Дениалисты 1 глубоко заблуждаются относительно научных фактов. Однако они понимают революционное значение изменения климата ― то, чего левые не замечают до сих пор.
Поступил вопрос от джентльмена из четвёртого ряда.
Он представился Ричардом Ротшильдом. Рассказал, что баллотировался в комиссары округа Кэрролл, штат Мериленд, поскольку пришел к выводу: политика борьбы с глобальным потеплением является на самом деле «атакой на американский капитализм среднего класса». Его вопрос участникам публичной дискуссии, собравшимся в конце июня в Вашингтоне, округ Колумбия, в отеле «Марриотт», звучал так: «Насколько всё это движение является просто зелёным троянским конём, набитым красной марксистской социально-экономической доктриной?»
Здесь, на шестой международной конференции по изменению климата, которая проходит в Хартлендском институте, на главном собрании тех, кто посвятил себя отрицанию преобладающего научного консенсуса, что человеческая деятельность приводит к потеплению на планете, ― здесь этот вопрос расценивают как риторический. Всё равно, что на собрании представителей центральных немецких банков спросить, являются ли греки некредитоспособными. Однако участники конференции не упустят возможности указать спросившему, насколько он прав. Крис Хорнер, старший научный сотрудник Института конкурентного предпринимательства, специализируется на том, что докучает учёным-климатологам необоснованными судебными исками и поисками компромата в рамках свободного доступа к информации. Он придвигает к себе микрофон: «Вы можете думать, что это имеет отношение к климату, ― мрачно произносит он, ― и так думают многие. Однако это необоснованное убеждение». Хорнер, чья преждевременная седина делает его похожим на правого политика Андерсона Купера, любит повторять вслед за Солом Алинским: «Проблема ― не проблема». Проблема ― в том, что «ни одно свободное общество не станет делать с собой то, что вынесено на повестку дня… Первый шаг по ней — устранение этих набивших оскомину свобод, которые все время мешают делу».
Заявление, что климатические изменения ― это заговор, а его цель ― украсть американскую свободу, по хартлендским стандартам, является достаточно банальным. На этой двухдневной конференции я узнаю, что предвыборные обещания Обамы поддержать местные заводы по производству биотоплива в действительности подразумевали «зелёный коммунитаризм», вроде «маоистского» плана поставить «печь для выплавки чугуна в каждом дворе» (Патрик Майклс, Институт Катона). Что изменение климата ― «ширма для национал-социализма» (бывший сенатор-республиканец и космонавт Харрисон Шмитт). И что экологи, подобно ацтекским жрецам, приносят в жертву бесчисленное множество людей, чтобы успокоить богов и изменить погоду (Марк Морано, редактор главного веб-сайта дениалистов climatedepot.com).
Но чаще всего я буду слышать вариации на тему того, что высказал окружной комиссар из четвёртого ряда: изменение климата является троянским конём, разработанным, чтобы уничтожить капитализм и заменить его на своеобразный эко-социализм. Как ёмко выразился один из докладчиков Ларри Белл в своей новой книге «Климат коррупции», изменение климата «имеет мало общего с состоянием окружающей среды, но напрямую связано со сковыванием капитализма и изменением американского образа жизни в соответствии с интересами глобального перераспределения богатства».
Да, безусловно, существует отговорка, что причина, по которой делегаты отвергают климатологию, — серьёзные расхождения в данных. И организаторы идут на многое, чтобы сымитировать заслуживающие доверия научные конференции: называют собрание «Восстановление научного метода» и даже используют в качестве своей аббревиатуры ICCC, которая всего на одну букву отличается от названия ведущего мирового авторитета в области климатических изменений — Межправительственной комиссии по изменению климата (IPCC) 2. Но представленные здесь научные теории стары и давно дискредитированы. И никто не пытается объяснить, почему все выступающие, кажется, противоречат друг другу (нет никакого потепления, или есть потепление, но оно — не проблема? А если нет потепления, то к чему все эти разговоры о солнечных пятнах, вызывающих повышение температуры?)
Честно говоря, кое-кто из преимущественно пожилой аудитории, кажется, задремал во время показа графиков температуры и оживал только тогда, когда на сцену выходили «рок-звёзды» движения ― не третьесортные учёные, а первоклассные воины идеологии вроде Морано и Хорнера. Это и было истинной целью встречи: обеспечить собрание твердолобых дениалистов риторическими бейсбольными битами, которыми они смогут бить экологов и климатологов в ближайшие недели и месяцы. Опробованные здесь аргументы заполонят ленты комментариев под каждой статьей и каждым видео на YouTube, содержащими слова «изменение климата» или «глобальное потепление». Они будут звучать из уст сотен правых комментаторов и политиков ― от республиканских кандидатов в президенты Рика Перри и Мишель Бахман до окружных комиссаров вроде Ричарда Ротшильда. В интервью после заседания Джозеф Баст, ректор Хартлендского института, с гордостью ставит себе в заслугу «тысячи статей, колонок и речей… написанных благодаря информации или вдохновению, полученному от людей с этих конференций».
Хартлендский институт ― «мозговой центр», который расположен в Чикаго и предан «продвижению решений для свободного рынка», ― проводит подобные обсуждения с 2008 года, иногда дважды в год. И, похоже, стратегия работает. В конце первого дня Морано ― который гордится, что дал начало истории с «Ветеранами катеров за правду» (Swift Boat Veterans for Truth 3), провалившими президентскую кампанию Джона Керри в 2004 году, ― проводит собрание через несколько кругов почёта. Политика ограничения и торговля квотами на выбросы — не эффективно! Обама на саммите в Копенгагене — провал! Движение климатологов — обречено! Он даже озвучивает парочку цитат, которыми активисты-климатологи (и прогрессисты тоже) бьют по самим себе, и призывает публику «ликовать».
Не было ни воздушных шаров, ни сыплющегося с потолка конфетти, хотя они были бы как нельзя кстати.
* * *
Когда меняется общественное мнение по важным социальным и политическим вопросам, общие тенденции, как правило, изменяются постепенно. Резкие скачки, если и случаются, обычно бывают вызваны драматическими событиями. Именно поэтому социологи были так удивлены тем, что произошло с восприятием климатических изменений в течение всего четырёх лет. Опрос «Харрис» в 2007 году показал: 71% американцев считают, что дальнейшее сжигание ископаемого топлива приведёт к изменению климата. К 2009 году эта цифра упала до 51%. В июне 2011 года количество согласных с этим американцев составляло уже 43%, т. е. менее половины населения. По словам Скотта Китера, ответственного за опросы в Центре исследований «Pew Research Center for People and the Press», это «один из крупнейших сдвигов за такой короткий отрезок времени в современной истории общественного мнения».
Ещё более поразительно то, что этот сдвиг произошёл практически полностью на одном конце политического спектра. Не далее как в 2008 году (когда Ньют Гингрич сделал об изменении климата телесюжет с Нэнси Пелоси) ещё существовала видимость, что этот вопрос поддерживают в США обе партии. Но те времена определенно позади. На сегодняшний день 70-75% убежденных демократов и либералов верят, что люди влияют на изменение климата, ― этот уровень оставался стабильным или незначительно вырос за последнее десятилетие. Совсем иначе обстоят дела у республиканцев, в особенности у представителей «Движения чаепития» (Tea party), подавляющее большинство которых предпочло отвергнуть научный консенсус. В некоторых регионах лишь около 20% республиканцев поддерживают науку.
Не менее важен рост эмоциональной вовлеченности. Так, ранее вопрос изменения климата в той или иной мере волновал большинство людей. Но когда американцев попросили пронумеровать волнующие их политические вопросы по степени важности, изменение климата прочно заняло последнее место.
Сейчас, однако, существует значительное число республиканцев, которые страстно увлечены, даже одержимы изменением климата ― а именно разоблачением его как «мистификации», которую либералы сочинили, чтобы заставить их заменить лампочки, поселиться в многоквартирных домах советского типа и отказаться от своих внедорожников. Для этих правых отрицание климатических изменений стало такой же неотъемлемой частью их картины мира, как и низкие налоги, право на владение оружием и запрет абортов. Многие учёные-климатологи сообщают, что им угрожали расправой, как и авторам статей на такую, казалось бы, безобидную тему, как рациональное использование энергетических ресурсов (как выразился автор одного из подобных писем Стэну Коксу, автору книги, критикующей кондиционеры: «Вы сможете вырвать мой термостат только из моих холодных мёртвых рук»).
Интенсивность этой культурной войны ― худшее в ней, ведь когда споришь с человеком по вопросу, который является ядром его идентичности, любые факты и аргументы рассматриваются как очередные нападки и с лёгкостью отметаются (дениалисты даже нашли способ отвергнуть новое исследование, подтверждающее реальность глобального потепления, ― его частично финансировали братья Кох и проводил учёный, разделяющий «скептическую» позицию.)
Последствия подобной эмоциональной вовлечённости в полной мере проявились в предвыборной гонке за право возглавить Республиканскую партию. Накануне своей президентской кампании, когда его родной штат буквально сгорал в пожарах, губернатор штата Техас Рик Перри привёл свою электоральную базу в восторг, заявив, что учёные-климатологи манипулировали данными, «чтобы в их проекты продолжали сыпаться деньги». Тем временем Джон Хантсмен, единственный кандидат, последовательно поддерживавший климатологию, с треском провалился. А кампанию Митта Ромни отчасти спас его поспешный отказ от ранних заявлений в поддержку научного консенсуса по поводу климатических изменений.
Но последствия веры правых в климатический заговор выходят далеко за рамки Республиканской партии. Большинство демократов на этот счёт помалкивают, не желая оттолкнуть неопределившихся. А средства массовой информации и культурная индустрия последовали их примеру. Пять лет назад знаменитости приезжали на церемонию вручения премии «Оскар» на гибридных автомобилях, журнал «Ярмарка тщеславия» (Vanity Fair) ежегодно издавал «зелёный» номер, а в 2007 году три основных американских телеканала прокрутили 147 сюжетов об изменении климата. Но эти времена прошли. В 2010 году в СМИ попало всего 32 сюжета об изменении климата; лимузины вернулись в моду на церемонии вручения премии Американской киноакадемии, а «ежегодный» зелёный выпуск «Ярмарки тщеславия» не появлялся с 2008 года.
Это неловкое молчание продержалось до конца самого горячего десятилетия, зафиксированного в истории, до ещё одного лета аномальных стихийных бедствий и рекордно высоких температур по всему миру. Тем временем топливная промышленность поспешно вкладывает многомиллиардные инвестиции в новую инфраструктуру для добычи нефти, природного газа и угля из наиболее грязных и опасных источников на континенте (7 миллиардов долларов на трубопровод Keystone XL — пожалуй, самый нашумевший пример). В битуминозных песках Альберты, в море Бофорта, в газовых месторождениях Пенсильвании и угольных — Вайоминга и Монтаны индустрия делает большие ставки на то, что климатическое движение одной ногой в могиле.
Если весь углерод, на высвобождение которого нацелены эти проекты, будет выброшен в атмосферу, шанс запустить катастрофическое изменение климата резко возрастёт (одна только добыча нефти в битуминозных песках Альберты, по словам Джеймса Хансена из NASA, будет означать, что для климата, «в сущности, игра окончена»).
Всё это означает, что климатическому движению крайне необходимо вернуть утраченные позиции. Чтобы это произошло, левым придётся поучиться у правых. Дениалисты сумели набрать обороты за счёт того, что связали климат с экономикой: они утверждали, что капитализм будет уничтожен ― и с ним исчезнут рабочие места, а цены взлетят вверх. Но пока всё больше людей согласно с протестующими «Occupy Wall Street», многие из которых утверждают, что капитализм сам по себе является причиной потери рабочих мест и долгового рабства, ― существует уникальная возможность побить правых на экономическом поле. Для этого понадобятся убедительные доводы, почему реальные пути выхода из климатического кризиса являются одновременно и нашей единственной надеждой на создание гораздо более просвещённой экономической системы, которая сгладит глубокое неравенство, укрепит и преобразит общественную сферу, создаст многочисленные и достойные рабочие места и полностью обуздает власть корпораций. Придется также отказаться от представления, что сохранение климата ― только один из пунктов в перечне достойных рассмотрения вопросов, соревнующихся за внимание прогрессивной общественности. Точно так же, как отрицание климатических изменений стало для правых ядром самоидентификации, тесно связанной с защитой существующих систем власти и богатства, научная реальность изменения климата должна занять для прогрессивных людей центральное место в общем нарративе об опасности безудержной жадности и о необходимости реальной альтернативы.
Создать подобное преобразующее движение должно быть не так сложно, как кажется на первый взгляд. В самом деле, по мнению «хартлендцев», изменение климата делает своеобразную революцию в левом крыле практически неизбежной — именно поэтому они так решительно отрицают реальность изменений. Возможно, нам стоит внимательнее прислушаться к их теориям ― может быть, они просто поняли что-то, чего левые до сих пор не замечают.
* * *
Дениалисты решили, что изменение климата ― это выдумка левых, не потому, что раскрыли какой-то тайный социалистический заговор. Они поняли это, просто внимательно проанализировав, чего именно будет стоить такое быстрое и резкое снижение мировых выбросов углерода, какого требует климатология. Они пришли к выводу, что это осуществимо только путем радикальной реорганизации нашей экономической и политической системы ― путем, совершенно противоположным их вере в «свободный рынок». Как подчеркнул британский блоггер и постоянный участник хартлендских конференций Джеймс Делингпоул, «современное движение в защиту окружающей среды успешно продвигает многие идеи, важные для левых: перераспределение богатства, повышение налогов, расширение сферы государственного вмешательства и регулирования». Баст из Хартленда выразился ещё резче: для левых «изменение климата ― лучшее, что могло бы произойти… Ведь получается так, что мы должны будем сделать всё, что левые и так хотели сделать».
Вот моя неудобная правда: они не ошиблись. Прежде чем я продолжу, давайте проясним: 97% учёных-климатологов мира свидетельствуют, что «хартлендцы» совершенно не правы в том, что касается науки. Теплоулавливающие газы, которые попадают в атмосферу из-за сжигания ископаемого топлива, уже вызывают повышение температуры. И если до конца этого десятилетия мы не вступим на радикально новый путь получения энергии, нам придётся очень несладко.
Но когда дело доходит до реальных последствий этих научных выводов, в особенности до глубоких изменений, которых требует не только наше энергопотребление, но и сама логика, лежащая в основе нашей экономической системы, ― все эти люди, собравшиеся в отеле «Марриотт», склонны отрицать очевидные вещи гораздо меньше, чем многие профессиональные экологи, которые рисуют картину гибели мира от глобального потепления, а затем уверяют, что мы сможем предотвратить катастрофу, если будем покупать «зелёные» продукты и создадим «умный рынок» загрязнения окружающей среды.
Атмосфера Земли больше не может безопасно поглощать тот объем углерода, которым мы её накачиваем, и это ― симптом гораздо большего кризиса, порождённого той центральной фикцией, на которой основана наша экономическая модель: что ресурсы природы не ограничены, и если нам что-то нужно, мы всегда сможем получить этого еще больше, а если что-то закончится ― сможем без проблем заменить его другим неисчерпаемым ресурсом. Но мы заставили работать на износ не только атмосферу ― то же касается океанов, пресной воды, почвенного слоя и биологического разнообразия. Захватнический, потребительский подход, который так долго господствовал в нашем отношении к природе, ― это то, что климатический кризис так радикально ставит под сомнение. Множество научных исследований, которые показывают, что мы перешли черту возможностей природы, требует не только экологически чистых продуктов и рыночных решений; оно требует новой цивилизационной парадигмы, в основе которой будет не господство над природой, но уважение к ее восстановительным циклам, ― парадигмы, которая будет очень чувствительна к природным возможностям, в том числе и к возможностям человеческого разума.
Итак, Крис Хорнер был отчасти прав, когда говорил своим хартлендским товарищам, что изменение климата ― «не проблема». В сущности, проблема вовсе не в нём. Изменение климата ― это сигнал, что многие самые сокровенные идеи нашей культуры более не жизнеспособны. Эти откровения представляют серьезный вызов для всех нас, воспитанных на просвещенческих идеалах прогресса и не привыкших, чтобы природные ограничения сдерживали наши амбиции (что одинаково касается и левых государственников, и правых неолибералов).
Хотя «хартлендцы» и любят вызывать призрак коммунизма, чтобы запугивать американцев мерами по сохранению климата (президент Чехии Вацлав Клаус, фаворит Хартлендской конференции, утверждает, что попытки предотвратить глобальное потепление сродни «стремлению коммунистических плановиков контролировать все общество»), реальность такова, что государственный социализм советской эпохи был катастрофой для климата. Он пожирал ресурсы так же увлеченно, как и капитализм, и так же бездумно изрыгал отходы: перед падением Берлинской стены у чехов и русских уровень выброса углерода на душу населения был даже выше, чем у их противников в Британии, Канаде и Австралии. И хотя некоторые указывают на головокружительное развитие китайских программ по возобновляемым источникам энергии, пытаясь доказать, что только в условиях централизованного управления можно довести дело «зелёных» до конца, командно-административная экономика Китая по-прежнему впряжена в изнурительную войну с природой посредством массивных разрушительных мега-дамб, скоростных автострад и проектов по добыче топлива, в особенности угля.
Действительно, климатическая угроза требует от правительства решительных действий на всех уровнях. Но реальными решениями этой проблемы будут те, которые заставят государство систематически рассредоточивать свою власть и передавать ее, как и средства управления, населению — через контролируемые населением возобновляемые источники энергии, через местное органическое сельское хозяйство или транспортные системы, по-настоящему подотчётные своим пассажирам.
Вот где у «хартлендцев» есть все основания бояться: появление этих новых систем разнесет в пух и прах идеологию свободного рынка, которая доминировала в мировой экономике более трёх десятилетий. Далее следует беглый взгляд на то, что будет представлять из себя серьёзная климатическая программа в следующих шести сферах: общественной инфраструктуре, экономическом планировании, корпоративном регулировании, международной торговле, потреблении и налогообложении. Для крайне правых идеологов вроде собравшихся на Хартлендской конференции результаты этого будут просто-напросто интеллектуальной катастрофой.
1. Возрождение и преобразование общественной сферы
Годы переработки отходов, возмещений за выброс углерода и замены лампочек ясно показали, что индивидуальное действие никогда не будет адекватным ответом на климатический кризис. Изменение климата является общей проблемой и требует коллективных действий. Одна из ключевых областей, нуждающихся в этом, — крупные инвестиции, направленные на масштабное сокращение выбросов. Это означает не только повсеместное распространение, но и доступность для всех метро, трамвая и монорельсового городского транспорта; доступность энергосберегающего жилья вдоль этих транспортных линий; распространение «умных электросетей», переносящих возобновляемую энергию; и огромные исследовательские усилия, гарантирующие, что мы используем лучшие из возможных методов.
Бизнес, частный сектор экономики, не способен предоставить большинство этих услуг, поскольку они требуют крупных предварительных инвестиций, а некоторые из них однозначно не будут прибыльными, так как должны стать по-настоящему доступными для всех. Однако в них определённо заинтересовано общество, поэтому они и должны быть предоставлены государственным сектором.
Традиционно борьба за государственный сектор преподносится как конфликт между безответственными левыми, желающими тратить, сколько вздумается, и практичными реалистами, понимающими, что мы живём не по средствам. Но серьёзность климатического кризиса настоятельно требует принципиально нового понимания реализма и совершенно иного представления о наших возможностях. Дефицит государственного бюджета далеко не так опасен, как тот дефицит, который мы создали в живых и сложных природных системах. Чтобы изменить нашу культуру и научиться уважать возможности природы, потребуются все наши совместные усилия — чтобы избавиться от зависимости от ископаемого топлива и укрепить коммунальную инфраструктуру перед грядущими бурями.
2. Вспомнить о планировании
Кроме отказа от тридцатилетнего приватизационного тренда, серьёзный ответ на климатическую угрозу включает в себя воскрешение искусства, которое столь безжалостно поносили все эти годы рыночного фундаментализма, — искусства планирования. Нам понадобится много-много планирования. И не только на национальном и международном уровнях. Каждому городскому сообществу в мире нужно будет составить план отказа от ископаемых видов топлива, который движение «городов перемен» (transition towns) называет «планом по снижению потребления энергии». В больших и маленьких городах, ответственно подошедших к этому вопросу, в процессе открываются исключительные возможности для демократии прямого участия, когда соседи сходятся на совещания в зданиях городского совета, чтобы поделиться идеями: как реорганизовать свои сообщества, снизить количество выбросов и подготовиться к сложным временам.
Изменение климата требует также и других форм планирования ― в особенности для работников тех специальностей, которые устареют, как только мы отучимся от ископаемого топлива. Нескольких тренингов по «зелёным профессиям» недостаточно. Эти работники должны будут знать, что на другой стороне их ждут реальные рабочие места. Это означает, что вернется идея планирования экономики в соответствии с общими нуждами, а не с интересами корпораций ― так, чтобы уволенные работники автозаводов и угольных шахт получили инструменты и ресурсы для создания новых рабочих мест ― по примеру кливлендских «зелёных» кооперативов, которыми управляют сами рабочие.
Возрождение планирования потребуется также сельскому хозяйству, если мы собираемся бороться с трехсторонним кризисом: эрозией почвы, экстремальными погодными условиями и зависимостью от ископаемых видов топлива. Уэс Джексон, дальновидный основатель Института земли в городе Салина, штат Канзас, говорит о необходимости «закона о сельском хозяйстве на ближайшие 50 лет». Именно столько времени, по оценкам Джексона и его коллег Уэнделла Берри и Фреда Киршенманна, понадобится, чтобы провести исследование и наладить инфраструктуру, которая позволит заменить многие почвоистощающие однолетние зерновые культуры в монокультурных хозяйствах на многолетники в поликультурах. Поскольку многолетники не нуждаются в ежегодном посеве, их длинные корни гораздо лучше сохраняют скудную влагу, фиксируют почву и поглощают углерод. Поликультуры также менее уязвимы для вредителей и сложных погодных условий. Ещё одно преимущество: этот тип земледелия гораздо более трудоёмок, чем промышленное сельское хозяйство, — а это значит, что оно снова может стать надежным источником рабочих мест.
За дверями Хартлендской конференции и подобных ей собраний возвращение планирования не кажется таким страшным. В конце концов, речь идёт не о возвращении к авторитарному социализму, а о повороте к реальной демократии. После тридцати с лишним лет экспериментальной дерегуляции экономика Дикого Запада разочаровывает подавляющее большинство людей во всем мире. Именно из-за этих системных сбоев многие открыто восстают против своих элит, требуя обеспечить прожиточный минимум и уничтожить коррупцию. Изменение климата не противоречит потребности в экономике нового типа. Скорее, оно делает ее жизненно необходимой.
3. Обуздание корпораций
Ключевой момент в планировании, за которое мы должны взяться, — это быстрая перестройка корпоративного сектора экономики. Многое может быть сделано благодаря стимуляции: например, дотациям на возобновляемые источники энергии и ответственное управление землёй. Но нам также нужно будет заново привыкнуть препятствовать открыто опасным и деструктивным действиям. Это значит, что придется противостоять корпорациям на многих фронтах: от введения строгих ограничений на объемы выбрасываемого углерода до запрета строить новые работающие на угле электростанции, до крутых мер против промышленных скотооткормочных площадок и до закрытия проектов по добыче «грязной» для окружающей среды энергии вроде нефти из битуминозных песков Альберты (начиная с трубопроводов типа Keystone XL, которые открывают возможности для дальнейшего расширения).
Только очень небольшая часть населения видит в любом сужении выбора для корпораций или потребителей хайековскую дорогу к рабству ― и не случайно именно эта прослойка представляет собой передовой отряд дениалистов, отрицающих изменение климата.
4. Перемещение производства
Если жёсткое регулирование корпораций в ответ на изменение климата и звучит несколько радикально, то это потому, что с начала восьмидесятых все, как отче наш, затвердили: дело правительства ― не мешать корпоративному сектору, особенно в сфере международной торговли. Хорошо известно, какими разрушительными были последствия свободной торговли для производства, местного бизнеса и сельского хозяйства. Но, наверное, самый тяжёлый удар пришелся на атмосферу. Грузовые судна, огромные авиалайнеры и тяжёлые грузовики, которые перевозят сырьё и готовую продукцию по всему земному шару, пожирают ископаемое топливо и извергают парниковые газы. А производство дешёвых товаров, созданных, чтобы быть замененными, и почти никогда не ремонтируемых, поглощает огромное количество других невозобновляемых ресурсов и вырабатывает гораздо больше отходов, чем планета может поглотить без вреда для себя.
Эта модель настолько не экономна, что фактически играючи сводит на нет все скромные успехи, достигнутые в попытках уменьшить количество выбросов. Например, в «Записках Национальной академии наук США» недавно появилось исследование выбросов промышленно развитых стран, которые подписали Киотский протокол. Это исследование показало: уровень их отходов стабилизировался отчасти потому, что международная торговля позволила им переместить свои наиболее «грязные» производства в страны вроде Китая. Ученые пришли к выводу, что рост количества выбросов от товаров, производимых в развивающихся странах, но потребляемых в развитых, в шесть раз превосходит ту экономию углерода, которой добились развитые страны.
В экономике, построенной на уважении к возможностям природы, использование энергоёмкого дальнобойного транспорта нужно будет нормировать ― и беречь про запас для тех случаев, когда товар нельзя произвести на месте или когда такое производство чревато бóльшими выбросами (например, выращивать овощи в теплицах в холодных регионах США часто более энергоёмко, чем привозить их с Юга легкорельсовым транспортом.)
Изменение климата не требует прекращения торговли. Однако необходимо положить конец той разновидности безответственной «свободной торговли», которая доминирует сейчас и в каждом двухстороннем торговом соглашении, и во Всемирной торговой организации. И это хорошие новости для безработных, для фермеров, не способных конкурировать с дешёвым импортом, и для населения, которое видело, как их производители перебрались за границу, а местных предпринимателей вытеснили гипермаркеты. Не стоит недооценивать вызов, брошенный капиталистическому проекту: ведь это означает изменение курса, в соответствии с которым тридцать лет подряд устранялись любые препятствия для власти корпораций.
5. Конец культа потребления
Причиной этих тридцати лет свободной торговли, дерегуляции и приватизации были не только жадины из корпораций, мечтавшие о большей прибыли. Это был также ответ на «стагфляцию» 1970-х, которая заставляла искать новые пути для быстрого экономического роста. Угроза была реальной: в нашей нынешней экономической модели спад производства по определению означает кризис ― рецессию или, если он достаточно глубок, депрессию ― со всеми теми невзгодами и отчаянием, какие подразумевают эти слова.
Этот императив роста объясняет, почему консервативные экономисты практически всегда подходят к проблеме климатического кризиса с вопросом: «Как мы можем одновременно сократить выбросы и сохранить высокие темпы роста ВВП?» Типичный ответ ― «разделение»: идея, что возобновляемые источники энергии и повышение производительности позволят отделить экономический рост от его влияния на окружающую среду. И сторонники «зелёного роста», например, Томас Фридман, говорят, что развитие новых зелёных технологий и внедрение зелёной инфраструктуры могут дать экономическому развитию огромный толчок, от которого взлетит ВВП и установится благоденствие, нужное, чтобы «сделать Америку здоровее, богаче, прогрессивнее, продуктивней и безопасней».
Но вот тут-то и начинаются сложности. Растет число экономических исследований, посвященных конфликту между экономическим ростом и разумной экологической политикой, ― их проводят экологический экономист Герман Дейли из Мэрилендского университета, Питер Виктóр из Йоркского университета, Тим Джексон из университета Суррея и эксперт по природоохранному законодательству и политике Гас Спет. Они поднимают серьёзные вопросы: способны ли индустриально развитые страны снизить выбросы так резко, как того требует наука (к 2050 году ― как минимум на 80% ниже уровня 1990 года), продолжая при этом повышать темп экономического роста хотя бы относительно нынешних вялых показателей? Как утверждают Виктóр и Джексон, продуктивность попросту не может увеличиваться одновременно с темпами роста ― в частности, потому, что ее почти всегда сопровождает рост потребления, которое снижает или даже перечеркивает прибыль (так называемый парадокс Джевонса). И пока средства, полученные благодаря увеличению энергетической и материальной эффективности, будут реинвестироваться в экономику, чтобы она могла расширяться дальше в геометрической прогрессии, ― это будет препятствовать снижению общего объёма выбросов. Как утверждает Джексон в книге «Процветание без роста», «тем, кто предлагает разделение как выход из дилеммы роста, следовало бы внимательнее изучить исторические факты ― и базовую арифметику роста».
Суть в том, что экологический кризис, который коренится в чрезмерном потреблении природных ресурсов, нужно решать, не только повышая эффективность нашей экономики, но и снижая вообще количество вещей, которые мы производим и потребляем. Однако эта идея ― анафема для крупных корпораций, которые господствуют в мировой экономике и находятся под контролем независимых инвесторов, требующих из года в год все больших доходов. Это загоняет нас в неприятный тупик, из которого, как выразился Джексон, только два пути: «сломать систему или сломать планету».
Выход из положения ― управляемый переход к другой экономической парадигме при использовании всех упомянутых инструментов планирования. Рост нужно приберечь для тех частей мира, которые ещё не выбрались из нищеты. Между тем в промышленно развитых странах на секторы, которыми не руководит погоня за ежегодным увеличением прибыли (государственный сектор, кооперативы, местные предприятия и некоммерческие организации), будет приходиться все большая доля общей экономической активности, как и на секторы с минимальным воздействием на окружающую среду (например, социальные профессии). Таким образом можно создать множество рабочих мест. Но роль корпоративного сектора, с его структурной необходимостью увеличивать продажи и прибыли, придется уменьшить.
Поэтому, когда «хартлендцы» реагируют на свидетельства антропогенного изменения климата так, словно видят в них угрозу капитализму, ― это не признак паранойи. Это признак того, что они очень внимательны.
6. Налоги для богатых и «грязных»
Благоразумный читатель сразу спросит, каким же образом мы собираемся за всё это платить. Старый ответ был прост: мы перерастем эту проблему. Действительно, для элит одно из главных преимуществ развивающейся экономики ― возможность постоянно откладывать заботу о социальной справедливости, утверждая: если пирог будет расти, в конце концов его хватит на всех. Эта идея всегда была ложью, и нынешний кризис неравенства выдает ее; но в мире, который исчерпал уже множество экологических лимитов, она вообще не состоятельна. Поэтому единственный способ достать денег для эффективной борьбы с экологическим кризисом ― искать их там, где они есть.
Это означает налоги на углерод и финансовые спекуляции. Это означает, что для корпораций и богачей налоги вырастут, раздутый военный бюджет нужно будет урезать, а абсурдные дотации на топливную промышленность ― ликвидировать. И правительствам придется согласовать свои ответные действия, чтобы корпорациям было негде спрятаться (этот вид прочной международной регулирующей архитектуры ― то, что имеют в виду «хартлендцы», когда грозятся, что изменение климата откроет дорогу зловещему «мировому правительству» левых).
Как бы то ни было, в первую очередь нужно будет охотиться за прибылью тех корпораций, которые больше других виноваты, что втянули нас в эту историю. Пять ведущих нефтяных компаний за последние десять лет заработали 900 миллиардов долларов; один «ExxonMobil» может получить 10 миллиардов долларов чистой прибыли за один квартал. Годами эти компании обещали инвестировать свою прибыль в возобновляемые источники энергии, на которые предполагалось перейти (самый известный пример ― ребрендинг «British Petroleum» в «Beyond Petroleum» ― «Без бензина»). Но по результатам исследования, которое провёл Центр американского прогресса (Center for American Progress), только 4% от доходов «большой пятерки», которые в 2008 году составили в общем 100 миллиардов, пошли на «проекты возобновляемых и альтернативных источников энергии». Вместо этого прибыль продолжает течь в карманы акционеров, в дикие зарплаты менеджеров и новые технологии для добычи ещё более грязного и опасного ископаемого топлива. Немало также пришлось заплатить лоббистам, отражающим каждую робкую законодательную инициативу в защиту климата; неплохо профинансировано и движение дениалистов, собравшихся в отеле «Марриотт».
Табачные компании были вынуждены понести убытки, чтобы помочь людям бросить курить, а «British Petroleum» пришлось профинансировать очистку Мексиканского залива ― самое время точно так же применить принцип «загрязнитель платит» и к изменению климата. Кроме налогов для загрязнителей правительствам придётся повысить плату за право разработки недр, чтобы сократить добычу ископаемого топлива и одновременно увеличить государственный доход, необходимый для нашего перехода в постуглеродное будущее (кроме того, придется оплатить те огромные издержки изменения климата, с которыми мы уже столкнулись). И пока от корпораций можно ожидать сопротивления любым новым правилам, уменьшающим их прибыль, ― до тех пор вопрос национализации, этого величайшего табу свободного рынка, рано снимать с повестки дня.
Когда «хартлендцы» утверждают, а утверждают они часто, что изменение климата ― это заговор, чтобы «перераспределить богатство» и разжечь классовую войну, ― это именно те типы политики, которых они боятся больше всего. К тому же они понимают: как только реальность климатических изменений станет общепризнанной, богатства придется распределять не только между богатыми странами, но и от богатых стран, которые своими выбросами создали кризис, ― к бедным, для которых его последствия уже практически наступили. Действительно, вот что внушает консерваторам (и множеству либералов) столь страстное желание похоронить переговоры ООН по проблеме изменения климата: в некоторых частях развивающегося мира эти переговоры возродили постколониальное мужество, которое многие считали безвозвратно ушедшим. Вооружившись неопровержимыми научными фактами о том, кто в ответе за глобальное потепление и кто больше и раньше всех пострадает от его последствий, Боливия и Эквадор пытаются сбросить ярлыки «должников», навязанные им десятилетиями займов в Международном валютном фонде и Всемирном банке, и объявляют себя кредиторами ― которым должны не только деньги и технологии для борьбы с изменением климата, но и «атмосферное пространство» для развития.
* * *
Итак, подведём итоги. Борьба с изменением климата требует, чтобы мы нарушили все правила, по которым играют на свободном рынке, причём делать это нужно срочно. Нам нужно будет перестроить общественную сферу, дать задний ход приватизации, передислоцировать огромные части экономики, снизить объёмы чрезмерного потребления, вернуться к долгосрочному планированию, установить высокие налоги для корпораций и строго их контролировать, возможно, даже национализировать некоторые из них, сократить военные расходы и признать наши долги перед мировым Югом. Конечно, не приходится надеяться, что все это произойдёт, если не будет сопровождаться серьезнейшими всеобщими усилиями, чтобы уменьшить то влияние, которое корпорации оказывают на политический процесс. Это значит, что государство должно будет как минимум финансировать выборы и лишить корпорации их «народного» статуса на законодательном уровне. Короче говоря, изменение климата подкрепляет существующие аргументы в пользу практически всех известных прогрессивных требований, связывая их в последовательную программу действий, в основе которой ― чёткий научный императив.
Более того, изменение климата означает крупнейшее политическое «я же вам говорил» с тех пор, как Кейнс предсказал отрицательные последствия Версальского мирного договора для Германии. Маркс писал о «непоправимом разрыве» между капитализмом и «естественными законами самой жизни», и многие левые утверждали, что экономическая система, дающая волю безудержным аппетитам капитала, погубит природные системы, от которых зависит жизнь. И конечно, коренные народы уже давно предупреждали, как опасно не уважать «Мать-Землю». Индустриальный капитализм загрязняет воздух и этим заставляет планету нагреваться, что может иметь катастрофические последствия ― это значит, что скептики всё-таки были правы. А люди, говорившие: «Эй, давайте избавимся от всех правил и будем ждать чуда», ― чудовищно ошибались.
Совсем не радостно быть правым, когда речь идет о чем-то настолько страшном. Но для прогрессистов в этом заключается огромная ответственность: это значит, что наши идеи, которые подтверждены учениями коренных народов и провалами индустриального государственного социализма, сейчас важнее, чем когда-либо. Это значит, что зелёно-левое мировоззрение, которое отвергает голый реформизм и бросает вызов нашей экономике, сосредоточенной на прибыли, представляет собой для человечества лучший шанс преодолеть эти взаимосвязанные кризисы.
Но представьте на секунду, как все это выглядит для такого парня, как ректор Хартлендского института Баст, который изучал экономику в университете Чикаго и сформулировал мне своё призвание как «освобождение людей от тирании других людей». Это похоже на конец света. Конечно, это не так; однако это во всех отношениях конец его мира. Изменение климата взрывает идеологический фундамент, на котором покоится современный консерватизм. Попросту невозможно согласовать систему взглядов, которая чернит коллективное действие и поклоняется тотальной свободе рынка, с проблемой, требующей коллективного действия в невиданных масштабах и резкого обуздания рыночных сил, которые создали кризис и углубляют его.
* * *
На Хартлендской конференции ― где у каждого, от института Айн Рэнд до фонда «Наследие» (Heritage Foundation), есть стол с книгами и брошюрами для распространения ― эти страхи готовы вырваться на поверхность. Баст охотно признается, что хартлендская кампания против климатологии выросла из страха перед той политикой, которой потребует эта наука. «Когда мы сталкиваемся с этой проблемой, мы предполагаем, что это способ набрать значительный перевес в правительстве… Прежде чем пойти на этот шаг, давайте взглянем на науку с другой точки зрения. Поэтому консервативные и либеральные группы, я думаю, остановились и сказали: давайте не будем просто принимать всё на веру; лучше проведём собственные исследования». Это очень важный для понимания момент: дениалистами движет не неприятие научных фактов, подтверждающих изменение климата, но, скорее, неприятие реальных последствий, которые будет иметь признание этих фактов.
Феномен, который Баст ― пускай и нечаянно ― описывает, в последние дни привлекает всё больше внимания растущей группы социологов, которые пытаются объяснить резкие скачки во мнениях об изменении климата. Исследования, проведённые в рамках Проекта культурного восприятия в Йельском университете, показали, что политическое/культурное мировоззрение сильнее влияет на «убеждения индивидов относительно глобального потепления, чем любые другие личностные характеристики».
Люди с твердыми «эгалитарными» и «коммунитарными» взглядами (они питают склонность к коллективному действию и социальной справедливости, обеспокоены неравенством и подозрительно относятся к власти корпораций) по большей части принимают научный консенсус об изменении климата. С другой стороны, убежденные приверженцы «иерархических» и «индивидуалистических» взглядов (эти недовольны государственной помощью бедным и меньшинствам, твердо поддерживают промышленность и уверены: все мы получаем то, что заслужили) преимущественно этот научный консенсус отвергают.
Например, в том сегменте населения США, который придерживается твёрдых «иерархических» взглядов, только 11% считают, что риск изменения климата высок; для сравнения: среди убежденных «эгалитаристов» эта цифра равна 69%. Профессор права из Йельского университета Дэн Каган, ведущий автор этого исследования, объясняет такую тесную взаимосвязь между «мировоззрением» и отношением к климатологии «культурным восприятием». Это процесс, посредством которого каждый из нас ― независимо от политических пристрастий ― фильтрует новую информацию таким образом, который защищает «желаемый образ хорошего общества». Как Каган объясняет в «Nature», «люди были бы сбиты с толку, если бы им пришлось верить, что поведение, которое они считают благородным, тем не менее, пагубно для общества, а поведение, которое кажется им низким, ― благотворно. Если бы они согласились с этим утверждением, это могло бы вбить клин между ними и людьми их круга, отсюда ― сильная эмоциональная предрасположенность отклонить его». Другими словами, всегда проще отрицать действительность, чем видеть, как твоё мировоззрение разбивается вдребезги, ― и это одинаково касается и закоренелых сталинистов в самый разгар репрессий, и сегодняшних борцов за свободу, отрицающих изменение климата.
Когда вескими доказательствами оспаривают мощные идеологии, они очень редко отмирают полностью. Чаще же они превращаются в культ и маргинализируются. Всегда остаётся несколько истинно верующих, убеждающих друг друга, что проблема была не в идеологии; это всё слабые лидеры, которым не хватило твердости воплотить свои постулаты в жизнь. Такие типы есть и среди левых сталинистов, и среди правых неонацистов. К этому моменту истории фундаменталисты свободного рынка уже должны были бы оказаться вытесненными в подобное маргинальное положение, чтобы в безвестности ласкать там свои томики «Свободы выбора» и «Атлант расправил плечи». Эта участь миновала их лишь потому, что их идеи о минимальном участии правительства, насколько бы явно ни противоречили реальности, остаются настолько выгодными для мировых миллиардеров, что их продолжают холить и лелеять в исследовательских центрах, которые спонсируют Чарльз и Дэвид Кох и «ExxonMobil».
Это указывает на ограниченность таких объяснений, как теория «культурного восприятия». Дениалисты не просто защищают свою культурную картину мира ― они защищают те влиятельные силы, в чьих интересах мутить воду в климатологической дискуссии. Связи между дениалистами и этими силами хорошо известны и хорошо задокументированы. Хартленд получил более миллиона долларов от «ExxonMobil» и фондов, связанных с братьями Кох и Ричардом Меллоном Скейфом (возможно, не только от них, но университет перестал публиковать имена спонсоров, аргументируя это тем, что такая информация уводит в сторону от «сути нашей позиции»).
А учёные, выступающие на Хартлендской климатической конференции, почти все купаются в долларах от ископаемого топлива ― это настолько явно, что практически чувствуется запах фабричного дыма. Приведу только два примера. Патрик Майклс из Института Катона, выступивший на конференции с основным докладом, однажды сказал CNN, что 40% доходов его консалтинговой фирмы поступает от нефтяных компаний ― и кто знает, сколько из оставшихся 60% приходится на угольные. Гринпис расследовал дела другого хартлендского докладчика, астрофизика Вилли Суна, и выявил, что с 2002 года 100% грантов на его новые научные исследования было получено от лиц, связанных с добычей ископаемого топлива. Но добывающие компании ― не единственная экономическая сила, очень заинтересованная в том, чтобы подорвать авторитет климатологии. Если борьба с кризисом требует так глубоко изменить экономический порядок, как я вкратце обрисовала, то каждая крупная корпорация, выигрывающая от слабого регулирования, свободной торговли и низких налогов, имеет основания бояться этих изменений.
Когда так много поставлено на карту, совсем не удивительно, что те, кто отрицает изменение климата, получают при нашем чрезвычайно неравном и неблагополучном экономическом положении вещей в целом больше всего инвестиций. Один из самых интересных выводов, к которым пришли исследователи восприятия климата, ― это чёткая взаимосвязь между отказом признавать климатические изменения и социально-экономическими привилегиями. Подавляющее большинство дениалистов ― не только консерваторы, но и белые мужчины с доходами выше среднего. И они чаще, чем другие взрослые люди, твёрдо уверены в своих взглядах, насколько бы явно ложными они ни были. Широко обсуждаемое исследование на эту тему, которое провели Аарон Маккрайт и Райли Данлэп (незабываемо назвавшие его «Крутые парни»), показало: убёждённые консервативные белые мужчины как группа практически в шесть раз чаще считают, что изменение климата «никогда не произойдёт», чем остальные опрошенные взрослые. Макрайт и Данлэп предлагают этому различию простое объяснение: «Консервативные белые мужчины занимают непропорционально много властных позиций в нашей экономической системе. Учитывая огромный вызов, который изменение климата бросает индустриальной капиталистической экономической системе, вовсе не удивительно, что сильная склонность консервативных белых мужчин оправдывать систему заставит их отрицать климатические изменения».
Но относительные экономические и социальные привилегии дениалистов не просто угрожают им бóльшими потерями при новом экономическом порядке; в первую очередь, они дают повод более оптимистично относится к риску изменения климата. Это пришло мне в голову, когда я слушала очередного докладчика на Хартлендской конференции, демонстрировавшего отсутствие всякого сочувствия к жертвам изменения климата. Лари Белл, в своей биографии названный «архитектором космоса», вызвал немало смеха, заявив собравшимся, что немного жара не помешает: «Я специально переехал в Хьюстон!» (в это время Хьюстон переживал самый разгар того, что впоследствии оказалось худшей из зафиксированных в стране засух). Австралийский геолог Боб Картер высказал мысль, что «на самом деле мир, с человеческой точки зрения, станет лучше в более тёплые времена». А Патрик Майклс посоветовал тем, кто обеспокоен изменением климата, поступить так же, как французы после сокрушительной жары 2003-го года, убившей 14 000 человек: «открыть для себя Walmart и кондиционеры».
Слушать этих остряков, когда около 13 миллионов жителей Африканского Рога оказались лицом к лицу с голодом на выжженной солнцем земле, было очень тревожно. Возможной эту черствость делает твёрдая уверенность, что если даже дениалисты и заблуждаются относительно изменения климата, повышение температуры на несколько градусов ― не то, о чем богатым людям в промышленно развитых странах стоит беспокоиться («Когда идёт дождь, мы находим навес. Когда жарко, мы находим тень», ― объяснил техасский конгрессмен Джо Бартон на слушании подкомитета энергетики и окружающей среды).
Что касается всех остальных ― им пора перестать искать подаяний и заняться борьбой с собственной бедностью. Когда я спросила Майклса, должны ли богатые страны помочь бедным с дорогостоящей адаптацией к более тёплому климату, он с усмешкой сказал, что нет смысла давать странам деньги просто «потому, что по каким-то причинам их политическая система не способна адаптироваться». Реальный выход, по его словам, ― еще больше свободной торговли.
* * *
Вот где пересечение крайне правой идеологии с отрицанием климатологии становится действительно опасным. Дело ведь даже не в том, что эти «крутые парни» отрицают климатологию потому, что она грозит опрокинуть вверх дном их господское мировоззрение. Дело в том, что господское мировоззрение обеспечивает их интеллектуальным инструментарием, чтобы просто штабелями сбрасывать со счетов жителей развивающегося мира. Очень важно быстро понять, какую угрозу представляет собой такой исключающий сочувствие образ мыслей, поскольку изменение климата для наших моральных качеств будет испытанием, строгим, как никогда ранее. Торговая палата США, стремясь помешать Управлению по охране окружающей среды регулировать количество выбросов углерода, утверждает в петиции, что в случае глобального потепления «население может приспособиться к более тёплому климату посредством поведенческой, физиологической и технологической адаптации». Именно эта адаптация и беспокоит меня больше всего.
Как мы будем приспосабливаться к людям, оставшимся без крова и работы из-за всё более сильных и частых стихийных бедствий? Как мы будем принимать климатических беженцев, прибывающих к нашим берегам на протекающих шлюпках? Откроем ли мы свои границы, признав, что создали кризис, от которого они бегут? Или соорудим ещё более высокотехнологичные крепости и примем ещё более драконовские антииммиграционные законы? Как мы будем справляться с нехваткой ресурсов?
Мы уже знаем ответы. Погоня корпораций за скудными ресурсами станет ещё более алчной и жестокой. Пахотные земли в Африке по-прежнему будут захватывать, чтобы обеспечить продовольствием и топливом более зажиточные страны. Засуху и голод по-прежнему будут использовать как предлог, чтобы продвигать генетически модифицированные семена, еще больше вгоняя фермеров в долги. Мы попытаемся добыть еще больше нефти и газа, используя всё более рискованные технологии, чтобы выжать последние капли, принося в жертву всё более обширные территории нашего земного шара. Мы укрепим наши границы и будем вмешиваться в конфликты из-за ресурсов между другими странами или начинать эти конфликты самостоятельно. Так называемые «климатические решения свободного рынка» станут магнитом для спекуляций, мошенничества и кланового капитализма, как это уже можно наблюдать в случае с квотами на выброс углерода и использованием лесов для поддержания глобального баланса углерода. И, поскольку изменение климата коснется не только бедных, но и богатых, мы с огромными, непостижимыми рисками будем искать технические решения, чтобы понизить температуру.
Мир будет нагреваться, а господствующая идеология ― говорить нам, что каждый сам за себя, что жертвы заслужили свою судьбу, что мы можем подчинить себе природу, ― и эта идеология приведёт нас в действительно холодное место. И там будет становиться все холоднее, когда теории расового превосходства, готовые вот-вот вырваться на поверхность в движении дениалистов, вернутся с новой силой. Обойтись без этих теорий не получится: они необходимы, чтобы оправдать бессердечность по отношению к (по большей части) невинным жертвам изменения климата на мировом Юге и в городах с преобладанием афро-американского населения ― таких, как Новый Орлеан.
В «Доктрине шока» я исследую, как правые систематически использовали кризисы ― реальные и выдуманные ― чтобы проталкивать жестокие идеологические программы, целью которых было не решать проблемы, создававшие кризисы, а обогащать элиту. Когда климатический кризис покажет зубы, он не станет исключением из этого правила. И это вполне предсказуемо. Поиск новых способов приватизировать общественный сектор и наживаться на бедствиях ― вот для чего создана наша нынешняя система. Процесс уже идёт полным ходом.
Единственной неожиданностью может стать только подъем противостоящего этой идеологии народного движения, которое предложит реальную альтернативу этому мрачному будущему. Это означает не просто другой набор политических предложений, но и другое мировоззрение, призванное бороться с тем, которое лежит в основе экологического кризиса, ― мировоззрение, построенное на этот раз на принципах взаимозависимости, а не гипериндивидуализма, взаимного обмена, а не господства, сотрудничества, а не иерархии.
Изменить культурные ценности ― несомненно, задача не из лёгких. Для этого потребуется дерзкая мечта вроде тех, за которые боролись подобные движения сто лет назад, когда всё еще не распалось на отдельные «вопросы», за которые взялся соответствующий сектор деловых неправительственных организаций. Изменение климата, по словам Николаса Стерна в «Отчёте по экономике изменения климата» (Stern Review on the Economics of Climate Change), ― «величайший пример несостоятельности рынка из всех, которые мы когда-либо видели». Казалось бы, реальность этого провала должна наполнять паруса прогрессистов уверенностью, вдыхая новую жизнь и актуальность в давнюю борьбу против всего, от свободной торговли до финансовых спекуляций, промышленного сельского хозяйства и долга перед третьим миром, элегантно вплетая аспекты этой борьбы в единый нарратив о том, как защитить жизнь на Земле.
Но этого не происходит, по крайней мере, не произошло до сих пор. Горькая ирония заключается в том, что, пока «хартлендцы» усердно называют изменение климата левым заговором, большинство левых до сих пор не поняли, что климатология дает им самый весомый аргумент против капитализма со времён «тёмных дьявольских мельниц» Уильяма Блейка (и, разумеется, эти мельницы положили начало изменению климата). Когда демонстранты кричат о коррумпированности своих правительств и корпоративных элит в Афинах, Мадриде, Каире, Мэдисоне и Нью-Йорке, изменение климата является часто не более чем подстрочным примечанием, хотя должно было бы стать решающим ударом.
Половина проблемы в том, что прогрессисты, у которых непочатый край работы с растущей безработицей и многочисленными войнами, склонны предполагать, что проблемой климата успешно занимаются «большие зеленые» ― крупные экологические организации («big green groups»). Другая половина проблемы ― то, что многие из этих организаций с параноидальной тщательностью избегают сколько-нибудь серьёзно обсуждать ослепляюще очевидные корни климатического кризиса: глобализацию, дерегуляцию и погоню нынешнего капитализма за постоянным ростом (то есть те же силы, что ответственны за разрушение и остальной экономики). В результате те, кто борется с несостоятельностью капитализма, и те, кто защищает климат, остаются оторванными друг от друга, а маленькое, но отважное движение за климатическую справедливость (climate justice movement), которое проводит связи между расизмом, неравенством и экологической незащищенностью, ― перекидывает между ними несколько шатких мостиков.
Между тем, у правых была полная свобода действий, чтобы использовать мировой экономический кризис и преподнести защиту климата как верный путь к экономическому Армагеддону, резкому повышению бытовых расходов и блокированию новых, столь необходимых рабочих мест на предприятиях, которые бурят нефтяные скважины и прокладывают новые трубопроводы. Практически не прозвучало громких голосов, которые предложили бы альтернативное видение того, как новая экономическая парадигма может обеспечить выход из экологического и экономического кризисов, ― и те, кто нагнетал панику, нашли благодарную аудиторию.
Далекая от того, чтобы учиться на прошлых ошибках, мощная группа в экологическом движении подталкивает к тому, чтобы пойти ещё дальше по этому гибельному пути, утверждая: чтобы климатическое движение завоевало поддержку, нужно согласовать его с консервативными ценностями. Это можно услышать от последовательно центристского Института Прорыва (Breakthrough Institute), который призывает движение выбрать промышленное сельское хозяйство и атомную энергетику вместо органического земледелия и децентрализованных возобновляемых источников энергии. Это можно услышать также и от нескольких исследователей, изучающих рост числа дениалистов. Некоторые, как Каган из Йельского университета, подчеркивают: люди, отмеченные в опросах как убежденные «иерархисты» и «индивидуалисты», возмущающиеся при малейшем упоминании о регулировании, ― эти люди, как правило, симпатизируют большим, централизованным технологиям, которые укрепляют их веру в господство человека над природой. Таким образом, Каган и другие утверждают: защитникам окружающей среды стоит акцентировать внимание на таких ответных действиях, как атомная энергетика и геоинженерия (то есть сознательное вторжение в климатическую систему, чтобы противодействовать глобальному потеплению), а также играть на тревоге за национальную безопасность.
Первая проблема этой стратегии: она не работает. Многие годы «большие зеленые» преподносили защиту климата как путь к достижению «энергобезопасности», а сейчас в США обсуждаются практически только «рыночные решения». Между тем, дениализм набрал силу. Однако самая тревожная проблема «больших зеленых» в другом: вместо того, чтобы ставить под сомнение извращенные ценности, лежащие в основе дениализма, они их подкрепляют. Атомная энергия и геоинженерия не решат экологический кризис; они только удвоят ставку на то самое высокомерное мышление, не видящее дальней перспективы, из-за которого мы и попали в этот переплет.
Преобразовательное социальное движение не должно уверять паникующую, одержимую манией величия элиту, что ей по-прежнему принадлежит вселенная, ― да в этом и нет необходимости. По словам Маккрайта, со-автора исследования «Крутые парни», самые крайние, упрямые дениалисты (многие из которых ― консервативные белые мужчины) составляют в США меньшинство ― приблизительно 10%. Правда, на руководящих должностях эта группа населения представлена в чрезмерно большом количестве. Но решение нашей проблемы ― не в том, чтобы большинство людей изменили свои идеи и ценности. Решение ― попытаться так изменить культуру, чтобы это небольшое, но непропорционально влиятельное меньшинство ― как и безответственное мировоззрение, которое оно представляет ― обладало значительно меньшей властью.
* * *
Кое-то в лагере климатологов выражает резкое несогласие с этой стратегией уступок. Тим Де Кристофер, отбывающий два года тюрьмы в штате Юта за срыв бутафорского аукциона по приобретению в аренду земель для разработки нефти и газа, прокомментировал в мае слова правых, что защита климата перевернет экономику вверх дном: «Думаю, нам следует принять обвинения, ― сказал он в интервью. — Нет, мы не пытаемся разрушить экономику, но да, мы действительно хотим перевернуть её с ног на голову. Мы не должны стараться скрыть наше видение того, что мы хотим изменить ― видение того здорового и справедливого мира, который мы желаем создать. Нам не нужны мелкие изменения: мы хотим радикальной перестройки нашей экономики и общества». Он также добавил: «Я думаю, как только мы начнём говорить об этом, мы найдём больше союзников, чем ожидали».
Когда Де Кристофер сформулировал это видение климатического движения, слитого воедино с другим, требующим глубоких экономических преобразований, многим, конечно же, показалось, что это воздушный замок. Но уже пять месяцев спустя, когда движение «Occupy Wall Street» захватило площади и парки в сотнях городов, слова Де Кристофера стали казаться пророческими. Оказалось, огромное количество американцев жаждали таких преобразований во многих сферах жизни, от практической до духовной.
Хотя изменение климата в ранних текстах движения было чем-то второстепенным, экологическая сознательность была частью «Occupy Wall Street» с самого начала ― от сложной фильтровальной системы «серая вода», которая использовала воду после мытья, чтобы поливать растения в парке Зукотти, до посадки импровизированного общественного сада в рамках «Occupy Portland». Участники «Occupy Boston» заряжают ноутбуки и мобильные телефоны от велогенераторов, а «Occupy DC» (Вашингтон) установили солнечные батареи. Тем временем главный символ движения, «человек-микрофон», представляет собой в высшей степени постуглеродное решение.
И создаются новые политические связи. Сеть по сохранению тропических дождевых лесов, критиковавшая Банк Америки за финансирование угольной промышленности, объединилась ради общей цели с активистами «Occupy Wall Street» против банков, лишающих должников права выкупить заложенное имущество. Активисты антифрекингового движения отмечают, что та же экономическая модель, которая взрывает коренные породы Земли, чтобы газ продолжал течь, взрывает также и основание общества, чтобы сохранить поток прибыли. И, наконец, есть имеющее историческое значение движение против постройки трубопровода Keystone XL, которое этой осенью окончательно вырвало климатическое движение из офисов лоббистов на улицы (и в тюремные камеры). Участники кампании против Keystone XL подчеркивают: каждому, кого беспокоит, что корпорации контролируют демократию, не нужно больше искать этому подтверждений после коррумпированного процесса, в результате которого Государственный департамент заключил, что трубопровод, несущий грязную нефть из битуминозных песков через одну из наиболее уязвимых территорий страны, будет иметь «ограниченное отрицательное воздействие на окружающую среду». Как выразился Фил Аронеану из 350.org: «Если Уолл-стрит захватывает Госдепартамент президента Обамы и залы Конгресса, людям пора захватить Уолл-стрит».
Но эти связи не исчерпываются совместной критикой власти корпораций. Когда участники «Occupy Wall Street» задаются вопросом, какую же экономику нужно построить взамен этой, разрушающей всё вокруг, многих вдохновляет сеть зелёных экономических альтернатив, пустившая корни в последние десять лет ― в проектах по возобновляемым источникам энергии, которые контролирует население, в земледелии и сельскохозяйственных рынках, которые оно поддерживает, в инициативах экономической локализации (economic localization initiative), вернувших к жизни маленькие городки (main streets), и в кооперативном секторе. Одна группа из «Occupy» уже планирует запустить первый рабочий кооператив движения (типографию); защитники здорового питания призвали к акции «Захвати продовольственную систему»; а 20 ноября состоится акция «Захвати крыши» ― совместные попытка использовать краудсорсинг, чтобы купить солнечные панели для муниципальных зданий.
Эти экономические модели не просто создают рабочие места и возрождают общинную жизнь, снижая одновременно количество выбросов; они делают это таким образом, который систематически рассредоточивает власть ― и это антитеза экономике, управляемой одним процентом и существующей для одного процента. Омар Фрейлла, один из основателей Зелёных рабочих кооперативов в Южном Бронксе, сказал мне, что опыт прямой демократии, который тысячи людей получили на площадях и в парках, для многих был «как сокращение мышцы, о существовании которой ты не знал». И, по его словам, теперь эти люди хотят ещё больше демократии ― не только на митинге, но также в их общественном планировании и на рабочих местах.
Другими словами, культура стремительно меняется. И это отличает движение «Occupy Wall Street» от остальных. Его участники, держащие плакаты с надписями «ЖАДНОСТЬ ― ЭТО НЕПРИЛИЧНО» и «Я ЗАБОЧУСЬ О ВАС», с самого начала решили не ограничивать свои протесты узкими политическими требованиями. Вместо этого они целят в ценности, лежащие в основе безудержной жадности и индивидуализма и создавшие экономический кризис, и одновременно воплощают ― весьма очевидным образом ― принципиально иное отношение друг к другу и к миру природы.
Эта продуманная попытка изменить культурные ценности не отвлекает от «реальной» борьбы. В полном трудностей будущем (которое мы уже сделали неизбежным) непоколебимая вера в равенство всех людей и способность к глубокому состраданию будут единственными вещами, отличающими человечность от варварства. Изменение климата, поставив нас в жёсткие временные рамки, может послужить катализатором для таких глубоких социальных и экологических преобразований.
В конце концов, культура динамична. Она может меняться. Она постоянно меняется. Делегаты на Хартлендской конференции это знают, и именно поэтому они так решительно противостоят множеству фактов, доказывающих, что их мировоззрение угрожает жизни на Земле. Задача остальных из нас ― верить, опираясь на те же факты, что только принципиально иное мировоззрение может стать нашим спасением.
Перевел Олег Савицкий
Редактировала Мария Семашина
Переведено по: Naomi Klein. Capitalism vs. Climate. In: The Nation, Nov. 9, 2011.
Читайте также:
Кліматичні зміни та капіталізм (Майкл Робертс)
Чи може цивілізація вижити за капіталізму? (Ноам Хомський)
Чотири закони екології та чотири антиекологічні закони капіталізму (Джон Белламі Фостер)
Капитализм против природы (Владимир Фридман)
