Что такое популизм: теория Эрнесто Лаклау

Алексей Попович

В украинском политическом дискурсе популизм — ругательное слово. Так обозначают любое обещание и стратегию, что апеллирует к широким массам и отвечает на социальный запрос. Призывы повышать социальные стандарты, снижать коммунальные тарифы считают «пропагандой простых решений проблем, которые таких решений не имеют». Противопоставление «народ — коррумпированная элита», характерное для популизма, отметается, ведь люди попросту не понимают, что «богатые живут совсем не за счет бедных». Невыполнение политиками «популистских» обещаний трактуется как свидетельство их невыполнимости, а не опоры политиков на финансово-промышленные группы. Кризис доверия к политическим институтам, по мнению борцов с популизмом, решается борьбой с коррупцией и рационализацией политического обсуждения, где участники будут безэмоционально презентовать обоснованные (либеральными) экономистами тезисы. Проблема, однако, в том, что подобная технократизация демократии уже была опробована на Западе. И привела к росту популизма^[1].

В этих условиях глотком свежего воздуха может стать теория популизма, отстаивающая амбициозный тезис: популизм — необходимый элемент любой здоровой демократии. Основные представители этого подхода — Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф. Их работа «Гегемония и социалистическая стратегия» стала родоначальницей постмарксистского осмысления социальных отношений. Представители этого направления отказываются от центральной роли класса, акцентируют внимание на нестабильности любого социального порядка и утверждают необходимость построения левой гегемонии, нового «здравого смысла» в противовес неолиберальному капитализму. Муфф в более поздних работах сконцентрировалась на проекте «радикализации» либеральной демократии и превращении ее в «агонистическую». Лаклау же на основе предпосылок, выдвинутых в «Гегемонии…», весьма оригинально переосмыслил проблемное для западной науки понятие популизма. Наиболее детально его концепция изложена в работе «О популистском разуме» (On Populist Reason).

От осуждения — к необходимости

Лаклау начинает с констатации проблемы: невозможно точно определить понятие популизма. Рассматривая различные современные работы, он обнаруживает, что современные авторы часто стремились определить социальную базу популизма. Попытка показать, выражением чьих интересов служит популизм в целом (фермеров, бедных слоев населения и так далее),  неизбежно приводит к провалу. Оказывается, что популистскими могут быть политические агенты, опирающиеся на совершенно разные социальные слои. К такому же результату приводит и попытка охарактеризовать популизм множественными конкретными чертами. В одной из работ, на которые ссылается Лаклау, популизм определяется через 24 характеристики — от нереволюционности и оппозиции классовой борьбе до религиозности, но сопротивлению религиозному истеблишменту. В итоге ее автор вынужден посвятить половину работы анализу исключений. Возникает вопрос, пишет Лаклау, существует ли хоть одно популистское движение, в котором присутствуют все эти черты. Концептуализация популизма как явления не может состоять в анализе конкретного содержания, артикулируемого^[2] различными движениями, которые называют «популистскими».

"Популизм «унижают», приравнивая его к «простой риторике» в противовес «идеологичности» классических партий."

Лаклау выдвигает тезис, согласно которому специфика популизма как явления систематически игнорировалась из-за политических предубеждений западной политической теории. Главное из них — отказ популизму в праве на любую рациональность. Популизм осмысливается в чисто негативных терминах «нечеткости», «манипулятивности», «антиинтеллектуальности», «необоснованности» в противовес рациональной политике, основанной на четко представленных политических агентах с определенными интересами. Популизм «унижают», приравнивая его к «простой риторике» в противовес «идеологичности» классических партий.

Однако, доказывает Лаклау, если риторические средства успешно конструируют популистских субъектов, риторика перестает быть просто риторикой, никак не влияющей на содержание политического. Риторика становится инструментом производства любого политического разделения. А упрощение политического пространства, производимое популизмом (например, оппозиция «народ — элита»), требует сведения совершенно различных социальных запросов вокруг одного из двух полюсов противостояния. Для этого определениям этих самых полюсов просто необходимо быть нечеткими. Логика популизма, таким образом, становится логикой любого более-менее широкого политического противостояния. Риторика оказывается необходимой для конструирования любой структуры.

Для демонстрации своей теории Лаклау прослеживает историю осмысления популизма начиная с психологии масс XIX века и заканчивая более современными концепциями. Например, Гюстав Лебон воспринимал популизм как патологию, а размытость определений популистского дискурса — как свидетельство его неполноценности. Он настаивал на «иррациональности» масс, которые усваивают многократно повторяемые бездоказательные утверждения и поддаются суггестивному внушению^[3]. Когда индивид оказывается внутри толпы, он деградирует. Такой взгляд отчасти свойственен «мейнстримному» восприятию популизма и сегодня.

Однако последующие исследования толп и групповой психологии привели к полному отказу от этих тезисов. «Бездоказательные» утверждения оказались способом выразить нечто невыразимое во властном дискурсе^[4], повторение оказалось основой любого социального порядка, аффективные связи — необходимыми для формирования не только толп, но и абсолютно всех групп и идентичностей. Условием существования индивида как такового стала группа и эмоциональная связь с ней. Она не препятствие, а возможность для его интеллектуального развития.

От требования — к политическому действию

Точкой отсчёта в анализе популизма для Лаклау является социальное требование. Он предполагает, что популизм не выражает требований определенной группы, а сам производит группу путем конструирования «народа». Социальное требование (например, повышения зарплат) может быть удовлетворено или не удовлетворено институциональной системой. Если оно удовлетворяется, то исчезает. Это одно из проявлений логики различия, институциональная система стремится удовлетворить требования отдельно. В обществе, в котором все отдельные требования удовлетворяются, популизм невозможен, поскольку для производства популизма необходима неудовлетворенность. Это общество, однако, само невозможно, поскольку никакая система не в состоянии удовлетворить все часто противоречащие друг другу требования. Эти запросы (например, повышения зарплат и гендерного квотирования), не имея изначально между собой ничего общего, оказываются эквивалентными друг другу в своей неудовлетворенности. На этом этапе их единственной общей чертой становится то, что их проигнорировали. Далее, благодаря аккумуляции неудовлетворенных требований, формируется разрыв между институциональной системой и сообществом. Поскольку власть не в состоянии отвечать на требования сообщества, она теряет легитимность и противопоставляется «народным» запросам. Благодаря этому, возникает цепочка эквивалентных требований и формируется граница между сообществом и властью.

Однако для появления популизма этого недостаточно, поскольку не существует никакого позитивного элемента, представляющего всю цепочку эквивалентностей в дискурсивном пространстве. Чтобы запросы были организованы в единый фронт, должно образоваться нечто общее, представляющее их как противоположность институциональной системе. Что может быть этим общим? Лаклау отрицает, что это общее может быть найдено внутри самой логики цепочки эквивалентностей — требования различны. Рассмотрим тезис, согласно которому гендерное неравенство не может быть преодолено без классового. «Связывание» гендерного неравенства с классовым для Лаклау является не открытием додискурсивной реальности, а конструированием гегемонии. Поэтому отдельный запрос на ликвидацию классовой системы не является общим для всех, кто требует уничтожения патриархата. Однако он может стать общим означающим для них в определенных условиях. Тогда «бесклассовое общество» помещается в центр цепочки и начинает представлять ее всю.

Здесь важна процессуальность^[5]: в то время как классический марксизм считает рабочий класс привилегированным агентом освобождения, Лаклау пишет, что означающее «рабочий класс» может становиться привилегированным в условиях конкретной историко-политической ситуации. Когда означающее «рабочие» начинает отсылать ко всей цепочке разнородных неудовлетворенных требований, оно оказывается разделенным между, с одной стороны, своим частным содержанием (повышение зарплат, улучшение условий труда) и, с другой стороны, представлением всей цепочки требований, в которую могут входить, например, антирасистские и антисексистские. Другой пример: в 1989 году в Восточной Европе означающее «рынок» отсылало не просто к экономическому соглашению, но и к концу бюрократического правления и гражданским свободам. Это не значит, что рынок предполагает гражданские свободы, это значит, что требование рынка было дискурсивно связано с требованием гражданских свобод в оппозиции советскому режиму. Из этих двух означающих «рынок» стал привилегированным, обозначающим всю цепь эквивалентностей.

Привилегирование определенного означающего представляет собой начало формирования популистской идентичности. Поскольку нет никакой внутренней логики, самостоятельно объединяющей разрозненные требования, их позитивная общность должна быть сконструирована. Если означающее «рабочие» начинает характеризовать все требования, входящие в цепочку, то «рабочие» перестают быть теми «рабочими», которыми они были до этого. «Рабочие» становятся пустым означающим, частью, претендующую на представление всего сообщества^[6].

"Граница между сообществом и властью постоянно двигается, значения «сообщества» и «власти» смещаются, что в общем-то и представляет собой политическую борьбу."

В свою очередь, остальные запросы тоже становятся разделенными, потому что теперь они вынуждены «обращать внимание» и на новое общее означающее, взявшее на себя роль их представителя («рабочий класс» или «рынок»). Общее означающее есть больше чем сумма всех частей, всех запросов, поскольку обязано сглаживать противоречия между элементами цепи эквивалентности, чтобы представлять их как единство. Оно оказывается не просто прозрачным медиумом, а самостоятельным агентом, действие которого по отношению к запросам напоминает «зигзагообразное движение между частичным признанием и частичной репрессией». Напряженность между эквивалентностью и различием и делает популизм возможным. Полная победа логики различия значит окончательное разрушение границы «народ — власть» и поглощение в частном порядке запросов институциональной системой. Полная победа логики эквивалентности, в свою очередь, приведет к уничтожению самой цепочки эквивалентности, так как больше не будет различных запросов, составляющих ее основу.

Вот почему популистская идентичность «неопределенна» и не оперирует четкой рациональной программой. Она обязана артикулировать совершенно различные запросы, избегая конфронтации между ними. Иначе цепочка эквивалентностей разрушится, проведя новую границу в социальном пространстве. С другой стороны, популистская цепочка склонна поглощать все неудовлетворенные требования, она логически неограничена. Только сопротивление конкретных элементов цепочки может воспрепятствовать включению какого-либо запроса. Важно также, что, помимо удовлетворения по отдельности институциональной системой, запросы могут быть переартикулированы в другой цепочке эквивалентностей. Например, запросы рабочих можно артикулировать как в цепочку, направленную против капитализма, так и в антимигрантскую цепочку. Граница между сообществом и властью постоянно двигается, значения «сообщества» и «власти» смещаются, что в общем-то и представляет собой политическую борьбу.

Абстрактность и расплывчатость популизма оказываются просто необходимыми, поскольку популистская цепочка эквивалентностей выражает единство различных требований, которого до этого не существовало. Без популизма могла бы быть возможной только секторальная, частная борьба, но не широкое политическое действие. В этом аспекте действительно популистским был Майдан, поскольку в запросе устранения «банды» конденсировались совершенно различные требования: от либеральных «европейских ценностей» до моноэтнического государства. Но именно эта неоднозначность требований Майдана сделала возможной коллективное действие. Майдан подчиняется также и логике «части, презентующей себя как целое» — его поддерживали не более 50 % населения, но это не мешало его участникам говорить от имени «украинского народа».

Лаклау называет общности, которые производит популизм, сингулярными, подчеркивая, что они не являются предзаданными. Таким образом, «рабочие» в качестве наименования цепи эквивалентных запросов не отсылают к определению «рабочих» в словаре (или в текстах Маркса), а «народ» — к совокупности населения страны. Они отсылают к уникальной констелляции запросов, к части, требующей быть тотальностью, к стремлению «заполнить» разрыв социального пространства, произведенный провалом институциональной системы в ответе на требования. Эта констелляция именуется пустым означающим «народ», и именно этим именованием народ и производится. Это не просто «риторика», а перформативная операция — слово, уже являющееся действием, которое создает реальные отношения между запросами в форме эквивалентности и пустое означающее, превосходящее их.

В то же время важной основой для теории популизма Лаклау является психоанализ Лакана. Он показывает, что возвышение одной из частей цепи эквивалентностей имеет аффективный характер. В частичный объект (элемент цепи эквивалентностей) инвестируется желание таким образом, что он становится воплощением полноты и завершенности сообщества до момента его заполучения, после чего желание смещается на другой объект. Такие частичные инвестиции в политических акторов и описывают логику производства социального порядка^[7].

Политические кампании и авторитаризм

На основе тезиса о популизме как создающем «народ», Лаклау пересматривает понятие представительной демократии. Поскольку тот, кто репрезентирует, не просто представляет нечто, а в определенной степени производит его, вписывая в существующий порядок, то критерием надежности перестает быть прозрачность представителя как медиума. Никаких интересов группы не существует до их репрезентации. А поскольку любое широкое политическое действие требует формирования популистской идентичности, популизм становится единственно демократическим действием, что противопоставляется административному технократическому управлению, которое в общем-то подлинно недемократично, потому что не отвечает вообще ни на какие социальные запросы. Лаклау предостерегает от авторитаризма: хотя представитель и вынужден адаптировать ранее нерепрезентированные запросы к существующей структуре отношений, он не может и полностью перестать кого-либо представлять, поскольку репрезентация должна отталкиваться от запросов. Если представитель становится полностью автономным от цепочки эквивалентностей, их связь разрывается и популистская идентичность дезинтегрируется. На основе этого тезиса он различает популизм и авторитаризм, на примере Турции Ататюрка показывая, что никаких цепочек эквивалентностей там не было, поскольку Ататюрк не отталкивался от социальных запросов, а строил страну по своему усмотрению. По аналогии, режимы Назарбаева или Лукашенко не являются популистскими, поскольку отталкиваются от абсолютизированной воли лидера и потребностей элит, а не демократических требований. Лидер воплощает символическое единство запросов, и их устранение ликвидирует популизм^[8].

Лаклау утверждает, что популистские элементы присутствуют во всех подлинно политических субъектах. Соответственно, различие имеет смысл проводить на уровне видов популизма, и здесь он предостерегает от одного из них. В то время как «классический» популизм предполагает разделение социального пространства внутри сообщества (народ — элита), этнический популизм стремится очертить границу этого сообщества. Пустота означающих этнического популизма оказывается сильно ограниченной, поскольку предполагает точные означаемые (этническую идентичность). Некоторые запросы не могут войти в цепочку эквивалентностей априори, потому что не являются окрашенными в «правильную» этничность. Это, с одной стороны, позволяет «вытеснить» из популистского дискурса запросы национальных меньшинств, оставив их бесправными, и, с другой стороны, сконструировать «врага» вне сообщества. Эта постоянно присутствующая угроза позволяет установить авторитарный режим, препятствующий «раскачиванию лодки» внутри, то есть новым формам популизма.

Эта логика воспроизводится, к примеру, кампанией Петра Порошенко^[9], сфокусированной на его безальтернативности в противодействии внешнему (и внутреннему) врагу, который окрашивается этнокультурно. Использование Порошенко разделяющих лозунгов о вере и языке также, безусловно, является популистским, но формирующим не границу «народ — элита», а культурно-языковую границу. Это сближает его кампанию с европейскими правыми популистами, что стремятся сконструировать монолитные этнокультурные сообщества, «защищая» их от внешней и внутренней миграционной угрозы. В то же время кампания Владимира Зеленского оказывается близкой к «классическому» популизму, четкий антиэлитизм производит внутреннее разделение, а неоднозначность его заявлений («пустота» означающих) открывает пространство для потенциального вхождения различных запросов в оппозиционную цепочку эквивалентностей. Можно даже сказать, что Зеленский сам «открывал» это пространство несколько раз, предлагая подписчикам помочь с написанием программы и спрашивая, кого же назначать на ключевые посты. Вероятно, Лаклау бы заметил, что такой вид популизма содержит в себе меньше потенциальных опасностей.

"Популизм же Зеленского не может считаться левым просто потому, что не артикулирует сопротивление неолиберализму. "
 

Тем не менее левого популизма, сторонником которого являлся сам Лаклау, нет на украинской политической сцене. Его коллега Шанталь Муфф утверждает, что Западная Европа находится в «моменте популизма», для которого характерна кульминация множества различных сопротивлений неолиберальному порядку (Mouffe 2018). Будущее — пишет она — за левым и правым популизмом, и она всецело стремится поддержать первый. Позиция Муфф в целом созвучна с мнением, согласно которому идея равенства является центральной для определения «левизны». В то же время некоторые сторонники подхода Лаклау попытались выделить структурные свойства левопопулистского дискурса. Ключевым для нашей ситуации является одно из них. В правом популизме противник является двойным: с одной стороны, присутствует как стандартное противопоставление «элит» народу, так и этнокультурная угроза (мигранты в случае Западной Европы). В левом же популизме проводится лишь одна граница, и те, кто являются этнокультурной угрозой для правых популистов, артикулируются как жертвы порядка, навязанного элитами (Ledezma 2018). Даже если левый популизм и использует культурную риторику, она не приводит к созданию еще одного фронта. Это показывает, что левый популизм не присутствует на украинской мейнстримной политической сцене, поскольку антинеолиберальные требования постоянно артикулируются в связке с культурным разделением, что делает популизм правым. Популизм же Зеленского не может считаться левым просто потому, что не артикулирует сопротивление неолиберализму.

Существует множество запросов, что могут быть потенциально переартикулированы в левопопулистскую антинеолиберальную цепочку, включая антисексистские и антигомофобные, которые в широком политическом дискурсе фактически не представлены. Практически каждый украинский политический деятель использовал некоторые из этих запросов (повышения зарплат и пенсий, снижения цен на газ и так далее) для своей политической карьеры. И практически всегда доверие к такому актору оборачивалось быстрым разочарованием, поскольку он не мог выполнить обещания. Либералы заметили бы, что это потому, что запросы удовлетворить невозможно, Лаклау и Муфф — что это маркирует начало дезинтеграции всей системы, производящей их как невозможные.

Теория популизма Лаклау позволяет рассмотреть политическое пространство как поле антагонизма, что основывается на постоянном производстве политических разделений. Лаклау стремится описать процесс создания широких политических фронтов, которые являются необходимым элементом демократического устройства. Этот процесс он называет популизмом, и указывает на возможности, которые он предоставляет политическим акторам, что стремятся пошатнуть статус-кво. И хотя его концепция, как и любая другая, не может служить исчерпывающим объяснением механизмов конструирования политического сопротивления (Матвеев 2010), она остается как полезным фреймом научного анализа, так и теоретической основой для действий новых политических сил, формирующих наше будущее уже сегодня.

Послесловие редакции

Мы поддерживаем стремление автора изменить понимание популизма в Украине и актуализировать в публичном пространстве современные теории. В то же время мы критически относимся к постструктурализму Эрнесто Лаклау и считаем необходимым развитие более материалистического подхода. Социальное пространство не только конструируется политическими агентами, но и влияет на них, а экономические интересы задают рамки политической борьбы. В Украине нет левого популизма, потому что все влиятельные политические силы зависимы от крупного капитала, интересы которого противоречат политике, направленной на уменьшение социального неравенства.

Читайте також:

Від Грамші до Лаклау й назад: відповідь на огляд «Про популістський розум» (Володимир Артюх)

Обираючи або відмовляючись обирати сторони в епоху правого популізму (Ніл Девідсон)

Демократія чи влада експертів? Рецензія на «Новий авторитаризм» Сальваторе Бабонеса (Дмитро Хуткий)

Невловимий протест: суперечливе постання політики середнього класу (Тугал Джихан)

Статья подготовлена при поддержке Quebec Institute for International Research and Education

Источники

Матвеев, И., 2010. Политическая теория Эрнесто Лаклау. Москва, МГУ. Доступ: [link]

Laclau, E. and Mouffe, C., 1985. Hegemony and Socialist Strategy. London, Verso.

Laclau, E., 2005. On Populist Reason. London, Verso.

Ledezma, M., 2018. “Between the Populist Left and Right: Discursive Structure and Ideological Interventions in Podemos and the National Front.” In: García Agustín Ó., Briziarelli M. (eds). Podemos and the New Political Cycle. Palgrave Macmillan, Cham.

Mouffe, C., 2018. For a Left Populism, London, Verso.