Левый популизм и капитализм платформ

Предисловие Виталия Атанасова

Североамериканский социолог Ник Дайер-Уитфорд (Университет Западного Онтарио) известен своими исследованиями темных сторон цифровых технологий, Интернета и того, как они меняют современное общество. Он является автором таких книг, как «Кибер-Маркс» и «Киберпролетариат», в которых раскрывает механизмы классового господства и экономической поляризации, которые принесла цифровая революция. Одна из его последних работ – написанная в соавторстве книга «Нечеловеческая сила» вышла в независимом британском издательстве Pluto Press в 2019 году и посвящена противоречивой роли искусственного интеллекта в цифровом капитализме. 

В своей статье, опубликованной в журнале tripleC в 2020 году, Дайер-Уитфорд фокусируется на программных предложениях левых политиков по реформированию платформенного капитализма. И хотя с тех пор некоторые из «популистских левых» партий пережили сдвиг вправо, как например Лейбористская партия в Британии, а влияние и доходы технологических корпораций на фоне глобальной пандемии только возросли, общий настрой по отношению к Big Tech сменятся на критический. Все больше беспокойства вызывает тот факт, что в руках платформ сосредоточено слишком много власти, и потому они нуждаются, как минимум, во внешнем регулировании, поскольку не способны изменить себя сами. А это значит, что и некоторые из реформ и экспериментов, предложенных «левыми популистами», тоже будут становиться частью политического мейнстрима.

Вступление

В последнее десятилетие в условиях экономического кризиса и рецессии в Европе и Северной Америке возникли новые левые электоральные партии и партийные фракции. В Европе к ним относятся «Подемос» (Podemos) в Испании, «Левые» (Die Linke) в Германии, «Восставшая Франция» (La France Insoumise) во Франции, Лейбористская партия Джереми Корбина в Великобритании. Есть также партии, которые когда-то могли называться «левыми», и для которых это обозначение сейчас кажется сомнительным, например, греческая «СИРИЗА» (Syriza) и итальянское «Движение пяти звезд» (Movimento 5 Stelle). В Соединенных Штатах сторонники Берни Сандерса, Александрии Окасио­ Кортес и (по некоторым мнениям) Элизабет Уоррен стали примером возрождения левых сил в Демократической партии. В Канаде список игроков пополнился организацией «Солидарный Квебек» (Québec Solidaire).

Некоторые из этих партий и партийных фракций (далее для экономии – «партии») называют себя «социалистами» или «демократическими социалистами». Однако другие организации из этой новой формации стремятся отличаться от старых социалистических или социал­-демократических партий, чей нынешний консерватизм они отвергают. Некоторые обозреватели говорят о «партийных движениях против жесткой экономии» (Della Porta et al. 2017), но эта формулировка является одновременно неуклюжей и слишком общей, поскольку различные правые движения также вышли из эпохи жесткой экономии. Более полезной концепцией является «левый популизм» Шанталь Муфф (Mouffe 2018), обозначающий электоральные партии, утверждающие, что они представляют народ в борьбе против чуждых интересов, интересов, которые с точки зрения правого популизма воплощают либеральные элиты или иностранные мигранты, а в левом популизме – корпоративные олигархии.

Сторонники Берни Сандерса

Среди корпоративных олигархий, которым противостоят левые популисты, есть олигархии «платформенного капитализма» (Srnicek, 2017), хозяева программных и аппаратных инфраструктур, на которые пользователи полагаются, чтобы работать, покупать, продавать и социализироваться, и которые охватывают все более обширные пространства повседневной жизни. В результате этой деятельности владельцы «платформ» получают доход за счет продажи товаров, рекламы и извлечения данных. Такая бизнес­-модель, примером которой могут служить Google, Facebook, Apple, Amazon и Uber, распространилась из поисковых систем и социальных сетей по всей экономике, способствуя взлету одних из самых высоко оцениваемых корпоративных гигантов мирового капитализма. Идея платформенного капитализма была широко принята исследователями медиа и коммуникаций. Однако ее критиковали за неадекватные предложения, касающиеся методов разрешения социальных конфликтов, возникающих в связи со становлением новых цифровых олигополий (van Dorn 2017). В этом эссе предпринимается попытка исправить это упущение: я рассмотрю, как левые популисты реагируют на платформенный капитализм, как они предлагают его реформировать или заменить, а также разберу проблемы и возможности таких программ.

С улиц в правительство с помощью социальных медиа

Левый популизм и платформенный капитализм тесно связаны. Оба этих явления возникли в один и тот же период – примерно с 2004 по 2016 год. Основным связующим звеном является крах Уолл­с-стрит в 2007­-2008 годах и последовавшая за этим десятилетняя рецессия на глобальном Севере. Экономический кризис подтолкнул капитал к поиску нового сектора роста, который он нашел в уже зарождающихся «платформах» (Srnicek 2017; Mosco 2017). Левый популизм возник как реакция на жесткую экономию, рецессию, долги, безработицу, нестабильность и неравенство – социальные проблемы, которые были усугублены этими платформами. Но левые популистские партии родились из общественных движений, использовавших капиталистические платформы для протеста против всех этих проявлений несправедливости. Многие из таких партий возникли как результат движений «Оккупай»: «Подемос» – из оккупации движением «Индигнадос» площади Пуэрто­ дель­Соль в Мадриде (Delclós 2015), кампания Сандерса по выдвижению кандидатуры в президенты от Демократической партии – из «Оккупай Уолл-­стрит» в 2016 году (Gabbatt 2015; Stewart 2019), группа «Моментум» (Momentum), сыгравшая важную роль в восхождении Корбина, возникла из оккупации студентами британских университетов 2010­-2011 годах (Earle 2018); «Солидарный Квебек» вырос из франко­канадского студенческого движения «Кленовая весна» (Maple Spring). Как известно, эти движения были организованы через социальные сети. «Facebook­-революция», несомненно, гиперболическая фраза, но в ней есть доля правды.

Сторонники Podemos вышли на улицы Мадрида 2 февраля 2015 года

Когда волна оккупаций пошла на убыль, некоторые активисты отправились «с улиц в правительство» (Gray, 2018), и от лозунга «изменить мир, не беря власть» (Holloway, 2002) перешли к взятию парламентской власти. При этом они использовали свое знакомство с цифровыми медиа в электоральной политике. Эту динамику анализирует Паоло Гербуадо (Gerbuado 2019) в книге «Цифровая вечеринка» (The Digital Party), в которой рассматриваются как сильные, так и слабые стороны такой организации. Гербуадо признает скорость, размах и точность цифровых кампаний, а также их очевидную привлекательность для молодежи, хорошо знакомой с сетевым окружением. Но он также отмечает неожиданные последствия, такие как тенденция к поляризации партийных структур между тем, что он называет «гиперлидерами» (hyper­leaders), чей харизматический образ построен на тщательно культивируемом онлайн-присутствии, и «супербазами» (super­bases) последователей, склонных к быстрому одобрению их инициатив в сети.

В этой статье не рассматриваются эти тактические кампании и организационное использование цифровых медиа левыми популистскими партиями. Скорее, она фокусируется на стратегическом вопросе программ, предложенных левыми популистами для реформирования или замены платформенного капитализма. Хотя левые популизмы организуются через цифровые платформы, их рост совпадает с большими скандалами вокруг таких платформ: разоблачением массового надзора Эдвардом Сноуденом, шумихой в связи с использованием данных пользователей Facebook компанией Cambridge Analytica для политической рекламы, Рашагейтом, множащимися случаями проявлений языка вражды, сетевой токсичности и нарушений конфиденциальности. Кроме того, для молодежи из числа миллениалов практика найма в Uber, Mechanical Turk, Task Rabbit, Deliveroo и CloudFlower олицетворяет наихудшее в нестабильной гиг-­экономике. Все это стало причиной нарастающего techlash^[1] (Foroohar 2018), впервые проявившегося в 2017 году. В этом контексте то, что Евгений Морозов (2016) называет «популизмом данных» – критика олигополистической власти цифровых гигантов, – стало важной частью левого популизма.

Эти предложения по реформированию или даже демонтажу платформенного капитализма имеют множество сторон. Некоторые проблемы специфичны для конкретных стран. Например, в Соединенных Штатах Сандерс и его сторонники активно участвовали в протестах против отмены администрацией Трампа в 2017 году «сетевого нейтралитета» – принципа, согласно которому скорость передачи данных интернет-­провайдерами должна быть одинакова, а не замедляется или ускоряется ради прибыли (Coldewey 2018). Борьба за сетевой нейтралитет была в США одной из главных причин и поводом для других дискуссий по поводу цифровой политики. Но хотя левых популистов в Европе и Канаде беспокоит прецедент США (Orsini, 2017), в этих регионах еще не было предпринято аналогичных атак на сетевой нейтралитет, поэтому проблема не имеет такого значения.

Тем не менее, несмотря на такие различия, у левых популистов есть общие идеи по поводу платформенного капитализма. Эти общие черты можно обнаружить в партийных программах, политических заявлениях, речах и книгах партийных лидеров, членов партий, консультантов и сочувствующих.

Опираясь на такие источники, я выделяю пять тем:

а) призывы к регулированию свободы слова и конфиденциальности в сети (Раздел 3);

б) антимонопольное законодательство для устранения концентрации собственности (Раздел 4);

в) регулирование условий труда в гиг­экономике (Раздел 5);

г) формы альтернативного владения цифровыми ресурсами, включая национализацию, муниципальный диджитализм, институции открытого исходного кода и платформенные кооперативы (Раздел 6);

д) планы перехода к «посткапитализму», вдохновленные развитием цифровых технологий (Mason 2015; Раздел 7).

Свобода слова в Интернете и цифровой надзор

Вопросы регулирования свободы слова в Интернете и защиты приватности – наименее заметная часть в предложениях левого популизма, но только потому, что эти темы получили столь стремительное распространение. С 2016 года наблюдается всплеск беспокойства по всему политическому спектру по поводу языка вражды, а также рост возмущения по поводу нарушений приватности в коммерческих интересах. В Европе подобные опасения сейчас широко поддерживаются политическим центром. В США сам Марк Цукерберг призвал к введению государственных правил в отношении контента в социальных сетях в качестве платы за сохранение его частной империи (BBC 2019). Здесь левый популизм внес свой вклад в «актуализацию» политических идей, немыслимых всего несколько лет назад, но теперь ставших общепринятыми.

Лево-популистские взгляды на регулирование свободы высказываний, однако, имеют особенности, отличающие их от центристских и консервативных позиций в основном по вопросам национальной безопасности. В целом поддерживая регулирование языка вражды и другого токсичного интернет-­контента, левые популистские партии критикуют использование корпоративных полуавтоматических систем мониторинга, а также говорят о высоких рисках занесения в «черный список» всех форм инакомыслия. Таким образом, в 2009 году партия «Левые» критиковала законодательство Германии, позволяющее блокировать доступ к контенту, такому как детская порнография, на том основании, что «в значительной степени неконтролируемая технологическая инфраструктура, используемая для цензуры, в принципе несовместима с основными правами» (Feilner 2009). В Испании лидер «Подемос» Пабло Иглесиас осудил судебное преследование художественных произведений, включая онлайн­-контент и ретвиты шуток, за якобы «прославление терроризма» в рамках пресловутого «закона о кляпах» (gag law), принятого консервативным правительством (López­Terra 2017; Jones 2018).

Левые популисты также обращают внимание на сотрудничество платформенного капитала с ничем не ограничиваемыми проектами надзора государственных спецслужб и полиции. В США Сандерс выступил против Патриотического акта (Patriot Act), незаконного прослушивания телефонных разговоров и чрезмерно широкого правительственного надзора как вопиющего злоупотребления властью, а недавно осудил использование полицией технологий распознавания лиц (Lutz 2019). Когда Джереми Корбин (Corbyn 2016) представил «Народную хартию цифровых свобод», он обязался защищать британских граждан от «неоправданного надзора за их действиями в Интернете со стороны служб безопасности». Такие опасения особенно актуальны для левых популистских партий, потому что некоторые из них, такие как «Подемос» и Лейбористская партия, сами стали объектом государственного надзора (Nikandrov 2015; Evans 2017). Однако эти партии также иногда подвергались критике со стороны активистов, выступающих против массового надзора, за соблюдение требований государственных органов в отношении цифрового мониторинга террористических или сепаратистских угроз (Ball 2016; López 2019).

Концентрация собственности

Подрыв цифровых монополий – разделение Google, Facebook и других платформ­-гигантов – логичная тема для левых партий. Такие лидеры, как Сандерс и Корбин, регулярно критиковали монополистический капитал, в том числе в секторах медиа и коммуникаций. Впрочем, это еще один признак недавнего techlash, а это значит, что лево-популистские партии сегодня далеко не одиноки в этом вопросе. Антимонопольная деятельность вернулась в политический репертуар даже центристских институций. С 2016 года Европейский союз оштрафовал платформенных капиталистических гигантов за антиконкурентные действия, такие как навязывание поисковика Google в мобильных телефонах, злоупотребления при ранжировании поисковой выдачи и в онлайн­-рекламе, концентрация Facebook данных, полученных от множества его дочерних компаний, и уклонение от уплаты налогов компанией Apple (Stevis­ Gridneff 2019), – пусть даже эти многомиллиардные штрафы незначительны по сравнению с богатством этих компаний, а сами штрафные платежи откладываются на неопределенный срок из­-за судебных разбирательств.

Однако проблема приобретает более сложный характер в США, где законодательство, гипотетически, позволяет разделить Alphabet/Google или Facebook, прекратив их существование в форме корпоративных холдингов. Аргумент в пользу таких действий имеет исторический прецедент. Если «данные – это новая нефть», почему бы не применить ту же логику, которая сделала империю Рокфеллера целью антимонопольного регулирования в начале двадцатого века? Несмотря на длительный антимонопольный послужной список Сандерса, именно Элизабет Уоррен (Warren 2019) сделала цифровой антимонопольный контроль центральным элементом своей политики и одним из своих главных требований с тем, чтобы ее считали «левой популистской». Ее предложение структурно отделить корпоративную деятельность цифровой платформы от продажи ее собственных продуктов (для компаний с годовым глобальным доходом более 25 млрд долларов) является обновленным примером классического регулирующего принципа разделения на «доставку» и «контент» (Dayen 2019). Под ее прицелом явно оказались Amazon Marketplace, Google Ad Exchange и Google Search. Предложение Уоррен подкреплено обещаниями расследовать и отменить антиконкурентные слияния и поглощения в цифровой сфере, и обозначает Amazon, Google и Facebook в качестве вероятных целей (Warren 2019, Dayen 2019). Сандерс поддержал идею разделения Facebook.

Критика монопольного положения технологических гигантов стала новым горизонтом для прогрессивного активизма в США. Однако не следует переоценивать его радикализм. Как дает понять сама Уоррен, антимонопольное регулирование не является антикапиталистическим по своей сути, скорее, оно защищает так называемый свободный рынок от саморазрушительных тенденций. Разделение регулируемой телекоммуникационной монополии AT&T можно рассматривать как основополагающий акт неолиберализма (Lüthje 1993). В самом деле, что касается антимонопольного права, левый популизм пересекается с правым популизмом. Трамп совершал атаки на этом поле, изображая из себя народного трибуна в своей очень личной вражде с компанией Amazon Джеффа Безоса. Его администрация в настоящее время применяет более систематический подход к этому вопросу: недавно Министерство юстиции объявило о расследовании антиконкурентных действий платформ (The Economist 2019a). Как ни странно, «традиционные» медиа­-магнаты, такие как Руперт Мердок, поддерживают разделение своих цифровых конкурентов (Scola and McGill 2019). Несмотря на приверженность левого популизма «антимонопольному праву», вряд ли стоит надеяться, что результатом его применения станет демократизация. Все зависит от того, какие альтернативы заполнят пространство, созданное за счет уменьшения олигополии платформенного капитализма. Вскоре я перейду к этому вопросу, но сначала мы должны рассмотреть связанную с этим тему условий цифрового труда.

Права работников в гиг‐экономике

Левые популистские партии практически единодушны в своей критике низких зарплат, прекарных условий и отсутствия социальных льгот, с которыми сталкиваются работники капиталистических платформ. Центры исполнения заказов Amazon – яркий пример этой проблемы. Они полагаются на временных работников и «нулевые» трудовые договоры^[2], безжалостный цифровой мониторинг, психологическое и физическое перенапряжение сотрудников, вынуждая их работать в небезопасных и вредных условиях. Левые популисты также критикуют так называемые «бережливые платформы» (Srnicek, 2017), такие как Uber, Lyft и Deliveroo, которые полагаются на управление с помощью алгоритмов для координации сотрудников, использующих личное оборудование (автомобили или велосипеды), и рассматривают их в качестве «самозанятых» агентов, чтобы избежать ответственности за обучение, обеспечение безопасности, медицинскую страховку, отпуск и другие льготы.

В этом отношении образцовой является партия «Восставшая Франция» (ВФ), появление которой было напрямую связано с протестами против либерализации трудового законодательства во Франции при Саркози и Макроне. ВФ использует термин «уберизация» для обозначения «разрушения рабочих структур», которое происходит «из-­за появления модели, организованной на основе цифровых платформ». Она считает уберизацию проявлением «социального регресса», для которого характерны «варварское дерегулирование профессий и секторов» и «мошеннический и широко распространенный обход налоговых и социальных правил». Уберизация «приводит к исчезновению прав рабочих [...] из­-за массового обращения к самозанятому предпринимательству», вызывая «беспрецедентное ухудшение условий труда» и «накопление прибыли», одновременно «сокращая заработную плату и социальные права» (LFI 2017). Лидер ВФ Жан­Люк Меланшон также утверждал, что «уберизация» имеет гендерное измерение и особенно вредна для женщин, потому что «мир Uber – это самозанятый работник без прав, который думает, что он умен, пока здоров и не имеет детей» (Durand and Goldberger 2018).

Таким образом, ВФ явно позиционирует себя на стороне недавних трудовых протестов во Франции – таксистов, протестующих против Uber, коллективов велосипедных курьеров, возникших после внезапного закрытия Take Eat Easy, – а также рабочих движений в США и Великобритании, борющихся за «возвращение своей псевдонезависимости и против сверхэксплуатации». Партия предлагает предоставить прекарным и так называемым самозанятым работникам полный доступ к «всеобщей системе социального обеспечения»: «Каждый работник, выполняющий свою работу в ситуации экономической зависимости [...], должен считаться наемным работником и, таким образом, пользоваться закрепленными за ним правами». ВФ также предлагает, чтобы платформенные капиталисты подвергались «процедуре лицензирования, которая позволит проверять их на соответствие действующим социальным, налоговым и нормативным обязательствам» (LFI 2017).

Подобные заявления и политику можно найти почти у всех левых популистских партий. В своей программе 2011 года партия «Левые» выступала против «замены постоянных работников аутсорсинговыми агентствами или фиктивной самозанятостью», а в более поздней «цифровой повестке» партия выступила за перераспределение преимуществ диджитализации, включая право на 30­часовую рабочую неделю, базовый доход и как минимум два творческих отпуска в течение жизни работницы или работника (Offerman 2017). Лидер Лейбористской партии Великобритании Джереми Корбин обвинял «недобросовестных боссов» в использовании технологий для ущемления прав работников. Он заявлял, что экономия на рабочих местах, изображаемая как «современная и динамичная», фактически лишает «как сотрудников, так и клиентов элементарной защиты» и вредит психическому здоровью рабочих. Корбин призвал молодых людей вступать в профсоюзы для защиты своих прав. По его словам, лейбористское правительство упростило бы забастовку профсоюзов и предоставило бы полные права наемных работников всем работникам, занятым в экономике, например, на оплату болезни, отпуск по уходу за ребенком и защиту от несправедливого увольнения (BBC 2017). В США Берни Сандерс в 2018 году разработал закон «Остановить плохих работодателей путем обнуления субсидий» (Stop BEZOS) – предложение о введении налога на крупные корпорации, равного федеральным субсидиям, которые их низкооплачиваемые сотрудники вынуждены были требовать, чтобы свести концы с концами (Heater 2018). Его план «Демократия на рабочем месте» обещал отменить статус «независимого подрядчика» для работников таких компаний, как Uber и Lyft. И Сандерс, и Уоррен поддержали борьбу за исторический закон штата Калифорния Bill AB 53, что стало важным шагом в этом направлении (Corbett 2019).

Альтернативные формы собственности

У левых популистских партий много идей о диверсификации контроля над цифровыми платформами, что является частью их более общего видения того, что сегодня может значить общественная собственность на средства производства (Beckett 2019). Важным подтверждением этого подхода является исследование «Альтернативное владение», проведенное в 2017 году по заказу Лейбористской партии Великобритании. Оно предполагает возрождение и пересмотр традиционных моделей национализации промышленности, предусматривая более высокую степень прозрачности и подотчетности в государственном секторе, стимулирование экономической активности муниципалитетов и локальных социальных учреждений, поощрение рабочих кооперативов и других проектов, предполагающих собственность работников. Это общий план, а не план, направленный исключительно на цифровые платформы. Но все эти альтернативные подходы к владению – и некоторые другие – применимы к платформенному капитализму и были подхвачены, с разной интонацией и степенью радикализма, другими левыми популистскими партиями.

(i)  Платформы государственного сектора:

В тексте исследования «Альтернативное владение» мало говорится о цифровой сфере, хотя почта Великобритании, железные дороги и энергетический сектор упоминаются как приватизированные сектора, подлежащие ренационализации в соответствии с новой моделью. Выступления руководства лейбористов, политические заявления и аналитические материалы дополняют картину. Согласно планам партии, должна быть создана «Британская цифровая корпорация», сестра BBC, которая будет предоставлять некоммерческие услуги, конкурируя с услугами цифровых корпораций, включая альтернативу Facebook (Jones 2018; Lunden 2018; Watson 2019). В Манифесте цифровой демократии Лейбористской партии от 2016 года предлагается гарантировать «предоставление высокоскоростного широкополосного доступа в Интернет и мобильной связи для каждого домашнего хозяйства, компании и организации в Великобритании от городов до самых отдаленных сельских общин». Также речь идет о бесплатном онлайн-центре учебных ресурсов для Национальной службы образования, а также о портале «открытых знаний», где «бесплатно будут доступны результаты всех финансируемых государством исследований», и на базе которого можно будет проводить онлайн­-голосования и даже публичные собрания во время выборов. В аналогичном ключе «Восставшая Франция» обязуется противостоять корпоративным платформам путем создания «общедоступных платформ всеобщего интереса», имеющих отношение как к «физическим услугам (общественному транспорту, местным сетям распределения продуктов и т.п.) и нематериальным услугам (доступу к законам, прозрачности данных и т.п.)», так и к обеспечению того, чтобы «блага, созданные экосистемами, возвращались обществу, а не захватывались в финансовой форме» (LFI 2017).

Однако самой драматической инициативой со стороны левой популистской партии в отношении государственного сектора на сегодняшний день является заявление Лейбористской партии в ее предвыборном манифесте 2019 года о том, что к 2030 году она предоставит всем жителям Великобритании услуги полнофункциональной широкополосной связи (Labor Party 2019, 51). Услуга «Британский широкополосный доступ» будет создана путем национализации подразделения цифровой сети частной компании British Telecom с выплатой акционерам компенсации в размере около 15 млрд долларов (Fildes and Pickard, 2019). Затраты на эксплуатацию новой сети будут оплачиваться за счет «налогообложения транснациональных корпораций, в том числе технологических гигантов» (Labour Party 2019, 51). Обещание вызвало контратаку со стороны Консервативной партии, желтой прессы и представителей British Telecom, заявивших, что лейбористы занизили стоимость проекта. На момент написания этого обзора предвыборная кампания в Великобритании еще продолжалась.

(ii)  Цифровой муниципализм:

Испанское движение «Подемос» и его союзники на городском уровне активно продвигали прогрессивный цифровой муниципализм, который воплотился в избирательных платформах Barcelona en Comu и Más Madrid (Baird and Junque 2019; Romanos and Sádaba 2016). В Барселоне во время правления мэра Ады Колау главный технический директор города Франческа Бриа (2018 г.) и ее коллеги разработали «новый общественный договор для цифровой эпохи». Данные, собранные с помощью транспортной службы, будут оставаться в государственной собственности для использоваться в городском планировании. Рядовые муниципальные служащие могли использовать инструмент на базе TOR­-шифрования для разоблачения коррупции. Были развернуты городские лаборатории 3D­печати, а специальная онлайн­-платформа позволяла гражданам участвовать в формировании городской политики (Bria 2018; Barcelona Ciutat Digital 2019).

В Мадриде под руководством мэра Мануэлы Кармена и ее партии «Теперь Мадрид» (Ahora Madrid) проводились эксперименты с аналогичными инициативами, включая использование платформы Decide с открытым исходным кодом для составления партисипаторного бюджета, предложений по городской политике и консультаций (DeJohn 2017). Эти столичные проекты поддержали сеть небольших муниципальных инициатив в Испании и за рубежом. Не все эти усилия принесли ожидаемый результат, и недавние муниципальные выборы не были успешными для левых партий в Барселоне и Мадриде. Последние оценки перспектив левого цифрового урбанизма звучат более трезво, чем более ранние утопические взгляды (Morozov and Bria 2018). Тем не менее, эти эксперименты послужили практическими лабораториями для цифровой политики левого популизма и имеют решающее значение для развития альтернатив корпоративным планам «умного города», таких как печально известное присвоение набережной Торонто Google/Alphabet в проекте Quayside.

(iii)  Институции открытого программного обеспечения:

Во многих манифестах левых популистов упоминается прогрессивный потенциал программного и аппаратного обеспечения с «открытым кодом». Например, вскоре после своего создания партия «Левые» заняла позицию сторонников открытого исходного кода (Feilner 2009), а незадолго до федеральных выборов в Германии в 2017 году опубликовала документ под названием «10 тезисов для цифровой повестки дня» (Kipping et al., 2017). Его авторы, трое из которых ранее работали на «Пиратскую партию», переформулировали идеи Движения за свободное и открытое программное обеспечение (FOSS) о «цифровой кооперации, сотрудничестве, совместном использовании и повторном использовании» для рамок социалистического электорального проекта (Offerman 2017). По их словам, реализация идеалов FOSS зависит от институциональной структуры, которая не только обеспечит необходимую правовую защиту, но и будет поощрять широкое внедрение программного обеспечения с открытым исходным кодом и открытых стандартов. Без такого институционального контекста большие данные, машинное обучение и другие вычислительные инновации могут привести к возникновению цифрового феодализма. Однако левое правительство могло бы законодательно установить правила, при которых культурная продукция и научные знания станут бесплатными и доступными для всех в виде открытых данных. В отличие от немецкой политики интенсивной автоматизации «Индустрия 4.0», они постулируют создание «Социального государства 4.0». Все общедоступные сети должны будут использовать инфраструктуру с открытым исходным кодом, доступ в Интернет должен стать бесплатным, все программное обеспечение, используемое в политических процессах, должно базироваться на открытом исходном коде. «Мы хотим, – говорится в манифесте, – заменить неолиберальную версию платформенного капитализма новой системой, основанной на других движущих силах» (Kipping et al. 2017).

(iv)  Платформенные кооперативы и инклюзивная собственность:

Важным направлением в планах левых популистов является цифровое расширение традиций кооперативизма. Платформенные кооперативы – это предприятия, основанные на вычислительных платформах, но принадлежащие и управляемые работниками и пользователями. В настоящее время существует множество таких проектов, хотя, как правило, в небольшом масштабе (Scholz and Schneider 2017). Эта концепция широко поддерживается лево-популистскими партиями как альтернатива эксплуататорскому пути гиг-­экономики. Она была принята «Восставшей Францией», поддержана прогрессивным муниципализмом союзников «Подемос» и отмечена Корбином (2017): «Представьте, что Uber совместно управляется водителями, коллективно контролирующими свое будущее, согласовывающими свои собственные зарплаты и условия, разделяющими прибыли или реинвестирующими».

Кооперативная партия, филиал Лейбористской партии, предлагает создание крупномасштабных цифровых систем для помощи работникам и потребительским кооперативам, включая платформенные кооперативы (Lawrence et al., 2017). Платформенный кооперативизм подвергался критике за недооценку трудностей, с которыми сталкиваются малые предприятия перед лицом преимуществ мощных сетевых эффектов, которыми пользуются ведущие платформенные капиталисты (Srnicek 2017). Его также критиковали в связи с тем, что принадлежащие работникам и пользователям альтернативы якобы обречены оставаться «карликовыми формами» – так Маркс видел судьбу всех кооперативов внутри капитализма.

Однако планы левых популистов включают государственную поддержку кооперативов, в том числе кооперативов платформенного типа, например путем финансирования через специальные инвестиционные банки. Будет ли этого достаточно, чтобы дать платформенным кооперативам возможность бороться с уберами и гуглами, по меньшей мере, неясно. Важно также отметить, что программы левых включают в себя методы развития рабочей собственности, которые не зависят от кооперативной формы, хотя и направлены на достижение аналогичных целей. К ним относится идея «Инклюзивных фондов собственности» (Inclusive Ownership Funds, IOF), с помощью которых небольшой процент акций компаний будет регулярно передаваться работникам до установленного лимита (скажем, 10%), а также идея, корни которой уходят в послевоенный шведский «План Мейднера» (Gowan и Viktorsson 2017). Во многих фирмах эти фонды вскоре сделают работников крупнейшим единственным акционером, способным избирать собственных менеджеров и непосредственно влиять на принятие решений в компаниях. Эта идея в наибольшей степени развивалась Лейбористской партией Великобритании, но также была недавно принята Сандерсом (Blackburn 2018; Gowan 2018; Bruenig 2019b). Такие планы – вариация более ранней традиции «фондового социализма» (Bruenig 2019a) – не ориентированы исключительно на платформенные компании и не имеют DIY­-отсылок платформенных кооперативов, но предлагают постепенный путь к коллективизации владения гигантами платформенного капитализма.

Посткапитализм

Хотя антимонопольное законодательство, защита рабочих в гиг­-экономике и планы альтернативного владения могли бы стать важными реформами, это не самые смелые лево-популистские идеи о том, как быть с платформенным капитализмом. Стоит обратить внимание на группу левых интеллектуалов, находящихся в орбите лейбористской партии Корбина: Ника Срничека, который является не только создателем термина «платформенный капитализм», но и соавтором книги «Изобретая будущее» (Srnicek and Williams 2015), журналиста Пола Мейсона, сторонника посткапитализма (Mason 2015), и Аарона Бастани (2019), выступающего с концептом полностью автоматизированного люкс­-коммунизма. Этих мыслителей объединяет идея левой популистской политики, основанной на программе, предполагающей быстрое развитие высокотехнологичной экономики, которая, по их мнению, открывает путь к обществу разнопланового изобилия за пределами капитализма.

Основным процессом, способствующим этому переходу, могло бы стать сокращение потребности в наемном труде за счет искусственного интеллекта (ИИ), робототехники и других передовых форм автоматизации. Наемный труд будет постепенно заменяться либо универсальным базовым доходом (UBI) (Srnicek and Williams 2015; Mason 2015), либо полным набором универсальных базовых услуг, таких как здравоохранение, транспорт, жилье, образование (Bastani 2019). К этому Мейсон и Бастани добавляют идею о том, что цифровая экономика неизбежно будет генерировать все больше и больше бесплатных товаров, поскольку воспроизведение методом «укажи и кликни» снижает предельные издержки до нуля. Поскольку в число свободно доступных товаров будут входить инструменты для коммунального планирования, утверждается, что появится возможность для возникновения общества, свободного от наемного труда и все более способного к демократизирующим решениям и, следовательно, по существу «выходящего за рамки капитализма».

Это «левое акселерационистское» (Williams and Srnicek 2013) видение посткапитализма, достигаемого за счет ускорения высоких технологий, имеет классические марксистские корни в идее о том, что капитализм будет разрушен напряжением между производительными силами и производственными отношениями, а также в знаменитом «Фрагменте о машинах» в Grundrisse Маркса, в котором, как видится, предсказано исчезновение формы наемного труда в результате автоматизации. Этот подход в некотором смысле является преемником ленинского энтузиазма по поводу конвейера и электрификации – с одним важным отличием: он избавляет от грязного дела революции, заменяя ее эволюционным и основанным на технологиях движением к посткапитализму.

Принцип «искусственный интеллект плюс универсальный базовый доход (или универсальные базовые услуги)» стал мантрой для некоторых слоев левого популизма. Этот подход находится в сложных отношениях с другим важным для левого популизма видением – с «Новым зеленым курсом» (Green New Deal, GND), ставшим ответом на климатическую чрезвычайную ситуацию. Эту идею наиболее энергично отстаивает Александра Окасио ­Кортес в США, но она также находит отклик в Лейбористской партии Великобритании, «Восставшей Франции» и других лево-популистских формациях. Полностью автоматизированный люкс­-коммунизм (Fully Automated Luxury Communism, FALC) и GND можно рассматривать как совместимые проекты при условии, что последний интерпретируется исключительно как проект экологической модернизации, полностью зависящий от развития крупномасштабных систем солнечной, ветровой и других возобновляемых источников энергии. Однако существует очевидное противоречие между «автоматизацией сейчас», «версией FALC в ситуации пост­работы» и акцентом «Нового зеленого курса» на «зеленые рабочие места». Потенциальные противоречия между ними резко возрастают, если «Новый зеленый курс» понимается как включающий компоненты по замедлению роста, которые ограничивают совокупное производство и потребление, подрывая обещание изобилия, неотъемлемого для FALC.

Таким образом, нельзя считать само собой разумеющимся, что эффективный GND полностью совместим и с «автоматизацией», и с «роскошью» FALC. Что касается цифровых сетей, многие предложения эко-модернистов по высокотехнологичным решениям для глобального использования явно полагаются на мониторинг потребления и использования энергии с помощью больших данных (Bratton 2019), и можно ожидать, что они предполагают государственный надзор и стимулирование в социальных сетях, направленное на формирование такого поведения. Опять же, неясно, насколько такой элемент GND будет совместим с принципами всеобщего достояния, защитой приватности и свободой от надзора, предусмотренными «новым соглашением о данных» (Bria 2018), которое также продвигается левоп-популистскими партиями.

Заключение: проблемы и возможности

Левый популизм представляет собой амальгаму политик по изменению платформенного капитализма. Некоторые из них выглядят как слегка обновленные, но ограниченные социал­ демократические шаги (Watkins, 2016), другие – более амбициозны. Это сочетание, как мы считаем, проблематично. Но, тем не менее, это знаменует собой серьезную атаку на неолиберальный «здравый смысл», открывающую окно возможностей для идей общественного владения технологиями и управления сетями, чего не было с 1970­х годов. Этот сдвиг отмечают противники левых сил. The Economist (2019b) с тревожной снисходительностью сообщает о подъеме «социализма миллениалов». В США нападки республиканцев на таких деятелей, как Александрия Окасио ­Кортес, демонстрируют как уверенность в том, что «социализм» не может победить – поэтому об этом следует почаще говорить, – так и опасения, что это все же может произойти, – поэтому его следует подавлять.

Однако левый популизм вызывает споры и у левых. Муфф считает его «постмарксистским» (Laclau and Mouffe 1985). Поворот к парламентской стратегии и отказ от специфической классовой политики, характерные для левых популистских партий, побудили некоторых марксистов объявить его «псевдосоциалистическим» (López 2019). Многие считают популизм почти что правым по своей сути (Dean 2017; Revelli 2019). Другие, хотя и критикуют постмарксизм, тем не менее считают, что левый популизм, основанный на концепции «народа», как, например, в случаях «народного фронта» или лозунга «Единый народ никогда не будет побежден!», обладает социалистическим потенциалом (Rancière 2013; Сотирис 2019). В этих дискуссиях напрямую или косвенно участвуют автономисты, коммунитаристы, анархисты и горизонталисты всех мастей, часто выступающие против любой партийной формы или парламентской стратегии. Помня об этих запутанных дискуссиях, я завершу статью кратким обзором трех критических замечаний, которые часто звучат в адрес левых популистских стратегий в отношении платформенного капитализма.

Во-первых, если исходить из прагматичной точки зрения, то левые популистские идеи все еще далеки от коридоров государственной власти. Пока что ни одна левая популистская партия не добилась национальной победы на выборах, за исключением «СИРИЗА», которая в 2014 году отметила свой успех отказом от своего мандата против жесткой экономии, и итальянской партии «Пять звезд», которая сразу же вступила в катастрофическую коалицию с крайне правыми. С тех пор факел перешел сначала к «Подемос», которая сейчас находится в упадке, затем к британской Лейбористской партии, в настоящее время погрязшей в проблемах Брексита, и к США, где на момент написания статьи Сандерс и Уоррен хотя и претендовали на выдвижение от Демократической партии на президентских выборах 2020 года, но эта возможность считается маловероятной. Партии, сформированные в период острого кризиса после краха Уолл­-стрит, столкнулись с более трудной ситуацией в ходе последующего медленного и неоднозначного восстановления экономики – и столкнутся с новыми сложностями в случае любой будущей рецессии.

В частности, пока неясно, как высокотехнологичный посткапитализм в перспективе повлияет на домохозяйства, которые сегодня обеспокоены низкой заработной платой, стремительно растущими расходами на уход за детьми и образование и снижением уровня социального обеспечения.

Во-вторых, если бы Корбин или Сандерс одержали победу на выборах, как отмечает Дэвид Бродер (Broder 2019), «их трудности только начались бы». Разворот левых к идее «с улиц в правительство» после движения «Оккупай» возродил дискуссии о проблемах перехода к социализму посредством электоральной политики, что для марксистов означает возвращение к дебатам Ленина, Бернштейна, Кауцкого и Люксембург начала 20­го века и к спору Пуланзаса с Милибэндом, состоявшемуся на полвека позднее. Как отмечает Бродер, существует «печальная история» правительств, которые принято было считать социалистическими и которые вместо того, чтобы реформировать или заменить капитализм, «реформировались» вместо этого сами, чтобы стать «простыми администраторами существующей системы». Это часто объясняется классовым прошлым политиков и государственных служащих, но в конечном итоге проблема носит структурный характер. При капитализме государственные доходы зависят от национального капитала, и обеспечение постоянной прибыльности капитала является обязательным, поскольку без него «само государство рухнет» (Bolton and Pitts 2018, 143). Лево-популистскому правительству будет чрезвычайно трудно постепенно подрывать капитализм изнутри, не перевернув всю конструкцию с ног на голову в условиях острого кризиса, который потребует гораздо более революционных методов. Нетрудно представить, например, какой объем ресурсов Google или Facebook смогут использовать, чтобы противодействовать политике, направленной на их сдерживание. Это вопрос, о котором очень хорошо знают самые явные сторонники левых популистов (например, Бродер), но на который у них не обязательно есть хороший ответ (см. также Sunkara 2019; Blanc 2019).

Третий критический аргумент заключается в том, что, несмотря на свой очевидный радикализм, левый популизм уже до выборов концептуально пошел на глубокие упреждающие компромиссы с капитализмом. Левые популистские партии обычно предполагают и отстаивают путь новых технологий и высокой производительности. И даже несмотря на то, что эту политику называют «посткапиталистической», иногда, практически на одном дыхании, она пропагандируются и как ведущая «за пределы рынка», и как способ, с помощью которого капитализм может «вырваться» из нынешнего экономического застоя (Mason 2015, loc. 144). Левые «акселерационистские» идеи об обществе постработы, основанном на поддерживаемыми государством «четвертой промышленной революции» и универсальном базовом доходе для пацификации избыточного населения, вполне могут послужить средством, а не альтернативой крупномасштабному развитию капиталистического искусственного интеллекта (Dyer Witheford, Steinhoff and Kjosen 2019). Эко-социалисты также могут сказать, что идея о том, что человеческая эмансипация тождественна прогрессу высокопроизводительного, высокотехнологичного сетевого общества, – это именно то, что ставится под сомнение глобальным потеплением и другими экологическими кризисами, а также критикой со стороны Юга по поводу экстрактивизма и низкооплачиваемой микроработы. Возникает вопрос: насколько политические платформы «социализма с iPad» (если использовать выражение теневого канцлера Корбина Джона Макдоннелла) адекватны масштабам сегодняшнего планетарного кризиса (Davey 2016).

Поднимая эти вопросы, я ни в коем случае не предлагаю полного отказа от левого популизма. Напротив, я считаю, что это важный, содержательный проект. Однако я хочу предложить понимать это явление как момент в длинной дуге политики после краха. Левые популистские партии родились в результате борьбы и стали ответом на поражение движений «Оккупай». Их развитие будет зависеть от последующей борьбы как внутри широких левых сил, так и против их оппонентов. Любой успех левых популистов на выборах, вероятно, вызовет паническую реакцию, насильственную как в явной, так и в скрытой форме, со стороны наиболее консервативных слоев капитала и правых неофашистов. Это также катализирует конфликты внутри левых между теми, кто хочет одержать победу на выборах в рамках социал­-демократической системы Первого мира, и теми, кто стремится к более равноправным и экологически жизнеспособным результатам. В этой последовательности за избирательным ботом и партийным блогом следует возвращение красного хака и восстания, скоординированного с помощью мобильных телефонов. Взгляд на левый популизм не как на конечную точку борьбы, а как на ретранслятор или узел в продолжающемся цикле конфликтов, перетекающих с улицы в правительство и государство и, вероятно, обратно, возможно, является наиболее продуктивным и реалистичным способом понять эти партии и их отношение к платформенному капитализму.