоральные успехи. Перед антилиберальными правыми открывается ряд путей, делающих возможным захват государства, и их стратегия приносит ощутимый успех. Во-вторых, по наблюдению А. Рейд Росса, ползучий фашизм вскрывает тот факт, что на публику неофашисты затушевывают свою истинную политическую традицию. Проще говоря, такие фигуры и движения имеют достаточно причин скрывать свой идеологический бэкграунд, поэтому делают вид, что они против антисемитизма, в то же время используя антисемитские лозунги и риторику (Kovács 2013; Tartakoff 2012). Ползучий фашизм проявляется и в том, что риторика правых в Венгрии и других странах становится все более антилиберальной и нетерпимой к этническим меньшинствам. Эта тема, постоянно присутствовавшая в истории фашизма, заметна в нынешней риторике как «Йоббик», так и «Фидес». Орбановская идея свободной от мигрантов зоны в Центральной Европе вполне могли бы прозвучать со стороны «Йоббик». Размывание границ на правом фланге политики играет на руку неофашистам, взгляды которых все больше становятся частью мейнстримного политического дискурса. На деле «Фидес» видит в «Йоббик» серьезного конкурента за гегемонию среди антилиберальных правых, поэтому зачастую осуществляет такую политику, к которой призывает «Йоббик». Это и снижение налогов, и национализация коммунальных служб, и замещение социальной помощи общественными работами, и раздача гражданства этническим венграм, проживающим в соседних странах.

Ползучий фашизм приводит к тому, что центр тяжести политической культуры Венгрии смещается вправо — к антилиберализму и нетерпимости к меньшинствам; опросы общественного мнения указывают на широко распространенный среди населения Венгрии страх перед меньшинствами — хоть это и одно из наиболее этнически однородных национальных государств Евросоюза (Til 2015: 369—370; Tomka and Harcsa 1999: 61). И «Фидес», и «Йоббик» видят лекарство от болезней Венгрии в создании сильного государства, которое будет руководить и направлять, а также защищать экономику и общество от врагов. Но, в отличие от своего предшественника это сильное государство будет основываться на этнонационалистической идеологии, а не на марксизме-ленинизме. Основной формой идентичности в демократической Венгрии вместо класса стала нация, а класс превратился в табуированную тему, что удерживает левых в проигрышном положении. Нежелание говорить о реалиях классовой перестановки, случившейся после падения коммунизма, — это общая черта для политической культуры региона, поддерживаемая местными политическими элитами, которые избегают этой темы из-за своей стойкой антипатии к действительно левому политическому дискурсу (Bale et al 2010). Объективно класс остается основополагающим принципом организации капиталистического общества; субъективно же обсуждение либо анализ класса практически исчезли из политических дискуссий в Восточной и Центральной Европе, как отмечает венгерский диссидент Гашпар Миклош Тамаш (Fiala 2016). Вместо этого дебаты политиков заполнены такими темами, как нация, мигранты, безработные, ЕС и сообщества (Gagyi and Eber 2015).

«Фидес» имитирует государство развития и стремится к созданию такой формы национального капитализма, которая защитит некоторые слои населения Венгрии от давления рынка. Все это облачено в риторику восстановления суверенитета Венгрии, пошатнувшегося в составе Евросоюза и в условиях глобализации (Ablonczy 2015; Gagyi 2016). Экономическая политика как «Фидес», так и «Йоббик» не представляет серьезной угрозы неолиберализму. На практике эти партии поддерживают целый ряд неолиберальных постулатов жесткой экономии: открытие экономики для привлечения иностранных инвестиций, снижение налогов, сокращение расходных статей национального бюджета. Одновременно обе партии не прочь использовать государственную власть и авторитарную социальную политику для вознаграждения своих союзников, наказания оппонентов и формирования этнонационалистической венгерской гражданственности. «Йоббик» критически поддержала многие инициативы «Фидес», но в целом рассматривает эту партию как продолжение старой партийной системы, созданной в 1990 году (Виктор Орбан учился в Оксфорде как соросовский стипендиат). Например, в 2014 году «Фидес» в шумпетерианском стиле ввела для безработных венгров общественные работы, при этом безработные были разделены на уже знакомые нам категории «заслуживающих помощи» бедных и «незаслуживающих». Если после 90 дней получения пособия безработный отказывался принять предложенную ему вакансию, то он либо автоматически перенаправлялся на программу общественных работ, либо совершенно лишался помощи (Lakner and Tausz 2016; Blyth 2015; Jessop 1993). «Йоббик» критиковала это как банальное выискивание дешевой рабочей силы и эксплуатацию венгерских пролетариев, нуждающихся на самом деле в хорошо оплачиваемых рабочих местах. Таким образом мы можем наблюдать интригующее сражение среди антилиберальных правых Венгрии вокруг вопросов: как будет стратифицировано новое этнонационалистиченское венгерское общество, что значит быть «настоящим»/«правильным» венгерским гражданином и, соответственно, кого можно считать таковым. Конституционная революция, осуществленная «Фидес», мало что значила для «Йоббик». Это не была та настоящая революция, в которой нуждается Венгрия, да и «Фидес» — всего лишь часть посткоммунистической системы.

Выводы: рефеодализации венгерской экономики

Под орбанизацией следует понимать трансформацию политической культуры Венгрии в сторону такой разновидности антилиберализма, при которой формально сохраняются механизмы либеральной политики (выборы, судопроизводство, свобода прессы, верховенство права), но политическая система при этом реорганизуется таким образом, что правительство во многих аспектах обретает авторитарную власть. С одной стороны, орбанизация была оппортунистической реакцией на специфическое событие национального масштаба — неожиданное большинство в 2/3 депутатских мандатов, полученное «Фидес» на выборах 2010 года, что можно объяснить отказом многих леволиберальных избирателей участвовать во втором туре голосования. За таким поведением мог стоять целый ряд причин, но в какой-то мере оно отображало народное недовольство коррумпированностью и лицемерием леволиберальной коалиции. С другой стороны, орбанизация — местное проявление подъема антилиберальных правых и этнонационалистов, происходящего не только в ЦВЕ, но и во многих других уголках мир-системы.

В этой статье я попытался продемонстрировать, что мир-системный анализ может быть полезен для понимания политической культуры Венгрии в двух отношениях. Во-первых, этот подход к изучению устройства политической культуры отвергает методологический национализм. Иными словами, отрицает то, что политическую культуру, как и национальное государство, следует изучать как замкнутую единицу анализа, характеризующуюся исключительно внутренними либо же национальными чертами. Политические культуры и национальные государства всегда формируются в соотношении со структурными тенденциями, определяющими развитие мир-системы, и в первую очередь теми из них, что связаны с накоплением капитала, геополитической мощью и, употребляя выражение И. Валлерстайна, геокультурой — господствующими идеями, зачастую обосновывающими неравенство в распределении власти. Поэтому венгерский антилиберализм нельзя рассматривать как специфическую проблему Венгрии; это фактор устройства современной мир-системы, который можно проследить в разных ее частях. Во-вторых, наш подход позволяет объяснять политическую культуру в более широком контексте социальных традиций и обычаев, которые связывают разные народы при помощи пересекающих национальные границы потоков идей, верований, практик и традиций. Эти связи сыграли свою роль в создании (еще до появления современной мир-системы) иерархических форм общественных отношений) посредством таких институций, как семья, образование, религия, личные связи, армия, работа и, конечно же, государство (Bookchin 1982). На протяжении истории внутри национальных государств и вне их рамок постоянно происходил конфликт между общественными группами, в чьих интересах было сохранение этих иерархий, и группами, стремящимися их пошатнуть и низвергнуть. Таким образом в самой Венгрии либеральные общественные движения должны были противостоять целому ряду общественных сил, венгерских и мир-системных, которые либо совершенно отрицали либерализм и демократию, либо пытались выстроить такую форму демократии, что отвечала бы в первую очередь интересам капитала, национальных элит и ядра.

Главные модернистские нарративы (либеральный и социалистический), формировавшие современную мир-систему, склонны были производить истории о прогрессивных изменениях, ведущих к лучшему обществу (Mestrovic 2004). Для либералов такое общество следовало строить на основе свобод индивидуума, тогда как для социалистов в идеальном социуме не было классовых различий. Что замечательно: и одни, и другие использовали аргумент «конца истории», аргумент, до сих пор вызывающий отклик на леволиберальном фланге политики, но уже в форме неолиберальной истории о том, что рынку «нет альтернативы» (Bokros 2013). Леволиберальная половина политических элит Венгрии до сих привержена такому нарративу, поэтому пытается объять необъятное — совместить подчинение венгерской экономики и общества глобальному финансовому капиталу с отстаиванием хоть какой-то социальной справедливости. Венгерские антилиберальные правые, напротив, отсылают к «столкновению цивилизаций», чтобы оправдать расистские нарративы о друзьях и врагах Венгрии и о мытарствах этой страны в рамках современной мир-системы.

"Если венгерские леволибералы не могут породить что-то большее, чем слегка откорректированный неолиберальный курс, то их победа на выборах только усилит рефеодализацию экономики."

Успех «Фидес» и орбанизация не являются чем-то неизбежным, пусть авторитарные режимы и склонны окружать себя аурой неуязвимости. В самой партии и в ее отношениях с влиятельными финансовыми донорами определенным образом наличествуют линии разлома (Dunai 2015). Любое политическое движение — это коалиция групп интересов, часто конфликтующих между собой. К тому же «Фидес» собирается реагировать на проблемы, встающие перед гражданами Венгрии, дальнейшим усилением авторитаризма, но реальных решений не имеет. С приближением выборов 2018 года вырисовывается уже хорошо знакомый нам паттерн: разделенные леволибералы и доминирующий «Фидес». Однако на этот раз «Фидес» предпринимает шаги, чтобы подорвать силу «Йоббик». Использовав свой контроль над государством, правящая партия оштрафовала «Йоббик» на 331,7 млн форинтов, так как национальная аудиторская служба выявила, что предвыборные антиправительственные плакаты закупались по ценам ниже рыночных. Тот факт, что государство может предпринимать подобные действия, прекрасно иллюстрирует, зачем «Фидес» пересмотрел в 2011 году конституцию – чтобы обечпечить свою гегемонию и обезвредить оппонентов. И аудиторскую службу, и генеральную прокуратуру возглавляют, естественно, сторонники «Фидес» (Reuters 2018).

В итоге в политической жизни Венгрии остается достаточно места для возникновения, по примеру других уголков мир-системы, либертарных левых; чего на данный момент не хватает – так это целостного нарратива, рассказавшего бы, что из себя представляет такая альтернатива, и способности организовать и мобилизовать граждан Венгрии вокруг него (Lomax 1997a: 60—62). Если венгерские леволибералы не могут породить что-то большее, чем слегка откорректированный неолиберальный курс, то их победа на выборах только усилит рефеодализацию экономики, подчиняя ее диктату глобального капитала и этим способствуя процветанию антилиберальных правых.

Перевели Леся Бидочко и Максим Казаков по публикации: Wilkin, P., 2018. "The Rise of ‘Illiberal’ Democracy: The Orbánization of Hungarian Political Culture". In: Journal of World-System Research, Vol. 24, No 1. Available 6.06.18 at: [link].

Читайте также:

Выборы в Венгрии: Что Орбан знает, а его враги — нет (Вера Хорват, Мартино Комелли)

Источники

Ablonczy, B. 2015. The Struggle for Sovereignty. In O'Sullivan and Pócza, The Second Term of Viktor Orbán.

Andor, L. and Summers, M., 1998. Market Failure: Eastern Europe’s ‘Economic Miracle’. London: Pluto.

Andor 1, L., 2009. Hungary in the financial crisis: a (basket) case study. Debatte, 17(3), pp.285-296.

Andorka, R., 1999. A society transformed: Hungary in time-space perspective. Central European University Press.

Arato, A., 1999. Civil Society, Transition, and Consolidation of Democracy. Dilemmas of transition: The Hungarian experience, pp.225-250.

Arpad, J. J. 1995. The question of Hungarian popular culture. The journal of Popular Culture. 29(2) 9-31.

Bajomi-Lázár, P., 2013. The party colonisation of the media: The case of Hungary. East European Politics and Societies, 27(1), pp.69-89.

Balogh, L., 2012. Possible responses to the sweep of right-wing forces and anti-Gypsyism in Hungary. In Stewart, M. The Gypsy ‘Menace’, pp. 241-264.

Bánkuti, M., Halmai, G. and Scheppele, K.L., 2012. Disabling the constitution. Journal of Democracy, 23(3), pp.138-146.

Bánkuti, M., Halmai, G. and Scheppele, K.L., 2015. Hungary’s Illiberal Turn: Disabling the Constitution. In The Hungarian Patient: Social Opposition to an Illiberal Democracy, edited by Peter Krasztev & Jon van Til, pp.37-47.

Bauman, Z., 2004. Europe: an unfinished adventure. Polity.

Berend, T.I., 2003. History derailed: Central and Eastern Europe in the long nineteenth century. Univ of California Press.

Berend, T.I., 2009. From the Soviet bloc to the European Union: the economic and social transformation of Central and Eastern Europe since 1973. Cambridge University Press.

Berend, T.I., Ránki, G. and Ránki, G., 1982. The European periphery and industrialization 1780-1914. Cambridge: Cambridge University Press.

Berend, T.I. and Ránki, G., 1985. The Hungarian economy in the twentieth century. Routledge.

Birch, K. and Mykhnenko, V., 2009. Varieties of neoliberalism? Restructuring in large industrially dependent regions across Western and Eastern Europe. Journal of Economic Geography, 9(3), pp.355-380.

Blokker, P., 2008. Multiple democracies: political cultures and democratic variety in post-enlargement Europe. Contemporary Politics, 14(2), pp.161-178.

Blokker, P., 2009. Multiple democracies in Europe: political culture in new member states. Routledge.

Blyth, M., 2013. Austerity: The history of a dangerous idea. Oxford University Press.

Bőgel, G., Edwards, V. and Wax, M., 1997. Hungary since communism: the transformation of business. Springer.

Bohle, D. and Greskovits, B., 2006. Capitalism without compromise: Strong business and weak labor in Eastern Europe’s new transnational industries. Studies in Comparative International Development, 41(1), pp.3-25.

Bohle, D. and Greskovits, B., 2012. Capitalist diversity on Europe's periphery. Cornell University Press.

Bokros, L., 2013. Accidental Occidental: Economics and Culture of Transition in Mitteleuropa, the Baltic and the Balkan Area. Central European University Press.

Bookchin, M., 1982. The ecology of freedom: The emergence and dissolution of hierarchy. Palo Alto, CA: Cheshire Books.

Boromisza-Habashi, D., 2011. Dismantling the antiracist “hate speech” agenda in Hungary: an ethno-rhetorical analysis. Text & Talk-An Interdisciplinary Journal of Language, Discourse & Communication Studies, 31(1), pp.1-19.

Borsody, S., 1993. The New Central Europe (No. 366). Matthias Corvinus Publishing Company.

Boschi, R.R. and Santana, C.H. eds., 2012. Development and semi-periphery: Post-neoliberal trajectories in South America and Central Eastern Europe. Anthem Press.

Bozóki, A., 1992. Democrats against democracy? Civil Protest in Hungary since 1990. Flying Blind: Emerging Democracies in East Central Europe, pp.382-97.

Bozóki, A., 1999. Intellectuals and politics in Central Europe. Central European University Press.

Bozóki, A., 2002. The roundtable talks of 1989: The genesis of Hungarian democracy: Analysis and documents. Budapest: Central European University Press.

Braham, R, and Vago, B. 1987. The Holocaust in Hungary 40 Years Later. New York: Colombia University Press.

Braham, R.L., 2000. The politics of genocide: The Holocaust in Hungary. Wayne State University Press.

Braun, A. and Barany, Z.D., 1999. Dilemmas of transition: the Hungarian experience. Rowman & Littlefield.

Cassirer, E., 1951. The philosophy of the Enlightenment (Vol. 130). Princeton University Press.

Chirot, D., 1991. The origins of backwardness in Eastern Europe: Economics and politics from the Middle Ages until the early twentieth century. Univ of California Press.

Chirot, D., 2001. A clash of civilizations or of paradigms? Theorizing progress and social change. International Sociology, 16(3), pp.341-360.

Deák, I., 2001. Lawful Revolution: Louis Kossuth and the Hungarians 1848-1849. Phoenix.

Derluguian, G.M., 2005. Bourdieu's secret admirer in the Caucasus: A world-system biography. University of Chicago Press.

Dunai, M. 2012. Outrage at "Jewish list" call in Hungary parliament. Reuters World News. Outrage at "Jewish list" call in Hungary parliament, last viewed April 28th 2017.

Enyedi, G., 2009. Competitiveness of the Hungarian regions. Hungarian Geographical Bulletin, 58(1), pp.33-47.

Erős, F., 2014. Budapest, the capital of Hungarians: rhetoric, images, and symbols of the Hungarian extreme right movements.

Eyal, G., Szelényi, I. and Townsley, E.R., 1998. Making capitalism without capitalists: Class formation and elite struggles in post-communist Central Europe. Verso.

Fábián, K., 2009. Contemporary Women's Movements in Hungary: Globalization, Democracy, and Gender Equality. Woodrow Wilson Center Press.

Feldman, M., 2014. Doublespeak: The Rhetoric of the Far Right since 1945 (Vol. 3). Columbia University Press.

Fodor, E., 2002. Smiling Women and Fighting Men The Gender of the Communist Subject in State Socialist Hungary. Gender & Society, 16(2), pp.240-263.

Förster, M., Jesuit, D. and Smeeding, T., 2005. Regional poverty and income inequality in Central and Eastern Europe: evidence from the Luxembourg income study. Spatial Inequality and Development, pp.311-347.

Fromm, E., 2012. The sane society. Routledge.

Gagyi, Á. and Éber, M.Á., 2015. Class and Social Structure in Hungarian Sociology. East European Politics and Societies, 29(3), pp.598-609.

Gagyi, A., 2016. " Coloniality of Power" in East Central Europe: External Penetration as Internal Force in Post-Socialist Hungarian Politics. Journal of World-Systems Research, 22(2), p.349.

Gerő, A. 1995. Modern Hungarian society in the making: the unfinished experience. Central European University Press.

Goettig, M. and Lowe, C. 2014. Hungary’s anti-Semitic Jobbik party is spreading across Eastern Europe. Reuters Business Insider. [link], last viewed April 28th 2017.

Guerin, D. 1970. Anarchism: From theory to practice. NYU Press.

Hanebrink, P.A., 2006. In defense of Christian Hungary: religion, nationalism, and antisemitism, 1890-1944. Cornell University Press.

Haney, L., 2002. Inventing the needy: Gender and the politics of welfare in Hungary. Univ of California Press.

Higley, J. and Lengyel, G., 2000. Elites after state socialism: Theories and analysis. Rowman & Littlefield.

Hudson, M., 2015. Killing the Host: How Financial Parasites and Debt Bondage Destroy the Global Economy. ISLET Books.

Von Humboldt, W., 2008. The limits of state action. Cambridge University Press.

Israel, J.I., 2002. Radical enlightenment: Philosophy and the making of modernity 1650-1750. OUP Oxford.

Janke, I. 2015. Forward! The story of Hungarian Prime Minister Viktor Orbán. Aeramentum Books.

Janos, A.C., 2000. East Central Europe in the modern world: the politics of the borderlands from pre-to postcommunism. Stanford University Press.

Janos, A.C., 2001. From eastern empire to western hegemony: East Central Europe under two international regimes. East European Politics and Societies, 15(2), pp.221-249.

Jászi, O., 1923. Dismembered Hungary and Peace in Central Europe. Foreign Affairs, 2(2), pp.270-281.

Jászi, O., 1942. Anarchism. Encyclopaedia of the Social Sciences.

Jessop, B., 1993. Towards a Schumpeterian workfare state? Preliminary remarks on post-Fordist political economy. Studies in political economy, 40(1), pp.7-39.

Kampfner, J., 1994. Inside Yeltsin's Russia: corruption, conflict, capitalism. Weidenfeld & Nicolson.

Karácsony, G. and Róna, D., 2011. The secret of Jobbik. Reasons behind the rise of the Hungarian radical right. Journal of East European and Asian Studies, 2(1), pp.61-92.

Kaul, N., 2009. The Economics of Turning People into Things1. Development, 52(3), pp.298-301.

Kemp, W., 1999. Nationalism and communism in Eastern Europe and the Soviet Union: A basic contradiction. Springer.

Kenez, P., 2006. Hungary from the Nazis to the Soviets: the Establishment of the Communist Regime in Hungary, 1944-1948. Cambridge University Press.

Kiss, E., 2007. The evolution of industrial areas in Budapest after 1989. The Post-Socialist City, pp.147-170.

Kligman, G. and Limoncelli, S., 2005. Trafficking women after socialism: From, to, and through Eastern Europe. Social Politics: International Studies in Gender, State and Society, 12(1), pp.118-140.

Koltay, A., 2013. Hate Speech and the Protection of Communities in the Hungarian Legal System, Hungarian Media Law,

[link], last viewed April 28th 2-17.

Kontler, L. 1999. Millennium in Central Europe: a history of Hungary (p. 238). Atlantisz Publishing House.

Korkut, U., 2012. Liberalization Challenges in Hungary: Elitism, Progressivism, and Populism. Springer.

Kornai, J., 1990. The road to a free economy. Shifting from a socialist system: the example of Hungary. New York: W. W. Norton.

Körösényi, A., 1999a. Government and politics in Hungary. Central European University Press.

Körösényi, A., 1999b. Intellectuals and democracy: The political thinking of intellectuals. Intellectuals and politics in Central Europe, pp.227-244.

Kovai, C. (2012). Hidden potentials in ‘naming the Gypsy’: the transformation of the Gypsy-Hungarian distinction. In Stewart, M. The Gypsy ‘Menace’, pp. 281-294.

Kowalik, T., 2012. From Solidarity to Sellout. NYU Press.

Krasztev, P. and Til, J.V., 2015. The Hungarian Patient. CEU Press.

Kropotkin, P. (2012). Mutual aid: A factor of evolution. Courier Corporation.

Kurti, L., 2002. Youth and the state in Hungary: capitalism, communism and class. Pluto Press.

Lakner, Z. and Tausz, K., 2016. From a welfare to a workfare state: Hungary. In Challenges to European welfare systems (pp. 325-350). Springer International Publishing.

Lane, D., 2005. Revolution, class and globalization in the transition from state socialism. European Societies, 7(1), pp.131-155.

Lane, D., 2010. Post-socialist states and the world economy: The impact of global economic crisis. Historical Social Research/Historische Sozialforschung, pp.218-241.

Lane, D., 2012. Post Socialist States in the System Of Global Capitalism: A Comparative Perspective. In Boschi and Santana eds., Development and semi-periphery. pp. 19-44.

Lendvai, P., 2010. One day that shook the Communist world: the 1956 Hungarian uprising and its legacy. Princeton University Press.

Lendvai, P., 2012. Hungary: between democracy and authoritarianism. Columbia University Press.

Lomax, B., 1997a. From death to resurrection: The metamorphosis of power in Eastern Europe 1. Critique: Journal of Socialist Theory, 25(1), pp.47-84.

Lomax, B., 1997b. The strange death of ‘civil society’ in post‐communist Hungary. The Journal of Communist Studies and Transition Politics, 13(1), pp.41-63.

Lomax, B., 1999. The inegalitarian nature of Hungary’s intellectual political culture. Intellectuals and Politics in Central Europe, pp.167-184.

Lozowick, Y., 2005. Hitler's bureaucrats: The Nazi security police and the banality of evil. A&C Black.

Magyar, B., 2016. Post-Communist Mafia State. Central European University Press.

Mammone, A., Godin, E. and Jenkins, B. eds., 2013. Varieties of right-wing extremism in Europe. Routledge.

Mann, M., 2004. Fascists. Cambridge University Press.

Marangos, J., 2005. Shock therapy and its consequences in transition economies. Development, 48(2), pp.70-78.

Marer, P. 1999. Economic transformation, 1990-1998. In Braun and Barany. Dilemmas of transition, pp. 157-202.

Marche, S. (2012) The new fascism in Europe. Macleans. [link], last viewed April 28th 2017.

Marsovszky, M., 2010. Antisemitism in Hungary. How an ideology threatens to become violent. Antisemitism in Eastern Europe. History and Present in Comparison, Frankfurt am Main, pp.47-65.

Mason, P., 2016. Postcapitalism: A guide to our future. Macmillan.

McQuade, B., 2015. "The road from Mandalay to Wigan is a long one and the reasons for taking it aren't immediately clear": A World-System Biography of George Orwell. Journal of World-Systems Research, 21(2), p.313.

McGuigan, J., 2014. The neoliberal self. Culture Unbound: Journal of Current Cultural Research, 6(1), pp.223-240.

Mestrovic, S., 2004. The Balkanization of the West: the confluence of postmodernism and postcommunism. Routledge.

Minkenberg, M. and Pytlas, B., 2012. 12 The radical right in Central and Eastern Europe. Class Politics and the Radical Right. In Rydgren, J. ed., 2012. Class politics and the radical right. pp.206-224.

Molnár, M., 2001. A concise history of Hungary. Cambridge University Press.

Mudde, C., 2014. Youth and the extreme right. Idebate Press.

Murer, J.S., 2015. The rise of Jobbik, populism, and the symbolic politics of illiberalism in contemporary Hungary. The Polish Quarterly of International Affairs, 24(2), pp.79-102.

Nagy, G., 2005. Changes in the position of Hungarian regions in the country’s economic field of gravity. Barta, Gy.–Fekete, GÉ–Szörényiné, KI–Timár, J. eds: Hungarian Spaces and Places–Patterns of Transition Centre for Regional Studies: Pécs, pp.124-142. Available at [link], last viewed April 25th 2017.

Nemes, D. ed., 1973. History of the revolutionary workers movement in Hungary: 1944-1962. Corvina Press.

Ost, D., 2006. The defeat of solidarity: Anger and politics in postcommunist Europe. Cornell University Press.

O'Sullivan, J. and Pócza, K., 2015. The Second Term of Viktor Orbán: Beyond Prejudice and Enthusiasm. Social Affairs Unit.

O'Toole Jr, L.J., 1977. Schumpeter's" Democracy": A Critical View. Polity, 9(4), pp.446-462.

Pateman, C., 1970. Participation and democratic theory. Cambridge University Press.

Paxton, R.O., 2007. The anatomy of fascism. Vintage.

Petőcz, G., 2015. Milla: A Suspended Experiment. In The Hungarian Patient: Social Opposition to an Illiberal Democracy, pp.207-229.

Pittaway, M., 2004. Eastern Europe 1939-2000. Hodder Arnold.

Pogány, I., 2013. The Crisis of Democracy in East Central Europe: The ‘New Constitutionalism’in Hungary. European Public Law, 19(2), pp.341-367.

Politics.hu. 2014. Campaign encourages LGBT election turnout amid renewed furor over Jobbik anti-gay legislation. [link], last viewed April 28th 2017.

Ramet, S.P., 1998. Nihil obstat: religion, politics, and social change in East-Central Europe and Russia. Duke University Press.

Ramet, S.P., 2007. The liberal project and the transformation of democracy: the case of East Central Europe. Texas A&M University Press.

Renwick, A., 1989. The Role of Non-Elite Forces in Hungary’s Negotiated Revolution. In Bozóki The Roundtable Talks of 1989. pp.191-210.

Rocker, R., 1937. Nationalism and culture. Los Angeles, CA: Rocker publications committee.

Rowlands, C. 2013. Hungary’s rabid right is taking the country to a political abyss. The Guardian Newspaper. [link], last viewed 2nd May 2017.

Rustow, D.A., 1989. Democracy: A global revolution. Foreign Affairs, 69, p.75.

Rydgren, J. ed., 2012. Class politics and the radical right. Routledge.

Scheppele, K.L., 2013. The rule of law and the Frankenstate: why governance checklists do not work. Governance, 26(4), pp.559-562.

Schöpflin, G., 2009. Democracy, Populism and the Political Crisis in Hungary. The New Presence, (1), pp.32-36.

Schumpeter, J.A., 2013. Capitalism, socialism and democracy. Routledge.

Schwartz, A., 2006. The politics of greed: How privatization structured politics in Central and Eastern Europe. Rowman & Littlefield.

Szalai, E., 2005. Socialism: An Analysis of Its Past and Future. Central European University Press.

Sissenich, B., 2007. Building states without society: European Union enlargement and the transfer of EU social policy to Poland and Hungary. Lexington Books.

Smith, A. and Timár, J., 2010. Uneven transformations: Space, economy and society 20 years after the collapse of state socialism. European Urban and Regional Studies. 17(2): 115-125.

Somers, M.R., 1995. Narrating and naturalizing civil society and citizenship theory: the place of political culture and the public sphere. Sociological theory, pp.229-274.

Stephan, J., 1999. Economic Transition in Hungary and East Germany: Gradualism, Shock Therapy and Catch-Up Development. Springer.

Sternhell, Z., 2010. The Anti-Enlightenment Tradition. Yale University Press.

Stewart, M., 2012. The Gypsy ‘Menace’. Populism and the new anti-gypsy politics. London: Hurst & Co.

Száraz, G., 1987. The Jewish Question in Hungary: A Historical Retrospective. The Holocaust in Hungary: Forty Years Later. In Braham and Vago. The Holocaust in Hungary 40 Years Later.

Taylor, A.J.P., 1954. The struggle for mastery in Europe, 1848-1918. Oxford University Press.

Than, K. 2016. After shock therapy, Hungary's Orbanomics starts to produce rewards. Reuters Economic News, [link], last viewed 26th April 2017.

Til, V.J., 2015. Democratic Resurgence in Hungary. In Krasztev and Til.The Hungarian Patient, pp.367-384.

Timár, J. and Váradi, M.M., 2001. The uneven development of suburbanization during transition in Hungary. European Urban and Regional Studies, 8(4), pp.349-360.

Tökés, R.L., 1996. Hungary's Negotiated Revolution: Economic Reform, Social Change and Political Succession. Cambridge University Press.

Tökés, R.L., 1999. A Tale of Three Constitutions: Elites, Institutions, and Democracy in Hungary. Institution Building in the New Democracies: Studies in Post-Communisms. Budapest: Collegium Budapest.

Tomka, M. and Harcsa, I., 1999. Denomination and Religious Practice. A Society Transformed. Hungary in a Time—Space Perspective, pp.61-72.

Tökés, R.L., 2002. Institution-building in Hungary: Analytical Issues and Constitutional Models, 1989-1990’ in Bozóki The Roundtable Talks of 1989. pp. 107-137.

Tóth, A. and Grajczjár, I., 2015. The Rise of the Radical Right in Hungary. The Hungarian Patient: Social Opposition to an Illiberal Democracy, pp.133-163.

US Department of State. 2016. Hungary. [link], last viewed April 28th 2017.

Virchow, F., 2013. Creating a European (Neo-Nazis) Movement by Joint Political Action. In A. Mammone, E. Godin, & B. Jenkins, Varieties of Right-Wing Extremism in Europe, pp.197-213.

Ward, C., 1973. Anarchy in action. London: G. Allen & Unwin.

Wilkin, P., 2010. The Strange Case of Tory Anarchism. Libri Pub.

Wilkin, P., 2016. Hungary’s Crisis of Democracy: The Road to Serfdom. Lexington Books.

Wilkin, P., Dencik, L. and Bognár, É. 2015. Digital activism and Hungarian media reform: The case of Milla. European Journal of Communication, 30(6), pp.682-697.

Wolin, R., 2011. Ghosts of a tortured past: Europe's right turn. Dissent, 58(1), pp.58-65.

Wolin, S.S., 2009. Politics and vision: Continuity and innovation in Western political thought. Princeton University Press.

Wolin, S.S., 2010. Democracy incorporated: Managed democracy and the spectre of inverted totalitarianism. Princeton University Press.