Термин «beggar imperialism» переведен как «империализм нищего», хотя возможен и перевод «империализм нищих». По всей видимости, этот термин является аллюзией на «Оперу нищего» (или «Оперу нищих», «The Beggar’s Opera») — созданное в 1727 году в Англии музыкальное произведение в жанре балладной оперы, представляющее собой пародию на итальянские оперы, заполонившие английскую сцену, и являющееся также остросоциальной сатирой на английскую действительность XVIII века. Указание на оттенок пародийности присутствует у автора статьи при анализе внешней политики восточноевропейских государств, таких как Польша, империализм которых является пародией на империализм Запада и подражанием ему.
В 2014 году Центральная и Восточная Европа (ЦВЕ) снова стала одним из ключевых пространств капиталистического геополитического соперничества. «Поворот к Азии» Барака Обамы определенно остался на повестке дня, но то, что он объявил «Инициативу по обеспечению европейской безопасности» и выделил дополнительный миллиард долларов на развитие военной инфраструктуры, особенно в бывших государствах Восточного блока, свидетельствовало о возрастающем значении этого региона с точки зрения американских стратегов (The White House 2014). Ключевым событием, безусловно, стал конфликт в Украине, который привел не только к трагедии для самого народа Украины, но и к обострению напряженности в отношениях между Западом с одной стороны и Россией с другой. Очевидным проявлением этой напряженности стали избирательные экономические санкции с обеих сторон, объявление об увеличении расходов на вооружения и некоторая провокационная военная активность — не столь серьезная, как во время холодной войны, но наиболее серьезная с момента ее окончания двадцать пять лет назад.
Можно с уверенностью утверждать, что динамизм событий в регионе ЦВЕ обусловили неравномерность экономического развития и межгосударственное соперничество в региональном и глобальном масштабах. В конечном счете это соперничество является попыткой в капиталистическом смысле решить проблемы экономического развития (измеряемого валовым внутренним продуктом, ВВП) каждого конкретного государства. В качестве теоретической базы статьи выступает подход неравномерного и комбинированного развития (НКР). Концепция, введенная Л. Троцким (Троцкий 1997) в конце 1920‑х годов, в последние годы широко обсуждалась в основном среди исследователей-марксистов, интересующихся диалектикой развития, характерной для глобального капиталистического общества (а иногда и не только этим: Allinson & Anievas 2009; Ashman 2010; Barker 2006; Callinicos & Rosenberg 2010; Davidson 2010; Van der Linden 2007). Основное положение НКР заключается в разрыве с линейной версией развития капиталистических стран. Это объясняется тем, что глобальная система порождает как неравенство экономического роста, так и синтез различных «стадий» развития, когда всемирная капиталистическая конкуренция заставляет всех субъектов (включая государства) использовать самые «современные» из возможных способов накопления капитала. Они охватывают не только технологии производства в прямом смысле, но и политические структуры, предположительно наиболее соответствующие требованиям накопления капитала. Сфера возможного понимания конкретных проявлений НКР, как видно из вышеупомянутых текстов, спорна. Здесь я хотел бы подчеркнуть взаимосвязь между неравномерностью экономического роста и тем, что Джейми С. Эллинсон и Александр Аньевас назвали «трансформирующим воздействием геополитической конкуренции на внутреннее устройство общества» (Allinson & Anievas 2009: 51). Эта сторона конкуренции между капиталистическими государствами проявляется в их милитаризации как основной модели соперничества.
Данный подход, следовательно, весьма тесно связан с понятием империализма в его капиталистической форме. Это еще один термин, являющийся предметом недавних довольно интенсивных дебатов среди критически настроенных ученых (например, Amin 2003; Callinicos 2009; Hardt & Negri 2000; Harvey 2003; Hudson 2003; Panitch & Gindin 2012; Wood 2005). Одним из ключевых спорных моментов является вопрос о том, остается ли современный империализм неоднородным по своему характеру (если он когда-либо был таковым) или мы становимся свидетелями установления однополярной империи в той или иной форме[1]. C эти также связан вопрос о том, кого на самом деле можно называть «империалистом» (если этот термин вообще применим к чему-либо).
Конечно, дебаты по этому вопросу не новы. По сути, мы можем рассматривать их как своего рода «вечное возвращение»[2] у авторов, которые стоят на различных теоретических позициях и пытаются понять стремление бряцать оружием в современном обществе. Большая часть разногласий может здесь трактоваться как результат различного понимания развития капиталистического государства (государств) и его взаимоотношений с негосударственным частным капиталом. Именно это было теоретической проблемой в ставших классическими жарких дебатах Ленина (и Бухарина) с Каутским после 1914 года (Бухарин 1918; Ленин 1969; Kautsky 1914). Речь шла о том, могут ли капиталистические государства функционировать как рациональные акторы, не зависящие от конкуренции между частными капиталами (которые все больше действуют в глобальном масштабе), а только обеспечивающие им наилучшие возможные условия. Так полагал Каутский. Или же все государства прямо и косвенно вовлечены в соперничество, разрушившее кооперативную рациональность (точка зрения Ленина и Бухарина). По всей видимости, на подход Каутского большое влияние оказала либеральная версия антиимпериалистической критики, рассматривавшая экономику как обособленную и по существу мирную в своей «фритредерской» форме сферу, если только она не подвергается искажающему воздействию поддержки, оказываемой государством некоторым конкретным группам давления (Гобсон 1927), или не направляется докапиталистическими атавистическими классами (Schumpeter [1919] 1955).
Поэтому характеристика Каутского как «шумпетерианского марксиста» в благожелательном изложении его внука правильна хотя бы в отношении идей, которых он придерживался с 1914 года (Kautsky 1961). Тем не менее, даже отвергая либеральное видение гармонии свободного рынка, при столкновении с эмпирическим миром крайне проблематично поддерживать саму идею «объективно-функционального» характера капиталистической государственной системы, в которой господствуют универсальные экономические интересы. Это связано как с сильной, хотя и меняющейся по своей форме, многоуровневой и неравномерной экономической ролью капиталистического государства, что вновь было заметно после кризиса 2008 года (Harman 2009: 127—139, 255—275), так и с продолжающимся военным соперничеством, которое иногда переходит в открытые военные столкновения, как вновь показал это украинский конфликт в регионе ЦВЕ.
"Взгляд на современный империализм как на однополярный и американоцентристский, который обусловливается особенностями американского империализма (в основном военным и финансовым господством), упускает империалистический характер таких государств, как Россия и Китай (также с их особенностями)."
Если мы примем во внимание специфику соперничества между капиталистическими государствами и существование связанной с ним отдельной формы империализма, то ярлык «империалист» следует использовать не только по отношению к конкретному государству в системе, но и для всех его субъектов, проявляющих империалистические стремления. А возможность их проявления зависит от отношений внутри глобального капитализма, развивающихся неравномерным и комбинированным образом. Вопреки некоторым теоретикам (Арриги 2009; Amin 2006), в основном пишущим на основе «тьермондистского» опыта (полагающих, что фундаментальная ось глобальных расколов и конфликтов проходит между развитыми и слаборазвитыми странами), нельзя считать, что государства, не принадлежащие к «старому» развитому миру, не участвуют в империалистическом соперничестве в капиталистической системе. Взгляд на современный империализм как на однополярный и американоцентристский, который обусловливается особенностями американского империализма (в основном военным и финансовым господством), упускает империалистический характер таких государств, как Россия и Китай (также с их особенностями). И мы можем наблюдать это как в попытках внешней военной и экономической экспансии, так и в области социал-империализма (термин, предложенный немецким историком Гансом-Урлихом Велером (Wehler 1969, 1970) и обозначающий стратегию преодоления внутреннего классового конфликта посредством империалистической экспансии, а также сопровождающей ее националистической идеологии). Важно подчеркнуть, что нет других «существенных условий», кроме использования государственной мощи для укрепления своих позиций в глобальной конкуренции за максимально возможное накопление капитала. чтобы данное капиталистическое государство было описано как империалистическое. Например, в 1914 году Британия была главной державой в международной финансовой системе (Burk [1985] 2014), но это не остановило большинство тогдашних радикальных мыслителей, называвших «империалистическими» не только Соединенные Штаты, которые вскоре должны были заменить Великобританию на господствующих позициях, но также Германию, Австро-Венгрию и, конечно, царскую Россию, несмотря на их незначительную роль на международных финансовых рынках. Более того, каким бы ни было важным господство в глобальных финансовой сфере для британского и американского империализма, если бы оно было условием всеобщего понимания капиталистического империализма, то нацистская Германия оказалась бы за этими рамками.
Поскольку империализм по своей сути явление соотносительное, положение капиталистических государств в системе неравно и их взаимодействие подвижно. Это также делает понятие субимпериализма обоснованным. Данный термин изначально был сконструирован в рамках «тьермондистской» концепции и применялся к странам, региональная активность которых носила полуавтономный характер, но которые в конечном счете являлись носителем интересов империалистического центра (Flynn 2007; Marini 1965, 1972). Раймо Вяйрюнен и Луис Эррера (Väyrynen & Herrera, 1975) разъясняют:
«Субимпериализм представляет собой элемент структуры господства международной системы. Он очерчивает промежуточные этапы, которые можно наблюдать в глобальных империалистических отношениях. Иными словами, субимпериалистические субъекты рассматриваются как посредники в отношениях между центром и периферией, когда они выступают как управляемые и одновременно господствующие образования. Однако они в большей степени являются управляемыми, а не господствующими».
Не так давно Патрик Бонд, приводя доводы в пользу субимпериалистического характера стран БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южная Африка), рассматривал их как государства, «способствующие усилению североамериканской державы», к тому же «выполняющие обязанности заместителя шерифа для глобальных корпораций и неолиберальных идеологов». Оба эти тезиса выглядят проблематично, поскольку недооценивают автономную роль субимпериалистических держав в их стремлении достичь, как справедливо подчеркнул Бонд (Bond 2013), «региональной капиталистической гегемонии». Субимпериализм следует скорее рассматривать как субъективный региональный полюс капиталистической власти, даже если он, взаимодействуя с мировыми империалистическими державами и имея дело с действующими на мировом рынке корпорациями, исходит главным образом от развитых стран. В случае с государствами БРИКС устремления России и Китая явно выходят за рамки по меньшей мере регионального уровня, поэтому описывать их как субимпериалистические державы не представляется правильным, даже если, как со всеми понятиями в социальных науках, здесь сложно четко определить, в каком случае возможно правильное использование приставки «суб».
Таким образом, мы можем определить капиталистический империализм как геополитику капиталистических государств, конкурирующих за максимально возможное накопление капитала в рамках глобальной системы и использующих для этой цели все имеющиеся в их распоряжении средства, в том числе военную мощь и доминирование. Современный империализм рассматривается как множественный по своей форме. Это совпадает со взглядами некоторых теоретиков-марксистов, таких как Дэвид Харви (Harvey 2003) и Алекс Каллиникос (Callinicos 2009). Похоже, что процессы в регионе ЦВЕ в значительной степени подтверждают многополярность империализма в период после холодной войны, причем соперничающие государства выступают его субъектами не только на глобальном, но и на региональном уровне.
"Главный вопрос заключается в том, каким образом соперничающие государства в условиях противоречий экономического развития в регионе ЦВЕ пытаются формировать поле действий в своих интересах?"
Главный вопрос заключается в том, каким образом соперничающие государства в условиях противоречий экономического развития в регионе ЦВЕ пытаются формировать поле действий в своих интересах? Конфликт внутри Украины и вокруг нее является драматическим выражением вовлечения в соперничество местных и мировых игроков — Соединенных Штатов, Европейского союза (ЕС) и России. У каждого из них особая роль. Цель статьи не в том, чтобы вдаваться в детали связей украинского конфликта со всемирным геополитическим соперничеством, как это сделали другие (Воткінс 2014; Фридман 2014; Callinicos 2014; Friedman 2015). Но, чтобы обрисовать общую картину региона ЦВЕ, нельзя не отметить особый характер взаимодействия упомянутой выше тройки. Соединенные Штаты все еще мировая главенствующая, хотя и слабеющая, держава, которая по причинам поддержания «престижа гегемона» не может позволить себе пренебречь любым пространством конфликта, в который вовлечены другие ключевые игроки. Она должна стараться всегда направлять мировые конфликты в нужном для укрепления своей собственной гегемонии направлении. Ясно, что это напрямую влияет не только на политику самих США, но и на стратегии различных государств ЦВЕ.
ЕС играет роль как мягкой «нормативной», так и экономической силы, хотя и союзной в экономическом и политическом отношениях Соединенным Штатам и альянсу НАТО (22 из 28 членов ЕС входят также и в НАТО). Отдельные государства-члены ЕС также стремятся к экспансии и выражению своих геополитических интересов. «Запад» в регионе ЦВЕ примерно очерчен членством в ЕС[3]. Россия тоже весьма активно стремится восстановить свои мировые позиции, установив собственную гегемонию в рамках «ближнего зарубежья» на постсоветском пространстве. Если учитывать весьма неудачную, как мы увидим дальше, траекторию экономической «трансформации» в таких странах, как Молдова и особенно Украина, не нужно быть очень проницательным, чтобы обнаружить здесь возможные точки конфликта (Tolstrup 2014)[4]. Анализируя разнообразие империалистических стратегий в регионе ЦВЕ, мы затем попытаемся рассмотреть (1) более широкую картину военных расходов государств региона в сравнении с их показателями экономического развития (2) стратегии «новых Варшавских договоров» российских властей и оценку соответствия этой концепции / лозунга как пророссийским, так и проамериканским официальным и неофициальным блокам государств; и 3) конкретный случай субимпериализма Польши как пример «империализма нищего».
Неравномерность капиталистического развития в регионе ЦВЕ
Чтобы понять текущую ситуацию, сложившуюся в регионе, мы должны сначала рассмотреть ее в контексте событий, происходящих в ЦВЕ в десятилетия после окончания холодной войны. Картина подтверждает характеристику Джейн Харди (Hardy 2014: 143—155) этого региона как сжатого во времени комбинированным и неравномерным развитием.
Как видно из рисунка 1[5], в экономическом развитии стран ЦВЕ наблюдается огромное неравенство, которое можно измерить ВВП на душу населения (индекс курсов иностранной валюты). Показатель для Молдовы более чем в 11 раз ниже, чем для Словении. Если взять индекс паритета покупательной способности (ППС), различия будут менее резкими, но все еще весьма заметными, выражаясь в соотношении 1: 6 (рисунок 2).
Весьма важно то, что все эти неравенства ВВП, как можно видеть на рисунке 3, являются главным образом следствием огромной неравномерности экономического роста за последние два десятилетия.
Однако при чтении карты следует быть внимательным. 1992 год лучше всего подходит в качестве отправной точки, потому что так можно измерять рост ВВП со времени гибели СССР. Однако для некоторых государств данные на этот год недоступны. Относительно высокий рост закавказских государств также может ввести в заблуждение, поскольку в конце 1980‑х годов Армения и Азербайджан вступили в глубокий политико-экономический кризис, который привел к войне между этими странами. С аналогичной проблемой столкнулась Грузия, пережившая гражданскую войну до 1994 года, с которого начинается расчет роста для этой страны. Нужно также иметь в виду, что если в качестве отправной точки взять не 1992, а 1989 год, рост в странах бывшего Варшавского договора за пределами СССР будет гораздо менее впечатляющим: 25,9% для Венгрии, 31,3% для Румынии и даже отрицательный рост -6% для Болгарии. Сравнительно неплохо выглядела только Польша с экономическим ростом, составившим 119,9%.
Рисунок 1. ВВП на душу населения (рассчитан на основе валютных курсов).
Рисунок 2. ВВП на душу населения (рассчитан на основе паритета покупательной способности).
Рисунок 3. Рост ВВП в 1992—2013 годах.
Но даже при всех этих оговорках описанная картина явно свидетельствует о весьма неравномерном росте ВВП. Если за более чем два десятилетия «трансформации» польская экономика выросла в 2,5 раза, то украинская сократилась на одну пятую! Украина — фактически единственное государство, испытавшее экономический спад в течение указанного времени, что само по себе является поразительным фактом, особенно по сравнению с относительно устойчивым ростом соседней Беларуси. После глубокого экономического кризиса в 2014 году текущие данные для Украины будут еще более удручающими. По данным Государственной службы статистики Украины, ВВП в 2014 году снизился на 6,8% по сравнению с 2013 годом (State Statistics Service of Ukraine 2015)[6].
"Украина — фактически единственное государство, испытавшее экономический спад в течение указанного времени, что само по себе является поразительным фактом, особенно по сравнению с относительно устойчивым ростом соседней Беларуси."
Сам по себе ВВП является очень плохим показателем благосостояния населения. Например, хотя Польша является одним из лидеров роста ВВП за последние два десятилетия, необходимо помнить, что с конца 1991 года и до начала 2015 года уровень безработицы в Польше, как правило, достигал двузначных чисел (за исключением нескольких месяцев в 1998 и 2008 годов (Główny Urząd Statystyczny 2015). Тем не менее показатель ВВП полезен, потому что он отражает эффективность накопления капитала в данном государстве, то есть он вполне соответствует капиталистическим стандартам успеха.
В целом на регион ЦВЕ (включая государства Кавказа и Казахстан) приходится около 7% мирового ВВП (по паритету покупательной способности). Почти половину составляет доля России. На страны, которые являются членами, как НАТО, так и ЕС [7], если сложить их вместе, приходится 2,311% мирового ВВП, причем Польша среди них является самой большой экономикой (рисунок 4).
Рисунок 4. Доля мирового ВВП.
Роль милитаризации
Интересно сравнить картину неравномерного экономического роста с данными о военных расходах государств ЦВЕ с момента окончания холодной войны. В 1988 году на этот регион (включая весь Советский Союз) приходилось 26,5% мировых военных расходов.
К 1992 году доля ЦВЕ упала до 7,46%. После двух десятилетий она осталась на том же уровне и даже немного сократилась до 6,83% в 2013 году (Stockholm International Peace Research Institute (SIPRI) 2015). Можно сказать, что уровень военных расходов примерно соответствует весу региона в мировой экономике. Но для правильного понимания этих данных важно обратить внимание на два аспекта. Во‑первых, регион ЦВЕ сохранил свою долю, несмотря на огромный рост военных расходов США в условиях «войны с террором» в первом десятилетии XXI века. Во‑вторых, опять‑таки очевиден весьма неравномерный уровень роста расходов в государствах ЦВЕ, что заметно на рисунке 5.
Хорошо видно, что Россия в 2013 году тратила на вооруженные силы гораздо больше всех остальных не только в абсолютном выражении, но и по доле ВВП (на уровне находящихся в состоянии вооруженного конфликта Армении и Азербайджана). Вторым крупнейшим растратчиком средств была Польша, которая также занимает второе место (после Эстонии) по доле военных расходов в экономике среди стран Центральной и Восточной Европы, являющихся членами НАТО. Тем не менее польские расходы в девять раз меньше российских. Стоит отметить и относительно высокий уровень доли военных расходов Украины в 2013 году, то есть до начала текущего конфликта.
Рисунок 5. Военные расходы, доля в ВВП.
Наиболее важны данные о росте военных расходов (рисунок 6). Лидерами в этом регионе являются относительно небольшие государства Эстония и Азербайджан, которые находятся в несколько специфических ситуациях. В Эстонии это очень низкий уровень экономического развития после распада СССР, а в Азербайджане — проигранная война и все еще сохраняющийся конфликт с соседом. Однако, если брать за исходный пункт 1992 год, рост российских расходов выглядит менее впечатляющим. Причина заключается в нарастающем упадке российской армии до конца 1990‑х годов. Фактически в 1999 году Россия расходовала на вооружение всего лишь в четыре раза больше средств, чем Польша, что означает паритет, если сравнивать население обоих государств. С 1999 года рост военных расходов России становится более существенным. В целом все страны бывшего СССР в регионе ЦВЕ, кроме Молдовы, демонстрируют явный рост расходов на вооружение с 1992 года, несмотря на стремительный крах самого СССР[8].
Рисунок 6. Рост военных расходов.
Картина для других государств бывшего Варшавского договора выглядит совершенно иначе. У всех, кроме одного, отмечается значительное сокращение военных расходов в течение двух десятилетий. Например, Венгрия в реальном выражении (в долларах США 2011 года) тратит почти половину по сравнению с 1992 годом. Как и в случае с данными по ВВП, если мы возьмем за исходный 1989 год, разница будет еще больше. Единственная страна бывшего Варшавского договора, которая увеличила свои военные расходы — и сделала это весьма существенно, почти удвоив их с 1992 года — это Польша. Почему же это так?
Империалистическая стратегия России
Цель российской элиты, как и ее дискурс, заключается в «защите» страны от экспансии НАТО. Сама по себе экспансия является весьма реальной. Начиная с воссоединения Германии в 1990 году путем аннексии ее восточной части и до 2009 года, членами НАТО стали все бывшие государства-члены Варшавского договора, не входящие в состав СССР, три бывшие союзные балтийские республики и три балканских государства. А в 2008 году на Бухарестском саммите Альянс заявил о возможном будущем членстве Грузии и Украины. В Стратегии безопасности России до 2020 года (СНБ 2020, 2009), опубликованной в 2009 году, четко говорится, что «определяющим фактором в отношениях с Организацией Североатлантического договора останется неприемлемость для России планов продвижения военной инфраструктуры альянса к ее границам и попытки придания ему глобальных функций, идущих вразрез с нормами международного права» (Пункт 17).
Официальная военная доктрина Российской Федерации, документ, принятый в 2010 году, с поправками, внесенными в декабре 2014 года, также ясно рассматривает НАТО как главного противника. Доктрина описывает «наращивание силового потенциала Организации Североатлантического договора (НАТО) и наделение ее глобальными функциями, реализация которых нарушает нормы международного права, приближение военной инфраструктуры стран — членов НАТО к границам Российской Федерации, в том числе путем дальнейшего расширения блока» как одну из главных военных угроз России (Военная доктрина Российской Федерации 2014, пункт 12). Это не единственное упоминание о «международном праве» в документах. В СНБ 2020 акцент явно делается на противодействии политике США. В нем содержится и предупреждение о «вероятных рецидивах односторонних силовых подходов в международных отношениях» (СНБ 2020, 2009, пункт 10). Мы можем заметить своего рода психологическую проекцию, поскольку Россия копирует Соединенные Штаты, хотя и в гораздо более скромных масштабах.
"Как и во всех капиталистических государствах, превращение в центр устойчивого накопления капитала воспринимается как наилучший способ достижения экономической и политической гегемонии."
Локально-глобальное сочетание российского империализма очевидно встроено в официальную геополитическую стратегию России. СНБ 2020 видит присутствие России в различных формальных и неформальных международных институтах — Совете Безопасности ООН, G8, G20, БРИКС и т. д. Это сочетается с декларированием того, что «приоритетным направлением» российской внешней политики является сотрудничество с государствами-членами Содружества Независимых Государств (СНБ 2020, 2009, пункт 13). С целью утверждения своей гегемонии на этом пространстве российский империализм разыгрывает три ключевые карты, которыми он обладает: 1) природные ресурсы, 2) русские меньшинства и широкая распространенность русского языка на территории бывшего СССР и 3) существенная военная мощь. Все три по-разному использовались во время украинского конфликта. Но российские правящие круги, похоже, осознают, что этих карт недостаточно в долгосрочной перспективе. Известные «майские указы», принятые Путиным в контексте своего избрания на пост президента в 2012 году, можно рассматривать, помимо их пропагандистского назначения, как попытку представить план создания более прочного социально-экономического фундамента государства, в том числе видение экономического возрождения Дальнего Востока России. Как и во всех капиталистических государствах, превращение в центр устойчивого накопления капитала воспринимается как наилучший способ достижения экономической и политической гегемонии. Несмотря на все это, российским правителям пришлось столкнуться с экономической стагнацией, перешедшей в кризис после возникновения украинской проблемы. Фактически они рассматривают проблему ресурсов и как положительное преимущество для них, и как довод в пользу своей локальной / глобальной стратегии. «Внимание международной политики на долгосрочную перспективу будет сосредоточено на обладании источниками энергоресурсов», — заявлено в СНБ 2020, в которой Ближний Восток, шельф Баренцева моря и другие части Арктики, Каспийский бассейн и Центральную Азию называются пространствами, привлекающими особое внимание. Добавление Арктики было также одной из ключевых поправок к ВДРФ в 2014 году. Помимо Ближнего Востока, все перечисленные регионы принадлежат России или ее «ближнему зарубежью». Официально заявлено, что «ресурсный потенциал России и прагматичная политика его использования» в условиях перехода к системе «многовекторной дипломатии» расширили «возможности Российской Федерации по укреплению ее влияния на мировой арене» (СНБ 2020, 2009: пункт 9; Военная доктрина Российской Федерации 2014: пункт 4).
«Новые Варшавские договоры» России
Как мы увидим дальше, понятие «Новый Варшавский договор» с 2002 года регулярно используется в уничижительной манере, направленной на дискредитацию попыток создания блока государств из республик бывшего СССР, в котором Россия была бы ключевым игроком. Одной из таких инициатив является Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ), которая заменила в 2002 году Договор о коллективной безопасности Содружества Независимых Государств (СНГ), существовавший с 1992 года. Новая организация также рассматривается как направленный на обеспечение безопасности альянс, созданный на основе нескольких постсоветских государств, но с перспективой создания более влиятельного образования, действующего на более широком региональном и глобальном пространстве. Как надеялся министр обороны РФ Сергей Иванов, «следующим логическим шагом могла бы быть разработка механизма сотрудничества между НАТО и ОДКБ с соответствующими четко определенными сферами ответственности» (Мухин 2006, цит. по Craig Nation 2007: 32).
Одновременно с ОДКБ проектировалось создание Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС) как альтернативной западным структурам организации экономического сотрудничества. На самом деле, по мнению российских правящих кругов, обе попытки вряд ли могут рассматриваться как полностью успешные. Не потому, что другие члены пытались осуществлять в их рамках собственную программу (это можно интерпретировать как доказательство жизнеспособности российской региональной гегемонии), а из-за ограниченного масштаба как географического, так и на уровне совместной деятельности. Из пятнадцати бывших республик СССР только шесть присоединились к ДКБ, а затем и к ОДКБ (Россия, Армения, Беларусь, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан), а седьмая, Узбекистан, то входила, то выходила из организации, окончательно покинув ОДКБ в 2012 году (CSTO 2015). Несмотря на попытки России и наличие с 2013 года важного по символическим соображениям статуса «наблюдателя» у Сербии и Афганистана, предполагаемый «новый Варшавский договор» является тенью реального Договора времен холодной войны, и этот термин используется скорее злонамеренно некоторыми апологетами США (Mowchan 2009; Socor 2011; Van Herpen 2014: 68—69).
Еще одним учреждением, обозначенным как своего рода «Варшавский договор», является Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Она была создана в 2001 году на основе группы «Шанхайская пятерка», существовавшей с 1996 года для разрешения пограничных споров между постсоветскими странами и Китаем. Позднее эта группа превратилась в платформу военного сотрудничества и сотрудничества в области безопасности. Когда ШОС официально появилась, в нее входили Россия, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан и Китай, а также Узбекистан, у которого нет границы с китайским государством. Все государства-члены разделяли общие взгляды на борьбу с «терроризмом» и «сепаратизмом», но, по представлениям правящих кругов Китая и России, это была также попытка создания противовеса американскому присутствию в Азии (Tumurkhuleg 2012: 181—182). Официальные цели ШОС были изложены весьма амбициозно:
«[...]поощрение эффективного сотрудничества между ними в политической, торгово-экономической, научно-технической, культурной, образовательной, энергетической, транспортной, экологической и других областях; совместные усилия по поддержанию и обеспечению мира, безопасности и стабильности в регионе, построению нового демократического, справедливого и рационального политического и экономического международного порядка» (Декларация о создании ШОС 2001).
Таким образом, не следует удивляться мнению такого человека, как Кристофер Браун, — директора Проекта Менгеса по безопасности западного полушария при правом Центре по изучению политики безопасности в Вашингтоне. Он называет ШОС «самой опасной организацией, о которой американцы никогда ранее не слыхивали». В западной прессе часто высказывались мнения и велись более или менее серьезные дискуссии о ШОС как о возможном возрождении «Варшавского пакта» (см., например, Beehner 2011; Sieff 2006). На деле сам Путин как-то назвал ШОС «возрожденной версией Варшавского договора» (процитировано в Schoen and Kaylan, [1919] 2014: ch. 1). Более того, ШОС отклонила просьбу США о предоставлении им статуса наблюдателя в 2005 году и сделала несколько заявлений, которые являлись, как их охарактеризовал один из аналитиков, «тонко завуалированными критическими замечаниями в адрес американской программы демократизации и намек на то, что государства-члены должны действовать согласованно, чтобы сократить геополитическое присутствие США в Центральной Азии» (Malik 2010: 79). В настоящее время Монголия, Индия, Пакистан, Иран и Афганистан могут пользоваться статусом наблюдателя в ШОС, а три других страны — Беларусь, Шри‑Ланка и Турция — являются «партнерами по диалогу» (SCO 2015). На недавнем саммите ШОС в Душанбе в 2014 году была принята резолюция, которая открыла путь к получению полного статуса членства Индии, Пакистану и Ирану к 2016 году — что еще более укрепило бы организацию и осложнило бы геополитическую ситуацию в Азии (Fratolillo 2014).
Но как бы впечатляюще ШОС ни выглядел, нетрудно понять, почему его нельзя рассматривать как «Варшавский пакт-бис». Первая очевидная причина заключается в том, что в основе своей это не военный блок. Во-вторых, в ШОС существует не единый, а двойной центр доминирующей внутри группы силы — России и Китая — каждый со своими собственными геополитическими амбициями. Противоречия между государствами-членами ШОС были особенно заметны в 2008 году, когда Китай и страны Центральной Азии не поддержали политику России по предоставлению независимости Южной Осетии и Абхазии. В конце концов, борьба с «сепаратизмом» является для них одним из ключевых вопросов, объединивших их в рамках ШОС (Malik 2010: 75). Члены группы также заняли «нейтральную» позицию в недавнем украинском конфликте.
"Для правящих кругов России, как с экономической, так и с политической точки зрения важно продемонстрировать возможность независимости от европейских рынков."
Тем не менее интересно наблюдать недавнее развитие экономического сотрудничества между Россией и Китаем, которое является частью «путинского поворота к Азии» и усиленного по необходимости во время украинского кризиса. Здесь вновь разыгрывается ключевая карта природных ресурсов — со всеми ее ограничениями и противоречиями. Для правящих кругов России, как с экономической, так и с политической точки зрения важно продемонстрировать возможность независимости от европейских рынков. Очевидно, что предпочтительным способом достижения этой цели является развитие азиатской торговли, возможно, при возрастании экономического значения российского Дальнего Востока. Но все же определяющим моментом усиления экономических отношений Китая с Россией были природные ресурсы. Так, после многолетних переговоров в мае 2014 года Китайская национальная нефтяная корпорация (CNPC) и российский «Газпром» подписали грандиозную сделку на сумму 400 млрд долларов США, согласно которой в течение тридцати лет с 2018 до 2047 года в Китай ежегодно будет поступать 38 млрд кубических метров российского газа через запланированный трубопровод «Сила Сибири» (Weitz 2014). Похоже, что российская сторона была довольно щедра к китайцам, учитывая политические цели 2014 года. И это соглашение усилило односторонний характер российской экономики. Путину удалось, по меньшей мере, диверсифицировать экспорт сырого газа, но в меньших объемах, чем ожидалось. В ноябре было подписано рамочное соглашение о второй сделке относительно дополнительных 30 млрд кубических метров газа по «западному маршруту» газопровода «Алтай». Предполагалось, что окончательный вариант второй сделки будет подписан в 2015 году. Если бы газопровод «Алтай» заработал на запланированном уровне, после завершения обоих маршрутов Китай стал бы более крупным потребителем российского газа, чем страны ЕС. Но, в конце концов, Китай отложил переговоры на неопределенный срок, вероятно, из-за собственного экономического спада и наличия других возможных источников удешевления сырого газа (рисунок 7).
Последний российский «Новый Варшавский договор», первоначально названный перепуганными западными СМИ «восстановлением СССР», — это Евразийский экономический союз (ЕЭС). Фактически этот самый отдаленный от первоначального альянса холодной войны союз явно представляет собой попытку экономической интеграции — скорее альтернативой ЕС, чем НАТО. Но это организация была прямой причиной украинского конфликта: решение Виктора Януковича не подписывать Соглашение об ассоциации с ЕС было связано с важностью неизбежного выбора, которого ему хотелось избежать, между «предложением» от ЕС и нового ЕЭС. Формально являясь экономическим союзом, ЕЭС имеет явно большую геополитические значимость как амбициозная попытка восстановить экономические связи на пространстве бывшего СССР. Его истоки лежат в Евразийском таможенном союзе (ТС) между Россией, Беларусью и Казахстаном, соглашение о котором было заключено в 1995 году (впоследствии к нему присоединились Кыргызстан и Таджикистан). Позднее, в 2000 году, пять государств объединились в ЕврАзЭС. В 2002—2003 годах Молдове, Украине и Армении предоставили статус наблюдателя. В 2006 году Узбекистан вступил в Сообщество, но вскоре после этого, в 2008 году, приостановил участие в работе руководящих органов ЕврАзЭС. В 2006 году между тремя первоначальными членами ТС было достигнуто соглашение о создании общей «комиссии», института, созданного по образцу Европейской комиссии. Похоже, что последующее решение российской стороны о создании более глубоко интегрированной организации принималось на фоне экономического кризиса, а также принятия ЕС программы Восточного партнерства. В 2011 году Россия, Беларусь и Казахстан подписали соглашение о намерении создания ЕЭС, и в итоге договор был подписан в мае 2014 года.
Рисунок 7. Российско-китайская газовая сделка.
1 января 2015 года организация была официально создана. К первоначальной тройке на следующий день присоединилась Армения, а в августе 2015 года — Кыргызстан. Таджикистан проявил интерес ко вхождению в ЕЭС.
Однако Армения была фактически единственной страной, которую московские правящие круги убедили отказаться от своих планов подписания Соглашения об ассоциации с ЕС в сентябре 2013 года. Вторая страна — и гораздо более важная со всех сторон — это Украина, но, разумеется, поворот Януковича не был в итоге успешным (Casey 2015; Dryar & Popescu 2014; EurAsEC 2015; Salimov 2015; The Economist 2014; Weaver 2013). Когда в 2011 году Путин объявил о своих планах по созданию Евразийского союза наподобие ЕС, он назвал его заключение «событием действительно большого межгосударственного и геополитического значения». Но весь проект в целом далек от реализации амбиций российских правителей. «Потеря» Украины была сама по себе серьезным ударом. Российская позиция в украинском конфликте, действия в поддержку русского меньшинства, прежде всего присоединение Крыма, была встречена с понятной весьма холодной реакцией властей Беларуси и Казахстана. Игра Москвы империалистическими мускулами вместе с экономическим кризисом в России и западными санкциями побудили оба государства к ограничению видения ЕЭС как относительно узкой экономической интеграции. Все попытки создать общие наднациональные политические институты в основном эффективно блокировались, как и предложение о создании общей валюты внутри Союза (Astapenia 2015; Bordachev 2015; Buckley 2011; Giragosian 2015; Satpaev 2015).
Таким образом, складывается впечатление, что, несмотря на весьма реальную империалистическую стратегию путинской России в «ближнем зарубежье» и милитаризацию Москвы, все предполагаемые «Новые Варшавские договоры» были скорее бумажными тиграми, далекими от чего‑то похожего на времена холодной войны.
Другой «Новый Варшавский договор»
Интересно, что в популярной прессе появилось и другое значение «Нового Варшавского договора». Оно происходит со знаменитой пресс-конференции Дональда Рамсфельда 22 января 2003 года, на которой он подчеркнул, что Германия и Франция принадлежат к «старой Европе» и что это «проблема», а «центр тяжести» внутри НАТО смещается на Восток» (US Secretary of Defense 2003). Бывшие члены Варшавского договора фактически превратились в провашингтонскую группу, выступая противовесом «мягким» ключевым западноевропейским государствам НАТО. Стоит отметить, что все бывшие страны-члены Варшавского договора (конечно, за исключением переставшей существовать ГДР) вошли в возглавляемую США «Коалицию согласных», о создании которой Колин Пауэлл объявил 18 марта 2003 года. К ней также присоединились Албания, Македония и (что особенно важно) шесть республик бывшего СССР: три прибалтийских государства, Грузия, Азербайджан и Узбекистан (Garamone 2003). Все они, кроме Узбекистана, отправили свои войска в Ирак, а Польша была одним из четырех государств (помимо Соединенных Штатов, Великобритании и Австралии), чьи солдаты участвовали во вторжении 20 марта 2003 года. Более того, к этой группе вскоре присоединились четыре других республик бывшего СССР, отправившие свои войска в Ирак: Армения, Казахстан, Молдова и Украина, а также балканское государство Босния и Герцеговина. Похоже, что три государства, вступившие в НАТО в 1999 году (Польша, Чехия и Венгрия), и десять стран (за исключением Словении и Хорватии, несколько дистанцировавшихся от нападения на Ирак, вероятно, вследствие их близости к Германии), стремящиеся вступить в Североатлантический союз, сформировав в 2000 году «Вильнюсскую группу», образовали ядро, которое могло бы создать проамериканский полюс притяжения для других восточноевропейских стран (Swanson 2008: 123—152). Еще в 2008 году член Европейского парламента от «официальных» социал-демократических левых Венгрии Дьюла Хеджи заявил в The Guardian, что Польша и балтийские страны сформировали проамериканский неформальный альянс на основе антироссийской позиции. Предполагалось, что к нему присоединятся другие бывшие страны Варшавского договора. Создание «Нового Варшавского договора» рассматривалось как вопрос, вставший на повестку дня (Hegyi 2008).
"Бывшие члены Варшавского договора фактически превратились в провашингтонскую группу, выступая противовесом «мягким» ключевым западноевропейским государствам НАТО."
Но действительно ли этот «Новый Варшавский договор» является стабильной группой? В своей статье Хеджи назвал Польшу и балтийские страны его подлинным ядром. «Социалистическое» правительство Ференца Дюрчаня в Венгрии было сторонником более сбалансированного подхода в отношениях между Западом и Россией, а тогдашнего правого оппозиционера Виктора Орбана называли кандидатом на вступление в антироссийскую команду. Более поздние события показали, что ситуация была гораздо сложнее. На деле два из трех государств, вступивших в НАТО в 1999 году, не только власть имущие Венгрии, но и правящие круги Чешской Республики, выступали явно против жесткой линии по отношению к России во время украинского кризиса. То же можно сказать и о словацком правительстве, при этом среди болгарских правителей было заметно беспокойство и разногласия по поводу всей ситуации. Рассматривая структуру экономики этих стран, можно обнаружить причины такого поведения господствующих классов.
Их торговым партнером, особенно по экспорту, является Германия — ключевая экономика ЕС, определенно не заинтересованная в радикальном сокращении торговой сети с Россией. Это также очевидно в случае с Венгрией, Чешской Республикой и Словакией. Заметно, что Польша находится в аналогичном положении. Но, как и Румыния, она намного меньше зависит от экспорта, чем три вышеупомянутые страны (Таблица 1).
Таблица 1.
Источник: International Trade Centre — International Trade Statistics; World Bank.
Можно также отметить относительную важность природного газа как источника энергии. Это, безусловно, касается Венгрии и Словакии. Но с учетом ограничения зависимости от твердых ископаемых видов топлива из-за значительного выброса углекислого газа и в некоторых случаях необходимости либо закрытия (как это уже было сделано в Литве к 2010 году), либо модернизации атомных электростанций, такая картина становится всеобщей. Доля импорта российского природного газа в целом очень высока, хотя неравномерность наблюдается и здесь: Литва, Латвия, Эстония — 100%; Болгария — 89%; Венгрия — 80%; Словакия — 78%; Польша — 59%; Чешская Республика — 57%; Румыния — 24% (Eurogas 2013: 8, Таблица 2).
Таблица 2.
Таким образом, мы можем обобщить картину, в которой Венгрия, Словакия и Чешская Республика представлены как экспортно ориентированные экономики, довольно сильно зависящие, с одной стороны, от рынка Германии, а с другой (за исключением Чехии) — от импорта российского природного газа. Польша и в большей степени Румыния гораздо меньше подвержены этой зависимости, а Болгария, судя по всему, находится где-то посередине[9]. Но, конечно, империализм капиталистических государств прямо не выражает их временное положение на мировом рынке. Для достижения цели максимально возможного накопления капитала в межгосударственном глобальном капитализме большую роль играют и другие факторы. Это ярко проявляется в бедственном положении балтийских стран. Поразительным фактом является их диверсифицированность с точки зрения как торговых партнеров, так и источников энергетических ресурсов. Но их объединяет тяжелое наследие российского империализма и географическая близость к России, их недавняя история как «советских республик», построение нового национализма на основе отказа от какой-либо «русскости» после обретения независимости и в то же время сдерживание потенциально «нелояльного» значительного русского меньшинства (особенно в Латвии и Эстонии), отчуждаемого прямо пропорционально распространению новой идеологии. Таким образом, мы видим, что балтийское трио, как правило, едино в своей «жесткой линии» по отношению к России (что отражается также в высоких военных расходах). Такая политика рассматривается их правящими классами как ключевая идеологическая опора того, что следует понимать как стабильную часть «Западной цивилизации». Идеологические факторы, являющиеся способом цементирования лояльности рабочего класса и достижения символической привлекательности как сильного и умеющего отстаивать свои интересы государства, имеют значение и в других случаях. Венгрия, где недавно премьер-министр Орбан обращался к мадьярскому национализму (его замечания о необходимости предоставления права на двойное гражданство и автономии для венгерского меньшинства в Украине), и Румыния, намеревающаяся помочь «нашим братьям в Молдове» (большая часть и Румынии, и Молдовы находилась в составе Румынии в межвоенный период) вступают здесь в прямой конфликт с Россией, пытающейся сохранить свое влияние в Молдове, в том числе поддерживая приднестровских сепаратистов.
Интересно наблюдать конфликт лояльностей со стороны некоторых восточноевропейских государств, когда видишь разногласия вокруг планируемого строительства нового газового маршрута «Южного потока». Приведенная ниже карта «Газпрома» (что само по себе является доказательством поддержки компанией присоединения Россией Крыма, рисунок 8) показывает первоначальный план маршрута — в обход Украины и в направлении Австрии и Италии. Проект осуществлялся бы при активном участии Болгарии и Венгрии и возможном участии балканских стран-членов ЕС во всем проекте. Это весьма негативно воспринимали польские правящие круги, рассматривавшие этот план как попытку укрепления присутствия «Газпрома» в ЕС и создания маршрута, проходящего за пределами Польши и Украины. Так, тогдашний премьер-министр Польши Дональд Туск (с декабря 2014 года президент Европейского совета) предложил в контексте украинского кризиса создать Энергетический союз в рамках ЕС. Предложение было встречено довольно холодно государствами-членами, которые боятся уступить свои суверенные права в области газовых торговых переговоров с Россией. Однако в июне 2014 года болгарские власти по приказу ЕС приостановили подготовку «Южного потока». Официальной причиной была несовместимость проекта с «третьим энергетическим пакетом» ЕС, по которому одна компания (в данном случае «Газпром») не может одновременно заниматься производством, транспортировкой и продажей топлива.
Рисунок 8. Исходное предложение по «Южному потоку».
Вопрос о том, можно ли рассматривать это как повод отвергнуть проект или выторговать у российской стороны болем выгодные условия, является спорным, но последующие события позволяют предположить, что речь идет о втором варианте. Когда Путин объявил в начале декабря 2014 года, что Россия отказалась от «Южного потока» из‑за возражений ЕС, это было сюрпризом скорее для лидеров ЕС. Но здесь важно отметить, что заинтересованные государства в Восточной Европе явно не были довольны этим решением. Заявление Путина не случайно прозвучало во время его визита в Турцию. Вскоре после этого появился новый маршрут проектируемого трубопровода, проходящего через Турцию, Грецию и Македонию. Незамедлительно премьер-министр Венгрии Орбан заявил о своей заинтересованности в этом. Чтобы его полностью не забыли, болгарское правительство премьера Бойко Борисова, даже когда оно выразило обеспокоенность территориальными изменениями в Черноморском регионе и вскоре оказалось втянутым в вербальный конфликт с российскими правящими кругами из-за своей позиции в отношении македонских антиправительственных протестов, сформулировало идею создания крупного газотранспортного узла на своей территории, основываясь, прежде всего, на взаимных связях с Грецией и на возможных связях с другими восточноевропейскими государствами. На самом деле трудно заметить существенную разницу между старым и новым проектом, за исключением изменения основного подводного маршрута в сторону Турции (Euraktiv 2015; Matalucci 2015; Reuters 2014; The Natural Gas Europe 2015).
Весьма вероятно, что члены ЕС, участвующие в проекте, будут бороться с властями ЕС за его реализацию. И каким бы ни был результат, ясно, что позиция Польши в отношении России, выраженная в поддержке создания Энергетического союза, далека от того, чтобы представлять позицию многих восточноевропейских стран. Однако важно отметить, что, несмотря на видимую обеспокоенность с их стороны, у них нет ни сил, чтобы существенно изменить политику ЕС с его частичными экономическими и политическими санкциями против России, ни политической воли подрывать в каком‑либо смысле западные институты, в которых они участвуют. В конце концов, они являются лояльными, хотя и нескладными, членами ЕС и НАТО. Это не изменяет того факта, что первоначальный прозападный «Новый Варшавский договор» с 2003 года ограничился Польшей, балтийскими странами и Румынией (с сомнительным статусом для Болгарии).
«Империализм нищего» — конкретный случай Польши
Историко-географические причины и относительный экономический прогресс в сочетании с уровнем милитаризации поставили Польшу в центр этой группы. Польское государство является самым ярким примером субимпериализма в конкретной форме, которую можно назвать «империализмом нищего» — одновременно весьма амбициозным и независимым по своим целям и зависящим в достижении этих целей от внешней помощи. В случае с Польшей это означает реализацию своих интересов в Восточной Европе (совершенно осознано вопреки интересам России) и попытку найти их основание в рамках западных институтов. При этом особое значение отводится приглашению западных войск (предпочтение отдается войскам США) на польскую землю.
Документы, опубликованные WikiLeaks, — дипломатические ноты из посольства США в Варшаве — очень четко показывают, как работает «империализм нищего». На самом деле их авторы хорошо понимают, чем являются польские геополитические интересы. Укажем только несколько примеров. Посол США Виктор Эше подчеркнул, что «Польша стремится втащить важнейшие государства на восточной границе Европы, такие как Украина и Грузия, в западные институты». «Основными целями» активной региональной политики Польши является «продвижение западных принципов демократии и свободного рынка». Более того, предполагается, что Польша создаст «прозападную буферную зону в Украине и Беларуси». На «экономическом фронте» ее цель — обеспечение «более широкого присутствия западного бизнеса». И что здесь важно, несмотря на его общую высокую оценку совпадения политики Польши с политическим курсом США, Эше также указывает на то, что «растущая самоуверенность Польши» иногда заходит слишком далеко. Например, Польша продала Грузии некоторое количество оружия вопреки явной оппозиции Соединенных Штатов. Таким образом, империализм Польши, без сомнения, является доморощенным, а не просто марионеткой в американских руках. Будущая решительная поддержка протестов Евромайдана (например, польские политики отправлялись в Киев) и попытка подтолкнуть ЕС к более откровенной поддержке протеста и его последствий являются подтверждением этой независимости. Это не меняет факта сильного акцента на необходимости «американского сапога на польской земле», как один польский политик, вновь согласно Эше, охарактеризовал это в ходе переговоров по размещению объектов противоракетной обороны. Трагикомическая картина этих переговоров показывает, что «нищенскую» часть империализма можно очень легко понять. Именно польская сторона подчеркнула необходимость «впечатляющего присутствия» американских солдат и была неприятно удивлено, когда он обнаружила, что батареи Patriot, перемещающиеся из Германии в Польшу, не будут вооружены, а будут использоваться только для обучения (цитируя еще одного польского политика, они хотели получить боевые ракеты, а не «цветочные горшки»). «Наиболее важным», как выразился будущий президент Польши Бронислав Коморовский, является обеспечение США безопасности Польши посредством физического присутствия американских войск, объектов инфраструктуры НАТО в стране, гарантий обеспечения размещения ракет «Патриот» и польско-американского сотрудничества (WikiLeaks, 2007, 2008, 2009a, 2009b).
"Польша стала основной движущей силой для создания в Праге в мае 2009 года инициативы ЕС, направленной на шесть государств бывшего СССР: Армению, Азербайджан, Беларусь, Грузию, Молдову и Украину."
Документы, опубликованные WikiLeaks, также показали важность западных институтов для сближения частей бывшего СССР с Западом (или их отдаления от России) в стратегии польских правящих кругов. Не только блок НАТО должен быть открыт насколько это возможно расширению на Восток (исключая, конечно, Россию), но и ЕС. Таким образом, Польша стала основной движущей силой для создания в Праге в мае 2009 года инициативы ЕС, направленной на шесть государств бывшего СССР: Армению, Азербайджан, Беларусь, Грузию, Молдову и Украину. Названная Восточным партнерством, она была призвана обеспечить движение в направлении политического сотрудничества и экономической интеграции, основанных на ставших привычными принципах транспарентности, демократии и рынка. Как можно прочитать в пункте 2 Совместной декларации Пражского саммита Восточного партнерства,
«Основная цель Восточного партнерства — создать условия, необходимые для ускорения процесса политического ассоциации и дальнейшей экономической интеграции между Европейским Союзом и заинтересованными странами-партнерами. ... С этой целью Восточное партнерство будет стремиться поддерживать политические и социально- экономические реформы в странах-партнерах, способствуя их сближению с Европейским Союзом» (Совет Европейского Союза 2009).
Восточное партнерство также неоднократно упомянуто в новой Стратегии национальной безопасности Республики Польша. Документ, опубликованный в ноябре 2014 года, заслуживает краткого упоминания не только из-за его помпезного названия (с формальным объявлением «доктрины Коморовского», по фамилии тогдашнего президента, демонстрируя как устремления, так и комплекс неполноценности польского правящего класса). На деле стратегия весьма агрессивна по своим целям. В ней утверждается, что
«Республика Польша поддерживает реформы государств Восточного партнерства и выступает за их более тесные связи с ЕС и НАТО. Исходной точкой этой деятельности являются принципы свободы, демократии, рыночной экономики и открытая перспектива интеграции с выражающими их евроатлантическими институтами» (Strategia Bezpieczeństwa Narodowego Rzeczypospolitej Polskiej (SBNRP) 2014: point 8).
В документе содержатся ссылки на существование оппонентов «западной демократии и рыночной экономики», которое «повышает ответственность международного сообщества в деле поддержки и развития демократии, верховенства права и безопасности». И как пример собственного самодовольства он указывает на «польскую трансформацию» как «неизменный пример и источник практики, оптимальной для государств, осуществляющих преобразование своих политических, правовых и экономических систем» (SBNRP 2014: пункт 29).
Польша также пытается несколько ограничить свою зависимость от более сильных союзников. Мы видели, что даже в 1992—2013 годах ее военные расходы находились на относительно высоком уровне. А в сентябре 2013 года, то есть еще до начала украинского кризиса, польские власти объявили об огромных военных закупках на сумму около 32 млрд евро в течение восьми лет («беспрецедентная по масштабам техническая модернизация» вооруженных сил, согласно Стратегии (SBNRP 2014: point 18)). Но в итоге главную роль, кажется, играет видимое присутствие НАТО / США. Помимо запланированного размещения к 2018 году установок противоракетной обороны Aegis Ashore (аналогичная установка была размещена в Румынии в 2016 году), мы видели много примеров желания польских правящих кругов как можно скорее ввести в строй некоторые ощутимые элементы военной инфраструктуры своих союзников.
«Мы хотим, чтобы Польша была защищена в военном отношении, а не словами, записанными в договоре», — сказал Туск в апреле 2014 года вслед за более ранним комментарием польского министра иностранных дел Радослава Сикорского о том, что в Польше должны быть размещены две бригады НАТО численностью до 10 000 военнослужащих. Решения саммита НАТО в Ньюпорте в сентябре 2014 года о создании «передовой группы» численностью приблизительно 4 000 военнослужащих со штаб-квартирой в Польше для защиты государств-членов на восточном фланге в случае российской агрессии, весьма приветствовались, даже если рассматривались как недостаточный шаг. В 2015 году проведение совместных военных учений и другие видимые признаки присутствия США также были встречены с энтузиазмом — это было очевидно, когда министр обороны Польши появился с послом США на совместной пресс-конференции, организованной на местности, отведенной под военные учения с использованием американских зенитно-ракетных комплексов Patriot. И в своем первом интервью зарубежной прессе новый президент Польши Анджей Дуда подчеркнул необходимость размещения постоянных баз НАТО в Польше (Foy 2015).
Краткие выводы
Основная картина межгосударственного соперничества в регионе ЦВЕ подтверждает мысль, что государства являются субъектами современного капиталистического империализма не только на глобальном, но и на региональном уровне. В то же время анализ его конкретных проявлений показывает, что соперничество становится все более сложным. Неравномерность капиталистического накопления заметна невооруженным взглядом. Она лежит в основе множества стратегий и тактик, используемых в области межгосударственных отношений для преодоления собственных ограниченных возможностей. Аналитические конструкции и понятия, унаследованные от холодной войны, недостаточно вписываются в современную картину. Разумеется, все еще можно увидеть их элементы — расширение НАТО и ЕС, с одной стороны, и возрождение российского империализма, с другой. Но ясно, что метафора «холодной войны» имеет здесь лишь узкое применение не только потому, что российский империализм намного слабее с точки зрения территориального контроля и военной мощи, но и вследствие гораздо большего разнообразия сегодняшних «блоков». Провозглашение создания «новых Варшавских договоров», как со стороны Москвы, так и Вашингтона, всегда было преждевременным; в лучшем случае оно демонстрировало временное сближение политики различных государств или надежд некоторых из них. Мы наблюдаем динамичную и противоречивую ситуацию, когда растущие элементы многополярности в сочетании с окрепшей уверенностью отдельных государств в своих силах идут рука об руку с расширением существующих межгосударственных институтов и созданием новых. Это само по себе доказывает взаимосвязь между государственными интересами и возросшей свободой выражения этих интересов, когда корсет холодной войны стал гораздо менее туго затянутым. Развитие формы «империализма нищего» выражает одну из форм современной странной многополярности, которая в гегелевском смысле содержит холодную войну в ее «наличном бытии».
Все это не должно заслонять от нас тот факт, что какова бы ни была конкретная форма капиталистического империализма, в итоге его цель всегда заключается в использовании имеющихся в распоряжении государственной власти средств для поддержания своей относительной конкурентоспособности в экономической гонке с другими государствами. Таким образом, не случайно то, что гонка вооружений стала реальностью в регионе ЦВЕ, а украинская трагедия показывает, каким образом соперничество между крупными и мелкими капиталистическими державами в сочетании с внутренней экономической депрессией и расколом правящего класса может порождать ситуацию вооруженного конфликта с тысячами жертв.
Перевод Андрея Малюка по публикации: Ilkowsky P., 2016. "‘New Warsaw Pacts’, ‘Beggar Imperialism’ and interstate rivalry in Central and Eastern Europe". In: Capital & Class. Available 26.04.2017 at: [link]
Источники
Арриги, Дж., 2009. Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век. Москва: Институт общественного проектирования.
Бухарин, Н., 1918. Мировое хозяйство и империализм. Экономический очерк. Петербург: Прибой.
Военная доктрина Российской Федерации, 2014. Доступ по адресу: [link]
Воткінс, С., 2014. Анексії. В: Спільне. Доступ за адресою: [link]
Декларация о создании Шанхайской организации сотрудничества, 2001, 15 июня. Доступ по адресу: [link]
Державна служба статистики Україна, 2015. Доступ за адресою: [link]
Гобсон, Дж., 1927. Империализм. Ленинград: Прибой.
Ленин, В., 1969. «Империализм, как высшая стадия капитализма». В: Полное собрание сочинений. 5 изд. Т. 27. Москва: Государственное издательство политической литературы, с. 299–426.
Мухин, В., 2006. «Новый раздел Евразии». В: Независимая газета. 4 декабря.
Совет Европейского Союза, 2009. В: Совместная декларация Пражского саммита по вопросам Восточного партнерства. Доступ по адресу: [link]
Стратегия национальной безопасности до 2020 года, 2009. Доступ по адресу: [link]
Троцкий, Л., 1997. История русской революции. Москва: Терра.
Фридман, Дж., 2014. «Интересы РФ и США в отношении Украины несовместимы друг с другом». В: Коммерсант. Доступ по адресу: [link]
Allinson, J. С. and Anievas, A., 2009. “The uses and misuses of uneven and combined development: An anatomy of a concept”. In: Cambridge Review of International Affairs, 22(1), pp. 47–67.
Amin, S., 2003. Obsolescent Capitalism: Contemporary Politics and Global Disorder. London: Zed Books.
Amin, S., 2006. Beyond US Hegemony? Assessing the Prospects for a Multipolar World. New Delhi, India: Daanish Books.
Ashman, S., 2010. “Capitalism, uneven and combined development and the transhistoric”. In: Anievas, A. (ed.). Marxism and World Politics: Contesting Global Capitalism. Abingdon: Routledge.
Astapenia, R., 2015. Belarus and the Eurasian Economical Union: The View from Minsk. European Council of Foreign Relations, 7 January. Available at: [link] (accessed March 2015).
Bakker, B. and Klingen, C., 2012. “Lost & found in Eastern Europe: Replacing funding by Western Europe’s banks”. In: iMFdirect, 13 June. Available at: [link] (accessed October 2015).
Barker, C., 2006. “Beyond Trotsky: Extending combined and uneven development”. In: Dunn, B., Radice, H. (eds). 100 Years of Permanent Revolution: Results and Prospects. London: Pluto Press, pp. 72–87.
Beehner, L., 2011. “A Warsaw Pact grows in Shanghai”. In: Huffington Post, 25 May. Available at: [link] (accessed March 2015).
Bond, P., 2013. “Are BRICS Sub-Imperialists?”. In: Pambazuka News, issue 622. Available at: [link] (accessed October 2015).
Bordachev, T., 2015. Russia and the Eurasian Economical Union: The view from Moscow. European Council for Foreign Relations, 21 January. Available at: [link] (accessed March 2015)
Böröcz, J., 2001. “Empire and coloniality in the ‘Eastern Enlargement’ of the European Union”. In: Böröcz, J., Kovács, M. (eds). Empire’s New Clothes: Unveiling EU Enlargement. Telford: Central Europe Review. Available at: [link] (accessed October 2015).
Böröcz, J., 2009. The European Union and Global Social Change: A Critical Geopolitical-Economic Analysis. Abington: Routledge.
Buckley, N., 2011. "Putin sets sights on Eurasian Economic Union". In: Financial Times, 16 August. Available at: http: [link] (accessed April 2015).
Burk, K., ([1985] 2014. Britain, America and the Sinews of War. Abington: Routledge.
Callinicos, A., 2009. Imperialism and the Global Political Economy. Cambridge: Polity Press.
Callinicos, A., 2014. “The multiple crisis of imperialism”. In: International Socialism Journal, 144. Available at: [link] (accessed July 2015).
Callinicos, A., 2015. “The internationalist case against the European Union”. In: International Socialism Journal, 148. Available at: [link] (accessed October 2015).
Callinicos, A. and Rosenberg, J., 2010. “Uneven and combined development: The social-relational sub-stratum of the international? An exchange of letters”. In: Anievas, A. (ed.). Marxism and World Politics: Contesting Global Capitalism. Abingdon: Routledge, pp. 149–182.
Casey, M., 2015. “Eurasian economical union: Dead or arrival”. In: The Diplomat, 5 January. Available at: [link] (accessed March 2015).
Collective Security Treaty Organisation, 2015. Available at: [link] (accessed March 2015).
Craig Nation, R., 2007. "US Interests in the New Eurasia: Russian Security Strategy under Putin, US and Russian Perspectives". In: Craig Nation, R., Trenin, D. Strategic Studies Institute. Available at: [link] (accessed March 2015).
Davidson, N., 2010. “From deflected permanent revolution to the law of uneven and combined development”. In: International Socialism Journal, 128. Available at: [link] (accessed October 2015).
Dryar, I. and Popescu, N., 2014. "The Eurasian Customs Union: The Economics and the Politics (brief issue)". In: European Union Institute for Security Studies, March. Available at: [link] (accessed March 2015).
Euraktiv, 2015. Putin: We haven’t given up the South Stream project, 18 February. Available at: [link] (accessed April 2015).
Eurasian Economic Community, 2015. Available at: [link] (accessed April 2015).
Eurogas, 2013. Statistical report 2013. Available at: [link] (accessed March 2015).
Flynn, M., 2007. “Between subimperialism and globalization: A case study in the internationalization of Brazilian Capital, Latin American perspectives”. In: Aggressive Capital and Democratic Resistance, 34(6), pp. 9–27.
Foy, H., 2015. “Nato treats Poland like a buffer state say new president”. In: Financial Times, 13 August. Available at: [link] (accessed August 2015).
Fratolillo, O, 2014. “The SCO’s potential enlargement and the Asian Great Game”. In: Asia Waves, 10 December. Available at: [link] (accessed March 2015).
Friedman, G., 2014. “Viewing Russia from the inside, Stratfor”. In: Geopolitical Weekly, 16 December. Available at: [link] (accessed July 2015).
Garamone, J., 2003. “Coalition of the willing provides formidable force”. In: DoD News, 19 March. US Department of Defence. Available at: [link] (accessed March 2015).
Giragosian, R., 2015. "Armenia and the Eurasian Economical Union: The view from Yerevan". In: European Council for Foreign Relations, 8 January. Available at: [link] (accessed March 2015).
Główny Urząd Statystyczny [Polish Central Statistical Office], 2015. Stopa bezrobocia w latach 1990–2015. Available at: [link] (accessed April 2015).
Hardt, M. and Negri, A., 2000. Empire. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Hardy, J., 2014. “Transformation and crisis in Central and Eastern Europe: A combined and uneven development perspective”. In: Capital & Class, 38(1), pp. 143–155.
Harman, C., 2009. Zombie Capitalism: Global Crisis and the Relevance of Marx. London: Bookmarks Publications.
Harvey, D., 2003. The New Imperialism. New York: Oxford University Press.
Hegyi, G., 2008. “The new Warsaw Pact”. In: The Guardian, 24 September. Available at: [link] (accessed March 2015).
Hudson, M., 2003. Super Imperialism: The Origins and Fundamentals of U.S. World Dominance. London: Pluto Press.
International Monetary Fund (IMF), 2015. Country index. Available at: [link] (accessed April 2015).
Kautsky, J. H., 1961. J.A. “Schumpeter and Karl Kautsky: Parallel theories of imperialism”. In: Midwest Journal of Political Science, 5(2), pp. 101–128.
Kautsky, K., 1914. "Ultra-Imperialism". In: Marxist Internet Archive. Available at: [link] (accessed October 2015).
Malik, M., 2010. “Shanghai Cooperation Organisation”. In: Ganguly, S., Scobell, A., Chinyong Liow, J. (eds). The Routledge Handbook for Asian Security Studies. Abingdon: Routledge, pp. 72–86.
Marini, R. M., 1965. “Brazilian interdependence and imperialist integration”. In: Monthly Review, 17(7), pp. 10–29.
Marini, R. M, 1972. “Brazilian Subimperialism”. In: Monthly Review, 27(9), pp. 14–24.
Matalucci, S., 2015. "What might a potential US-Russia showdown mean for the Balkans". In: The Natural Gas Europe, 4 November. Available at: [link] (accessed November 2015).
Mowchan, J. A., 2009. "The Militarization of Collective Security Treaty Organization (issue paper), vol. 6, July". In: Centre for Strategic Leadership US Army War College. Available at: [link] (accessed March 2015).
Omniatlas, 2008. The Historical Atlas of Europe, 16 August. Available at: [link] (accessed October 2014).
Panitch, L. and Gindin, S., 2012. The Making of Global Capitalism: The Political Economy of American Empire. London: Verso.
Raiffeisen Report, 2015. CEE banking sector report, June. Available at: [link] (accessed October 2015).
Reuters, 2014. “Merkel urges Bulgaria to seek new talks with Putin on South Stream”. In: Reuters, 15 December. Available at: [link] (accessed April 2015).
Salimov, O., 2015. "Tajikistan paves the way to Eurasian Union". In: Central Asia-Caucasus ANALYST, 7 January. Available at: [link] (accessed March 2015).
Satpaev, D., 2015. "Kazakhstan and the Eurasian Economical Union: The view from Astana". In: European Council for Foreign Relations. Available at: [link] (accessed March 2015).
Schoen, D. E, Kaylan, M., [1919] 2014. The New Cold War and America’s Crisis of Leadership. New York: Encounter Books.
Schumpeter, J., [1919] 1955. Imperialism and Social Classes. New York: Meridian Books.
Shanghai Cooperation Organisation, 2015. Available at: [link] (accessed March 2015).
Sieff, M., 2006. “Analysis: Shanghai Pact Struts World Stage”. In: United Press International, 16 June. Available at: [link] (accessed March 2015).
Socor, V., 2011. "Warsaw Pact, CIS Peacekeeping, CSTO Operations: Moscow Develops ‘Collective’ Intervention Concept (Part One), vol. 8, issue 169". In: Eurasia Daily Monitor. Available at: [link] (accessed March 2015).
Stockholm International Peace Research Institute (SIPRI) Military Expenditure Database, 2015. Available at: [link] (accessed April 2015).
Strategia Bezpieczeństwa Narodowego Rzeczypospolitej Polskiej [National Security Strategy of the Republic of Poland], 2014. Available at: [link] (accessed March 2015).
Swanson, J. A., 2008. The Bush League of Nations: The Coalition of Unwilling, the Bullied and the Bribed: The GOP’s War on Iraq and America. Scotts Valley, CA: CreateSpace Publishing.
The Economist, 2014. Introducing the Eurasian Economic Union: Where three is a crowd, 30 May. Available at: [link] (accessed March 2015).
The Natural Gas Europe, 2015. The resurrection of south stream, 2 March. Available at:[link] (accessed April 2015).
The White House, 2014. Fact sheet: European reassurance initiative and other U.S. efforts in support of NATO allies and partners, office of the press secretary. Available at: [link] (accessed March 2015).
Tolstrup, J., 2014. Russia vs. EU: The Competition for Influence in Post-Soviet States. Boulder, CO: Lynne Rienner Publishers.
Tumurkhuleg, T., 2012. “Does the Shanghai Cooperation Organization represent an example of a military alliance?”. In: Bedeski, R. E., Swanström, N. (eds). Eurasia Ascent in Energy and Geopolitics: Rivalry or Partnership for Russia, China and Central Asia? Abingdon: Routledge, pp. 179–198.
US Secretary of Defense, 2003. New transcript: Secretary Rumsfeld briefs at the Foreign Press Center, 22 January. Available at: [link] (accessed March 2015).
Van der Linden, M. 2007. “The law of uneven and combined development: Some underdeveloped thoughts”. In: Historical Materialism, 15(1), pp. 145–165. Available at: [link] (accessed October 2015).
Van Herpen, M. H., 2014. Putin’s Wars: The Rise of Russia’s New Imperialism. Lanham, MD: Rowman & Littlefield.
Väyrynen, R., Herrera, L., 1975. Subimperialism: Form dependence to subordination. Instant Research on Peace and Violence, 5(3), pp. 165–177.
Weaver, C., 2013. The Politics of the Black Sea Region: EU Neighbourhood, Conflict Zone or Future Security Community? Farnham: Ashgate.
Wehler, H.-U., 1969. Bismarck und der Imperialismus. Köln, Berlin: Kiepenheuer & Witsch.
Wehler, H.-U., 1970. “Bismarck’s imperialism”. In: Past & Present, 48(1), pp. 119–155.
Weitz, R, 2014. "Russia-China gas deal: Implications and tamifications". In: World Affairs, September–October. Available at: [link] (accessed March 2015).
WikiLeaks, 2007. ID WARSAW1821, 31 May, secret.
WikiLeaks, 2008. ID WARSAW1409, 12 December, secret.
WikiLeaks, 2009a. ID WARSAW170, 13 February, secret.
WikiLeaks, 2009b. ID WARSAW467, 7 May, confidential.
Wood, E. M., 2003. Empire of Capital. London: Verso.
Zielonka, J., [2006] 2007. Europe as Empire: The Nature of the Enlarged European Union. Oxford: Oxford University Press.
Zielonka, J., 2014. Is the EU Doomed? Cambridge: Polity Press.
Примечания
1. Несмотря на это, формы имперской целостности воспринимаются различными авторами по-разному: «Империалистическая триада» Самира Амина, постимпериалистическая детерриториализированная Империя Майкла Хардта и Антонио Негри, паразитический «американский сверхимпериализм», основанный на финансовом господстве Майкла Хадсона, непаразитическая «Американская империя» с присущей ей экономической мощью и глобальным финансовым контролем Лео Панича и Сэма Гиндина и глобальная «Империя капитала», охраняемая системой государств под гегемонией США Эллен М. Вуд.↩
2. Аллюзия на Ф. Ницше. — прим. пер.↩
3. Проблема Европейского Союза (ЕС) в соперничающих теориях империи и империализма является крупной аналитической проблемой. Ян Желонка охарактеризовал ЕС как «неосредневековую империю», отличающуюся от современных империй, основанных на национальных государствах. Не так давно он рассматривал ЕС как находящийся в процессе дезинтеграции, но с возможной будущей реинтеграцией на основе горизонтальных транснациональных сетей, множественных идентичностей и т. д. (Zielonka [2006] 2007, 2014). Йожеф Бёрёц предложил более критический подход к ЕС, рассматривая весь опыт «расширения на Восток» в аналитических рамках империи и колониализма, где «Восток» выполняет роль «другого», в конечном счете служа интересам западноевропейских корпораций (Böröcz 2001, 2009). В этом контексте можно также настоятельно рекомендовать недавнюю подробную статью Алекса Каллиникоса, описывающую ЕС как «нефункциональный потенциальный империализм» (Callinicos 2015).↩
4. Стоит упомянуть эту информативную книгу, даже если она написана с явно прозападной точки зрения.↩
5. Числа на рисунках 1, 2 и 4 взяты из данных Международного валютного фонда (IMF 2015). На рисунке 3 приведены мои собственные расчеты, основанные на тех же данных. Используемые в статье карты созданы на основе Omniatlas (2008).↩
6. Эти показатели исключают территории Крыма и Севастополя и, как это формулируется, «часть зоны антитеррористической операции».↩
7. Включая Хорватию, вошедшую в ЕС в июне 2013 года.↩
8. Все числа военных расходов рассчитаны на основе данных Стокгольмского международного института исследований проблем мира (SIPRI) 2015 года.↩
9. Конечно, можно еще многое сказать о структуре восточноевропейских экономик — например о высокой в целом рыночной доле иностранных банков в странах бывшего восточного блока, не входивших в состав СССР. В 2014 году доля рынка, приходящаяся на иностранные банки (процент от общей совокупности активов) составила 59% в Венгрии, 60% в Польше, 76% в Болгарии, 84% в Чешской Республике, 90% в Румынии и 98,5% в Словакии. Это сильно отличается от таких стран, как Украина (31%), Беларусь (35%) и — особенно — Россия (13,9% от общей совокупности активов представляет собой долю рынка банков с более чем 50% иностранной собственностью и 7,6% — долю банков со 100% иностранной собственностью, Raiffeisen Report 2015). Можно с полным основанием утверждать, что это универсальное следствие привязки всего региона к западноевропейской сфере экономического влияния (поскольку большинство иностранных банков имеют западноевропейское происхождение; Bakker and Klingen 2012). Но это не останавливает государства региона, различающиеся своей международной стратегией и тактикой.↩
